Восход памяти

Глава 3. Найти себя

Мальчика и девочку роднила общая тайна. Мальчик всецело доверял девочке, иначе и быть не могло – она знала путь. Правда, были моменты, когда Акима одолевали сомнения, он то и дело задумывался: не является ли девочка плодом его воображения, действительно ли он видел ее в отражении темного зеркала, не могло ли пламя свечи да вечерний сумрак подыграть его фантазии, подкинув обманку не в меру впечатлительному разуму? Аким решил, что не сильно подпортит себе жизнь, если поведает о пережитом опыте с зеркалом и снах, в которые приходит девочка, своему психотерапевту, – не зря же отец платит ему. Аким, решив, что не стоит откладывать признание, собирался обо всем рассказать на следующем же приеме.

Осень пришла в Москву. И ветер завел заунывную песню, разметая разноцветные листья по мокрому от прошедшего дождя асфальту, забирался за ворот, вынуждая прятать голову под капюшон. Так, ежась от холода в стеганой куртке с надвинутым на глаза капюшоном, Аким прошагал через автоматические двери столичного бизнес-центра, в котором размещался кабинет психотерапевта.

Мальчик шел, погруженный в свои мысли, как обычно, не замечая ничего вокруг, и чуть не споткнулся о колеса инвалидной коляски, преградившей путь к турникетам.

– Простите, – скупо сквозь зубы извинился Аким, собираясь продолжить путь, но неожиданно сильные пальцы больно вцепились в его кисть, и он в недоумении вытаращился на даму – светловолосую, с модной короткой стрижкой, сидевшую в той инвалидной коляске. Дама бесцеремонно препятствовала проходу.

– Постой, погоди… Тебя ведь Акимом зовут? – спросила незнакомка приятным, немного низким голосом.

– Верно, – ответил он, понимая, что где-то уже ее видел.

– Не удивляйся! Мы посещаем одного специалиста, я только что от него. Я давно хотела побеседовать с тобой.

– О чем?

– В двух словах не объяснить. Лучше договоримся о встрече! Вот моя визитка.

Дама, порывшись в сумочке, достала оттуда визитку, уверенным, не терпящим возражений жестом вручила ее Акиму.

Мальчик посмотрел на карточку – обыкновенный белый картон с надписью на развороте «Марианна Иванова. Тренер личностного роста».

«Этого мне только не хватало…» – подумал он, неловкими пальцами запихивая карточку в задний карман джинсов.

– Позвони мне завтра утром, хорошо?

– Хорошо, позвоню, – сказал Аким, торопясь скорее протиснуться через турникет.

– Да, чуть не забыла, – крикнула она вдогонку, и Акиму, как человеку деликатному, пришлось вернуться.

– Возьми! Это сувенир, – произнесла странная дама, вкладывая в ладонь Акима небольшой кожаный чехол на молнии.

– Не стоит… Зачем? – пытался возразить мальчик.

– Потом, все потом. Позвони! – прервала его дама, разворачивая коляску к выходу.

Аким озадаченно потер подбородок и двинулся к дверям лифта. В кабине лифта он расстегнул молнию на чехле и… обомлел… Это не могло быть простым совпадением: в чехле находилось миниатюрное зеркальце с откидной крышкой. «Надо обязательно ей позвонить», – решил Аким, но о данном самому себе обещании все же забыл, и визитка таинственной дамы так и осталась покоиться в заднем кармане джинсов.

Пятью минутами позже, разлегшись на кожаном диване среди лаконичной обстановки кабинета, исполненного в минималистичном дизайне, в искусственном полумраке опущенных жалюзи Аким, скрестив ноги, вспоминал сон о рыжеволосой девочке. Про парусник мальчик не упомянул – это было чересчур личным.

– В этом сне ты видел себя или только девочку? – спросил психотерапевт Эдуард Александрович, мужчина средних лет, с аккуратно постриженной по последней моде бородкой, с блокнотом и ручкой расположившийся на офисном стуле.

