Читать книгу: «Роза – стервоза. Повесть», страница 4

Я растерялась. По правде сказать, я думала, что он устроит меня на ночлег к Оле, Ире или Свете. После того, что они для нас сделали, им, думаю, ничего не стоило приютить меня на ночь.

– А это удобно? – Засомневалась я. – У тебя, ведь, наверняка есть девушка да, и родители…

Горький смех Вадима прервал моё «выступление».

– Больше всего мне понравилось слово «наверняка», – объяснил он свою реакцию спустя примерно минуту. – Наверняка ударил однажды снаряд в походный палаточный госпиталь…

Он замолчал, уставившись своими огромными глазами куда-то в темноту около подъездного палисадника.

– И, что? – Спросила я с нетерпением, за которое ругала себя потом последними словами очень долго.

– Ничего, – выдохнул Вадим устало. – Ничего, кроме того, что там в это время трудились мои родители. Они оба были военными медиками. Дело было в Чечне.

Надолго воцарилось молчание, изредка нарушаемое шумами соседних улиц и домов.

– Вадюша… – Позвала я его, в конце концов, решившись. Вадим резко повернул голову в мою сторону. Вид его был настолько несчастным и усталым, что я едва не бросилась парню на шею с сопливыми утешениями; с трудом сдержалась. – Прости меня, Вадим, – произнесла я отчётливо, ловя взглядом его чёрные с фиолетовыми отблесками глаза. – Я ничего не знала о твоей семейной ситуации. Ты не рассказывал.

– Мы, саратовцы, не трепливы! – Бросил он с гордостью.

– Да, это правда, – согласилась я.

Действительно, ни Вадим, ни девочки, ни Сергей Борисович со своими медбратьями ничего о себе не рассказывали. Они в основном либо говорили по делу, либо задавали вопросы. Бесчисленное множество вопросов.

– Я живу с бабушкой, – выдал вдруг Вадим.

– А как она отнесётся к тому, что ты привёл девицу, на ночь глядя?

– Нормально отнесётся. У меня нередко кто-то из друзей ночует. Бабушка переживает, что у меня кукуха съедет от горя и переутомления, и никогда мне ничего не говорит, что бы я ни сделал. Впрочем, ничего дурного я не делаю. Я же не скотина. Пойдём.

Бабушка Вадима – стройная, пожилая дама с кипенно-белым каре – встретила нас в прихожей так, словно ночной визит молодой девушки в их дом – самое обычное дело.

– Валентина Петровна, – представилась она.

– Илона, – ответила я, сжавшись внутренне.

Слишком свежи ещё были воспоминания о реакции её внука на моё имя.

– Эстонка? – Невозмутимо поинтересовалась Валентина Петровна.

– Нет, русская, – ответила я, краснея. – Папа был латыш. Наполовину…

– Был? – Переспросила пожилая дама сочувственно.

– Да, – ответила я. – Недавно умер. В Краснодаре. У меня и справка имеется… Показать?

– Нет, ну, что вы, деточка! – Замахала на меня руками бабушка нового друга. – Очень сочувствую вам, но зачем мне ваша справка? Вадим, покажи гостье квартиру, мойте руки и идите ужинать. Там всё на плите. Я смотрю «Клон»… Извините, очень уж интересный сериал! – Завершила она с улыбкой, похожей на отблеск ноябрьского Солнца, и отправилась в свою комнату.

Я обратила внимание, что одета Валентина Петровна в длинный, до пола, велюровый тёмно-бордовый халат с поясом. Он очень красиво подчёркивал её осиную талию. Это выглядело живописно и аристократично. В Саратове женщины одеваются хорошо и со вкусом, многие даже дома.

Мы с Вадимом обошли всю просторную четырёхкомнатную квартиру. Он показал гостевую комнату, в которой мне предстояло провести ночь. Она была похожа на кабинет учёного или писателя. Ещё Вадим ознакомил меня с расположением санузлов и кухни, спросил, удобно ли мне будет спать на диване, а не на кровати. Конечно, я ответила утвердительно. Не хватало ещё капризничать в гостях у этих замечательных людей!

– Зря ты так с этой справкой! – Неожиданно выдал Вадим, когда мы уселись ужинать картофельным пюре с восхитительными домашними котлетами и соленьями.

