Читать книгу: «Девять кругов рая. Книга вторая. Вверх и вниз», страница 2

Занавески в нашей комнате, тем временем, уже стояли колом. Должен признаться, за Тарасом было интересно наблюдать. Декламируя, он ни секунды не оставался на месте: ходил, прыгал, ползал, приседал в поклонах. Во время монолога из «Макбет», он побежал на кухню, схватил там морковь и стал вращать ей на манер клинка. При этом он бросал на меня такие хищные взгляды, да так, что мне сделалось не по себе. Вначале я был не очень обеспокоен этим его поведением. Мало ли, что? Во –первых, перелёт был долгий. И опять же, может, перегрелся под западным солнцем человек! С кем не бывает? Но постепенно я стал приходить к выводу, что «вечер перестает быть томным», как бы сказал герой Алексея Баталова в фильме «Москва слезам не верит»!

Глядя на напоминающего одетого в плащ призрака отца Гамлета занавес, болтающийся в воздухе, я уже начал завидовать Полонию, который хотя бы вовремя умер, посоветовав перед этим сыну, чёрт бы его побрал: «всем жалуй ухо, голос лишь немногим»!

Украдкой я иногда поглядывал на часы, мечтая отправить эту сумасшедшую Офелию в мужском обличье куда-нибудь подальше. Но она категорически не хотела идти никуда одна, и я, стиснув зубы, был вынужден продолжать слушать всё новые отрывки из трагедий, которые мне уже, если честно, порядком осточертели.

Наконец, когда шекспировед стал повторяться, я не преминул ему об этом заметить. «Нет! Этого не было!», горячо начал возражать он. «Это был другой отрывок!». «Да? Ну, ладно», миролюбиво соглашался я. Портить отношения с соседом в первый же день мне не хотелось. Так мы играли в театр примерно до восьми вечера по местному времени.

В девятом часу, когда я понял, что Тарас не оставляет попыток меня любым способом соблазнить, я сделал вид, что не понимаю, на что именно он намекает. Уловив мое настроение, Тарас стал как –то нервничать, перескакивать с акта на акт, запинаться, запас цитат у него заметно уменьшился. Было ясно, что он вложил в свою первую попытку, все, что у него было, и теперь его машина совращения стала буксовать и давать сбои. Однако он не торопился выбрасывать белый флаг:

– Что еще? – Закидывая голову, как заправский поэт Серебряного века, спрашивал он, кладя руку тыльной стороной себе на лоб.

– Ты еще «быть или не быть» не читал, – с усмешкой напомнил я ему.

– Ненавижу Гамлета! – Взвился вдруг он.– Чудовищная по своей бездарности вещь! Нет, сначала я ее любил, -поправился он – как все, пока вдруг не понял ее истинную подоплеку. Конечно, Гамлет и Гораций были любовниками! Это увидит любой, кто хоть раз внимательно прочитает книгу. Гамлет – кровавый, ужасный, отвратительный урод! Он не мог любить женщин, он ненавидел мать! Тарас принял театральную позу и тут же процитировал:

Еще и соль ее бесчестных слез

На покрасневших веках не исчезла

Как вышла замуж. Гнусная поспешность-

Так броситься на одр кровосмешенья!

(«Гамлет». Сцена вторая.)

Все, все там проникнуто ядом кровосмешения! Ты помнишь? ( я, кстати, не помнил) Офелия…бедная девочка! Ясно же, что Лаэрт с ней спал!

– По-моему, в пьесе об этом ни слова…-попытался возразить я.

– Еще бы! Средневековая Англия, в театре на сцене только мужчины: сильные, мускулистые атлеты с красивыми, как у богов телами! Трико, делающие выпуклыми напряжённые гениталии! О, об этом невозможно сейчас говорить открыто! Тема женщин под запретом, как и их тело…А инцест – о, ужас! Что ты! Даже намек на это невозможен – сожгли бы театр! Но я тебе точно говорю, она с ним совокуплялась! Это видно из характера монологов. Я к сожалению сейчас не помню на память, но если ты приедешь ко мне домой, когда мы вернемся в Москву…

Тут он бросил на меня такой томный и выжидающий взгляд, полный затаенной надежды, что я чуть было не расхохотался.