– Только девочку, – ответил Аким.

– Так… – задумавшись, Эдуард Александрович сделал запись в блокноте. – И тогда в зеркале ее отражение возникло на месте твоего лица?

Аким кивнул.

Специалист снова пометил что-то в блокноте.

– Знаешь, Аким, – задумчиво проговорил Эдуард Александрович после череды подобных вопросов, – я попытаюсь истолковать тебе значение этих снов и помочь понять, что с тобой происходит.

Аким приподнялся с дивана, заинтересованно подавшись вперед.

– Сейчас, вступив в подростковый возраст, ты пытаешься идентифицировать себя как личность. Это нормально, в порядке вещей. Ты знаешь о своих особенностях. И эти знания невольно служат инструментом извлечения из недр твоего подсознания ранее вытесненной личности другого пола – проще говоря, тебя в образе девочки. Нам обоим известно: ты и сам частенько задумывался, какой бы ты был и что делал в жизни, если бы родители приняли иное решение, оставив тебя развиваться девочкой. В этом нет ничего ненормального, в твоем случае – нет. Просто тебе следует ясно понимать источник происхождения таких снов, или, если угодно, этой выдуманной личности. Воспринимай ее как занятное кино и не придавай особого значения!

– Значит, Марийка – это я сам, только если бы я был девочкой?

– И да, и нет. Твоя основная ошибка – ты говоришь о ней как о реальном человеке. Разница вот в чем: твое воображение считает, что ты выглядел бы так, как Марийка, будь ты девочкой. Но пойми – самой девочки, Марийки, не существует! Запомни это – девочки не существует! Осознай, прими за истину, и ничто не будет угрожать твоей психике.

Мальчик был изгоем, андрогином, боязливым, неуверенным, но отнюдь не глупым – он понял, о чем толковал психотерапевт. Однако, как бы он того ни хотел, его разум наотрез отказывался принимать объяснение специалиста за истину. Рассуждения доктора-материалиста, напротив, окончательно убедили Акима в существовании Марийки: предположение доктора отталкивало своей банальностью, тошнотворным профессионализмом, подгоняющим факты под всем известные и порядком поднадоевшие теории. Аким ожидал от доктора нестандартного подхода к проблеме, идеи, которая мальчику никогда бы не пришла на ум, но доктор, к сожалению, ни подхода, ни идеи не выдал. Объяснение психотерапевта решительно никуда не годилось. Разуму мальчика, его воображению не был ведом путь, а девочка из зазеркалья знала и потому была реальнее всего, что он знал в жизни, потому что надежда и вера, из какого бы источника они ни происходили, реальны всегда.

И Аким снова спал и видел сон, в который вновь пришла Марийка. Все в том же платье в крупный горошек, она сидела на бетонных ступенях в подъезде дома, где он проживал.

– Ты говорила, что хочешь попасть к белому паруснику. Но как? – спрашивал мальчик.

– Я могу указать путь, но мне одной не справиться. Нужна твоя помощь.

– А ты возьмешь меня с собой?

– Только с тобой я и смогу пойти.

– Говори, что делать. Я помогу.

– Для начала отбрось страх, – сказала девочка из зазеркалья, впервые прямо взглянув Акиму в глаза.

– Считай, что его уже нет, – не раздумывая, ответил мальчик. Сказал и сразу поверил в смысл сказанного, как будто произнесение слов наделило их смыслом, и они в тот же миг стали правдой, но где-то – остроумными репликами.

– Тогда слушай…

И Марийка говорила, а Аким слушал, проникался, верил, понимал и запоминал, а после готов был действовать.