– Прости! – Я опустила голову, уткнувшись взглядом в чистую светло-зелёную клеёнку с цветочками. – Я не знала, что говорить, вот, и ляпнула первое, что пришло в голову.

– Когда у тебя умирает близкий родственник, последнее, что хочется делать, это получать какие-то справки, а тем более демонстрировать их всем и каждому! – Резко произнёс Вадим, но тут же сам себя одёрнул. – Извини, Илонка. Я сегодня очень устал.

– Понимаю, – протянула я. – Ты забегался: учёба, работа, криминальные… Тут ещё я накачалась тебе на шею…

– Ты не накачалась, – ответил вдруг Вадим с жаром. – Благодаря тебе я понял сегодня многие вещи. Они свербели в мозгу, не давали покоя, а ты появилась, и всё стало на свои места. Давай ужинать. Приятного тебе аппетита.

Два раза упрашивать меня не пришлось. Я и сама не подозревала, насколько была голодна.

Глава 11

Вкусный домашний ужин, как ни странно, не нагнал сна, а, напротив, пробил нас на разговоры. Я вызвалась помыть посуду, а Вадим рассказывал мне о своих родителях и других родственниках, в основном, тоже покойных. Он говорил о них обо всех без боли, так, словно они уехали куда-то на время, и скоро должны вернуться.

Оказалось, Вадик рос в семье потомственной интеллигенции. Он медик в пятом поколении. Ещё в их роду были архитекторы, музыканты, поэты. Все они многое сделали для родного города на Волге.

Вадим признался, что тоже иногда пишет стихи.

– Почитаешь? – Спросила я зачарованно.

Парень смутился.

– Они вряд ли тебе понравятся.

– Почему ты так думаешь?

– Ну, девушки обычно любят стихи о чувствах, о природе, о голубках каких-нибудь. В общем, что-то красивое.

– А твои стихи о чём?

– О жизни.

– Мне кажется, что это гораздо интереснее, чем о сердечках с голубками и о любви с цветочками, – возразила я.

– Хорошо. Тогда я прочитаю тебе своё стихотворение, но только одно. Идёт?

Я согласилась, и Вадим около часа читал мне свои стихи. Одним, конечно, дело не ограничилось, целый творческий вечер получился.

Я слушала стихи своего двадцатилетнего друга, и мне казалось, что писал их очень зрелый человек. Вадиму пришлось рано повзрослеть.

Одно стихотворение особенно запало в душу:

Хоть во лбу семь пядей,

Хоть в спине семь жил,

А иметь ты будешь

То, что заслужил.

Хоть кулак пудовый,

Хоть сажень в плечах,

Всё равно терзают

Боль тебя и страх.

Хоть виски в сединах,

Хоть бы жизнью бит,

Но не факт, что будет

Ум тобой нажит.

Хоть ума палата,

Знаний пусть полно,

Если сердце пусто,

Человек… бревно.

Хоть в осколки сердце,

В пар горячий кровь,

А с другим уходит

Тайная любовь.

Хоть все чакры настежь,

Хоть четвёртый глаз,

Всё одно сокрыта

Истина от нас.

Хоть ты энергичен,

Как лесной олень,

Нападут однажды

Сплин хандра и лень.

Хоть богат, как Крез, ты

Иль седой эмир,

Не купить за деньги

Ни любовь, ни мир.

Хоть бедняк последний,

Хоть бы и богач,

Не минуют в жизни

Горести и плач.

Хоть обтренируйся

И не ешь почти,

Всё одно болезни

Будут на пути.

На дорогах жизни

Вам не плакать чтоб,

Помните, все ляжем

Мы когда-то в гроб.

Полнокровной будет

Каждого пусть жизнь,

И за что пусть будет

Жизнь свою любить.

Я попросила Вадима принести мне ручку и листок, чтобы я могла переписать это стихотворение для себя.

– Я сам тебе его перепишу, – пообещал Вадим и обещание своё сдержал.

На другой день, провожая меня до автобуса, идущего в Москву, он вручил мне двойной тетрадный листок со стихотворением и своим автографом. Я перечитывала его в дороге раз пятнадцать. Этот листок, сильно затёртый и потрёпанный, хранится в моей квартире на Кожухе до сих пор. Я давно не перечитывала его, потому что помню наизусть.

В ту ночь Вадим рассказал мне историю своего шефа.

