Читать книгу: «Окна счастья», страница 6

Филогенез (эволюция вида). Вопрос о том, когда и зачем возникла музыка в эволюции человека, остаётся дискуссионным. Тем не менее, многие факты указывают на глубочайшие биологические корни музыкальности. Чарльз Дарвин одним из первых выдвинул гипотезу, что до членораздельной речи древние люди общались посредством музыкальных звуков – певучих призывов, похожих на птичьи песни. В книге «Происхождение человека» (1871) Дарвин писал, что предки человека, вероятно, прежде чем научиться словам, “пели любовные серенады” для привлечения партнеров, подобно тому как самцы птиц поют самкам. Современные версии этой гипотезы – теория «музыланг» (Brown, 2000) или идея протоязыка-сонга (Миттен, 2005) – предполагают, что единой предковой системой коммуникации у Homo sapiens была эмоционально-мелодическая «речь-песня», из которой потом дифференцировались и музыка, и язык ( Born to Speak and Sing: Musical Predictors of Language Development in Pre-schoolers – PMC ). Аргументы в пользу этого: музыка не имеет очевидной утилитарной функции (не помогает прямо выживать), но повсеместна – значит, вероятно, выполняла важную социально-эволюционную роль (сплочение племени, ритуалы, ухаживание). Кроме того, у самых древних людей (кроманьонцев) найдено множество музыкальных инструментов (флейты из кости возрастом ~40 тыс. лет), что указывает на давность традиции музицирования. Вероятно, человеческий мозг эволюционировал уже с способностью к восприятию сложных звуковых структур, поскольку эта способность давала преимущества. Некоторые авторы (эндокринолог Фитч) полагают, что музыка могла возникнуть как побочный продукт развития речи, но учитывая, что даже грудные дети реагируют на музыку сразу ( Born to Speak and Sing: Musical Predictors of Language Development in Pre-schoolers – PMC ), становится правдоподобной и обратная картина: сначала развилась эмоционально-звуковая коммуникация, а потом она обогатилась артикулированными словами.

Дополнительный штрих – наличие элементов «музыки» у животных. Это не прямое доказательство, но показывает, что предпосылки музыкальности не уникальны человеку. Птицы – яркий пример: множество видов птиц обладают сложными песнями, которые они используют для коммуникации. Птичьи песни имеют синтаксис (повторяющиеся мотивы, комбинации звуков), передаются через научение (молодые птицы учатся пению у взрослых – явление культурной передачи). Например, соловей или малиновка исполняют последовательности фраз с вариациями – некий аналог импровизации на тему. Интересно, что нейрофизиология птичьего пения имеет параллели с речью человека: в мозге певчих птиц есть центры, отвечающие за запоминание и воспроизведение песен, их повреждение нарушает «вокализацию». Конечно, птичий «язык» очень ограничен функционально (привлечение партнёра, обозначение территории), но структурно он напоминает примитивную музыку.

Ещё более удивительный случай – киты. Горбатые киты исполняют продолжительные песни, которые состоят из повторяющихся тем и мотивов, образующих составную форму. Все киты одной популяции поют схожий «хит сезона», который со временем эволюционирует. Исследования зафиксировали, что песни китов подвержены культурной эволюции: новые фрагменты распространяются среди популяций на огромных расстояниях, киты перенимают друг у друга элементы песен (Global cultural evolutionary model of humpback whale song – Journals). Научный анализ акустических записей китовых песен обнаружил даже статистические закономерности, сходные с законами человеческого языка – например, распределение длины звуков по закону Ципфа (чаще короткие элементы, реже длинные) (Whale song shows language-like statistical structure | Science) (Whale song shows language-like statistical structure | Science), что обычно связано с оптимизацией информационной передачи. Это говорит о конвергентной эволюции: и у китов, и у людей вокальная коммуникация приобрела черты сложной структурности, вероятно, по причине схожих потребностей в обучении и передаче сигналов (Whale song shows language-like statistical structure | Science). Конечно, семантика китовых песен остаётся для нас загадкой – возможно, она так же эмоциональна, как и человеческая музыка.

