Читать книгу: «Сибирский ледяной исход», страница 2

Но генералу еще хватало решимости: было приказано войскам срочно атаковать Иркутск и отбить Колчака.

Неуступчивый Иркутск

Власть в Иркутске перешла к большевикам в результате активного наступления Красной армии и решающего влияния на события чехословацкого корпуса, захватившего вокзал и железную дорогу.

В декабре, в последнюю неделю уходящего 1919 года произошло восстание в казармах Иркутского гарнизона в Глазковском предместье, что у самого вокзала, раскинувшегося у реки. Следуя к центру города, две роты повстанцев захватили телеграф и развернули наступление на гостиницу «Модерн», в которой размещались члены колчаковского правительства. Всю ночь шел бой, но восставшие к утру были отброшены в сторону рабочего предместья за речку Ушаковку, и на этом мятеж практически провалился.

Обыватели могли наблюдать, как бежали в наступающей темноте в панике восставшие, изредка останавливались и с колен спешно стреляли из винтовок в надвигающихся нестройной лавой казаков. Но опытные, обозленные всей этой затянувшейся смутой казаки, проявляя настойчивость, высекая из брусчатки искры подковами коней, настигали бегущих и яростно выкашивали шашками. Только наиболее расторопные успевали скрыться под мостом, разбегались далее по льду реки, прятались во дворах домов за высокими глухими дощатыми заборами. Можно было видеть, как выскочила на улицу предместья за рекой пара мечущихся повстанцев, как стучали они отчаянно в ворота двора, прося укрыть их от скачущих по улице казаков. Били в ворота отчаянно, с перекошенными лицами озираясь вокруг, несчастные, зажатые казаками среди глухих заборов рабочего Предместья. Высоченные ворота и калитку никто не открыл, и оба пали тут же у глухого к их просьбам забора с раскроенными головами: налетевшие казаки крутнулись только на своих конях, – и блеск шашек над головами завершили этот кровавый вечер.

Ангара в эту пору еще не встала под лед и парила, словно свежее стираное белье на морозе, коробилась отдельными льдинами, вороша их, двигала, громоздя завалы у берега. Понтонный мост через Ангару, соединяющий Глазковское предместье с центром города, был разрушен начавшимся ледоходом, что усложняло ведение боевых действий по усмирению восставших.

Начальник Иркутского гарнизона, генерал Ефим Сычев, решил привести взбунтовавшийся полк к порядку и решительно открыл с утра артиллерийский обстрел казарм. В ответ на активные действия по усмирению недовольных солдат, представитель Антанты при правительстве Колчака генерал Жанен, неожиданно для начальника гарнизона сообщил, что не допустит обстрела. Если же обстрел последует, откроет огонь из пушек по центру Иркутска с бронепоезда.

− Это что за выверты! − ревел на заседании с командирами подразделений начальник городского гарнизона, потомственный казак генерал Ефим Сычев.

− Предатели, шкурники! Что прикажете делать в такой ситуации?

− Выхода нет, придется подчиниться, Ефим Георгиевич! У них сила многократно поболее нашей будет. Если выступят, сомнут нас, как кулек бумажный.

− А почему они не хотят нам помочь подавить мятеж? Это их союзнический долг. Удержим власть в городе, они смогут беспрепятственно отбыть на восток! − продолжал бушевать генерал.

− Своя рубаха ближе к телу. Берегут то, что имеют.

− Сукины дети! Делают из России, как из шлюхи, все, что хотят!

− Да уж! Загуляла старушка на старости лет! Встряхнется, небось, − омолодится!

Выходило, что генерал Жанен и весь корпус чехословацких легионеров занял сторону восставшего полка против правительства Колчака. Формально это было так, но фактически продиктовано личными интересами, которые сводились к тому, чтобы сохранить в целости железнодорожные пути, вагоны и паровозы, − все то, что было необходимо для эвакуации подразделений легиона и представителей Антанты из пылающей Сибири во Владивосток, в порт, откуда можно было покинуть гибнущую Империю.

Перед самым новым годом на станцию Байкал, разместившуюся на скалистом берегу озера у истока Ангары, пришли вызванные Сычевым по телеграфу три бронепоезда и тысяча казаков атамана Семенова из Верхнеудинска для подавления восстания взбунтовавшихся солдат гарнизона.

