Читать книгу: «Сибирский ледяной исход», страница 3

Колчак вспомнил генерала Гайду. Почему он поступил этим летом так самовольно, неумно, не подчинившись трезвому, верному приказу и подставил под удар всю Западную армию, что привело к началу катастрофы фронта? И вот новая весть о нем пришла, когда были на пути к Новониколаевску: Гайда, помилованный им в Омске, возглавил мятеж против его власти во Владивостоке. Получается все действия этого человека не случайность, а преднамеренная измена? Или месть? В чем истоки ее? В обиде, озлобленности, в нереализованных амбициях?

Измена, − обратная сторона неудачи и политического тупика. Этому приходилось учиться теперь и смиренно нести свой крест, чтобы до последней запятой заучить горький закон поражения.

Теперь поезд нес Верховного правителя России в Иркутск, где, как предполагал Колчак, должны произойти ключевые события борьбы за власть в Сибири, за контроль над ее восточными областями. Тянулись теперь к Иркутску разрозненные силы белого движения, чехословацкие легионеры, представители Антанты, настороженные японцы.

А большевики проявились вдруг на всей огромной, казалось покоренной, территории от Урала до Байкала, выйдя дружно из подполья, прибирали власть к рукам на местах в ответ на стремительное продвижение Красной армии с запада.

Иркутск для адмирала был хорошо знакомым городом. Бывал здесь он неоднократно. Помнил дыхание и свежесть могучей реки, сияние куполов и голос церквей, что возвышались в основном над деревянными городскими строениями, раскинувшегося вдоль реки города.

Поздней осенью 1902 года по Лене-реке и Качугскому тракту он впервые попал в этот наполненный колокольным звоном город, что стоял на берегу Ангары, − реки, несущей мощное свежее дыхание Байкала. В этом городе завершилась для него первая арктическая экспедиция, продлившаяся более двух лет. По приезду, несколько передохнув, Колчак попал в окружение представителей местных чиновников и интеллигенции. Его и спутников наперебой звали на обеды, балы и собрания, уделяли знаки внимания местные, абсолютно восторженные барышни. Все ждали рассказов полярников об экспедиции в поисках северной неведомой земли купца Санникова.

Александр Васильевич с удовольствием вспомнил, как в зале Мавританского замка Русского географического общества на берегу Ангары, он в строгой форме лейтенанта военного флота сделал доклад об экспедиции. Рассказывал вдохновенно, вновь переживая все трудности и удивительные приключения во льдах с чувством честно и хорошо исполненного дела. Он рассказывал об открытых новых островах и манящей путешественников земле, которая как мираж в пустыне, отметившись на горизонте, не пожелала быть открытой.

Теперь в этом тряском вагоне Колчак вспоминал яркие всполохи северного сияния, трескучие раскаты наэлектризованных, словно осыпающихся с небес кристаллов, трущихся друг о друга кротких оленей, любопытных тюленей, глобальную тишину огромных пространств и остро, до боли в сердце, ощутил зов севера. Сердце обманулось в очередной раз и сладко защемило в груди, как ответ на отказ в долгожданной встрече с любимым человеком.

И было понятно теперь, что такой встречи, вероятно, уже не будет вовсе.

Поезд качало на поворотах особенно сильно.

Адмирал, закурил очередную папиросу и пересел на кожаный диван. Диван заскрипел пружинами. Удобнее устроившись, адмирал откинулся, вытянул ноги, потянувшись, распрямил тело и вспомнил, как он вернулся из спасательной экспедиции к Новосибирским островам и на остров Беннетта в феврале 1904 года.

Ярким событием было скорое, наспех венчание с Софьей. При отъезде Колчака в экспедицию планировали обвенчаться в Петербурге, но теперь, с началом войны планы пришлось менять, дабы не огорчать невесту новой отсрочкой венчания.

Из Якутска Колчак отправил телеграмму Софье и попросил приехать в Иркутск для краткой встречи и венчания, сразу сообщив, что просится на фронт и вероятно уедет из Иркутска в Порт-Артур.

