Читать книгу: «Девять кругов рая. Книга вторая. Вверх и вниз», страница 3

Действительно, для своих сорока Ольга в общем- то выглядела неплохо – ухоженное лицо, окрашенные в три цвета волосы, сиреневый, седой и бледно-жёлтый. Конечно, первый раз секс с ней не стал для меня сенсацией, то есть, откровенно говоря, всё время пока мы занимались с ней любовью, меня не покидало ощущение, что я совокупляюсь с кожаным диваном, в котором для удобства проделали дырку посередине. Кто знает, может, в тот раз были не те звёзды на небе, кто знает…

Уходил я помню от неё с мыслью, что никогда больше, ни-ко-гда! Конечно, ещё раз можно. Но что делать со служительницей журнальной музы из Хабаровска? Это же обещание наладить в стране сесть салонов красоты, где делают пилинги, в том числе лица, а не женщина! Я не понимал, как можно заниматься сексом с жертвой обморожения?

Короче, пока я думал, какие бы слова подобрать, чтобы отказаться от них обеих, хабаровская журналистка, взяв меня за руку и усадив меня на кровать, грациозно, насколько ей позволяло это её дряблое тело, пристроившись рядом заявила, что всегда мечтала о сексе втроём.

Я посмотрел на Ольгу. «Та» стыдливо опустила глаза. «Мне вчера семёрка с валетом и пятёркой вышла, стала бубнить она с развратной улыбкой, бросая на меня изредка косые взгляды. Я подумал: «вот уж дудки»! Не удастся вам вставить меня живым в свой карточный пасьянс! Лучше убейте сначала, а там видно будет!

– И я не против, – заявила ей Тая с таким видом, будто мы вдвоём её два дня упрашивали.

Я опять посмотрел на Ольгу, потом на Таю, у которой вся кожа на лице шелушилась, будто она восемь часов провела не в аэропорту своего милого города, а прямо на взлётно-посадочной полосе, на лютом морозе. При этом в её глазах я увидел бешеными темпами распускающуюся весну, до которой в Сибири было ещё, кстати, полгода.

– В принципе на секс с мужчиной я не претендую, – поняв, о чём я думаю, добавила вдруг она, улыбнувшись. Отчего две вертикальные морщины между бровей и такие же две на её щеках покраснели и так углубились, что она стала похожа на годовалого шарпея:

– Мне очень нравится однополая любовь. Поэтому вы можете заниматься, чем хотите, а я к вам пристроюсь», махнула она рукой.

Я подумал, как мило с её стороны, что она нам это разрешила! Это прямо настоящий бонус для воспитанного в традиционных ценностях мужчины! Я представил себе их целующихся в то время, пока я обхаживаю одну из них, увидел как бы сзади её немытый кок, худые лопатки, выпирающий гребень позвоночника, и устало вздохнув, сказал:

– Вот что, дамы. Не думайте, что я какой –то отсталый тип, или что вы мне обе не нравитесь. Просто сегодня я так устал, что у меня нет сил. Ваша соседка, журналистка из Комсомольска, была настолько не любезна, что выкинула меня их машины за десять миль от города. Пока я шёл, у меня дважды случился истерический припадок и один раз кратковременный шок. От обезвоживания. Мне надо как следует выспаться и отдохнуть, тогда я снова буду в форме. Давайте вернёмся к этому разговору часика через двадцать четыре, завтра в это же время».

Сказав это, я встал и ушел.

Слава богу, на следующий день нас после обеда повезли на какую –то встречу с американским бизнесменом, а оттуда мы приехали лишь глубоко за полночь. Таги-и-ил!

Ещё о неприятных сюрпризах. В Америке их было достаточно. Вот, например, история, которая произошла в штате Канзас, где нашу группу, уже не знаю почему, поселили в студенческом общежитии местного университета. Почему –то в комнатах, где нас поселили, были разломаны шкафы, а на кроватях не было белья. Еду мы ходили покупать на заправку. В тамошнем магазинчике можно было купить порцию жареной мойвы и кусок хлеба за пол доллара.