Лишь заслышав рингтон будильника, мальчик подорвался, полный решимости. Он следовал указанному пути, когда собирал школьный рюкзак, укладывая в него пенал и всего один учебник – математику, она значилась первым уроком, – заранее зная, что материалы по остальным предметам ему уже не понадобятся. Аким замешкался лишь однажды, когда взгляд его натолкнулся на маленькое зеркальце – подарок странной незнакомки; мысль о ней могла увести его не туда, и он отбросил ее, но зеркальце, тем не менее, взял с собой, положив в карман школьных брюк. Рыжая девочка знала путь, и он покорно следовал ему, когда окидывал прощальным взглядом комнату, возможно втайне желая найти что-то, что заставило бы его свернуть с пути, задержало, заставило передумать, остаться, но ничто не держало Акима в родном доме, ничто не могло помешать движению по намеченному потусторонней подругой маршруту. И он продолжил путь, захлопнув за собой входную дверь квартиры, безвозвратно, как думал он, покидая ее и жизнь, в которой не о чем жалеть, и зашагал по промокшему тротуару без зонта под колким осенним дождем.

Аким, отгородившись от всех невидимой стеной, подошел к школьному крыльцу; он не просто проходил входные двери, а следовал пути, не замечая, как кто-то в очередной раз пнул его по привычке и он щекой проехался по дверному косяку. Ему казалось, что все происходит не с ним или не происходит вообще, – реален лишь путь. А путь вел его по школьному коридору в математический класс, где за несколько минут до звонка успели собраться практически все одноклассники. Они дружно галдели, обсуждая посты в соцсетях, уткнувшись в экраны смартфонов. Аким отстраненно прошествовал мимо этого жужжащего пчелиного роя, уселся за свою парту – последнюю в крайнем ряду, специально для таких, как он, крайних.

Его соседка по парте была уже на месте. Они сидели вместе не потому, что дружили, а потому, что она тоже была своего рода крайней – крайне некрасивой: мышиного цвета волосы обрамляли круглое, с поросячьими глазками лицо, сплошь усеянное прыщами. И имя она носила крайне неподходящее – Любовь. Такие не делают селфи, таким не помогают фильтры, и место им только рядом с подобными или с Пробелом, как называли Акима одноклассники, – пустотой, недоделком, недопарнем. Оба вынужденных соседа вымученно поздоровались, едва взглянув друг на друга.

Прозвенел звонок. Все притихли, когда учительница вошла в класс, – заурядное начало урока заурядного школьного дня. Преподавательница математики раздала задания для контрольной работы – и весь класс тотчас зашевелился: кто-то вертел головой, подавая знаки, в надежде списать, кто-то, не зря протиравший за партой штаны, спешно принялся водить ручкой по бумаге, намереваясь решить задания, и поскорее. Люба принадлежала ко вторым и, не теряя времени, принялась царапать бумагу. Но мальчик следовал пути и даже не взглянул на лежавший на столе вариант.

– Вероника Павловна, можно выйти? – спросил он, подняв руку.

– Иди, Березкин, – со вздохом ответила учительница, – но не задерживайся! Контрольная сама не решится.

Аким поднялся с места. В карман упал мобильник, улегшись там вместе с подаренным незнакомкой зеркальцем. Незаметно прихватив рюкзак, он направился к двери, провожаемый ехидными и, наверное, в чем-то остроумными репликами, вроде: «Эй, смотри внимательно! Где буква "М" – тебе не туда» – «А куда ему?» – «Туда, где пробел!» – и далее: смешки, одобрительный хохот, все как всегда. Тихо прикрыв за собой дверь, он двинулся по коридору.

Аким давно успел свыкнуться с положением отверженного, а в данную минуту его и вовсе ничто не волновало, кроме белого парусника, на палубу которого он вскоре ступит, следуя пути.

Путь, однако, проходил по странным местам. Он вел в туалетную комнату, которая в самом начале урока была свободна, а значит, ничто не мешало. Аким быстро вошел, прикрыв за собой дверь. Над раковиной висело зеркало – уже изрядно заляпанное. Аким предполагал это и заранее подготовил тряпочку. Заботливо протерев зеркальную поверхность, мальчик добился чистоты отражения, не идеальной, но сносной, насколько это возможно. Зеркальная гладь явила бледное худенькое лицо, скорее девичье, открытое лицо – длинные волосы убраны в хвост, испуганные глаза освещал одинокий солнечный лучик, невольно заглянувший в оконце, чудом пробившись сквозь плотную серость осеннего неба.