– Почему вы называете Сергея Борисовича Хароном? – Поинтересовалась я. – Он вовсе не мрачный и, вообще, милейший человек.

– А кто сказал, что Харон был мрачным? Возможно, он тоже был милейшим… существом. Просто Харон – проводник в царство мёртвых, и Сергей Борисович в некотором роде тоже. Он проводник, а мы, медбратья и санитары, его помощники…

Вадим задумался, уставившись невидящим взглядом в пространство. Что он там видел? Ушедших родителей? Свою тяжёлую и страшную работу? Будущее?..

– Вадим, – окликнула я, и он, как всегда, резко повернул в мою сторону голову. – Тебе нравится работать в морге? Только честно!

– А тебе? – Ответил он вопросом на вопросом.

– Что «мне»? – Не поняла я.

– Тебе нравится, повторяясь до бесконечности, разучивать одни и те же движения?

– Из одних и тех же движений получаются разные танцы, – ответила я. – Вот, смотри…

Я поднялась с дивана в гостиной, куда мы переместились после ужина, и продемонстрировала Вадиму наглядно, как пять неизменных движений можно уложить в разные рисунки танца.

– Здорово! – Выдохнул он, когда я закончила. – Мне всегда казалось, что в танцах, музыке, да, и пении, в общем-то, творчества очень мало. Ноты, слова, движения – всё прописано… А, оказывается, даже в пределах прописанного можно проявить столько фантазии!..

– Да, – согласилась я, – и мне это нравится. Конечно, во время репетиции, особенно ближе к её концу, кроме жуткой усталости и злости ничего уже не чувствуешь, а после неё даже на злость сил не остаётся. Это одна сторона процесса. Это как изготовление деталей. Дальше следует их сборка – из отдельных частей составляется танец или партия. Соберёшь не в том порядке, и всё, машина не едет, танца нет. Соберёшь плохо, получишь нечто рваное, ломаное, смотреть противно. Надо, чтобы всё было выполнено и собрано правильно, и чтобы зритель при этом видел лёгкость, непринуждённость, красоту, а не тяжёлый труд. Я люблю выходить на сцену и дарить зрителю радость и лёгкость. Я не всегда в восторге от процесса, но мне нравится результат. Именно ради него я одиннадцатый год учусь, вкалываю у станка, терплю боль… То есть, училась, вкалывала, терпела… —

Мой голос неожиданно сел и прервался. – Извини, – прохрипела я. – Просто я не знаю, что теперь будет… После того, как…

– Ты любила, – произнёс Вадим так, словно этот факт оправдывал всё. – Ты потеряла голову, и от этого тебе пришлось стать умнее. Такой, вот, парадокс. Спасибо тебе Илонка, – изрёк он вдруг с жаром. – Я всё понял окончательно. Я не вижу результата своей работы. Не получаю удовлетворения от процесса. Не хочу быть патологоанатомом. Хочу спасать живых людей и буду это делать!

Он подошёл и заключил меня в свои размашистые, тёплые объятья. Между нами ничего не случилось ни в ту ночь, ни в какую-либо ещё. Ничего, кроме тёплой дружбы, и я рада этому. Не хотелось бы испортить жизнь талантливому врачу и просто хорошему человеку.

Сейчас у него есть жена, двое маленьких детей, устроенный быт. Я не могла бы дать ему этого всего ни пять лет назад, ни сейчас. Не могла не потому, что не хотела, а потому что у меня нет. У меня нет столько внутреннего тепла, чтобы делиться им с кем-то ещё.

Даже на себя одну не хватает, и потому я обхожусь с собой очень жёстко. Это даёт ощутимые результаты: выход в примы, призовые места на международных конкурсах, быстрая реабилитация после сложнейшей травмы, возвращение в профессию. Последние два факта удивили даже видавшего виды доктора Лунина и его старшего друга и коллегу Максима Завадского, а они признанные корифеи современной травматологии.

Думаю, будь я более тёплой и доброй, ничего подобного со мной за жизнь не произошло бы. Вела бы кружок танцев в Доме детского творчества и спешила домой со своей толстой задницей на съёмную квартиру, какашки за детьми подтирать и проверять ненавистные уроки, вот, и вся жизнь. Да, ещё сумки десятикилограммовые в каждой руке забыла и рваные носки нищего мужа.