Что касается ближайших нам существ – приматов, – они менее музыкальны, чем птицы или киты, но и у них наблюдаются прообразы музыкального поведения. Например, гиббоны (человекообразные обезьяны) издают громкие мелодичные крики, образующие дуэты самца и самки – фактически «песни» для маркировки территории. Структура песни врождённая (каждый вид гиббонов поёт свои мотивы), но для слаженного дуэта партнёрам нужно приспособиться друг к другу, что намекает на наличие чувства ритма (они поют синхронно) (Yellow-cheeked gibbons singing – Earth.fm). Другой пример – ритмическая активность шимпанзе: известно, что шимпанзе в возбужденном состоянии любят ритмично барабанить по стволам деревьев руками и ногами. Это барабанивание имеет ровный темп, отдельные особи узнаются по «стилю» игры, а другие иногда подхватывают ритм – нечто вроде зачатков совместного музициирования. Учёные предполагают, что такая способность к ритму могла быть основой для групповой музыкальной активности у древних гоминидов (танцы, хлопки).

Все эти данные указывают: музыкальность вплетена в нашу биологию и эволюцию. Она не случайный развлекательный придаток, а сущностная черта Homo sapiens. Человек – «animal musicum», музыкальное животное, не менее чем говорящее. И индивидуальное развитие, и сравнительная зоология убеждают, что музыка лежит в основании формирования сознания и коммуникации. Когда мы используем музыку для выражения чувств, мы задействуем очень древний и фундаментальный слой психики. Далее мы рассмотрим, как именно мозг реализует музыкальный смысл и чем нейронно отличается восприятие музыки от восприятия речи.

6. Музыкальный смысл в нейронауке

Современная нейронаука позволила заглянуть в мозг и увидеть, какие структуры участвуют в восприятии и создании музыки. Оказалось, что музыка активирует широкие нейронные сети, охватывающие как области, связанные с обработкой звуков, так и эмоциональные и когнитивные центры мозга.

Прежде всего, музыка, будучи звуковым стимулом, конечно, обрабатывается слуховой корой (в височных долях). Но здесь есть нюанс: в то время как простые звуки (шумы, отдельные тоны) активируют главным образом первичную слуховую кору, сложная музыка (мелодии, аккорды) задействует и более высокоуровневые зоны – ассоциативные области, отвечающие за распознавание образов и последовательностей. Например, обнаружено, что прослушивание любимой музыки ведёт к активности не только в слуховой коре, но и в областях памяти (гиппокамп), внимания и ожидания (лобные доли). Это связано с тем, что мозг пытается «понять» музыку, предсказать её развитие, сопоставить с уже знакомыми мелодиями, хранящимися в памяти. Таким образом, восприятие музыки – не пассивный анализ звука, а активный когнитивный процесс.

Особый интерес представляет то, как музыка возбуждает эмоциональные центры мозга. Многочисленные эксперименты с ПЭТ и фМРТ показали, что эмоционально значимая музыка (та, что вызывает мурашки, сильное удовольствие) активирует систему вознаграждения – те же самые глубинные структуры, которые реагируют на удовлетворение биологических потребностей и на получение удовольствия от еды, секса или наркотических веществ (Brain's music pleasure zone identified | Neuroscience | The Guardian) (Brain's music pleasure zone identified | Neuroscience | The Guardian). В частности, ключевая роль принадлежит ядру accumbens (nucl. accumbens) – узлу в центре мозга, связанному с выбросом дофамина, «гормона удовольствия». Когда любимый музыкальный момент (например, кульминационный аккорд) наступает, в accumbens выделяется дофамин – то же вещество, что дарит чувство радости при вкусной пище или эйфорию от наркотиков (Brain's music pleasure zone identified | Neuroscience | The Guardian). Интересно, что у музыки есть способность предвосхищать удовольствие: исследование Salimpoor et al. (2011) показало, что дофамин выходит в два этапа – сначала при ожидании кульминации, затем при её переживании (Anatomically distinct dopamine release during anticipation and …). Это означает, что мозг активно строит ожидание музыкального разрешения, и когда оно оправдывается, запускается мощное подкрепление. Как образно заметила сама В. Салимпур, «музыка так эмоционально сильна благодаря созданию ожиданий» – nucleus accumbens включается, когда музыкальные ожидания слушателя подтверждаются или превосходятся (Brain's music pleasure zone identified | Neuroscience | The Guardian). Таким образом, музыка “взламывает” систему вознаграждения, эволюционно предназначенную для выживания, и использует её для чисто абстрактного удовольствия – этим музыка уникальна, она даёт нам «когнитивную награду» без материального подкрепления (Brain's music pleasure zone identified | Neuroscience | The Guardian).