Мальчик, отвернувшись от отражения, сунул руку в рюкзак, где нащупал небольшой предмет цилиндрической формы – красный маркер. Волнение охватило Акима, ведь именно сейчас он подошел к той черте, переступив которую не будет пути обратно. Кровь отхлынула от конечностей, ноги немели, подкашивались. Похолодевшими пальцами он коснулся маркера, вытащил его из рюкзака. Короткой, похожей на предупредительный сигнал вспышкой мелькнула мысль, что еще не поздно вернуться в класс, написать контрольную, продолжив день – такой же, как сотни других до него. Но будто почуяв сомнение, незримое присутствие вновь явило себя – из зеркального омута рыжеволосая девочка одним взглядом примагнитила ускользавшее внимание Акима, и вместо зеленых глаз, испуганных и растерянных, в отражении проявились глаза серо-зеленые, горящие, дерзкие – такой взгляд прогонял прочь не только сомнение, но и всякую мысль о нем.

И пальцы мальчика уже выводили на отражающей поверхности ровный круг. Далее по воссозданной из памяти картине по диаметру круга расположились неровные знаки (мальчик не знал – знаками были руны), а в самом центре неумелая рука начертала пятиконечную звезду вершиной вниз. Еле заметная на стекле пентаграмма с размытыми очертаниями, и в месте пересечения двух звездных линий оставался незначительный просвет. Несмотря на изъяны, знак излучал силу, пугающую, темную, слишком далекую от светлой наполненности грядущего счастливого путешествия на белом паруснике. И мальчик усомнился вновь. В ту же секунду, будто по заказу, дверь туалетной комнаты отворилась – Аким обрадовался, что появился повод отвернуться от намалеванной на зеркале пентаграммы, и уже собирался быстро, не оборачиваясь, со всех ног умчаться в класс, сбежать от темной зазеркальной силы. Как вдруг понял, что не в силах обернуться. Вошедший парень отразился в зеркале, его глаза разом остекленели, он развернулся и, ни говоря ни слова, вышел вон.

Мальчик ужаснулся! Сила, исторгающая тьму, дышала ею и в то же время засасывала в нее. Запоздалое сожаление уже ничего не меняло. Аким вновь предпринял попытку отвернуться от зеркала с пугающим знаком. Повернул голову – думал, что повернул, – и тут же на периферии зрения заметил пугающую странность: хотя он явственно чувствовал, как поворачивает голову, его отражение при этом не менялось – Аким в зеркале так и остался стоять, обреченным взглядом уставившись на знак. Мальчик ринулся к двери, но его мечущийся в панике взгляд не обнаружил ничего из собственного тела, что могло бы двигаться, и ноги, и руки, и все части тела словно растворились в воздухе, мальчик исчез. Но отражение в зеркале осталось – продолжая транслировать ту же картину неподвижно застывшего на месте мальчика, оно существовало отдельно от самого Акима, которого не было… здесь…

Мозг отказывался воспринимать не укладывающуюся ни в какие шаблоны парадигму измененной действительности, ум, подобно недвижному отражению, застыл, парализованный страхом перед необъяснимым, заняв позицию стороннего наблюдателя. Мальчик словно раздвоился, и часть его, ту, что обладала сознанием, стремительно засасывала тьма из врат зеркальной пентаграммы. Спустя считаные секунды исторгаемая воронкой тьма вобрала в себя Акима, его бесплотное сознание, в тот же миг вернув в привычную реальность его безвольное тело. Ему казалось, он утопает сам в себе и весь знакомый мир тонет вместе с ним.