По городу здесь нас возили на автобусе, который едва полз. На подъёмах этот древний монстр глох, а на уклонах так вилял, адски скрипя тормозами, что, казалось ещё немного и он заедет в витрину какого –нибудь магазина и там замрёт, как это иногда показывают в американских фильмах. Самое смешное, что на борту автобуса красовалась надпись: «Поэзия в движении» (Poetry in motion).

Каждый день после занятий, которые проходили в городе, мы возвращались на этом автобусе в общежитие, чтобы провести ночь, а утром снова ехали на какую –нибудь встречу.

Однажды нас пригласил к себе в гости русский в третьем поколении профессор Канзасского университета Боб Басов. Всю еду для встречи с нами Боб заказал в мексиканском ресторане. Сидевшие три дня на жареной мойве с заправки, мы набросились на эту еду, как стая пираний на брошенный им кусок резины.

Надо сказать, что до этого с иностранным фаст–фудом я имел дело лишь в Москве, городе, где любое иностранное блюдо так быстро адаптируется к местным вкусам, что через некоторое время ты уже не можешь сказать, что ел – тортилью или обычный лаваш с курицей.

Не удивительно, что едва я попробовал настоящие такос, буритос и какие -то пельмени с зелёной начинкой, названия которых я не знаю, внутри меня что –то заглохло, в горле появился спазм и, поняв, что умираю, я отошёл от всех в сторонку, чтобы не портить людям настроение, лёг на траву и потерял сознание.

Очнулся я в доме у Басова. Надо мной хлопотала какая- то женщина в медицинской униформе и улыбалась.

– Что это было? – Пролепетал я.

– Всё хорошо. – Сказала она радостно. – Здесь у многих, кто в первый раз ест бурито, это бывает! Обычная реакция на мексиканский фаст фуд!

Рядом со мной на плетёном кресле сидела ещё одна американка с ребёнком на коленях, видимо, жена Басова, и тоже улыбалась. Я, помню, удивился такому узкому её лицу и подумал, что в русском понимании это всего лишь треть лица. Как будто некто задался целью сделать такую голову, чтобы она пролезала сквозь прутья забора. До сих пор я не знаю, уродство это или изящество. По правде говоря, я потом видел много таких женских голов в Америке.

После удачной моей реанимации, Басов так этому обрадовался, что решил показать нам святая святых – специально оборудованную комнату, где он музицировал. Стены комнаты были обшиты толстенной кошмой, чтобы звук не проникал в другие части дома. Кроме двух электрогитар, здесь были ещё ударные, синтезатор, бас, микрофоны, усилитель, и две огромные колонки.

Я взял вторую гитару и предложил Басову что –нибудь вдвоём сыграть. ( в молодости я играл в ансамбле). Пока он думал, что именно, я потихонечку стал наигрывать вступление к песенке Чака Берри «Гоу, Джонни, гоу»! Басов, поняв, чего я хочу исполнить и быстро подхватил тему. И вот мы уже вдвоём наяривали рок –н-ролл.

Встал вопрос кому петь. И когда я кивнул ему на микрофон, мол, чего ты, давай, он подошёл и стал петь:

«Deep down in Louisiana close to New Orleans

Way back up in the woods among the evergreens

There stood an log cabin made of earth and wood

Where lived a country boy named Johnny B. Goode

Who never learned to read or write so well

But he could play a guitar just like ringing a bell… »

Когда мы закончили петь, кто –то орал как на концерте «Чака Берри», а кто –то сидел, с ошеломлённым видом, будто и представить не мог, что эти двое могли такое изобразить. Когда мы закончили, вся наша группа взорвалась аплодисментами и восторженными криками. Дина, которая к тому моменту дня два, как вернулась уже из Балтимора, смотрела на меня влюблёнными глазами. Не знаю, радовался ли так успеху песни сам Чак Берри, как ему радовались в тот вечер мы с Басовым!