Помимо системы вознаграждения, музыка активирует лимбическую систему – амигдалу (миндалевидное тело), гипоталамус, орбитофронтальную кору. Эти структуры участвуют в распознавании эмоциональной окраски. Например, миндалевидное тело реагирует по-разному на диссонанс (вызывает у нее “тревогу”) и на консонанс (приятные созвучия), что соответствует субъективным ощущениям беспокойства или умиротворения от музыки. Музыка, вызывающая грусть, активирует области, связанные с сочувствием и социальными эмоциями, тогда как энергичная радостная музыка – зоны, связанные с возбуждением и двигательными реакциями. То есть нейронная картина эмоций от музыки сходна с эмоциями от реальных событий. Мозг в некотором смысле не различает музыку и «настоящую жизнь» в плане базовых аффектов: трагическая мелодия способна огорчить нас почти так же, как реальная потеря, а страшный саундтрек активирует центры страха, даже если мы понимаем, что угрозы нет.

Другой блок – когиция и моторика. Музыка имеет выраженный ритмический компонент, который напрямую влияет на двигательные системы мозга. Зона преддвигательной коры и мозжечок реагируют на ритм, даже когда мы неподвижно слушаем: мозг как бы прохлопывает такт внутренне. Это объясняет, почему трудно усидеть под музыку – нейроны движения резонируют. Более того, в мозге профессиональных музыкантов наблюдается прочная связь между слуховыми и двигательными областями (через пучок нервных волокон – дугообразный пучок) ( Musicians and music making as a model for the study of brain plasticity – PMC ). Это результат тренировки: играя на инструменте, музыкант связывает моторный жест и звучащий результат. Но и у слушателя-публики музыка способна вызывать моторные образы – например, представляясь танцем или игрой на инструменте.

Связь музыки с языком тоже имеет нейронный аспект. Исследования показали, что обработка музыкального синтаксиса (например, неожиданного аккорда) активирует области в лобной доле (в частности, зону Брока), которые участвуют и в обработке грамматики речи. Стефан Кёльш и др. в 2000-х обнаружили эффект ERR (событийного потенциала) на неверные аккорды, схожий с реакцией на синтаксические ошибки в предложении. Это свидетельствует, что мозг использует схожие механизмы для отслеживания структуры последовательностей звуков – будь то слова или ноты. Конечно, области эти только частично перекрываются, но факт остается: музыка и речь – «соседи» в мозгу, их нейронные сети взаимодействуют. Вероятно, поэтому музыкальные тренировки могут улучшать языковые навыки (и применяются, например, для терапии речи после инсульта – метод мелодической интонации, когда пение задействует правое полушарие, помогая восстановить речевые функции).

Отдельно стоит сказать о нейропластичности под влиянием музыки. Мозг человека удивительно пластичен, и музыка – один из мощных факторов, структурирующих эту пластичность. У профессиональных музыкантов обнаружены заметные анатомические различия: например, передняя часть мозолистого тела (соединяющего полушария) у них больше, особенно если обучение началось в раннем детстве ( Musicians and music making as a model for the study of brain plasticity – PMC ). Это значит лучшее взаимодействие между полушариями – что необходимо, скажем, пианисту, координирующему две руки. Также у музыкантов увеличен сенсомоторный регион, контролирующий пальцы, и слуховая кора тоньше дифференцирует частоты. Исследование с МРТ показало, что у скрипачей область соматосенсорной коры, отвечающая за пальцы левой (играющей на грифе) руки, шире, чем обычно – пример локальной пластичности под действием многолетней практики. Интересно, что даже прослушивание музыки может влиять на мозг. У пожилых людей с деменцией регулярное проигрывание знакомых мелодий улучшает активность памяти – можно видеть на ФМРТ вспышки в гиппокампе, когда звучит любимая песня. Музыка способна стимулировать нейрогенез (образование новых связей): в экспериментах на животных обогащенная звуками среда приводила к росту дендритов в слуховой коре.