По прибытии в город стало заметно, что Иркутск уже живет военными заботами. Улицы наводнили люди в серых шинелях, казачьих папахах, черных морских бушлатах. По центральным улицам ходили степенно патрули. То здесь, то там, мелькали белые косынки сестер милосердия и красные кресты врачебной помощи. Подтянулись в город и уголовные элементы, которых, впрочем, в Сибири всегда хватало: то и дело слышались тревожные свистки городовых, и очередная «заварушка» с поимкой воришки привлекала внимание зевак. Город, в котором проживало не более семидесяти тысяч жителей, задыхался от избытка войск и уже прибывающих раненых. Резко возникла проблема недостатка топлива и продовольствия. Железная дорога едва справлялась с перевозками, но многочисленные спекулянты «пробивали» на восток вагоны с сахаром, консервами, кофе, и мгновенно наживали капиталы. Рестораны ломились от посетителей: офицеры отмечали отправку на фронт, а спекулянты «обмывали» новые барыши на продаже и поставках всякой всячины для нужд армии. Иркутяне роптали: в городе участились грабежи, убийства, расцвело распутство. Благородные чувства к «защитникам Веры, Царя и Отечества» сменились неприязнью к разношерстным «уполномоченным» в погонах, тыловикам и спекулянтам, заполонившим театры и рестораны.

Колчаку с трудом удалось достать два номера в деревянной, со скрипучими лестницами гостинице «Метрополь». Недалеко, почти на берегу Ангары, располагалось и знакомое Колчаку здание Русского географического общества, куда лейтенанта вновь пригласили выступить с докладом.

Второго марта зал географического общества был переполнен. В полной тишине иркутяне слушали доклад Колчака об отчаянных днях поисков барона Толля.

Выглядел Колчак исхудавшим, с почерневшим, обожженным морозом и солнцем лицом, ввалившимися глазами, горящими лихорадочным огнем, а выступление неоднократно приходилось прерывать из-за приступов кашля. Завершив доклад, Колчак, едва ответив на вопросы, без сил отправился в гостиницу и залег в постель с температурой. Тяжелый поход сказался на здоровье: Александр жаловался на боли в суставах и позвоночнике. Ночью он часто подолгу кашлял, просыпался в поту и жаловался на то, что тело словно прокалывают раскаленным штыком, каждое движение отзывалось болью.

− Ревматизм, батенька, − констатировал врач Ивано-Матренинской больницы, переоборудованной в госпиталь, куда по настоянию Софьи и Василия Ивановича привезли Колчака.

− Где это, вы так, голубчик, натрудились, в неполные тридцать лет? Виданное ли дело, так себя проморозить, − расспрашивал врач, простукивая грудь и слушая хрипы в пораженных воспалением легких.

− На севере, доктор, − дважды в полынью нырнуть пришлось, − отшучивался Колчак.

− Хотелось бы знать, что вы там искали и нашли ли? А вот здоровье вы свое навек потеряли, – вдруг, как будто рассердившись на легкомысленного пациента, высказался доктор, осматривая распухшие суставы на ногах.

Врач выписал согревающие мази, таблетки и рекомендовал не тянуть, а поехать в санаторий на грязи и воды, где следует пожить месяца три, а то и полгода, чтобы немного восстановиться и снять воспаление.

− Непременно, доктор. Вот жду направление к южному морю, − снова шутил Колчак, представляя, как от боевого огня японских крейсеров ему скоро придется «согревать» свой простуженный организм.

Вспоминая жену, сына Ростислава, Колчак подумал, что судьба развела их. Главное, что они теперь в безопасности. Ему же выпала честь и счастье быть с той, которую ему определило провидение. Он вспомнил необыкновенное чувство, которое посетило его, когда он встретил ее, свою последнюю любовь – Анну на офицерском собрании в Гельсингфорсе.

Они встретились, встреча эта была предопределена, а вскоре почувствовали оба: это – судьба. И ничего в тот момент не стало препятствием: ни служба, ни то, что оба были не свободны.