Показалось, что гибельную ситуацию в городе удастся исправить, ведь бронепоезда – это сила. Но укрытые сталью поезда были остановлены близ Иркутска выставленным на путях обездвиженным паровозом. Едва бронепоезда подошли к возникшей на путях преграде, обороняющие дорогу солдаты чехословацкого легиона открыли предупредительный огонь с крутого ангарского берега. Пришлось возвращать бронепоезда назад и ждать исхода событий на берегу Байкала, намереваясь все же как-то поддержать гарнизон. Но вскоре к станции Байкал нежданно подошел из Иркутска и атаковал семеновцев бронепоезд «Орлик» чехословацкого легиона, и белоказаки были вынуждены уйти со станции в сторону Слюдянки.

Творилось непонятное. Недавние союзники теперь противостояли друг другу, решая свои, как оказалось, несовпадающие по цели задачи. Если Сибирская армия белых билась с большевиками за власть над территорией, то легионеры ревностно заботились о контроле над железной дорогой и старательно оберегали путь на восток, как единственный для своего спасения и возврата на родину.

Были памятны еще успешные для Белой армии события лета 1918 года, когда удалось предотвратить взрыв тоннелей отступающими на восток красными войсками на станции Байкал.

Станция и одновременно порт Байкал разместилась на скалистом берегу озера у самого истока Ангары, а, напротив, через реку лепился к скалам на узкой береговой линии вдоль озера поселок рыбаков Лиственничный. Поселок с Иркутском связывает Байкальский тракт протяженностью в шестьдесят верст, а от станции Байкал к Иркутску вела железная дорога вдоль левого берега Ангары. Добраться до станции скрытно можно было только таежными тропами, что удалось отряду урядника Воронкова, отчаянного и расчетливого опытного разведчика, донского пластуна. Удачная скрытая вылазка конного отряда разведчиков со стороны Иркутска позволила разобрать рельсы и отрезать путь красным по железной дороге на восток, а затем уничтожить вагон с четырьмя тоннами динамита, собранные для подрыва тоннелей. Страшный взрыв убил десятки людей, разнес станцию в клочья, опрокинул часть жилых построек, и в результате красным не удалось подорвать тоннели Кругобайкальской дороги. Тем не менее, один тоннель близ Култука красные, отходя на восток, сумели все же взорвать. Для восстановления порушенного участка дороги потребовалось три недели напряженной работы, а движение поездов без задержек смогли организовать только к осени.

Опыт тех событий требовал: сложную дорогу вдоль Байкала следует беречь изо всех сил.

В январе 1920 года бои в Иркутске шли вяло: постреливали в городском предместье, в ответ закипала как будто жаркая перестрелка в центре, ей вторила беспорядочная стрельба у реки, и все вновь стихало. Поутру неспешно убирали единичные окоченевшие трупы с улиц: как в основном оказалось не бойцов, а ограбленных, под шумок стрельбы, горожан.

Чехословацкие легионеры удерживали под охраной вокзал и вагонное депо с паровозами, выставив посты на улицах, ведущих к полуразрушенному понтонному мосту и вокзалу, требуя всякий раз не стрелять в сторону железной дороги.

Японцы, закрывшись в глухом дворе частного обширного купеческого подворья у Лагерной деревянной церкви в Глазковском предместье, сидели тихо, усердно занимаясь строевой подготовкой и потягивая местный самогон, за неимением сакэ.

В Иркутске был знаменит Центральный рынок, разместившийся среди Иркутских церквей. На левом берегу Ангары за понтонным мостом после открытия нового железнодорожного вокзала стал расти рынок Глазковский: было выгодно торговаться с проезжающими и прибывшими. Глазковский рынок был удобен и тем, что рядом стояла ладно рубленная из сосны большая Лагерная церковь, куда водили на молитву солдат здешнего гарнизона. Вечно голодные солдатики активно раскупали орехи, рыбку, стряпню – калачи, пирожки да пряники. А как грянула гражданская распря и в Иркутск вошли по-хозяйски чехословацкие легионеры, приспособили Лагерную, поименованную Петропавловской, иностранцы под себя и справляли молебны на свой манер. Обряды вершили со своим капелланом, но рыбку, орехи да стряпню скупали также охотно. Галдели солдатики, заполнив ряды, на наречии, как бы знакомом, но все же непонятном. Но на рынке оно все просто: ткнет пальцем в товар покупатель, денежку отвалит, – вот и весь торг.

Японцы также наведывались на рынок. Батальон басурман разместился в предместье Глазково за высоким забором купеческого подворья, и солдатики бегали на рынок, раскосо выглядывали товар, частенько принюхивались, морща плоские свои носы, прикупали охотно и рыбку, и самогон, галдя: «Сакэ, сакэ…».