– Как ты красиво улыбаешься, – сказал он вдруг нежно.

– Так что там Гамлет? – Увёл я разговор с опасной темы, отведя я глаза в сторону.

– Ах, да, Гамлет…-сказал он. – Господи, да что о нем говорить! Разборка педиков в маленьком Лондоне!

– Точнее, в Роскилле, – поправил его я, проявив эрудицию.

– Нет, именно в Лондоне! – Тарас хохотнул своей, как ему показалось, удачной шутке. – Шекспир, конечно, все это не с потолка все взял. Он из этих…-здесь сосед скосил в сторону глаза, отгрыз половину грязной морковки и стал нервно жевать, беспокойно бегая глазами по полу. – Я имею в виду по духу. – продолжи л он. – Закрытое театральное сообщество, вокруг одни мужики…Это мое открытие!

Тарас опять сбегал и взял на кухне морковку. По-моему, последнюю. С ней он опять победоносно проследовал, как с жезлом к окну. Там он снова накинул на себя занавеску: «To be or not to be. That is the question!» Хи – хи! На самом деле он думал не «быть или не быть», а с кем быть! Вот в чем вопрос! Не понимаю, как до этого не додумались все эти шекспироведы, все же очевидно. Когда–нибудь напишу об этом книгу. Назову ее «Гамлет, как изнанка Шекспира».

– А наш борщ уже готов? – Без перехода спросил он, подчеркнув "наш".

– Давно, – кивнул я, вставая и делая шаг в сторону кухни. – Поедим?

– Нет, я ещё не проголодался, – отрезал Шекспировед, заставив меня разочарованно сесть обратно. – Ха-ха, кому сказать, что в Америке проблема купить обычную капусту! Не поверят…

В самом деле, по дороге в гостиницу, как я уже говорил, мы остановились возле уличного развала, чтобы купить продукты. Пока я выбирал овощи, шекспировед, с выражением непередаваемого умиления на лице, наблюдал за тем, как я покупал для нас картофель, капусту, зелень, овощи, мясо… Лишь потом я сообразил, откуда возникло это выражение: ведь я это покупал, чтобы мы должны съесть это вместе! Это его умиляло! То, о чём он в России возможно мог только мечтать, происходило в Америке, в стране, где мечты для многих становилась явью.

Так вот с капустой действительно произошла некоторая заминка. Вместо привычной для нас савойской капусты, нам несколько раз пытались всунуть обычный кочанный салат.

– Послушайте, как называется ваш русский суп? – Измученный нашими туманными объяснениями на английском, обратился ко мне пуэрториканец -продавец в овощной лавке.

– Schi, – сказал я.

– Shit? – Удивленно переспросил он.

– Сам ты «щит»! – Грубо обругал его шекспировед, выхватывая из бушующего зеленью овощного ряда нужную капусту и засовывая ее в пакет.

Потом мы ещё долго смеялись над этим случаем и, каждый раз, когда это делали, Тарас смотрел на него влюблёнными глазами и говорил: «боже, какая у тебя красивая улыбка!», чем, по правде сказать, сильно смущал меня.

В конце концов, мы решили сесть за стол. Пока я наливал нам двоим суп, шекспировед всё также не умолкал ни на минуту. Кастрюля получилась огромная и мне вдруг пришла в голову идея, которую я сразу озвучил:

– Слушай, а что если нам пригласить двух сибирских журналисток из соседнего номера? – Предложил я. – Ну, помнишь тех симпатичных, с которыми мы познакомились в Шенноне, Дину и Вику? Мне кажется Вика…

Но не успел я объяснить, что имел в виду, сказав о Вике, а я лишь хотел сказать, что по-моему, она ему должна понравиться, у шекспироведа вдруг отвисла челюсть. Ей богу, я не имел в виду ничего плохого, напомнив про девушек, поэтому очень удивился, когда после моих слов у Тараса вдруг задрожал подбородок, а его глаза наполнились слезами. Бросив на стол ложку, он, с непередаваемым выражением оскорблённого самолюбия на лице, вскочил и опрометью бросился из кухни. Я удивлённо посмотрел на его тарелку, из которой он ничего не успел съесть.