Хотя, возможно, я любила бы их всех, и моё существование не казалось мне таким уж беспросветным, кто знает. Однако любви нет. Тепла нет. Я похоронила свою любовь пятнадцать лет назад. Она разлетелась по ветру вместе с прахом того, что было некогда телом моего любимого мужчины.

Внутри моего сердца тоже прах. Прах и чернота. Чернота такая же горькая и беспросветная, как в уставленных на меня глазах главного хореографа.

Глава 12

– Мне наплевать, – произнесла я тихо и бесстрастно в ответ на его слова.

– На что тебе наплевать, несчастная? На то, что…

– На всё! – Отрезала я.

– Думаешь, Гладышев будет до конца жизни тебя содержать? Да, он…

– Он жив, благодаря мне, но это не имеет никакого отношения к моей работе. Я ухожу на пенсию. Как раз собиралась вам об этом сказать. Ещё собиралась звонить вашей жене…

– Зачем? – Вскинулся Молостовский, и в глазах его замелькали грязноватые ошмётья страха.

Какими уродливыми делаются люди, когда боятся и показывают свой страх! Главный сделался сейчас похож на крысу. Огромную, откормленную, домашнюю крысу, которую осерчавший за что-то хозяин держит над унитазом, чтобы смыть её туда, раз и навсегда избавившись от гнусных проделок.

– Так… Расскажу ей историю… Про одного дяденьку, который на днях по-крупному проигрался в карты, и теперь…

– Что «теперь»? – Прошипел мой собеседник, и в слабом свете коридорной лампочки сделался похож на зомбяка перед броском на жертву.

Разница была лишь в том, что никакой жертвы, кроме него самого, здесь нет.

– Теперь этот дяденька ищет способ не возвращать долг и гнобит своего более удачливого партнёра по игровому столу, – невозмутимо закончила я.

– Кто партнёр? Ты партнёр? Ты баба!

– Да, хоть дед! – Возразила я ему в тон. – Просрал в карты – плати. Сам знаешь, кто не платит карточных долгов.

– Я был пьян! – Завёл свою любимую песню главный.

– Пьян до такой степени, что заключил в тот вечер выгодный для себя контракт? До такой степени, что заарканил самую красивую…

– Хватит! – Резанул Леонид Абрамович. Он больше не был похож ни на крысу, ни на зомбяка. Передо мной стоял сейчас просто сильно побитый жизнью хитрожопец, которому, как и многим другим из его породы, удалось в очередной раз обхитрить свой зад. – Такое ощущение, что моя власть уже ничего не значит для некоторых!

– Нет у тебя никакой власти, – произнесла я с усталым вздохом, – как и славы моей больше нет. Всё тлен, Леонид Абрамович, всё тлен…

– Ты к чему клонишь? – Спросил он тревожно и в то же время угрожающе.

– К закату, – серьёзно ответила я. – Все мы клонимся к закату. У всех в конце пути одно – яма разверстая…

– Хватит играть в жреца смерти! – Рявкнул Молостовский страшным шёпотом. Он ужасно боится умереть. Видимо, нагрешил столько, что до медвежьей болезни боится Отца Небесного. – Что ты хочешь за своё молчание и отсрочку? Чтобы я оставил тебя в покое и дал тебе дальше изображать из себя корду, которой ты никогда не была и не будешь?

– Не подлизывайтесь! – Отмахнулась я. – Я вполне себе сносная, ничем не примечательная корда.

– Примечательная, – произнёс главный с тоской. – В том-то и дело, что примечательная. Неважно, сколько на сцене корд в одинаковых костюмах – шесть, двенадцать или двадцать четыре. Ты выглядишь среди них примой, и так будет всегда. Однако ты мне так и не сказала, что хочешь. Заявляю сразу – оставить тебя в покое не могу. Против тебя развёрнута страшная война, и я в ней только орудие. Я не могу называть никаких имён, но работать тебе здесь больше не дадут. Слушай, Вишневская, пожалей старика, а? Ты же знаешь, моя меня за этот долг сотрёт в пыль!