Вечером мы снова вернулись в общежитие и, чертыхаясь, разбрелись по своим голым комнатам. Даже пойти в гости друг к другу тут было нельзя. Дина, которую поселили с Ритой, помните, ту вторую девушку, с которой вместе пришли к нам в номер есть борщ, очень из –за этой ситуации злилась. Но сделать было ничего нельзя. Правила университета не допускали общения женского и мужского крыла университета по ночам. Мужчины и женщины здесь жили не просто в разных корпусах, а в разных частях студенческого городка, за соблюдением монастырского статуса в котором следила местная охрана.

С девушками мы могли встречаться только раз в день в холле возле большого телевизора. Разумеется, как все русские, мы, в конце концов, привыкли и к этому, но недовольство этими местными порядками осталось. Вот тебе и дух Свободы, думали мы, разбредаясь по своим кельям. Но как бы не возмущались, местные правила все проживающие в кампусе все были обязаны неукоснительно соблюдать все без исключения, и ни для кого поблажки тут не делались.

Где -то дней через пять нашего пребывания в университете, с нами решил встретиться местный деканат. Встреча должна была проходить в конференц –зале университета. Кому –то из нас надо было сказать приветственную речь, а затем подарить сувениры, но поскольку никто из нас к этой встрече серьёзно не готовился, все начали оглядываться, кому доверить это выступление? Почему –то все единодушно избрали меня.

– Почему я? – Удивлённо спрашивал я, чуть не сказав: «я вообще не журналист!», но вовремя промолчав.

Как я не отбивался, никто ничего не хотел слушать. Ты и всё!

– Но почему? Что я могу им сказать? – Пожимал я плечами.

«Хорошего», я имел в виду. Однако всем, похоже, было наплевать, что я скажу американской профессуре. Чем хуже, тем лучше! «Ладно», согласился я, наконец. Нехотя поднявшись, я вышел на трибуну и оглядел зал. Все столики в конференц –зале были заняты участниками их группы, за отдельным столом расположился университетский деканат. Выглядевшие сытыми и довольными, они улыбались. «А, так у вас хорошее настроение?», подумал я, «сейчас я вам его испорчу».

– Кхм..– с хмурым видом прокашлялся я, давая понять, что речь не будет праздничной. – Вот что…Мы, конечно, не ожидали в одном из престижных университетов Америки встретить голые кровати и разломанные шкафы…

Тут я увидел, что едва я это произнёс, все присутствующие в зале американцы с тревожными лицами начали переглядываться между собой, думая, только скандала нам не хватало!

– …кроме того, по ночам в студенческих кельях было очень холодно…-вспомнил я.

Едва слышный вначале ропот, доносившийся от столика американцев, теперь заметно усилился. Их возмущение передалось и нашим, из –за чего они стали поглядывать на меня с осуждением и даже укоризной. Мол, чего ты, уж нам то, бывшим советским, жаловаться на бытовые условия вовсе не к лицу! Не царских, чай, кровей»! Вы же сами хотели, чтобы я выступил!», подумал я, но тут и сам стал понимать, что задал своему выступлению не слишком благоприятный тон. Слава богу, настроение у меня было таким, какое обычно у людей, которые точно знают, что чтобы ни произошло, они выкрутятся. Пошарив в нише трибуны, где заранее были сложены наши сувениры, я нащупал там какую –то книгу и наудачу вытащив её, сразу обрадовался заголовку. Теперь исправить ситуацию было просто делом техники.

– Поэтому мы дарим декану факультета этого замечательного университета книгу: «Добро пожаловать в Сибирь»! – Прочитал я.

Взрыв смеха, раздавшийся после этого можно сравнить лишь со смехом людей, которых выпустили из газовой камеры на свежий воздух.

Воспользовавшись общим весельем, я собрал из ниши все сувениры, которых там оказалось немало, в том числе значки, футболки и вымпелы, и отнёс их американцам, слово бы у нас всё именно так и было задумано. Кажется, американцы были действительно счастливы: во –первых, от того, что наши жалобы оказались просто шуткой, а во –вторых, потому что они были в числе тех немногих американских преподавателей в университете, кто стал обладателем книг и маек с надписями на русском языке.

Вот, как важно порой вовремя сменить риторику!