– Слушай, ты чего? – Встал я из-за стола, чтобы пойти я за ним следом.

– Ничего, – буркнул он, вставая у окна, скрещивая руки на груди и обливая ненавистным взглядом улицу.

Видимо, он думал, что я брошусь успокаивать его, но я, уже поняв, что надо принимать меры, вместо этого взял и демонстративно позвонил одной из девушек по телефону, номер которого успел взять на рисепшне. Мы приятно побеседовали с Диной и в конце разговора я пригласил её и её подружку Вику на суп.

Когда Тарасу окончательно стало понятно, что не будет пира в духе короля Эдуарда, а будет унылая вечеринка в классическом пуританском стиле, Тарас ещё раз встал под душ, затем оделся и ушел, едва не сбив с ног в дверях удивлённых такой хамской их встречей, двух премилых журналисток из Сибири.

Удивившись такому приёму, девушки, обратив на меня до боли родные советские глаза, спросили одними глазами: "что это было? Нам не рады?».

– Ничего-ничего, не обращайте внимания, – пробормотал я, приглашая их в номер – долгий перелёт и всё такое.

– А, ясно, – понимающе закивали девушки, хотя по их лицам было ясно, что им ничего не ясно.

Девушки, надо сказать, оказались просто сказочными. Одна, Дина, была крашеной блондинкой с красивой фигурой и голубыми глазами, другая, Вика, полненькой шатенкой с добрым лицом и по-детски пухлыми губками. Обе были именно такими, какие мне нравится! Глядя на них, я понял верность еврейской поговорки, если ты отказываешься в хорошем доме от не понравившегося угощения, тебе тут же предложат другое. Мы чудесно провели время. Перед тем, как уйти, девушки по очереди нежно меня поцеловали. Исполненный величайшей благодарности к судьбе, я принял душ, почистил зубы и лёг спать.

Ночью меня разбудил страшный грохот. Ничего не понимая, я проснулся, заспано моргая глазами. Было впечатление, что в мой номер ломится конница. Входная дверь ходила ходуном. Подскочив с кровати, я открыл её. На пороге стоял Тарас, пьяно улыбаясь. В руках у него была почти допитая бутылка виски.

– Что, проводил своих дешёвок? – Заплетающимся языком спросил он, в шутовском полупоклоне заглядывая в номер. Я промолчал. В конце концов, его можно понять: такое разочарование! Я думал, он скажет и успокоится, но его несло всё дальше и дальше:

– Предал нашу чистую мужскую дружбу, переспав со шлюшками? – Повысил он голос.

– Слушай, ты, Лжефальстаф из Останкино, давай тише, все спят уже, – выглядывая в коридор и глядя с опаской направо и налево, попытался утихомирить я его. Не хватало ещё, чтоб нас увидели!

– Измазал грязными женскими секретами наши чистые постели? – Не унимался Тарас. – Осквернил нашу мужскую дружбу предательством с женщинами? Интеллигентному человеку можно зайти и лечь спать?

– Заходи, печальный странник, в нашу мирную обитель, – решил я немного подыграть ему, открывая дверь шире, делая театральный поклон и гостеприимно приглашая его войти. – Ложись и отдыхай, раз тебе нужно.

Показав соседу, таким образом, свои мирные намерения, я прыгнул на свою кровать, растянулся и закрыл глаза, сделав вид, что сплю.

Но мой сосед, кажется, не собирался спать. Он встал возле моей кровати, подбоченившись одной рукой, а в другой держа бутылку, как это делают несчастные домохозяйки во всем мире, когда им изменяют, затем отпил из бутылки виски и сказал: -Может, объяснишь, почему мною побрезговали? Я что тебе не нравлюсь?

– Не нравишься, – открыв глаза, честно признался я ему и потом, повернувшись на бок, закрыл лицом подушку, чтобы не расхохотаться ему в лицо.

– Да ты на себя посмотри! – Обрадованно сказал Тарас.– Я то думал…А ну, вставай! – Тарас вдруг сдернул с меня одеяло, которым я за миг до этого накрылся:

– Отвечай, как мужчина!