Воронка закрылась, и там мальчик забыл себя, словно все время находился в черной пустоте по ту сторону зеркала и это было в порядке вещей. Ничего из своего прошлого мальчик не помнил. Он с интересом наблюдал из зазеркалья, как на светлой стороне зеркала сменяют друг друга картинки: черно-белый кафельный пол, дверь, за ней – длинный коридор. Аким знал – это школа, знал – кто-то идет по школьному коридору, тот, чьи глаза позволяют Акиму видеть, знал, что смотрит его глазами. Распахивается дверь класса – ему туда не надо, проходит мимо, не обращая внимание на выходящего из класса мальчика, тот остается позади, затем бежит. Позади слышится оклик:

– Эй, Пробел, стой!

Голос мальчика вызывает неприятные чувства, хочется сжаться, исчезнуть. Но Аким вдруг понимает: его и так нет, и это не он, а тот, другой, идет по коридору, – и мысль приносит облегчение. Резкий разворот на сто восемьдесят градусов – Аким видит того, кому принадлежит голос, – высокий крепкий парнишка, светловолосый, с выдающейся челюстью, остановился.

– Ты где ходишь? Давай назад в класс! Математичка просила тебя найти, – позвал парнишка.

Спустя мгновение Аким увидел, как лицо парнишки становится ближе, еще ближе, на нем уже различимы веснушки на переносице.

– Эй, ты чего? – В голосе парня читался испуг: зрачки расширены, глаза смотрели, не мигая.

И тут Аким слышит другой голос, громкий, заполняющий собой все пространство, и он показался ему родным.

– Сколько энергии, силы в твоем слове… – монотонно протянул голос, и Аким уловил, как ладонь с длинными пальцами опустилась на плечо парнишки, а тот замер – ни жив ни мертв. Но глаза смотрят во тьму, и тьма портит душу… Грязная душа, молодая и грязная…

Ладонь соскользнула с плеча парня, и он, моргнув, вышел из оцепенения, развернулся и направился к той двери, откуда появился минутами ранее. Остановился на полпути, обернулся, словно опомнившись.

– Придурок! – Ругательство разлетелось по стенам коридора.

– Запомни! – Поднятый вверх указательный палец возник перед взором Акима. – Сила в слове!

Звук захлопнувшейся двери – и снова безлюдный коридор с голыми стенами, дальше – лестница, ведущая наверх, череда пролетов, за ними – железная дверь. Это вход в техническое помещение, здесь темно, хоть глаз выколи. За ним железная лестница – все выше и выше, под самый потолок. Наверху другая дверь – приоткрывается, пропуская полоску света, точно с самого неба: дверь оказывается люком. И вот уже открывается вид на городские многоэтажки, деревья, стремительно роняющие разноцветную листву, зажатые в тесных дворах автомобили, мокнущие под моросящим дождем. Между проводами с карканьем проносится стая ворон. Провода… провода тянутся к зданию школы, и все, что видится, видится с ее крыши.

Чьи-то ноги подошли к краю крыши, и взгляд чужих глаз, позволявших мальчику смотреть, переместился вниз: из-под козырька школьного крыльца поочередно выныривали люди – ученики и учителя, охранник в форменной одежде, – все с поднятыми вверх головами, что-то кричали и суетились, как муравьи. Группа школьников, обмениваясь короткими репликами, наблюдала за происходящем на крыше, нацелив на Акима камеры мобильных телефонов. Позади железом скрипнул люк, ведущий на кровлю, и декорации сменились вновь.

– Парень, не дури! – сквозь шум ветра послышался голос мужчины, ступившего на крышу; мужчина был в полицейской форме. – Медленно и спокойно иди сюда!

Полицейский, разговаривая, осторожно подбирался ближе. Но вместо того, чтобы откликнуться на его призыв, странный мальчик развернулся и ступил на карниз. В поле зрения Акима снова оказались сгрудившиеся внизу школьники, неустанно фиксирующие зрелище через крохотные окошки камер мобильных устройств. Аким не чувствовал ни тени беспокойства – он был зрителем, да и только.