Последним американским городом, который мы посетили, был Вашингтон. Маленькая гостиница, в которой мы остановились, находилась недалеко от библиотеки Конгресса США. Здесь было полно уличных кафе, в которых продавали напитки и крисп, жареное хрустящее лакомство. Я заказал порцию и сел.

Слева от меня за отдельным столиком сидела американка, миловидная, ухоженная, прекрасная, как Афродита. Таких женщин я прежде не встречал. Я крутил пальцами свою чашку кофе, которую давно выпил и косился на эту женщину, думая, может она обратит на меня внимания, и мы познакомимся. Но она ни разу на меня не взглянула.

Конечно, можно было просто подойти и спросить, кто она, откуда и как её зовут. Почему нет? Всё же везде одинаково. Но мне совершенно некстати вспомнились белочки из Централ Парка, которые, отбросив более дешёвую еду, выбирали дорогую, а потом, выбрав, поворачивались к тебе спиной. И я подумал –нет, лучше не надо. Что я ей мог предложить?

Доев, я кивком поблагодарил темнокожего продавца, который стоял и жарил крисп, за угощение, и пошёл в гостиницу.

Вокруг зеленели залитые солнцем поля, на которых играли в соккер одетые в яркие майки и трусы янки. Раскинув крылья из тончайших белых перьев, застыл в небе, вспорхнув над этим спокойным великолепием, местный шестикрылый Серафим. Внешне Америка ничем не отличалась от остального мира. Бегали люди, играя в мяч, прямо, как у нас в России. И чего мы враждуем? Ответа не было.

На следующий день, проникнувшись духом здорового образа жизни, и желая вновь встретить свою американскую красавицу, – нет, а вдруг? – встав пораньше и надев спортивный костюм, я, как заправский американец, решил отправиться на пробежку. Наша гостиница располагалась недалеко от Конгресса и библиотеки.

Здание библиотеки Конгресса США, внушительное по размеру бетонное сооружение, сделанное в Романском стиле, занимало огромную даже по американским меркам площадь. Пока я пытался обежать вокруг ее периметра, ко мне из тени от входов, расположенных на разных концах комплекса, несколько раз выходили навстречу темнокожие гвардейцы в специальной синей униформе и, приложив руку к козырьку, громко приветствовали его: «доброе утро, сэр!». Это было настолько неожиданно и приятно, что первый раз я остановился, как вкопанный, думая, что меня, видимо, так деликатно арестовали и некоторое время хлопал глазами. Но потом охранник, поприветствовав меня, делал три шага назад, снова уходя в тень. И я понимал, что могу бежать дальше.

На следующий день я снова несколько раз оббежал здание, чтобы услышать это приятное для уха: «доброе утро, сэр!». Приятно всё -же, когда тебя называют сэром.

Конечно, свою американскую Цирцею я так ни разу больше и не встретил. Но зато на меня обратили внимания с той стороны, с какой я совсем не ожидал.

В холле гостиницы, где мы жили, за стойкой работала миловидная афро-американка. С первого же дня между нами установилось нечто вроде безмолвной симпатии. Не знаю уж что такого она во мне нашла.

Я, улыбаясь, здоровался с ней, а она улыбалась в ответ, причём так, как можно улыбаться только очень добрым знакомым. Однажды я даже подумал: а почему бы нам не познакомиться? Но что –то меня всё время останавливало, возможно тот болезненный опыт, который я получил при общении с туземкой в Бурунди.

Кроме того, в Вашингтоне я понял, что афро-американка афро-американке рознь. Как –то раз я зашёл в кафе, чтоб быстро чего-нибудь перекусить. Дины со мной не было. Их группы увезли на очередную встречу с американским бизнесменом. Было время ланча, и в кафе собралась много народа.

Блюдо, которое там продавали, называлось «эгвич». Это было просто жареное яйцо, спрятанное внутрь бублика. По желанию клиента, яйцо могли сделать в виде омлета и добавить в него зелень, овощи, кетчуп, майонез, что –то ещё… Идея мне понравилась, и я встал в очередь вместе с остальными белыми воротничками.