Я немного полежал, затем, поняв, что он серьёзно, встал, надавал ему, как настоящий мужчина оплеух и выставил за дверь.

Через минуту из коридора послышался грохот, а затем громкие крики. Это Тарас бегал по этажу, колотя ногами во все двери, которые ему попадались на глаза.

– Вставайте! – Кричал он. – Меня избили! Есть в этой долбанной Америке закон или нет?! Или отправьте меня, к такой-то матери, домой!

Я решил помочь Тарасу с его отправкой на родину. Вытащив из под кровати его чемодан, я открыл дверь, чтобы с размаху передать его соседу. Но то ли из –за того, что замах оказался чересчур сильный, то ли из –за тяжести чемодана, ручка его внезапно оторвалась, оставшись у меня в руке и неуправляемый багаж полетел прямо в голову шекспироведа. От удара он рухнул на пол, и даже, кажется, слегка протрезвел, а потом, заломив руки, как датская Гертруда, вдруг заплакал:

– Ненавижу, ненавижу вас всех! – Трясясь всем своим жалким телом, хныкал он. В этом явно шекспировском месте должны были наверно последовать аплодисменты. Но никто, конечно, не зааплодировал. Народ, который Тарас разбудил, безмолвствовал, стоя заспанно в дверях и с жалостью, я бы даже сказал потрясённо, наблюдал за ползающей по полу Гертрудой.

Мне его тоже стало вдруг жалко. Он меня полюбил, а я…. Короче, я подошёл к нему и сказал: «Не ори, Тарас. Всех перебудил! Давай, ползи назад в номер и ложись спать». Но он распустил нюни уже нешуточно, а может, ему и впрямь пригрезилось, что он несчастный Король Лир, которого жестокие дочери выставили за порог дома. Пробормотав: «Как больно бьётся сердце! Тише, тише…», он пополз на карачках к черной лестнице, где, как образцовый крупнопородный щенок, лёг, свернувшись калачиком, на коврике. Я не стал его тревожить, а показав всем жестами, что человеку плохо и пусть он спит, где спит. Затем отправил всех по номерам, и пошёл спать сам.

Беда случилась на следующее утро. Придя на работу в гостиницу горничная, найдя Тараса на коврике, подняла тревогу и вызвала всех ответственных за наше пребывание в Штатах лиц.

Надо ли говорить, что означает в Америке обвинение в дискриминации по сексуальному признаку? На завтраке все переводчицы от меня шарахались, а после обеда ко мне в номер пожаловала делегация в составе пяти человек и стала проводить форменный допрос.

Первый вопрос, который мне задали: «было проникновение или нет?». Спрашивали по-английски. Я так обалдел от всей этой внушительной процессии, что долго не мог вспомнить, что это за слово такое «penetration». Потом, когда вспомнил, меня чуть не прорвало: боже мой, так вот чего они хотят от меня узнать! Занимался ли я с ним сексом! Поняв это, я едва ли не заорал – no! no! no penetration at all! Я надавал ему по физиономии за одно лишь намерение такой penetration сделать! Американец, который назвался Майклом, выслушав это, сделал серьезное лицо, с каким обычно выступают в Сенате, затем встал, поправил галстук и заявил:

– К нашему огромному сожалению, вы оскорбили человека, который принадлежит к сексуальному меньшинству. Здесь в Америке закон не на вашей стороне. Вы действовали грубо. Вы ударили представителя секс –меньшинства его же чемоданом, нанеся ему побои. Это недопустимо! Нам придется вас депортировать. Ваше поведение несовместимо с той задачей, которую мы возложили на себя, как проправительственный фонд. Скорее всего, вам никогда не разрешат больше приезжать в Соединенные Штаты Америки. Очень жаль! Прощайте.

После этого заявления, американцы встали и в полном составе покинули мой номер. Вместе с ними убежала испуганная переводчица, которая долго искала мои апартаменты и пришла, когда наш разговор был почти уже закончен. Едва все ушли, я, упав без сил на кровать, подумал: вот и съездил в Америку. Тут я вспомнил про Лолиту в аэропорту, которая, пройдя мимо меня, сделала вид, что меня не узнает. Теперь я понял, что это точно было плохим знаком. Как началось, так и закончилось, подумал я. Ничего еще не видел, а уже придется лететь обратно домой. И все из – за безумного шекспироведа, любителя запретных страстей.