Все эти факты используются на практике. Развивается музыкотерапия – от восстановления речи через пение, до лечения моторики при болезни Паркинсона ритмическими упражнениями. Ударные ритмы помогают пациентам с Паркинсоном лучше ходить, так как внешний метроном координирует их шаги. У больных афазией (потерей речи) пение фраз активирует правое полушарие, позволяя обойти повреждения слева и вернуть способность говорить – мозг буквально перекладывает функцию речи на музыкальные области благодаря пластичности. Эмоциональная терапия музыкой – тоже нейронаучно обоснована: прослушивание приятной музыки снижает уровень кортизола (гормона стресса), активируя зоны удовольствия, а у депрессивных пациентов музыка стимулирует дофаминовую систему, давая чувство радости.

Таким образом, на уровне мозга музыка выступает как полноценный стимул, захватывающий и разум, и эмоции, и тело. Нет отдельного «музыкального центра» – музыка интегрирует работу многих систем. Она «зажигает» мозг комплексно, связывая чувственное и рациональное. Можно сказать, музыка – это упражнение для всего мозга сразу. Нейронаука подтверждает интуицию философов: музыка затрагивает саму сущность сознания. Ведь система награды и эмоций – глубинное ядро нашего «я», и музыка умеет разговаривать с ним на своем древнем языке.

Наконец, музыка показывает мозгу новые пути. Благодаря ей мозг учится новым паттернам (например, сложным ритмам), развивает воображение (мы дорисовываем образы при звуках симфонии). Всё это – смыслообразование в чистом виде: нейроны организуются под влиянием нематериальных звуков, создавая у нас новое понимание или новое чувство. Где, как не здесь, искать подтверждение, что музыка – самостоятельная форма смысла?

7. Музыка и поэзия: границы и переходы

Музыка и слово расходятся не всегда резко – между ними существует широкий пограничный пласт форм, сочетающих свойства и того и другого. Исторически поэзия возникала как пение: древнейшие эпические тексты (например, «Илиада» и «Одиссея» Гомера) исполнялись речитативно под аккомпанемент струнного инструмента. Древнегреческое слово «λυρικός» (лирический) происходило от lyra – лира, инструмент, под который пели стихи. Во многих культурах эпос – это песнь-сказ: сказитель напевал стихи, поддерживая ритм примитивной мелодией. Такая форма устного творчества объединяет вербальный сюжет с музыкальной интонацией. Чтение стихов само по себе близко к пению: хороший поэт интонирует строки, задаёт ритмический рисунок (метр), пользуясь рифмой как звуковым повтором (почти как припев). Таким образом, поэзия – естественный мост между речью и музыкой.

Особый жанр – песни и романсы, где слово и музыка неразделимы. Здесь музыка усиливает семантику текста, а текст конкретизирует эмоцию музыки. Когда мы слушаем знакомую песню, часто мелодия сама вызывает в памяти слова, и наоборот. Это говорит о существовании в мозге общего хранилища «звук + смысл», где вербальное и музыкальное сплетены. В некоторых культурах (например, в африканской) практически всякая значимая речь произносится нараспев, подчеркивая, что слова без музыкальной интонации – «сухие» и недостаточно выразительные.

Интересный пограничный случай – речитатив (говорение на высоте). В опере речитатив – это речь, организованная музыкально: певец произносит фразы в ритме и примерном тоне, но без яркой мелодии. Слушая оперный речитатив, мы воспринимаем смысл слов, но благодаря музыкальной форме он доходит эмоционально глубже. В другом современном жанре – рэпе – текст читается под бит, с чёткой ритмикой и интонационным рисунком, хотя формально без пения. Рэп показывает, насколько ритмический аспект речи может стать носителем экспрессии: даже без мелодии, один только ритм слова под музыку задаёт настроение.

Ещё одна грань – пение без слов: вокализы, скэт-импровизация в джазе, народное горловое пение на слогах. Здесь голос действует как инструмент, но остаётся ощущение осмысленности, как будто «слов нет, а что-то говорится». Это доказывает, что человеческий голос сам по себе – носитель смысла вне лексики, через тембр, интонацию, динамику.