Испытав вновь чувство любви, Колчак, казалось, парил над землей: мальчишеское, задорное настроение не покидало его в походах. В это время зрелому мореходу удавались невероятные замыслы, и он сумел добыть ряд ярких побед в борьбе с грозным флотом Германии. Победы эти были добыты не просто в сражении, а благодаря искусной разведывательной работе, выстроенной радиоигры, расшифровке намерений врага, когда на его пути, куда бы он ни собирался идти, появлялись минные заграждения. Это был вдохновенная работа умелого дерзкого коллектива полностью переигравшего серьезного противника.

На волне успеха, куража, уже в звании адмирала, Колчак оказался вскоре командующим Черноморским флотом России.

Теперь уже турецкие моряки почувствовали на себе пристальное внимание нового командующего и с опаской выходили со своих баз в открытое море, шаря горизонт биноклями и с опаской контролируя пути отхода.

Тем временем подходили стремительной поступью летящих по континенту конных армий и характерные невероятной леденящей жестокостью «окаянные дни».

Обстановка в стране накалилась до крайности, последовали убийства офицеров и адмиралов распоясавшейся толпой нижних чинов, чьи настроения подогревали провокаторы и агитаторы всех мастей. В весенние месяцы 1917 года были убиты разгулявшимися во вседозволенности матросами многие боевые товарищи Колчака.

Казалось, страна катится в пропасть.

Анна, получив весточку о том, что Колчак в Харбине, тут же примчалась из Владивостока. Они встретились на вокзале. Колчак ждал Анну со скромным букетом фиалок и был необыкновенно скован и даже робок:

− Ты приехала ко мне? Я просто счастлив!

− Да, я объяснилась с мужем. Сергей теперь во Владивостоке.

− Я слышал. Он теперь командует флотом России на Дальнем Востоке.

− Мы решили, что все следует расставить по местам: наш брак давно является формальностью, а теперь, когда грянули такие события, и все так смешалось, нужно быть честными друг перед другом. Сын наш теперь в России у родственников, а я должна быть с тобой.

− Я счастлив таким твоим выбором. Сергея я чту и очень уважаю. Он мой товарищ. Мы вместе были в Порт-Артуре и в плену. Но чувства к тебе так высоки и чисты, что никак не могут бросить тень на нас.

− Какие у Вас планы, Александр Васильевич! К чему мне готовиться?

− Милая, Анна Васильевна, я еду в Россию. Здесь вблизи Отечества моего я понял, что должен быть с ним. Я должен участвовать в этой борьбе. По рассказам прибывших из России, Отечество наше гибнет, и мы обязаны его спасать. Я отменяю свое решение служить во флоте Великобритании и хочу отправиться в действующую против большевиков армию, вероятно к Деникину: здесь среди местных я не нашел понимания.

− Какое бы решение ты не принял, я буду с тобой.

Теперь сидя в стылом вагоне поезда, Колчак вспоминал о том, как он, мучительно сомневаясь, принял решение взвалить на себя эту ношу – повести страну за собой, честно исполнить долг гражданина и воина по спасению Отечества, которое сползало в бездну под снисходительные усмешки союзников.

В результате власть Колчака, окрашенная оттенком царизма, полная высокомерия и пренебрежения к людям со стороны лиц ее олицетворяющих, совершенно не воспринималась населением Сибири.

Были глухи сибиряки и к воззваниям о создании новой, но в тоже время, как бы старой, то есть обновленной России. В чем же суть этой обновленной России толком объяснить никто не мог.

Вот такое непонимание нужности белого движения, гнала теперь Сибирскую армию на восток.

Тем не менее, уже тогда, в тяжких условиях гражданской войны хотелось думать и действовать в направлении развития России и Сибири. Думал Колчак и том, что если не удастся сломить большевистский фронт, создавать здесь в Сибири новую Россию, способную выжить самостоятельно.