– Обещаю в ближайшее время свалить на пенсию! – Отчеканила я. – Мне самой невыносимо больно видеть, как Горностаева корячится на ведущих партиях, в то время как даже на корифейку не тянет, – глаза Молостовкого зажглись огнями надежды. – Однако должок придётся выплатить! – Выстрелила я. – Отсрочек больше не будет, понимаете? Я сейчас уйду из театра, а после вы меня на порог не пустите и денег не отдадите. Знаю я вас. Вы меня тоже знаете. Я вас всё равно достану на каком-нибудь публичном мероприятии и опозорю при этом так, что…

– Не надо! – Проныл Молостовский. – Я возьму кредит и отдам тебе этот несчастный долг. Только моей не говори ничего, ладно?

Молостовский очень хорошо зарабатывает, но хищная зверюга, доставшаяся ему в жёны как наказание за прошлые грехи, вытягивает всё до копейки, хотя и сама зарабатывает, будь здоров. В прошлом известная прима, Ирма Молостовская идёт нарасхват как хореограф. В основном, по заграницам работает.

Просто талантливые и работящие супруги умудрились вырастить двоих совершенно никчёмных отпрысков, живущих в возрасте тридцати двух и тридцати четырёх лет за родительский счёт вместе со своими жёнами и детьми. Меня не интересует, как и почему так вышло. Мы имеем только то, что заслужили на свою голову сами. Долг свой он тоже «заработал» сам. Мне даже склонять его к игре, а тем более мошенничать, не пришлось.

Интересно, чем я заплачу за свой карточный дар? Получу пулю? Не получу любви? Скорее, первое, потому что любовь у меня уже была. Моя любовь была такой, какая не снилась всем этим молостовским с гладышевыми.

А, может, моя травма и вылет из первых рядов и есть та самая расплата за дар? Кто знает!.. Однако этот дар нередко меня выручает. Выручит и на этот раз. Через три дня Леонид Молостовский отдаст мне солидную сумму, которой мне одной хватит, чтобы жить три месяца, не работая, так, как я привыкла. Если жить на эти деньги скромно, то их должно хватить на полгода, если не больше.

Это не считая двух моих запасных однушек на разных окраинах Москвы. Я сдаю их квартирантам, а цены за аренду жилья в столице сами знаете, какие. Арендная плата копится на моём секретном счёте, и я не пойду работать на рынок или побираться на вокзал, очутись я без работы и поддержки Гладышева.

Последний, кстати, может, катиться к собачьим хвостам уже сейчас, но я всё же намерена досидеть намеченный мной срок в полгода в его нелепом доме. Мало ли, какой попутный ветер подует вдруг в это время? Только первого марта я уйду в любом случае. Меня не остановят ни запоздалые признания, ни уговоры, ни подарки, ни обещания. Угрозами Гладышев вряд ли станет действовать, а если станет, то крупно об этом пожалеет. Я засуну ему его угрозы…

– И тебе не жаль? – Поинтересовался Абрамыч, явно пытаясь утопить меня в море вселенской скорби, плескавшемся в его много повидавших за жизнь глазах.

– Нет, – твёрдо ответила я. – Мне никого не жаль. Меня, ведь, никто не жалел.

– Я не о себе! – Отмахнулся Молостовский досадливо. – Работы своей не жаль? Профессии! Призвания своего!..

– Призвания? – Переспросила я и ненадолго задумалась. – Нет у меня никакого призвания, Леонид Абрамович! Меня в пять лет мамка в хореографический интернат как сдала, так я ничего, кроме балета, и не видела. Вот, и всё призвание.

– Как и мы все! – Подтвердил со вздохом главный. – Ну, что ж, на пенсию, так на пенсию! – Резюмировал он весело. – Новогодние праздники отработаешь хотя бы?

– Не-а! – Радостно откликнулась я.

– Почему?

– Потому что я их в гробу видала!

Мы оба залились дурацким смехом.

– Понятно, – сказал Молостовский, просмеявшись. Он явно чувствовал облегчение от нашей с ним договорённости. – Медицинские документы…

– …Лунин и Завадский подпишут, хоть завтра! – Заверила я его. – Они давно уже в шоке от моего поведения и постоянно зудят о смене деятельности.

– Хорошо иметь в друзьях таких докторов! – Похвалил Молостовский.

– Да, не то слово, как хорошо, – согласилась я.

Мне оставалось доработать до конца декабря, и можно не тащиться больше в постылый театр и не изображать из себя то, чем я никогда не была и не буду. Ни Гришке, ни его сестрице я решила ничего о своих делах не говорить.