Борьба со стрельбой в Иркутске тянулась всю новогоднюю неделю. Постреливая, стращая друг друга, обеды не добились ни восставшие, стремившиеся скинуть власть Колчаковского правительства, ни войска гарнизона. В городе оказалось сразу два центра власти: совет министров правительства адмирала Колчака и Политический Центр, создавшийся из земцев, меньшевиков и социалистов-революционеров. Обе стороны были одинаково бессильны и не имели никакого основания считать себя правительствами, ибо каких-либо подчиненных им органов управления не имели. Многое в городе держалось на рабочих дружинах большевиков, которые до поры отсиживались в подполье, но с активностью пятой армии РККА, напиравшей с запада, все более проявляли себя.

Население держалось пассивно, выживало, выжидая и чутко прислушиваясь, чья возьмет.

Все изменилось пятого января, когда по всему городу были расклеены объявления об отречении от власти Колчака. Блокированный в Нижнеудинске адмирал подписал указ о передаче власти в России генералу Деникину, а на востоке страны атаману Семенову.

Так автоматически прекратилась власть Верховного правителя России адмирала Колчака в Иркутске, а власть формально оказалась в руках Политцентра. А казалось, для сохранения власти были вполне благоприятные условия, которые определялись поддержкой союзников по войне с Германией, наличием японских войск на Дальнем Востоке и в самом Иркутске. Добавляло оснований удержать власть значительный, в несколько сот миллионов рублей, золотой запас Российской Империи. Столь солидный капитал как приз нежданно упал к ногам Колчака именно в тот момент, когда он пришел к власти и был признан силами Белого движения Верховным правителем России.

Через год, когда стало явно то, что власть Колчака пошатнулась, глава иностранной миссии генерал Жанен в Омске перед отступлением предложил адмиралу взять золото под свою охрану, гарантируя его сохранность при доставке на восток. Но что такое гарантии союзников, Колчак хорошо представлял. Адмирал на это предложение отвечал в свойственной ему манере − резко:

− Я лучше передам его большевикам, чем вам. Союзникам я не верю.

Этот грубый ответ был, по существу, правильным, так как персональная и единоличная гарантия Жанена не могла считаться даже минимально достаточной. Хорошо понимал Колчак и то, что, провозглашая лозунг «За единую и неделимую Россию», он выступает против интересов бывших союзников в войне с Германией, для которых сильная и богатая Россия была не нужна, была всегда опасна, а золотой запас рассматривался как приз за участие в разделе страны. При этом Колчак полагал, что российское золото принадлежит, прежде всего, российскому народу и должно остаться в России при любых обстоятельствах, даже несмотря на не желаемую им смену власти.

Предлагая Колчаку взять золото под охрану и, давая гарантии сохранности золотого запаса, генерал Жанен предполагал опираться на военную силу чехословацкого легиона.

Легионеры занимали особое и крайне неоднозначное место в тех, столь запутанных исторических событиях. Сформированные в России для борьбы с австро-венгерской и германской коалицией на фронтах мировой войны, после октябрьских событий, армия добровольцев, перебежчиков и плененных чехов и словаков, оказалась не у дел. Позорный вынужденный Брестский мир Совета народных комиссаров с германским канцлером вывел Россию из войны с огромными потерями территорий, с контрибуциями, с потерей репутации надежного союзника, и встал вопрос о возвращении легионеров на родину. Для решения задачи выхода из полыхающей страны, понимая, что в сложившемся в стране хаосе только они сами способны решить свою судьбу, легионеры взялись контролировать единственный возможный путь – Транссибирскую магистраль, чтобы морем из Владивостока покинуть Россию. При этом и большевики, и контрреволюционные силы стремились вовлечь чехов и словаков в противостояние, надеясь извлечь свою выгоду. В результате исход легионеров затянулся на долгие два года и сопровождался жестким противостоянием со всеми, кто готов был помешать вернуться домой. Продвижение на восток многотысячной группировки войск сопровождалось грабежами, захватом вагонов, паровозов, ценностей, а также убийствами всех, кто вступал в противостояние с легионерами.

Во время активной борьбы за власть в Иркутске адмирал Колчак находился на железнодорожном вокзале в своем поезде в Нижнеудинске, в пятистах верстах от Иркутска: поезда были блокированы по распоряжению генерала Жанена. Вскоре последовали требования об отречении Колчака от власти и распоряжения о разоружении конвоя.