Отдельно стоит упомянуть религиозные формы, где грань между словом и музыкой размыта: молитвы, песнопения, мантры. Молитва часто произносится полуречитативно – например, православное чтение псалмов на распев. Цель – не информировать, а настроить сознание на благоговейный лад, и тут музыкальность служит усилению сакрального смысла. Грегорианский хорал в католической традиции – это спетые библейские тексты; считается, что через красоту напева слово возносится к Богу. В исламе чтение Корана также строго мелодично (тажвид): верится, что Божественное слово должно звучать с определённой музыкальной красотой, иначе его смысл не проникнет в души.

Мантры в индийской культуре – особый случай: это священные звуковые формулы, которым приписывается сила не столько из-за их словесного значения (часто оно элементарно или вовсе непереводимо), сколько из-за вибрации звука. Например, знаменитая мантра «ОМ» считается звуком, резонирующим с космической вибрацией. Здесь мы видим смысловую практику, где значение полностью вынесено на уровень звука – повторяя монотонно мантру, йогин достигает изменённого состояния сознания. По сути, звук заменяет слово как носитель сакрального смысла. Это, возможно, наиболее явный пример «внесловесной семантики»: смысл мантры – в самом её звучании, ритме, длительном повторении, создающем особое настроение ума.

Таким образом, на границах музыки и речи существует целый спектр форм: от декламации до пения. Их существование подтверждает, что разделение между вербальным и музыкальным не абсолютное. Чант (напевное скандирование) можно определить как «ритмизованную речь, граничащую с пением» (Oral literature – Epic, Storytelling, Performance | Britannica). Во всех культурах есть такие формы: шаманские заклинания на распев, свадебные причитания, детские дразнилки на мотив. Они выполняют роль магического усиления смысла: слово, будучи пропето, как будто обретает большую силу.

С эстетической точки зрения, слияние поэзии и музыки даёт невероятно богатые художественные результаты. Вспомним песни бардов, романсы Чайковского на стихи, современную авторскую песню – в этих случаях мы получаем двухканальную передачу смысла: текст сообщает историю и образы, а музыка – эмоции и подтекст. Один без другого неполон. Скажем, финальная песнь Лемонов из «Властелина Колец» Толкина звучит красиво в книге, но когда композитор положил её на музыку в фильме, она обрела новую глубину – музыка принесла тоску и свет, которые трудно выразить словами, но которые в стихах подразумевались.

На границе жанров рождаются и синтетические формы вроде оперы, где драма подана через одновременное действие слов и музыки. Интересна и такая форма, как пение на бессмысленные слоги (типа «тра-ля-ля»): часто композиторы включают её, когда смысл понятен без слов (например, передать радостное настроение – вокализом). Это как если бы человек от избытка чувств перешёл от речи к пению.

Все эти примеры демонстрируют: музыка и язык образуют континуум, а не изолированные сферы. Высказывание может перемещаться по этому континууму – добавляя или убавляя музыкальности. Когда мы говорим вдохновенно, эмоционально, наша речь становится более музыкальной (появляется мелодика, ритм). И наоборот, при пении чётко артикулированного текста музыка приближается к разборчивой речи. В этом взаимодействии рождается эффект, когда музыка усиливает словесный смысл, а слово конкретизирует музыкальный. Не случайно выдающиеся поэты, как правило, чутки к музыкальности стиха (Пушкин, Блок), а великие композиторы часто сами были неплохими поэтами или, по крайней мере, тонко работали с текстами (та же поэзия либретто в операх).

Таким образом, границы между музыкой и поэзией условны. Смысл может жить в звуке речи, даже без ясных слов – как в эпосе или молитве, а музыка может нести нарратив – как в программной симфонии, где без слов понятно развитие событий (например, симфония Берлиоза «Фантастическая» рассказывает историю любви и смерти героя чисто оркестровыми средствами). Всё это ещё раз подтверждает главную идею: музыка – полноценный носитель смысла, просто действующий в иной модальности.

8. Практические аспекты музыкальной семантики

Понимание музыки как смысловой системы не остаётся абстракцией – оно имеет конкретные приложения во многих сферах человеческой деятельности: терапии, обучении, религии, а теперь и в технологиях (ИИ).