Колчак нервно встал, потянулся, взял папиросу из портсигара, прикурил от чадящей керосиновой лампы. Поезд сильно раскачивало и Колчаку приходилось держаться за край стола. Вновь вспомнились отчаянно жуткие события октября 1917 года. Прежде всего, он вспомнил друга адмирала Адриана Непенина, так удачно начавшего применение беспроволочной телеграфии в военных целях радиоразведки, убитого и униженного уже после смерти пьяными матросами. Методы Непенина давали реальные результаты на Балтике в борьбе с германцами. Как бы пригодились теперь такие люди, как Адриан Иванович и десятки других – подготовленных, преданных Отечеству людей, офицеров чести.

Вспомнился Колчаку день, который потряс его и поселил гордость в сердце, когда русский инженер Игорь Сикорский, за несколько лет сумевший создать серию выдающихся летательных аппаратов, в 1914 году удивил весь мир, совершив перелет из Санкт-Петербурга в Киев и обратно в непогоду, поднявшись выше облаков на своем четырехмоторном «Илье Муромце». Отечественный самолет за время чуть более суток совершил перелет в две тысячи пятьсот километров с командой и пассажирами на борту, – шестнадцать человек. Грузоподъемность тяжеловеса почти сто пудов. После столь успешного полета Русско-Балтийский завод сразу получил заказ на десять пассажирских самолетов.

– Представляешь, – суетился рядом с Колчаком корнет, объясняя юной спутнице, ‒ каждый мотор имеет мощь сто пятьдесят сил, а в сумме шестьсот. Это немыслимо, такая силища! В авиации такого еще не было!

– А сколько сил у паровоза, Ленечка? Можно ли сравнить с таким могучим механизмом?

– В паровозе, милая, сил будет две, а то и три тысячи. Но ты посмотри какая между ними разница! Паровоз-то не летает!

Девушка восхищенно смотрела на своего друга, словно это он добился такого вот успеха и действительно, на душе было светло и верилось, что грядут большие дела, и встанет страна, вздохнет, отряхнет прах и шагнет по новому веку гордо и мощно.

За несколько лет самолеты Сикорского побили все известные рекорды в области зародившейся авиации, а Россия стала авиационной державой. Становился реальным новый вид скоростного, грузоподъемного транспорта, новейший вид боевой системы – тяжелая, способная нести сотни килограммов бомб и грузов, боевая и транспортная авиация.

– Вот, что нужно для России с ее бескрайними пределами! Вот, что требуется для освоения Севера, налаживания Северного морского пути! – радовался тогда Колчак, особо отметив гидросамолет «Илья Муромец» в акватории Финского залива.

И возникло тогда ощущение грядущего технического рывка и прорыва, российской науки и технологий.

Ведь на самом деле, на поезде можно было проехать за две недели из Петербурга до Владивостока, по завершенному в основном накануне войны Транссибу. А еще строились дороги на север к Мурману, в Среднюю Азию. Самая длинная в мире железная дорога построена была в невероятно сложных природных условиях по малообжитым, диким местам, через тайгу и горные перевалы, вдоль кручи байкальских берегов через многочисленные тоннели в условиях сибирских суровых зим. Величайшее достижение отечественной индустрии и науки явило миру новую промышленную державу. Этот самый протяженный в мире железнодорожный путь сокращал сроки доставки всего, что требовалось для развития богатейших территорий Сибири и Дальнего Востока, открывал доступ к морским берегам, новым огромным месторождениям железа, меди.

Вслед за железной дорогой проложили связь, и стало реальным быстро связаться со многими пунктами по телеграфу. А усилиями отечественных авиационных инженеров, стало возможно теперь, и долететь в далекие города: на Волгу, Урал и даже в Сибирь, преодолев тысячу верст за несколько часов. И не просто добраться быстро по воздуху, но и доставить грузы, столь нужные в экспедициях.