Понимая, что ситуация складывается крайне неблагоприятно, Колчак в тягостных раздумьях, раздираемый противоречивыми идеями, не решился оставить золотой запас под контролем чехословацких легионеров и уйти с конвоем в сторону Забайкалья и Монголии.

Пытаясь хоть как-то сопротивляться давлению союзников, адмирал принимает решение остаться в Нижнеудинске, силами конвоя держать оборону и не уступать командованию чехословацким легионом и генералу Жанену золотой запас. Требовалось дождаться подхода армии генерала Каппеля, которая была вынуждена двигаться в пешем строю. Отставала армия всего-то на пару недель.

Но в ответ на предложение Колчака к конвою поддержать его предложение, практически все из окружения и охраны покинули адмирала. Потеряв уверенность и оставшись только с горсткой преданных офицеров и казаков, адмирал был вынужден довериться командованию чехословацких легионеров и генералу Жанену. Союзники заверяли адмирала, что берут под охрану и обеспечат безопасность при передвижении через охваченное боевыми столкновениями Приангарье.

Под охрану чехословацких легионеров передавалось теперь и золото.

Понимая, что утрачивается контроль над российским золотом и, понимая, как обогатились легионеры, Колчак в последние дни перед отречением направляет в таможню Владивостока указание о ревизии багажа выезжающих через порт чехов и словаков на предмет изъятия ценностей, захваченных в России. Запрет Колчака для таможни озлобил союзников, что практически предопределило судьбу адмирала.

Этот неподъемный золотой запас Империи, канувшей в небытие, похоже, тянул адмирала на дно, как тяжкий камень тянет утопленника, поскольку, даже потеряв власть, Колчак, следуя присяге, не складывал с себя ответственности за сохранность золотого запаса − достояния России.

Как только Колчак оказался в поезде практически под арестом, со стороны большевистского Революционного комитета, претендующего на полную власть в Иркутске, поступило требование о выдаче адмирала и золотого запаса. В противном случае представители большевистской власти в городе грозились взорвать байкальские береговые тоннели и мосты.

Теперь в штабном вагоне генерал Морис Жанен и командир чехословацкого легиона генерал Ян Сыровы обсуждали варианты дальнейших действий, учитывая сложнейшую ситуацию с дорогой вдоль Байкала.

Жанен информировал Сыровы:

− До нас дошла информация, что генерал Семенов приказал приготовить вагон с взрывчаткой, который стоит на станции Половинка. При вагоне постоянно находится группа саперов, и, как только поступит приказ, вагон загонят в тоннель и взорвут. В этом случае дорога будет перекрыта на очень длительный срок. Вот такие наши перспективы.

− С другой стороны, − продолжал Жанен, − большевики прочно держат власть в Слюдянке и Култуке. В этих пунктах у них крепкое подполье в железнодорожных депо. Власти надлежащей там нет, и никто не способен помешать большевикам, сделать то же самое на южной оконечности Байкала в районе станции Ангасолка. Есть информация, что арочный каменный мост через речку и распадок у станции могут заминировать. По мнению наших специалистов, восстановить такой мост быстро не удастся – распадок достаточно глубок.

− Смотрите, генерал, − Жанен развернул перед Сыровы карту Прибайкалья с черной линией Транссибирской магистрали, − дорога на расстоянии около ста километров очень уязвима: десятки тоннелей, мостов, скалы и практически полное отсутствие другой альтернативной дороги.

− Ситуация скверная. Что предлагаете, генерал? – отозвался Сыровы, оглядев карту с железной дорогой вдоль Байкала и подробными сведениями о тоннелях.

− Наш план прибрать золото и выйти вместе с ним на восток, видимо, не состоятелен: мы упустили время, а этому способствовал Колчак, − продолжил Жанен, скривившись как от зубной боли, вспомнив последнюю встречу с адмиралом.

– Колчак многое предопределил, долго задержавшись с отъездом из Омска. Я предлагал ему взять золото под свою, то есть нашу охрану, когда еще в октябре уезжал из города. Оставаться там было уже небезопасно. Но Верховный отказался и был крайне решителен. Все мои доводы он исключил и даже высказался о том, что скорее передаст золото большевикам, чем нам, его союзникам. Я впервые от него слышал столь резкую брань в отношении союзнических сил. Назвал наши действия «дешевой мыльной опереткой в стиле Мулен-Руж», − Жанен криво усмехнулся и продолжил:

− Теперь власть в Иркутске переходит в руки большевиков, и убедить их пропустить поезд с золотым запасом, конечно, невозможно. Нужно учитывать, что часть дороги, наиболее уязвимые ее места вдоль Байкала ими прочно контролируются.