Терапия и медицина. Музыка с древних времён использовалась как целительное средство – от библейского Давида, игрой на арфе усмирявшего буйство царя Саула, до современных кабинетов музыкотерапии. Сегодня накоплено богатое научное подтверждение эффективности музыкотерапии. Например, при реабилитации после инсульта применяется мелодическая интонационная терапия: пациента учат произносить слова пропевая – и это помогает восстановить речь, задействуя музыкальные области мозга вместо повреждённых речевых ( Musicians and music making as a model for the study of brain plasticity – PMC ). Музыка помогает и при моторных нарушениях: ритмическая стимуляция улучшает походку больных болезнью Паркинсона – метроном или музыка задают темп шагам, и мозг лучше координирует движения. У детей с расстройствами аутистического спектра музицирование развивает контакт и внимание. Музыка также способна регулировать эмоции: прослушивание определённых мелодий снижает тревожность, используется при лечении депрессий (как дополнение к психотерапии). В паллиативной помощи тихая любимая музыка облегчает боли и улучшает сон. Физиологически это объяснимо: музыка снижает уровень стрессовых гормонов, замедляет пульс и дыхание, активирует центры удовольствия. Интересно, что в США и Европе появляются программы «культурного назначения», где пациентам вместо или вместе с лекарствами «прописывают» походы на концерты. В целом, признано, что музыка влияет на нейрохимию мозга, стимулируя выработку дофамина, серотонина, окситоцина – веществ, улучшающих самочувствие и социальные эмоции (Using Semantics to Interpret Music | CNRS News). Поэтому в терапии музыка – не просто развлечение, а мощный инструмент перенастройки смысла жизни для пациента: через музыку человек может переосмыслить своё состояние, получить надежду, выплеснуть подавленные переживания. Некоторые методы арт-терапии строятся на том, чтобы пациент сочинил «музыкальную историю» о своей проблеме, тем самым выразив её в символической звуковой форме и проработав. Современная нейрореабилитация вообще рассматривает музыку как средство нейропластики: музыкальные занятия могут способствовать формированию новых связей мозга взамен утраченных ( Musicians and music making as a model for the study of brain plasticity – PMC ). Таким образом, практическое значение музыки в медицине огромно и продолжает расти по мере научного понимания её механизмов.

Обучение и развитие. Ещё Платон писал, что музыка – важнейшая часть воспитания, так как «через лад и ритм душа приобщается к порядку». Современные педагоги соглашаются: музыка в образовании не только развивает слух и координацию, но и положительно влияет на когнитивные способности. Исследования фиксируют, что дети, с раннего возраста занимавшиеся музыкой, лучше успевают по математике и родному языку, демонстрируют более развитую память и внимание ( Musicians and music making as a model for the study of brain plasticity – PMC ). Музыкальные занятия тренируют мозг одновременно в разных областях – а такая «комплексная прокачка» улучшает общие способности к обучению. Более того, музыку можно использовать как прямой инструмент обучения другим дисциплинам. Например, известный приём – обучать через песню: алфавит, таблицу умножения, исторические факты – всё легче запоминается, если вложено в простую мелодию. Так обучают детей во многих странах. Ритмические речёвки помогают осваивать иностранные слова. Помимо запоминания, музыка учит структурированному мышлению: разбирая музыкальное произведение, подросток постигает иерархию форм, развивает абстрактное мышление (поскольку имеет дело с нематериальной структурой). Музыка также дисциплинирует и воспитывает усидчивость – разучивание инструмента требует регулярности и внимания к деталям. Наконец, совместное музицирование в школьном ансамбле развивает социальные навыки: умение слушать друг друга, действовать синхронно, взаимную поддержку. Поэтому включение музыки в школьную программу – не роскошь, а полезнейший компонент обучения. К сожалению, в эпоху прагматизации образования музыке часто уделяют меньше часов, но многие страны (например, Финляндия) наоборот усиливают музыкальное воспитание, видя в нём залог креативности нации.