– 

Полторы тыщи килограмм может взять на борт «Илья Муромец», – дивился Колчак на встрече с Сикорским, подсчитывая сразу сколько нужно рейсов, чтобы обеспечить экспедицию на север. Выходило не более пяти, если брать в расчет последнюю его поездку для спасения Толля и его спутников.

Перед страной стояли огромные задачи: следовало строить новые линии телеграфа в отдаленные точки, железные дороги, заводы по выпуску автомобилей, другой техники, аэродромы, гидроэлектростанции на сибирских реках, на Днепре, Волге. В США уже действовало более двухсот гидроэлектростанций, которые выдавали более трети всей электроэнергии. В России уже был опыт строительства таких станций, некоторые из них успешно работали на рудниках, выстроенные на небольших реках, и стоял вопрос об освоении мощных рек, особенно в Сибири. О сооружении крупных ГЭС уже говорили в правительстве и спорили в кулуарах.

Колчак снова сел на диван и закрыл глаза. Перед ним раскрылся вид, который сотни раз удивлял его во время плавания по северным морям: обширное ледовое поле, уходящее до горизонта и яркие, слоящиеся переливами, всполохи северного сияния.

– Вот тебе и площадка неограниченных размеров для взлета и посадки самолетов Сикорского! С помощью самолетов освоения северных рубежей значительно упрощается. Да с такой-то иллюминацией – просто праздник!

Тогда, в Петербурге, присутствуя на встрече с Игорем Сикорским, он слушал авиатора, который сказал очень важные слова:

– 

Теперь, господа, мы сможем летать в самые дальние города Отечества нашего. Представьте: в Сибирь за двое суток, на север, – за сутки, а скоро, – я уверен, и за несколько часов будем управляться! Сегодняшние скорости не предел! Нужны новые, свои отечественные мощные моторы, и это теперь главная задача. Пока летаем на немецких двигателях, но коли строить боевой самолет, следует подумать о своем, отечественном российском. Есть уже русский проект двухсот сильного мотора. Думаю скоро скорость полета и вес груза, который сможем поднимать и доставлять, вырастут в два, а то и в три раза. А, теперь нужно построить взлетные полосы с крепким, бетонным покрытием, чтобы и в дождь, в слякоть садиться и взлетать, можно было без ограничений.

– 

Невероятно! Да, что там полосы для взлета и посадки! Дорогу железную отстроили, осилим и аэродромы для самолетов! – зашумели присутствующие, и было понятно тогда, что выстроить поляны с крепким основанием и в самом деле не проблема, коли имеются аппараты способные летать долго, основательно и садиться на них.

– 

А зимой как? – спросили конструктора.

– 

Зима для России пора долгая. Но проблем здесь нет. Будут аэродромы, – снег будем чистить и летать с колес, зато со льда и с больших полян можно взлетать, опираясь на лыжи.

И опять доволен был Колчак, вспомнив, обширные ледяные поля на севере, широкие сибирские реки, каждая из которых могла бы зимой служить площадкой для взлета и посадки самолета.

Во время войны значение авиации резко возросло, и самолеты Сикорского неоднократно огорчали генеральный штаб противника. Несколько сотен боевых вылетов в тыл противника позволили нанести серьезный ущерб силам неприятеля, а сам самолет превратился в серьезно модернизированную боевую единицу. Германцы охотились за тяжелыми самолетами Сикорского, стараясь сжечь их и на земле, и в воздухе. Но созданная авиационная система оказалась устойчивой: только один из нескольких десятков тяжелых самолетов был сбит за время войны.

Как всякий великий человек Сикорский оставил «рассаду»: в его коллективе на «Руссо Балте» на постройке самолетов работали будущие крупные авиаконструкторы Андрей Туполев и Николай Поликарпов, которые подхватили идеи наставника и двинули вперед отечественную авиацию уже после гражданской войны.

Тот 1914 год был знаменательным и для самого Колчака. Выстроенные при его непосредственном участии в Кронштадте ледоколы «Вайгач» и «Таймыр» ведомый другом Борисом Велькицким отправились из Владивостока по Северному морскому пути в Архангельск. Тогда сходу в одну навигацию пройти не удалось, но в пункт назначения ледоколы пришли летом 1915 года целыми, готовыми к новым походам.