Когда настал мой черёд, я показал продавщице, молодой афро –американке на эгвич, нарисованный на рекламном щите. Она что –то быстро спросила. Я не понял её вопроса и снова показал на эгвич. Афро –американка в снова что –то произнесла, на этот раз, что крайне меня удивило, весьма сердито. Я опешил, так как не думал, что в Америке продавцы могут так себя вести.

Напомню, было обеденное время. К афро-американке выстроилась большая очередь солидных с виду людей, в костюмах и галстуках, выбежавших на ланч из здания Конгресса, библиотеки или откуда –то ещё, и я всех задерживал.

Понимая это, я пробормотал по-английски: «любое с этого плаката, выберите сами» и снова показал на картинку. Африканка не пошевелилась. Я с надеждой посмотрел на очередь, ожидая, что мне кто –то подскажет, что делать. Как бы это было у нас в России? Вышла бы какая –нибудь женщина и сказала: чего ты разоралась на человека, видишь, он не местный! И очередь всем бы скопом разобрались, чего мне надо. Этого примерно я и ожидал. Но здесь очередь молчала. Это было для меня не просто странно – загадочно! Я чувствовал общее равнодушие, а причину его понять не мог. Я просто не подумал, что в стране эмигрантов может быть именно такое негативное отношение к иностранцам!

В конце концов, чтобы не доводить ситуацию до крайности, я, пробормотав: «извините», вышел из кафе, так ничего и не купив.

Уже на улице, обдумывая вновь и вновь возникшую в кафе ситуацию, я спрашивал себя, почему мне не пришло в голову громко спросить по-английски: «Кто –нибудь понимает, что она хочет»? Или: «послушайте, я иностранец, я здесь впервые. Кто –нибудь объяснит, чего ей от меня нужно»? И так далее. И мне бы наверняка помогли. А вместо этого я стушевался, как последний мальчишка и элементарно сбежал. Глупо!

По дороге обратно в гостиницу я ещё несколько раз заходил в разные кафе, чтобы пережить эту ситуацию, остыть, поесть и чего-нибудь выпить. Но каждый раз почему –то неудачно.

Один раз я зашёл в заведение, вход которого затерялся между двух зданий, и в который мне пришлось чуть ли не протискиваться. Внутри горел красный свет, стояли бильярдные столы. Некий человек, вынырнув из –за моей спины, слегка оттолкнув меня, устремился к стойке бара, напугав меня этим до смерти. По залу в этот момент полз красноватый стеариновый туман. Какие –то мужчины в майках, небритые, с банданами на голове, ходили в этот ранний час по залу, лениво потягивая баночное пиво. Как добросовестный потребитель Голливудского кино, я немедленно представил себе разбитую о мою голову бутылку и ещё обломок кия, воткнутый мне куда–нибудь под лопатку, и обогнув первый же бильярдный стол, стоящий недалеко от выхода, я, не тормозя, на той же скорости, сделав круг по залу, вышел на улицу.

Третьим и последним местом, куда я зашёл по пути в гостиницу, было некое кафе возле гостиницы, где мы жили. По увеличенному фото сертификата в витрине, я понял, что кафе в этом году исполняется сто лет. Толкнув осторожно дверь, я зашёл внутрь.

Услышав звук колокольчика, за стойку из кулуаров вышла женщина, лет сорока, миловидная, степенная, гладко причёсанная. Она была одета, как одеваются женщины в Подмосковье, Воронеже или под Курском – в юбку, белую блузку и серую кофту, из –за чего выглядела очень по- домашнему, и весь её вид очень располагал к себе.

Увидев меня, она очень благожелательно спросила, что джентльмен желает. Джентльмен к тому времени уже почти расхотел есть, и больше для порядка спросил, нет ли яичницы. Наверняка же в Америке она стоит недорого! «Какую вам сделать?», тут же спросила женщина. «А что они бывают разные?», напрягся я, вспомнив негативный опят с эггвичем. «Простите, я иностранец, мэм и не знаю местных правил», сказал я. «Какую вы можете мне предложить»? Она засмеялась и сказала: никаких правил нет. Могу вам сделать болтунью или омлет. Вы какую предпочитаете?