Некоторое время я ходил из угла в угол своего номера, безумно жалея себя. Потом мне вдруг пришла в голову идея позвонить в российское консульство, и попросить совета. В конце концов, что я теряю? Случай был не из лёгких, и я не знал, как поступить. Мне нужно узнать, что делают в таких ситуациях.

Кое-как найдя телефон, я позвонил в российское консульство в Нью-Йорке и попросил, чтобы меня связали с консулом. Консула на месте не было, трубку взял кто –то другой, может, его помощник, а, может, вообще кто –то ещё, кто их всех знает. Он внимательно выслушал меня, да потом как засмеется! Слушай, говорит он, не принимай ты всерьёз этих шутов гороховых!

Как это, говорю, возможно? А он мне:

– Да так! Никуда они тебя не депортируют! Эти американцы, они обожают всякие расследования, им везде преступления мерещатся! А уж в белье чужом покопаться – это вообще одно удовольствие. Так что сиди спокойно и не рыпайся. Участвуй в их расследовании, раз надо. Они это обожают, когда с ними сотрудничают. Это тебе плюс. И со всеми их требованиями соглашайся. Они так себя хотят обезопасить. Только не подписывай ничего ни в коем случае! Не признавайся ни в чём, не делай заявлений и ничего не обещай. Просто скажи: хотите депортировать – депортируйте! И все!

– И все? – С сомнением спросил я.

– Да. И все! – Заржал он. –Вот увидишь, они походят к тебе, потом отстанут.

Так я и сделал. На следующий день с утра ко мне снова пожаловала комиссия, ещё больше и внушительней. Переводчица на этот раз успела вовремя.

Глава делегации Майкл, первым делом положил на стол бумагу и попросил её подписать.

– Что это? –Спросил я.

– Это бумага, в которой вам нужно расписаться за причиненный ущерб. – Сухо перевела переводчица.

– Какой ущерб? – Стал недоумевать я.

– За чемодан. – Пояснила девушка. – Вы чемоданом в своего друга бросали? Бросали. У чемодана оторвалась ручка. Такой чемодан здесь стоит 45 долларов.

Ну, соображаю про себя, это справедливо. Не будешь, дурак, бросаться в людей чемоданами. Вынимаю все те немногие наличные, что у меня были с собой и кидаю на кровать. А они не берут. Сначала говорят –распишитесь за причинённый ущерб вот здесь и кладут передо мной вторую бумагу. Я им говорю, как меня по телефону научили: не буду я нигде расписываться! Хотите взять деньги –берите, а подписывать я ничего не буду.

Посмотрели они на меня, посоветовались, но деньги не взяли. Оставили их лежать на кровати. Только какая –то симпатичная тётенька американка наклонилась и пересчитала все купюры. Зачем ей это только надо было, не понимаю?

Потом опять давай меня спрашивать – был penetration или не был? Я говорю: да не было у нас никаких пенетрейшенов, не выдумывайте! Они опять: тогда распишитесь. И новую бумагу суют. Я говорю: не буду ничего подписывать, хоть убейте!

Этот Майкл мне снова вдруг говорит: ну, раз вы не хотите ничего подписывать, завтра поедете домой. Мы вас депортируем. Вы понимаете, что это значит? Вы никогда больше не сможете приехать в Америку. И ждёт, что я скажу на это. У меня на душе от тих слов, конечно, гадко, но я им всё равно говорю, как меня в консульстве учили: депортируйте, раз надо. Они мне опять суют какую –то бумагу: хорошо, тогда подпишите вот здесь. Я опять говорю: ничего я подписывать не буду!

Потом взял полотенце с кровати и говорю:

–Извините, мне надо в душ, я вспотел. Понимаете? Помыться хочу! Для этого мне надо раздеться.

И, чтобы доказать, что не шучу, начинаю расстёгивать на себе рубашку. Они так на меня посмотрели все, как на сумасшедшего, а потом с разочарованным видом собрали все свои бумаги и ушли.