Глава 13

Вернувшись домой, я застала Григория и Катюню в гостиной. Они пили кофе и о чём-то вполголоса переругивались.

– Слава Аллаху! – Промолвил Гришаня, едва я появилась в дверном проёме. – Я уж думал, ты на весь день смоталась и вернёшься только после вечернего спектакля.

– Сегодня нет спектакля, – ответила я. – Я заезжала в несколько мест по своим делам после репетиции.

На самом деле этих мест было всего два: Склиф и супермаркет. Я заручилась обещанием Вадима насчёт нужных мне выписок, справок и прочей медицинской беллетристики, и мы немного поговорили о его семейных делах и наших совместных планах на новогодние каникулы. В супермаркете я покупала тёмный шоколад. Много-много тёмного шоколада для моих замечательных кексов.

– Мы тут как раз пытаемся обсуждать нашествие гостей в наш тихий, скромный домик, и эта противная девчонка…

– Ты сам противный! – Выпалила Катька, краснея. – Я не пойду замуж за этого старого старика!

Интересно, за кого это наша «барышня» так активно не желает выходить замуж. Гришка залился смехом. Смех – единственное, что мне в нём всегда нравилось. Даже если мой любовник шутит на самые отвратительные темы, либо глумится над кем-то, смех его звучит переливчато, радостно, по-мальчишески дерзко.

– Во-первых, Станислав Петрович вполне себе молодой ещё старик. Ему всего сорок два. Во-вторых, он не делал тебе предложения, следовательно, замуж за него выйти ты пока не можешь, даже если очень сильно захочешь…

– Не захочу! – Отрезала Катька. – Моё сердце занято! – Выпалила она и густо покраснела.

– О, как! – Весомо произнёс Григорий, поднимая вверх указательный палец. – Занято, значит! Прямо, как туалет в плацкарте!

Катька не знала, куда себя деть от стыда и бессильной злости.

– Гриша, это не смешно, – мягко произнесла я. – Топтать чувства девушки гадко.

– Это не девушка, – возразил Гришка, резко посерьёзнев. Не иначе, как задумал очередную «искромётную» шутейку. Последняя не замедлила себя ждать. – Какая же Катерина у нас девушка? Она у нас бомбовоз.

И Гришаня снова покатился со смеху над уничтоженной Катькой, которая, плача, убежала в свою комнату.

– Зачем ты с ней так? – Спросила я, когда приступ безудержного веселья подошёл к концу. – Она, ведь, твоя сестра, и кроме неё…

– Я не просил этого старого дурака её рожать, – серьёзно возразил Гришка. – А, если уж родили, не спросясь, да ещё и накачали на мою шею, пусть она будет добра делать, что я говорю. Должна же от неё быть какая-то польза!

– Станислав Петрович – это случайно не Кулинич? – Перевела я разговор на другую тему, ибо застарелые дрязги Гладышевых меня интересовали мало.

– Да, он самый, – согласился Григорий. – Тебе тоже не мешало бы блеснуть перед ним талантами. Если у тебя получится очаровать его, возможно, он даст тебе роль в одном из своих спектаклей… Или даже не в одном!

– Принято, – слегка улыбнулась я, ликуя в душе так, что чуть искры из глаз не посыпались.

Ещё бы! Сам Кулинич! Он ставит модные нынче мюзиклы и старые, добрые оперетты. Я могла бы попробовать свои силы и там, и там.

– Вот, за что я люблю тебя, Илонка! – Похвалил Гришаня, поднимаясь с кресла и плюхаясь на диван со мной рядом.

Он обнял меня за плечи и поцеловал в щёку. Я ощутила крайне неприятный запах его пота. Опять он забывает принимать душ, возвращаясь домой! Язык уже оббила, говорить об этом! Впрочем, не стану беситься. Меня в любом случае скоро здесь не будет, и пусть из-за него выпрыгивает от злости из тапочек кто-нибудь другой.

– За что же ты меня любишь? – Бесстрастно поинтересовалась я.

Как будто человека и впрямь любят за что-то! Много ты понимаешь в любви, придурок!

– Сказали тебе, что надо очаровать Кулинича, значит, надо его очаровать. Всё. Никаких вопросов. А эта начинает тут…

– Он один приедет? – Спросила я.