– Видите ли, – стал бормотать я, – мы в России обычно выбиваем два яйца на сковородку и жарим их, не переворачивая, такая несусветная дикость…«А, sunny side up!», сказала она со смехом, мы тоже такую делаем. Сейчас я вам приготовлю.

– Санни сайд ап? Солнышки с одной стороны? Вот это прикол! – От души рассмеялся я. – Как весело их тут называют!

К яичнице я заказал ещё суп, цена которого в меню не показалось мне заоблачной. Через пару минут женщина принесла яичницу и суп, плюс гренки из хлеба, которые я с аппетитом съел.

И тут, сунув руки в карман, я вдруг обнаружил, что денег у меня в кармане нет. Это было странно, потому что они были! И тут я вспомнил бар, в который заходил по пути сюда, и ещё парня, который вдруг побежав за мной, у выхода оттолкнул меня, и мне стало ясно, где меня обчистили.

Что было делать, я не знал. Счёт за глазунью и суп оказался не таким уж и маленьким, где –то около восемнадцати долларов. Зря наверно я заказал суп, подумал я, он оказался дороже, чем в меню.

Перед моим мысленным взором уже мелькали заголовки в прессе: «русский арестован за попытку бесплатно пообедать в Америке». Вот меня ведут в суд, вот судья оглашает приговор, и меня отправляют в жуткий острог где –то на Аляске.

Я украдкой посмотрел на дверь кафе. До неё было в принципе недалеко, каких -то пару шагов. Но почему –то сил бежать у меня не было, ноги казались ватными и словно приросли к полу. Спустя ещё минуту, поняв, что бегство лишь унизит меня в глазах симпатичной американки, я отказался от этого варианта.

Однако надо было что –то предпринять. Немного посидев, я встал, подошёл к женщине за стойкой, и, заливаясь краской, пробормотал: «видите ли, какая история, у меня только вот эти деньги и других нет». Я выложил на стол две мелких монеты, завалившиеся в угол кармана. «Похоже, мне не хватает. Знаете, я здесь неподалеку живу, в одной гостинице и если вы немного подождёте, то я обещаю вам, что схожу и принесу…». Я хотел добавить: поверьте, я обязательно сюда вернусь, только не звоните в полицию.

Странно, но женщина, с улыбкой посмотрев на мелочь на стойке, спокойно сказала: «Какая ерунда. Занесёте как –нибудь в другой раз». Мне бы вздохнуть с облегчением, уйти и дело с концом. Но на меня вдруг напал приступ честности.

– Когда потом? – Стал бормотать я, опять начав шарить по карманам. – Я улетаю домой через три часа.

– И куда же вы улетаете? – Спросила она.

– Домой, в Москву, – ответил я.

– Ничего, – улыбнулась она, отдадите когда –нибудь в следующей жизни.

С ужасом подумав о том, чем мне придётся расплачиваться за обед в следующей жизни, думая, я сказал:

– Нет, лучше дайте-ка мне ваш адрес, – сказал я.

– Зачем? – Удивилась она.

– Приеду и вышлю вам деньги.

– Хорошо, – вытащив из держателя, где лежали ещё сотня таких, она протянула мне визитку с адресом кафе.

Поблагодарив её, я пошёл к выходу. Всю дорогу потом я думал об этом случае, и даже в самолёте всё мял в руках визитку, разглядывая её. Я представлял, как женщина из кафе получит конверт, где будет двадцать долларов. А на конверте будет написано , Москва, Россия и наш триколор. И будет приклеена почтовая марка с Пушкиным. Или с Храмом Василия Блаженного. Американка подумает: какие хорошие люди живут в этой стране! Может, она даже прослезится. И ещё один крохотный мостик между нами и Америкой будет построен.

Думая так, я сунул визитку в задний карман джинсов и забыл о ней. Уже дома, не вспомнив, что визитка в кармане, я положил джинсы с остальными грязными вещами и отнёс их в прачечную. А потом, уже спустя некоторое время, достав из кармана ссохшийся комочек бумаги, на котором ничего нельзя было разобрать, я просто выбросил его в мусор, не вспомнив о долге.