И больше ко мне не приходили. Ни разу. До самой конца поездки.

С этого момента моя поездка в Америку начала приобретать более или менее нормальные формы. Мы ездили по разным городам и Штатам, слушали лекции, как нужно делать бизнес. Посещали музеи, выставки и частные предприятия… Внутри нашей группы стали завязываться отношения.

Случай с Тарасом научил меня одной вещи, а именно: свобода в Америке вещь обоюдоострая – свобода одних вполне может стать несвободой других. Такое положение меня категорически не устраивало. Я разлюбил Америку. Я понял, что не смог бы жить в Америке никогда. Таким образом, вопрос о возможной эмиграции сюда для меня сразу отпал. Навсегда.

Мои «он» и «Я», кстати, от которых я уставал в России, в Америке вдруг поутихли. То есть, вообще, никак себя не проявили. Может, они так до конца и не могли понять, где оказались. Мне это было на руку. Америка стала для меня типа каникулами от них. И как на любых каникулах, всё, что было в Америке, воспринималось мной, как развлечение без каких либо угрызений совести. Это означало, что я не чувствовал здесь своей обычной раздвоенности, а просто радовался тому, что живу на свете.

Однажды, дней через пять после истории с Тарасом, я подумал: почему бы не завести себе здесь подружку? В конце концов, кому от этого будет хуже? И буквально в тот же день одна из журналисток, тех самых из Сибири, блондинка, согласилась составить мне пару.

Вместе с этой девушкой, которую звали Дина, мы теперь сидели в автобусе, когда ездили на экскурсии в музеи, зоосад, аквариум или к статуе Свободы. Вместе мы купались в бассейне при гостинице, вместе выпивали, вместе кормили друг друга мороженым, пили кока –колу из одного стакана и, разумеется, вместе спали. Теперь, когда Тараса от меня отселили, я стал жить один и мог делать, что хотел.

Тарас, как оказалось, тоже не остался в накладе. Он познакомился с белокурым и нежным на вид молодым человеком, как позже выяснилось журналистом из Стерлитамака, этаким Крошечкой –Хаврошечкой, который едва доставал Тарасу до плеча, и они, заключив союз, стали гулять вместе.

Америка, которую я поначалу невзлюбил за её грубые, как мне казалось, попытки влезть в мою личную жизнь, стала выглядеть вполне гостеприимной и дружелюбной. Я дышал воздухом свободы и был в восторге от того, что осуществил давнюю мечту.

Правда, как потом выяснилось, местный дух свободы, помогший не одному поколению американцев раскрыть свои таланты и осуществить американскую мечту, на нас русских, привыкших держать себя в определённых поведенческих рамках, оказывал далеко неоднозначное влияние.

Этот дух Свободы, как потом выяснилось, так раскрепостил многих среди нас, что они, скинув себя привычные вериги скромности, предстали друг перед другом, образно говоря, в голом виде. Но об этом ещё рассказ дальше.

Дину, с которой мы сошлись, как и остальных, отправила в Америку её телевизионная компания, базировавшаяся в одном из крупных Сибирских городов. Не буду говорить, каком именно, чтобы не портить ей карьеру.

К сожалению, программа у Дины отличалась от моей и вскоре её отправили на стажировку в одну Балтиморских отделений Эй Би Си. Таким образом, на целых восемнадцать дней я остался один. Её подружка, брюнетка, тоже куда –то уехала.

Я остался в своём большом номере совершенно один. От скуки я решил подыскать себе кого-то ещё. Очень скоро выяснилось, что почти все женщины из нашей делегации были не против завязать отношения, причём исключительно на время поездки. Это ни к чему никого не обязывало. Большинство этих отношений, как выяснилось, даже искали.

Но из –за того, что мужчин в группе было меньше, а точнее, учитывая, что Тарас и Хаврошечка были геями, я один. Поэтому за весьма короткий срок, примерно неделю, мне пришлось близко познакомиться с пятью женщинами из разных концов России.

Надо сказать, ощущение, когда ты можешь остаться с женщиной, просто постучав в её номер, расслабляет. Такая вседозволенность сделала меня крайне безответственным. В конце концов, я за это поплатился и поделом мне!