– Нет, к сожалению. К нему, словно репей, прицепился один оперный звездун… Милославо… Ярославо…

– Билославо, – подсказала я. – Марио Билославо. Он тоже приедет к нам в гости на новогодние праздники?

– Да. Уж очень господин итальяшка хочет насладиться настоящей русской зимой. Вот, будет прикол, если всё растает к ядрени матери и потечёт грязюкой в разные стороны!

Гришка снова залился весёлым смехом. Я тоже вежливо улыбнулась его шутке.

– Кулинич вроде был женат на Летицкой, – начала я.

– Развелись! – Досадливо махнул ручищей Гладышев. – Совсем за светской хроникой не следишь? Чем голова занята? – Ласково поинтересовался он, целуя меня в макушку.

«Тем, как избавиться от твоей противной рожи!» – Подумала я со злостью, а сама произнесла с милой улыбкой:

– Спасибо.

Это не Гришке, а Антонине Тимофеевне, которая принесла для меня чашку чёрного кофе без сахара и фруктовую нарезку из хурмы, банана и лимона, как я люблю. Всё-таки она милейшая женщина! Мне её будет не хватать у себя дома на Кожухе.

– Слушай, Илонка… Меня только что осенило… – Начал Григорий, когда домработница удалилась. – Почему он везде таскается с этим итальянским соловьём? Вдруг он с девочек перешёл на мальчиков, и у них любовь?

Гришка побагровел от своего предположения, а я залилась смехом.

– Это исключено, – заверила я его, просмеявшись.

– Почему? – Возмущённо поинтересовался Гладышев. – Ты настолько хорошо знаешь вкусы Кулинича, что…

– Нет, – пресекла я поток его догадок. – Я неплохо знаю Билославо. Он никого на свете не любит, кроме одного человека…

– Кого? – Нетерпеливо спросил Гришаня, охочий до всяких сплетен.

Я выдержала эффектную паузу и произнесла с пафосом:

– Себя, неповторимого! Единственного на всём белом свете Марио Билославо!

– Хм… Интересно, – Гришка яростно зачесал свой кудрявый, чёрный с небольшой проседью затылок. – Значит, Кулиничу можно спокойно подсовывать Катьку и… Что?! – Прервал он сам себя возмущённо. – Что ты так на меня смотришь? Станислав Петрович сам сказал, что ему надоели все эти великовозрастные светские шалавы! Он чистую, благовоспитанную девушку хочет в жёны. Чем ему Катька не жена, скажи, а?

– С кем ты сейчас споришь? – Невинно поинтересовалась я. – Уж не сам ли с собой?

– Не надо! – Григорий вскинул указательный палец в предостерегающем жесте. – Вот, этой философии мне здесь не надо, ладно?

– Философия, между прочим, была вполне себе жизнеспособной штуковиной, пока лучшие умы Востока и Запада не превратили её в болото бесплодных умствований. Это раз. И потом, ты уверен, что твоей сестре будет с ним хорошо? Это всё, о чём я хотела тебя спросить.

– А, вот, это уже твоя задача – убедить Катьку, что Кулинич как раз тот человек, с кем ей будет хорошо. Я со своей стороны убеждаю её, что ничего лучшего ей не светит.

– Молодец, – грустно похвалила я. – Втаптываешь девчонке самооценку. К тому же, тебе, ведь, ясно сказали, что сердце занято…

– … как туалет в плацкартном вагоне! – Повторил Гришка, но уже не с насмешкой, а со злостью. – Знаю я эти ваши девичьи сердца! Зайдёт в него сопливый, безответственный юнец, нагадит да ещё и смыть за собой не соблаговолит! Здесь же серьёзный, взрослый человек…

– …нагадивший не в одно и не даже не в два женских сердца, а в гораздо большее их количество! – Торжественно закончила я.

– Вот, именно! – Согласился Григорий радостно. – Он всё или почти всё своё говно уже излил на других, и Катьке меньше достанется! Стас настроен на семью и детей, и Катерина – самое то, что ему нужно.

– Отлично! – Резюмировала я. – Свеженький, невинный цветочек – старому, потрёпанному козлу!

– Да, – парировал любящий старший брат. – Козлы, особенно старые, большие охотники до свежей зелени, даже если она, скажем так, тучновата для своего времени года.