Лишь через пару месяцев рассматривая фотографии, сделанные в Америке, я вспомнил, что должен был выслать американке из кафе деньги. Вспомнил и покрылся холодным потом. Значит, эта женщина будет думать, что мы, русские обманщики? Я не знал, как поступить. Очень долго через Интернет я пытался найти кафе в Вашингтоне, которому больше ста лет. Там их было десять, и все они были по виду не те. Кафе, в которое я зашёл, судя по всему, не было знаковым местом!

Много лет я мучился этими взятыми в долг деньгами. Мне снились огромные проценты в следующей жизни, которые я должен буду вернуть. Из –за этого я просыпался в холодном поту, думая, только этого мне не хватало! Как –то проснувшись в очередной раз ночью, я даже подумал, а не посланница ли она ада, эта хорошенькая дама, заманившая меня в эту ловушку!

Короче, эта двадцатка стала для меня навязчивой идеей. Теперь даже когда в магазине, распложенном не далеко от моего дома, мне не хватало денег, и продавщица говорила: занесёте позже, у меня портилось настроение!

«Зачем я тогда не вернулся и не отдал ей деньги, дурак!», корил я себя, «ну, зачем?! Взял бы да отдал, а затем, поблагодарив, ушёл. И всё»!

Весь этот кошмар со мной продолжался до одного случая, когда один мой товарищ взял у меня однажды на время крупную сумму денег на покупку машины и не вернул.

Как оказалось позднее, он не мог отдать деньги, поскольку у него на фоне болезни мозга развилась тяжелая болезнь, в результате которой он перестал узнавать людей. Когда он выздоровел, я не стал напоминать его близким об этом долге, подумав: отдашь когда –нибудь потом, в следующей жизни, хоть через сто лет». И только после этого меня отпустило.

Но вернёмся к той афро-американке из нашей гостиницы, которая мне симпатизировала. Она всегда стояла за стойкой, миловидная, стройная, очень приятная внешне. При виде меня, она всегда улыбалась. Но на этот раз, увидев меня, зашедшего в гостиницу, она не просто улыбнулась, а вышла из -за стойки, чего не делала раньше, и пошла навстречу мне. Подойдя, она сказала:

– Не могли бы вы мне составить компанию сегодня вечером?

И вдруг посмотрела на меня так, что мне совершенно стало ясно, чего она на самом деле от меня хочет. Так на меня смотрела Дина, когда мы с ней познакомились. И так смотрела Ольга. И Таня. И Тая тоже.

– Вы хотите, чтобы мы с вами куда -то пошли вместе сегодня вечером? – Решил уточнить я.

– Да. Не пошёл, а поехал. – Сказала она. –У моего брата сегодня день рождения. Он живёт загородом. Все соберутся в его доме. И будут там парами. А у меня пары нет. Я сейчас без парня, потому что мы расстались. Но я бы не хотела ехать одна. Мой парень, это там все знают, белый, точнее, пуэрториканец, и он похож на вас. Но его никто не видел в лицо. И я и подумала – не согласились бы вы поехать со мной как бы вместо него?

Я посмотрел на эту шоколадку и подумал: неплохое начало для триллера. Вечеринка каннибалов. Девушка приглашает иностранца, неизвестного белого поехать с ней загород. Он соглашается. Приезжают – а там уже все закуски приготовлены, не хватает только главного блюда. Интересно, как я буду под соусом? Под «тысячью островов», например?

«Извините», говорю я девушке, улыбаясь, «с удовольствием бы, но через пару часов я улетаю назад в Москву».

«А, ну, тогда конечно», разочарованно сказала негритянка и, сделав печальное лицо, пошла обратно за стойку.

Да нет, конечно, никакая она не каннибал, думал я, поднимаясь к себе в номер. Обычная колдунья Вуду. Превратила бы меня в зомби, и я пошёл бы по её приказанию ночью к приятелю, который её бросил, чтобы до смерти его напугать. Эх, жаль, рядом нет Ольги, я бы спросил у неё, к чему чёрная дама.