Однажды поехав вместе с одной из моих временных пассий, журналисткой из Комсомольска –на-Амуре по имени Таня на машине, девицей, как оказалось, очень претенциозной и резкой, не терпящей возражений, да к тому же имевшей деньги и ошалевшей от того, что она сама ездит по Америке на взятом в аренду «Додже», я в какой –то момент, возмущённый её фанаберией, грубым тоном и, главное, тем, что она, не слыша моих советов, несколько раз проезжала нужный поворот, вышел из себя настолько, что на одной из остановок, хлопнув дверью, вышел из машины и пошёл дальше пешком.

Проблема была в том, что разгорячённый ссорой, я не заметил, что вышел из авто где –то за городом, на шоссе. Примерно час я довольно резво шёл по направлению к городу, уверенный в том, что скоро приду. Небоскрёбы даун-тауна были как будто невдалеке. Но немного остыв, я пожалел, что так сделал. Небоскрёбы, которые выглядели такими близкими, на поверку оказались очень далеко – километрах в десяти от меня.

Прошло много времени, а я всё брёл и брёл по обочине, проклиная свой вспыльчивый характер, а небоскрёбы ничуть не приближались, оставаясь, казалось, на том же расстоянии, что и час назад. Палило солнце. Мне хотелось пить. Ни одного магазина или кафе вокруг не было. Устав до полусмерти, я еле двигал ногами.

Хуже всего, что как я ни голосовал, никто из водителей не остановился. Ещё через полчаса бесплотных попыток остановить кого –то, я уже проклинал журналистку Таню из Комсомольска, её дурной характер и близость, которую я опрометчиво с ней себе позволил!

Когда я окончательно понял, какую ошибку совершил, выйдя из машины и отправившись пешком до города, рядом со мной вдруг притормозил пикап, который, судя по рисунку на боку кузова, вёз овощи в один из ресторанов города.

Честно говоря, остановка машины рядом со мной меня удивила. Это совершенно не вязалось с моими представлениями об Америке. Наверно фермер просто не смотрел «Попутчика» с Рутгером Хауэром. В любом случае я очень обрадовался приглашению сесть в машину и великодушным предложением меня подвезти.

Всю дорогу я молчал, думая, почему он меня взял. Наверно этот молодой американец, судя по его спокойному лицу и сдержанным манерам, был набожным человеком и не захотел оставлять на дороге прилично выглядящего человека.

Поинтересовавшись, откуда я, и услышав «Moscow, Russia», он поднял бровь и закивал. Но больше ничего не спрашивал. В конце концов, его можно было понять. Америка страна эмигрантов и чужестранец здесь не может быть долгое время большой сенсацией.

Добравшись до своего номера в гостинице, я, рухнув ничком на кровать, дал себе слово быть осторожней в выборе партнёрш. Только я закрыл глаза, чтобы вздремнуть, как в мою дверь кто -то громко постучал.

– Кого там ещё несёт, – проворчал я, с трудом поднимаясь на ноги.

На пороге стояла журналистка из Сыктывкара, с которой мы тоже познакомились в Шенноне. Выяснилось, что она проживала в номере по соседству с номером Тани из Комсомольска –на-Амуре.

Оказывается, вернувшись из нашей наполовину совместной поездки, Таня в довольно ироничной манере рассказала своей коллеге из Хабаровска, что между нами произошло, и та немедленно решила воспользоваться моим холостяцким статусом.

Пропев с улыбкой: «Таги-ил!», журналистка из Сыктывкара, подняв вверх руку со сжатым кулаком, предложила помочь ей что –то передвинуть в номере. Нехотя я пошёл за ней. Как можно сразу взять и отказать женщине, к тому же коллеге?

Звали журналистку Тая. На одну букву меньше, чем в имени предыдущей девушке. Это развеселило. Значит, третьей будет просто «Та», или «Ая», думал я.

Как я уже сказал, журналистка, оказалась тоже родом из Сибири. Но только восточной, то есть, это примерно шесть тысяч сто километров от Москвы. У Таи была странная причёска со вздыбленным будто взрывом коком невыразительных волос сверху, тщедушная фигура и размашистая походка. Лицо у неё было похоже на заветренный сыр и забытые возле костра старые мокасины одновременно. Смотреть на Таю было неприятно, ложиться с ней в постель тем паче.