– Ладно, не будем спорить. Время покажет, кто был лох, – ответила я, поднимаясь и глядя на свои наручные часы.

– Куда это мы спешим? – Удивился Гришаня. – Я думал, мы с тобой…

– Через пятнадцать минут начинается трансляция, – сказала я. – Женькины ростовские юниоры играют с краснодарскими. Я хотела бы посмотреть.

Гришка замер, уставившись на меня с приоткрытым ртом. В какой-то момент я испугалась, что его снова хватанул микроинсульт или, чего доброго, полноценный удар, но нет.

– Женька! – Воскликнул Гришаня, вскидывая вверх указательный палец. – Вот, где корень зла!

– Какой ещё корень зла? – Искренне возмутилась я. – Ты знаешь кого-нибудь, кто был бы…

– …так же часто в последнее время треплён кругленьким Катькиным язычком! Илонка! Он же у неё с языка не сходит! Чёрт, только этого ободранного перекати-поля ей недоставало! Вот, я дебил! Как я теперь отменю приглашение для них с Альбинкой?

– В этом нет нужды, – успокоила я Гришку. – Марченко не зайдёт в Катино юное сердечко и не нагадит в нём, и Катя ему даром не сдалась. Он слишком любит свою жену.

– Мало ли, кто кого любит, когда молодая девка вертит задницей перед носом?

– Это не его калибр, – заверила я. – Не его калибр и не его формат.

– Откуда знаешь? – Недоверчиво спросил Григорий.

– О своих друзьях я знаю всё.

– Не многовато ли у тебя друзей мужского пола, дорогая моя?

– Друзей женского пола не бывает, а если есть, то это подруги. Извини, я хотела ещё успеть принять душ и переодеться.

Преодолевая отвращение, я поцеловала Григория в губы быстрым, но крепким поцелуем, и взбежала по лестнице к себе в спальню. Мельком бросив взгляд через плечо, убедилась, что он весьма озадачен. Что ж, ничего удивительного.

Глава 14

Женькины юниоры одержали трудную победу 4:3. Кажется, это последний их матч в уходящем году. Я искренне порадовалась за Марченко и его мальчишек, взглянула на часы и поняла, что настало время ужина.

Раньше я долго составляла меню на пару с Антониной Тимофеевной, тщательно выверяя калорийность блюд и соотношение белков-жиров-углеводов. Старалась сама ездить за продуктами и следить за тем, чтобы они были надлежащего вида, состава и качества. В последние три месяца мне жутко некогда заниматься этим всем. Есть дела важнее и интереснее.

– Тебе не кажется, что наш рацион стал более калорийным, чем всегда? – Спросил как-то раз Григорий с умным видом.

– Нет, не кажется, – ответила я уверенно. – Это так и есть.

– Ты считаешь это нормальным?

– Конечно. В холодное время года рацион должен быть более калорийным.

«До тёплого я не задержусь, а вам, двум свиньям, всё равно, что жрать!» – Добавила я про себя, обворожительно улыбаясь в изюмно-чёрные Гришкины гляделки.

– Намечается большая компания. Надо бы закупить побольше алкоголя, – начал Гришка в тот вечер за ужином.

– Кто будет его пить? – Саркастически поинтересовалась я. – Лунины и Завадские не пьют, потому что это вредно, Женьке пить нельзя, а Альбинка не будет с ним за компанию, Збогары не пьют просто потому что… Остаётся сладкая парочка – Кулинич и Билославо, да мы с тобой.

– Тебя поить – только добро переводить, – усмехнулся Григорий. – Никогда не пьянеешь. Ты хоть удовольствие от алкоголя получаешь?

– Получаю, когда некий лох думает, что я набралась, и он сейчас меня легко обставит в покер…

Хрустальные шарики люстры зазвенели от нашего с Григорием дьявольского хохота. Катюня поёжилась.

– А почему Марченко нельзя пить? – Спросила она вдруг ни к селу, ни к городу.

Вот, что ей нужно, а? Ну, влюбилась, с кем не бывает? Ну, сильно старше неё, ну истрёпан жизнью в шоболы, ну, женат. Опять же, бывает. Всё могу понять, кроме одного: какого дьявола болтать о нём, не закрывая рта? Чтобы все знали? Узнают. Дальше что? Насмешки-позор-кошмар? Всё-таки некоторым людям природа сильно не додала ума.