Колчак горестно вздохнул, вспоминая то состояние гордости, когда он с правительственной комиссией обходил только, что выстроенные ледоколы, и отметил удивление и одобрение на лицах высоких чиновников.

По результатам первого плавания северным морским путем было предложено строить на побережье пункты технической поддержки, – не менее полутора десятков, а иначе говоря, будущие порты, поселки и города.

‒ Да, друзья. Следует отстраивать порт в Тикси, Диксоне, в устье других сибирских рек, развивать пост Ново-Мариинск на Чукотке, ‒ отметил в разговоре с Велькицким Колчак и вспомнил, как эта тема обсуждалась еще до войны.

Пораженные достижением русских в прокладке северного морского пути затрубили англичане, с долей зависти и некоторой даже озлобленностью, о том, что русские опередили всех, построив лучшие суда ледокольного типа.

Колчак вспомнил, как еще в 1901 году, оказавшись в экспедиции Эдуарда Толля, они с командой выстроили на Диксоне на пустынном берегу угольный амбар. Тогда, доставленный по Енисею уголь был размещен в складе для обеспечения арктической экспедиции. В разговоре с Колчаком и командой Толль отметил, что со временем здесь на северной оконечности Таймыра, на побережье Карского моря будет большой порт, столь нужный для обеспечения Северных экспедиций. И действительно, в 1915 году при участии Колчака Диксон был выбран, как пункт помощи судам «Вайгач» и «Таймыр» в их экспедиции вдоль побережья по Ледовитому океану. Тогда здесь были выстроены база, склад для угля и провизии и установлена радиостанция, которая вышла в эфир и наладила связь с радиостанцией близ Архангельска. Через год Диксон разросся, стал поселком с постоянно проживающими специалистами радиосвязи, гидрометеорологии, портовыми служащими.

Все обрушилось с началом гражданской войны.

– «Как жаль, что страна, добившаяся реальных знаковых успехов, наметив великое промышленное и научное развитие, теперь так бездарно отброшена назад, потеряла свои лучших специалистов, способных повести ее вперед. Если накануне гражданской войны Россия входила в число ведущих в промышленном развитии стран, уступая лишь Америке, Германии и отчасти Англии, строила железные дороги, запустила программу электрификации во всех городах и промышленных центрах страны, теперь оказалась на уровне развития колониальных стран», – заключил воспоминания Колчак. Сокрушался адмирал, понимая, что погибла, растрачена элита инженерных сил, за которой было будущее, порушены образование в стране, промышленность, совсем недавно выстроенные электрические станции, линии связи, электроэнергии, рудники и заводы. Страна лежала растерзанная, в руинах, словно распятая окровавленная шкура огромного зверя, не способного встать и противостоять напасти.

Теперь, сознавая острую необходимость в полезных ископаемых, прежде всего угле, по личному указанию Колчака, были созданы в апреле 1919 года Комитет Северного морского пути и Сибирский геологический комитет.

Сразу же в Карском море под руководством Бориса Вилькитского была проведена экспедиция по исследованию судоходности устья Енисея и строительства порта: Диксон заработал вновь.

Продолжение работ по поиску и разведке месторождений в районе современного Норильска было начато летом 1919 года, созданным при правительстве А. В. Колчака Сибгеолкомом по просьбе Дирекции маяков и лоций Северного Морского пути, также организованного при правительстве.

Прежде всего, ставился вопрос о поиске угля для топливного обеспечения перевозок по вверенной трассе. Сибгеолком предусмотрел в программе работ на лето 1919 года «геологическое обследование медно-рудных и каменноугольных месторождений …». Работами руководил молодой выпускник горного факультета Томского технологического института, ученик профессора В. А. Обручева Николай Урванцев, будущий открывать Норильского медно-никелевого рудного узла.