Если честно, я пошёл с ней лишь потому, что так бы поступил любой воспитанный человек. Нельзя же отказывать тому, кто первый раз к тебе обратился. Кстати, «Тагил» на жаргоне означал в тех местах, откуда Тая была родом, «замечательно» или «прекрасно». Ну, и прекрасно, думал я, передвину, что ей надо и пойду снова спать.

Однако в номере, куда мы пришли, оказалась ещё журналистка из Питера. Она лежала на кровати в неглиже, положив руки за голову. Надо сказать, что с этой журналисткой из Питера у меня уже разок было. Чисто случайно. По-моему, прямо на следующий день после скандала с Тарасом. Сам даже не понимаю, как это получилось. Наверно это был выкидыш на нервной почве. Чувств, я имею в виду. Иначе бы я запомнил детали этого падения. А я их не помню.

Даме этой было за сорок. Звали её Ольга. Помнится, что закончив заниматься любовью с ней, мы сели и, как ни в чём не бывало, начали каждый заниматься своим делом. Обоим, кажется, было не понятно, зачем мы это сделали. Конечно, о ней я не могу сказать точно, но что касается меня, то я про себя плевался. Я думал: «куда же меня в этот раз занесло? Я что, совсем потерял уважение к себе»? И так далее. Но просто уйти сразу мне не позволяла воспитанность, потому что приличные люди так не поступают.

Вот мы и сидели. Я пялился в телевизор, будто первый раз его видел, а она сидела в кровати и гадала на картах: «любит-не любит…». Наверно в этой части Нью -Йорке мы были самой обычной нелюбящей парой, и любой бы ньюйоркец, увидев нас, подумал: «ну, поссорились. Ничего, милые бранятся, только тешатся»! Или как там это у них по-английски?

Иногда косясь на неё, лежащей на кровати с картами, я снова и снова думал: как же меня так угораздило вляпаться? А она, отвлекаясь от карт, порой то же бросала на меня удивлённые взгляды, наверно думая: «неужели я кому –то ещё могу нравиться в этом возрасте»?

Короче, я ожидал куда угодно прийти с этой Хабаровской журналисткой, но только не снова к Ольге!

И когда Тая, отойдя в сторону, открыла панораму лежащей на кровати Ольги, я сразу подумал, вот она – «Та»! И у меня чуть глаза не выскочили из орбит.

– Так вот почему у меня сейчас выпал король, – задумчиво произнесла Ольга, когда зайдя, я застыл с выпученными глазами на пороге.

– Знаешь, к чему выпадает король? – Этот вопрос она адресовала уже Тае.

Та с весёлым видом покачала головой. Затем Ольга посмотрела на меня. Я крайне медленно, будто боясь, что голова отвалится, тоже покачал головой.

– К встрече с ним, – томно посмотрев на меня, заявила Ольга. Не знаю, какой реакции ожидала она от меня. Может, я должен был броситься на колени перед ней и воскликнуть: «о, как хорошо, что эта карта нам снова с тобой выпала»! Но лучше, конечно, было сказать: «вот уж не знал, что король к двум старым девам»!

Однако я промолчал.

– И ещё вместе с королём выпали две шестёрки, бубен и черв, – продолжала всё с тем же задумчивым видом Ольга, разгладив в обе стороны простыню, которой была накрыта. – Тоже хорошее сочетание.

Расправив на себе простыню, она стала поправлять бретельку одетого на ней кружевного лифчика, из разреза которого выглядывали рябые, будто накачанные парафином груди, а над ними кое -где ещё розовел участок немолодой уже и дряблой кожи, с одной неглубокой и длинной морщинкой в виде короткого ожерелья и россыпью мелких. Ноги и низ живота у Ольги были прикрыты всё той же лёгкой простынкой, из -под которой топорщились выпуклости ляжек и интимный бугорок лобка. Вообще, меня легко завести. Первая моя мысль была: а почему бы нет? Но не сейчас…