Когда я шёл по коридору, из номера мне навстречу вышла Дина. «Наконец –то!», сказала она. «Стучу, стучу к тебе, а тебя всё нет. Пойдём, сходим в зоосад? У нас есть пара –тройка часов до прощального ужина»!

Памятуя о том, сколько всего неприятного со мной случилось без Дины, я с радостью согласился. Мы отлично провели время, фотографируя лохматых лам, которые, обедая, испускали такие громкие ветры, что мы с Диной, не сговариваясь, прыскали в кулачок.

После зоосада мы посетили ещё местную галерею Искусств. До этого я понятия не имел, что некоторые привычные глазу вещи могут называться искусством. Например, обычные бордюрные камни, были сложены здесь на полу в круг. Название у инсталляции было «Солнце».

Ещё были картонные фигурки оленей, подвешенные к потолку на ниточках. Штук тридцать. Инсталляция называлась «стада». Я бы и внимания на это не обратил, если б не некая поклонница, которая увидев «оленей», упала вдруг перед ними на колени и молитвенно простёрла к ним руки. Возможно, она боготворила автора. А, может, она и была самим автором, который ежедневно приезжал из другого Штата в Вашингтон, чтобы показать, как следует восхищаться её творчеством. Всё это было очень необычно.

Меня удивил ещё один «шедевр» – «Бесконечность», так называлась работа. Представляла она из себя поля газеты, на которых обычным карандашом было нарисовано множество ноликов. И больше ничего. За данное «полотно» предлагалось выложить миллион долларов. Я сказал Дине, пойдём купим ручку, газету и нарисуем себе пару миллионов! Мы посмеялись.

Ознакомившись со всеми представленными там образцами американского искусства и нашутившись по этому поводу так, как это могут делать только журналисты, до боли в челюстях, мы с Диной направились к выходу.

Здесь уже нас без обмана огрели настоящим шедевром живописи, а именно: Тайная вечеря с Мэрилин Монро вместо Христа и американскими звёздами Элвисом Пресли, Хэмфри Боггартом и одним из братьев Маркс вместо апостолов. Глядя на это, я вдруг проникся главной идеей американцев. Исключительность. Да! У них на всё своя точка зрения. И на то, что должно называться искусством в первую очередь!

Уже возле выхода меня вдруг остановил громадного роста охранник афро-американец, и, наклонившись ко мне, заявил, что хочет осмотреть мою сумку. Удивлённый, я протянул этому гиганту свой крошечный несессер. Просьба, если честно меня удивила. Что я могу вынести отсюда в такой сумке? Инсталляцию «Солнце»? Картонное стадо «оленей»? Газетные нолики? Да любой ребёнок у нас нарисует их в два раза больше, если его попросить! Но делать было нечего, я подчинился.

Вытряхнув всё из моей сумки, афро –американец (везёт же мне на темнокожих в Америке!), повертев в руках зажигалку и пощупав одну за другой все мои шариковые ручки, бросил весь этот хлам на стол и сказал, что мне можно уходить. «А собрать всё обратно?», спросил я. «Идите, идите», ласково показал мне на выход голиаф и сделал такое каменное лицо, что стал похож на экспонат.

После посещения галереи мы с Диной сделали ироничный вывод, что в американском искусстве нет чёрного входа, как у нас. Есть только чёрный выход.

После зоосада и галереи Искусств мы с Диной заглянули ещё на знаменитую площадь Дюпон Сёкл, где хотели отведать лучший, как утверждал выданный нам в гостинице гид, по местным меркам кофе.

Действительно, какой –то особый дух благополучия и элитарности обитал в этом уголке Вашингтона, какой –то исключительной важностью веяло от людей, сидевших, закинув нога на ногу. Все эти американцы сидели в сшитых на заказ костюмах, устремив глаза в раскрытые перед ними газеты. (Тогда ещё не было такого засилия гаджетов, как сейчас).

Хотя людей в этот час в кафе было всего трое или четверо, каждый занимал отдельный столик, однако, несмотря на это никому из прохожих в голову бы не пришло подсесть к ним, настолько внушительными были их позы.