Вспомнил Колчак и молодого, удивившего его, тридцатилетнего инженера Владимира Зворыкина, принятого для организации работы в отдел, в котором был-то всего один исправный радиопередатчик, но зрели планы создания настоящей радиопередающей станции. Когда Колчак поинтересовался, чем занят, чем увлечен инженер, тот смущенный при виде Верховного, взялся говорить о том, что работает над передачей изображений на расстояние:

– Мы назвали это в Петербургском университете электроновидением.

– И что? Есть успехи? Пока и с передачей звука у нас не все ладно.

– Мы сумели в Петербурге несколько лет назад передать изображение электронным способом на небольшое расстояние, – на несколько сот метров. Теперь работы невозможны – тяжело с техническим оснащением. Совсем нет нужных деталей, электронных ламп. Но есть идеи, которые можно будет опробовать, когда все боле-менее наладится.

– Ждать не нужно. Промедление смерти подобно. Поезжайте в США. Мне нужен посредник – торговый агент для поставок имущества и оружия для армии. Вот там заодно и раздобудете, все, что нужно.

– Но как? Фронт вокруг, в Европу не попасть!

– Идет корабль нынче по Иртышу к устью в Диксон, а там, морем, через Архангельск, через Швецию и в Европу можно отправиться. Поезжайте.

Так миру был передан человек придумавший телевидение, уроженец Мурома Владимир Зворыкин.

Колчак, склонившись над столом, тягостно размышлял о судьбах людей, которые были связаны с ним последнее время.

В дверь постучали, и в кабинет вошла укутанная в пальто и шаль Анна Васильевна.

− Ты не замерз еще здесь, Александр Васильевич? Я попросила дежурного офицера поставить самовар. Чаю выпьем?

−Добрый ты мой воробышек, Анна Васильевна. Спасибо. Выпью чая с тобой.

Колчак и Анна присели на краешек дивана. Колчак обнял женщину и, глядя ей в глаза произнес:

− Доверилась ты мне, Аннушка, а я теперь, не знаю, что с нами всеми будет.

− А не послушать ли нам Александр Васильевич нашего дорогого Рахманинова? Что-то заскучала я по хорошей музыке, − спрятала за улыбку покатившуюся слезу Анна.

Колчак поднялся из-за стола и поставил пластинку в граммофон: раздался громкий треск изношенной иглы о пластинку и зазвучали первые аккорды симфонии.

В стылом неуютном поезде, что, раскачиваясь тягостно, словно нехотя, скрипя порой нещадно, двигался на восток, в вагоне с замерзшими окнами звучала, искаженная скрипами заезженной пластинки, великая музыка. Этот скрип, как паутина ложился на предметы, делая их историческими артефактами, создавая образ сакрального звучания. Музыка, прорывалась через время, рождала личные трогательные воспоминания из прежней, и теперь казалось такой далекой жизни, дарила подъем духа и, одновременно, великую тоску, ожидание знаковых грозных свершений и рождала неиссякаемую силу веры, и великую надежду на лучший исход.

− Да, слушая эту музыку, будто и правда паришь над российскими полями и лесами, Лукоморьем и Соловками, Волгой и Уралом, Петербургом и Финским заливом, Невой, Москвой и главами Кремля. Да, ты никак плачешь мой дорогой Саша.

− Диктаторы, Аннушка то же плачут, − горько усмехнулся Колчак.

− Диктатор?.. − я, Саша, более чуткого и совестливого человека в жизни не встречала.

− Эх, до чего больно смотреть, как летит наша страна через просторы, через вселенскую ночь, словно «Титаник» навстречу айсбергу. А что там ждет ее в темных водах, на глубине? Неужто, погибель?

− Видела, я Саша сон, что летит наш корабль навстречу льдам. Может быть, это был «Титаник». И вдруг, о чудо! Прошивает насквозь он ледяную гору и выходит на обратной стороне ледового чудища в ослепительном сиянии жар-птицы.

− Сказочница ты моя.