Полицейский в замешательстве остановился, услышав неожиданно твердый голос:

– Еще шаг – и я спрыгну!

– Не стоит этого делать, – сбивчиво затараторил полицейский, – какими бы ни были твои проблемы, их можно решить. Доверься мне! Тебе ничто не угрожает.

Аким увидел, как одна ступня скользнула по свесу крыши. И в тот же миг мелодия, знакомая, приближающая нечто забытое, издалека доносила слова: «Я хочу найти сама себя, я хочу разобраться, в чем дело…»^[1], и далее что-то про душу, которая непременно должна запеть. Мелодия тронула Акима напоминанием о чем-то грустном, забытом, принадлежащем лишь ему и потому ценном. Но внезапно музыка прервалась, ее сменил женский голос. Взволнованный и призывный, он пробивался сквозь волновые помехи:

– Аким, слушай внимательно: умоляю, вернись! Вернись к себе! Вспомни! Иначе тебе никогда не увидеть белый парусник!

Слова повторялись снова и снова, пока грубый нервный импульс не прервал их. Импульс исходил от того, кто позволял Акиму смотреть, этот кто-то волновался, Аким явственно ощущал исходящее от него беспокойство, его уверенность пошатнулась, он со злостью швырнул с крыши вниз какой-то предмет. И Аким увидел, как летит с высоты мобильный телефон.

Но Аким думал о сообщении, которое успело коснуться его разума. Белый парусник… светлый и далекий… «Если я не вернусь, то никогда не увижу его, – подумалось Акиму. – Но куда и откуда я должен вернуться?» Вызванная упоминанием белого парусника, цепная реакция активировала нейронные связи. Хаотично всплывающие воспоминания цеплялись друг за друга, выстраиваясь в звенья, и Аким вспомнил себя такого, каким видел в последний раз, тогда в зеркальном отражении, когда он сам позволял себе смотреть. В этот миг он осознал, куда именно должен вернуться – вернуться к себе, пройдя сквозь начертанный маркером на зеркальной глади символ, через случайно оставленную им самим брешь – в месте пересечения двух звездных линий. Аким воссоздал в воображении тайный знак во всех деталях, как если бы он сейчас был перед ним, и, мысленно зажмурив глаза, собрав воедино то, что от него осталось, молнией ворвался в межзвездный просвет пентаграммы.

Первое, что ощутил Аким, – холод. От влажного воздуха кружилась голова. Его повело в сторону, и он опустился на колени, почувствовав ладонями железобетонное покрытие крыши. Еле различался фон чужих голосов, чужие руки подняли его и поволокли внутрь здания. Но все это было ему безразлично, когда в голове звучала музыка: «…найти сама себя…» – и женский голос, перебиваемый волновыми помехами: «Тебе никогда не увидеть белый парусник». Он вдруг вспомнил, что уже слышал этот голос. Вспомнил турникеты у входа в бизнес-центр, инвалидную коляску, белый картон и на нем имя… Марианна…

Марианна… Ее он увидел утром, очнувшись после затянувшегося медикаментозного сна в одной из палат московской клиники неврозов. Ее серые глаза излучали спокойствие. Теплая ладонь легла на руку Акима.

– Откуда… – начал было он.

– Зеркальце… – поспешила перебить Марианна, показав взглядом на прикроватную тумбочку, где лежал подаренный ею сувенир в черном чехле, – это связь, я узнала обо всем через него и позвонила, чтобы вытащить тебя на свет.

Мальчик вздохнул:

– Она… Марийка. Рыжая, из сна… Она обещала провести к паруснику…

– К белому паруснику, что качают перламутровые волны ласкового моря… Знаю… Она лишь забыла упомянуть, что поплывет на этом паруснике сама.

– Где же тогда мой парусник? На котором поплыву я?

– Кто знает… Вероятно, он пока не вышел из гавани. Ты обязательно доберешься до него, но не сейчас, – ласково, по-матерински произнесла Марианна.

Веки Акима сомкнулись, его вновь сморил сон.