Религия и духовные практики. Как уже отмечалось, музыка с древности – неотъемлемая часть почти всех религиозных ритуалов. Это практическое использование музыки как языка, обращённого к глубинам души (и, в представлении верующих, к Богу). Ритуальная музыка (богослужебные песнопения, мантры, духовные гимны) служит нескольким целям. Во-первых, она создаёт сакральную атмосферу, отделяя священное пространство и время от профанного: как только зазвучал орган в храме или заунывный напев мюэдзина, у слушателей наступает особое, благоговейное состояние. Во-вторых, музыка сплачивает общину: совместное пение гимнов синхронизирует эмоционально прихожан, рождая чувство единения (по сути, выполняет ту же функцию, что и общая молитва, но на более глубоком уровне чувства). В-третьих, музыку рассматривают как подношение Божеству: красота пения – это дар и поклонение, а также средство восхваления, как говорили средневековые мыслители (Music as Universal Language – Applied Unificationism). Многие святые и богословы (тот же Августин) отмечали, что церковное пение усиливает понимание слов Писания: когда текст псалма поётся, он лучше проникает в душу, ибо музыка будит любовь и благоговение. С другой стороны, пустые слова молитвы без чувства – ничто, и вот музыка даёт этому чувству крылья. В индуизме и буддизме мантры и бхаджаны (религиозные песни) считаются методом достижения просветления: через многократное повторение имени Бога в песне верующий трансформирует своё сознание, уподобляясь объекту поклонения. Таким образом, в практической религии музыка выступает как язык общения человека с высшим. Она переводит богословские истины на язык переживания, делает их экзистенциально значимыми для каждого участника обряда. Неверующий человек может не понять слов молитвы на латинском или санскрите, но красота и стройность звучания могут тронуть его – а это уже шаг к пониманию духовного содержания, минуя интеллектуальные барьеры. Поэтому все миссионерские традиции используют музыку как универсальный язык духа.

Искусственный интеллект и моделирование смысла. В новейшее время практический интерес вызывает вопрос: можем ли мы научить машины понимать или создавать музыку? И наоборот, может ли знание о музыкальных структурах помочь в развитии ИИ, близкого по эмоциям к человеку? Уже существуют алгоритмы, способные генерировать мелодии и даже аранжировки, стилизованные под известных композиторов. Однако задача – чтобы ИИ не просто писал ноты, а передавал эмоциональный смысл, как это делает человек. Исследования в этой области идут по нескольким направлениям. Первое – распознавание эмоций в музыке: пытаются обучить нейросети на большом количестве треков определять, веселая музыка или грустная, напряжённая или расслабляющая (Using artificial intelligence to analyze and classify music emotion). Это даёт понимание, какие акустические параметры коррелируют с какими чувствами, и позволяет затем ИИ подбирать музыку под настроение пользователя (уже используются в стриминговых сервисах). Второе направление – генерация музыки с заданной эмоциональной окраской. Недавно были эксперименты, где ИИ меняет гармонии песни, сохраняя мелодию, чтобы превратить, скажем, мажорную веселую песню в минорную грустную (Emotion Manipulation Through Music – A Deep Learning Interactive …). По сути, алгоритм манипулирует «эмоциональным синтаксисом» музыки: замедляет темп, понижает тональность, вводит минор – и проверяет, ощущают ли люди изменения эмоции. Первые результаты обнадеживающие: до 70–80% случаев ИИ удаётся задать нужный эмоциональный оттенок музыки (AI-Driven Music Generation and Emotion Conversion). Это значит, что машина начинает овладевать языком эмоций, пусть в узком музыкальном домене. Третье направление – создание эмоционально-музыкальных интерфейсов. Например, проект MUSE предлагает концепцию умных музыкальных инструментов с ИИ, которые могут адаптироваться к эмоциональному состоянию исполнителя (Musician-AI partnership mediated by emotionally-aware smart …). Представьте пианино, которое «чувствует», что вы сегодня подавлены, и слегка подстраивает тембр и гармонии импровизации, чтобы улучшить ваше настроение – футуристично, но исследования в эту сторону ведутся. Или алгоритмы, которые в реальном времени подстраивают музыкальное сопровождение в видеоиграх под эмоциональные реакции игрока (читаемые по датчикам) (Emotions on Demand: How AI Music Scoring Interfaces Combine …), усиливая погружение. Все эти примеры говорят о стремлении интегрировать эмоциональный интеллект в ИИ через музыку. Ведь музыка – понятный нам носитель настроений, и если машины научатся им оперировать, общение «человек–машина» станет богаче. Можно представить, что будущие голосовые ассистенты будут не монотонно отвечать, а гибко менять интонации, возможно, даже воспроизводя короткие мелодические фразы, выражающие эмпатию или радость. Это был бы действительно новый уровень интерфейса – эмоционально-семантический, сближающий ИИ с нами на человеческом уровне.