Лед Ангары и Байкала

После Нижнеудинска вел армию генерал Войцеховский: Каппель скончался на марше. Тело своего воинского начальника преданные офицеры и солдаты не бросили, не захоронили спешно, а везли с собой долгие две тысячи верст и предали земле только в Чите, после броска через Байкал и леса Забайкалья. Но в Чите, через полгода, как только пришло время покинуть и этот город под натиском красных войск, тело генерала не оставили на поругание. Могилу раскопали, и гроб с телом доставили в Харбин, где вновь захоронили с воинскими почестями. И это был не последний путь воина: тело генерала уже в наши дни обрело покой на родине, на кладбище Донского монастыря в Москве.

Тело генерала Каппеля его соратники не желали предавать земле, помня то нечеловеческое, дьявольское отношение к телу героя войн, выходца из простой казачьей семьи, исследователя-путешественника генерала Лавра Корнилова, погибшего в бою на Кубани. В злодеяниях над народом, будучи выходцем из глубины этого народа, Лавр Корнилов не отмечен. Стойкость генерала Корнилова в памяти увековечена тяжелейшими обстоятельствами «Кубанского Ледяного похода», результатами исследований пустынь Туркестана и Афганистана.

Наученные тяжким опытом гражданской войны, ижевцы, воткинцы, уральцы, − рабочие оборонных заводов, узнавшие методы новой власти, все оттенки «красного террора», везли с собой тело своего генерала. Везли, охраняли, отдавая честь сотни, тысячи верст, чтобы не дать надругаться над останками воина чести, в попытках сохранить священную память и неоспоримое право на захоронение и упокой после смерти.

До Иркутска войска под командованием генерала Войцеховского добрались в роковую ночь расстрела Колчака и Пепеляева. Наутро весть о гибели адмирала уже прошла в войска, и главный мотив атаковать и захватить город отпадал.

Иркутск можно было взять, с любой стороны, но на совещании начальник Воткинской дивизии, генерал Викторин Молчанов, заявил:

− Войти в город, разумеется, мы войдем, а вот выйдем ли из него − большой вопрос. Начнутся погром и грабеж, и мы потеряем последнюю власть над солдатом.

Это мнение было решающим, и, в ночь с седьмого на восьмое февраля войска под руководством генерала Войцеховского и с телом покойного генерала Каппеля в обозе, обошли город с юго-западной стороны, и вышли к Ангаре. Красные, как бы в насмешку, послали вдогонку несколько артиллерийских выстрелов, и тем дело кончилось.

Шли сутки мимо деревни Тальцы, что разместилась на берегу Ангары в сорока верстах от Иркутска, воинские отряды и беженцы и, казалось, не было им числа. Шли то густо, сбившись и перемешавшись воинские с гражданскими, то вдруг четко проходил эскадрон казаков, то воинский обоз с ящиками и пулеметами.

Брели мимо деревни по льду Ангары солдаты, беженцы, проезжали белоказаки на усталых конях. Бежали в страхе перед строгостями новой власти, побитые и смертельно усталые люди: направлялись на восток, через лед Байкала в Бурятию, в Забайкалье, и далее в Китай и Монголию. Шли пешими, мерзли на санках, ехали верхами вдоль деревни от Иркутска в сторону Байкала многие тысячи военных и гражданских. Шли сутки напролет и даже на другой день, отдельные группы беженцев еще проходили мимо села, растянувшись по дороге-зимнику и по льду реки. Были среди них и женщины, и дети, и молодые люди в студенческих шинелишках, в нелепых на морозе фуражках с черными бархатными наушниками, взрослые дородные мужчины в дорогих пальто и шубах. Лица бежавших мало что выражали от усталости и истощения, – столько им пришлось уже пережить, и только в глазах можно было прочесть недоумение: «За что так с нами?». На каждом путнике можно было отметить печать глубокой горечи и безысходности: снялись с насиженных мест еще по осени в спешке по первому морозцу под артиллерийскую канонаду и теперь безуспешно искали пристанища в необъятном крае, в котором им не было места.