− Похоже, Колчак вел дело именно к этому, учитывая его позицию еще в Омске, − высказался Сыровы и подумал, что Колчак прав про театр, если учитывать, что многие в этом представлении играют часто не свои роли, а реплики их сплошь фальшивы.

− Я этого не то, что не допускаю, но понять это невозможно. Ведь в этом случае Колчак обречен. Теперь он не сможет вырваться, и мы будем вынуждены его выдать. В противном случае железная дорога для нас будет закрыта.

− Насколько я знаю, адмиралу были даны заверения союзников о его безопасности, и нам следует подумать о сохранении лица, − ответил Сыровы.

− «A la guerre comme, a la guerre…− на войне, как на войне», − так, кажется, будет по-русски, − прикуривая сигару и пуская дым, ответил Жанен.

– Приходится чем-то жертвовать, чтобы добиться генеральной победы или, по крайней мере, выйти сухими из этого болота. И потом, насколько теперь сам Колчак нужен нам как политическая фигура? Золотой запас практически в руках большевиков, каких-либо уступок по территориям он нам не подтвердил. И какова цена этих уступок, когда его Сибирская армия бежит на восток со скоростью напуганного, израненного оленя.

− Да, Вы правы, генерал, нам остается или передавать Колчака Советам, или вступать в бой с большевиками и потерять на время железную дорогу. Ведь генерал Каппель со своей армией на подходе. Он наверняка возьмет Иркутск, а с его помощью мы пробьемся на восток, − продолжал размышлять Сыровы о вариантах решения проблемы.

− Вы ошалели, Сыровы? – гневно отмел последний вариант Жанен.

– Я Вам твержу, что тоннели у Байкала и мосты заминированы. Или вы хотите провернуть войсковую операцию и захватить все тоннели и мосты раньше, чем они превратятся в груды камней?

− Посмотрите, − Жанен ткнул пальцем в карту, − их там десятки, а вся дорога протяженностью в сто километров идет вдоль скал, которые можно просто обрушить нам на головы умелым взрывом.

− Да, я понимаю, наши возможности в противостоянии крайне ограничены, − сжав губы, ответил Сыровы.

− Кстати, о Каппеле. Этот идеалист прислал мне депешу с вызовом на дуэль! Каково?! Это он в отместку за задержку поезда Колчака в Нижнеудинске. Узнаю Каппеля. Человеку под сорок, а он еще полон благородных юношеских порывов. Смешно.

Жанен, потягивая сигару, задумался, очевидно, что-то припомнив:

− Странные они, эти русские офицеры старой закалки. В них столько чести и колкости, что из них можно плести бесконечной длины колючую проволоку. Вот новая формация офицеров, что пришли уже после войны в армию, намного практичнее и все сплошь циники.

− Так и есть, генерал, − ответил Сыровы, − а еще пьянь несусветная. Этих можно купить за ломаный полтинник или за литр хорошего коньяка.

− Так что? Решено? Колчака сдаем Политцентру в обмен на гарантии нашего беспрепятственного прохода по железной дороге? − стал подводить итог разговора Жанен.

− Да. Я думаю, это единственный для нас приемлемый вариант.

Так свершилось предательство союзников во имя собственных интересов.

Двадцать первого января эсеро-меньшевистский Политцентр в Иркутске прекратил свое существование, а власть в городе полностью перешла в руки Иркутского военно-революционного комитета большевиков. В начале февраля председатель Иркутского ревкома Александр Ширямов подписал с чехословацкими легионерами соглашение о беспрепятственном движении поездов через Иркутск и по Кругобайкальской железной дороге. Золотой запас был отправлен под охрану большевистского конвоя после ареста адмирала, и хотя бы в этой части намерения Колчака сбылись. Возможно, в этом и был смысл жертвы адмирала Колчака – исключить разграбление золотого запаса России союзниками и передать его тем, кто входил во власть страны основательно и надолго.

Тридцатого января Сибирская армия, двигаясь спешно на Иркутск, разбила высланные навстречу красные отряды у станции Зима и, с ходу взяла Черемхово. Через неделю Сибирская армия вошла в пригород Иркутска.

Генерал Войцеховский, принявший командование от Владимира Каппеля, выдвинул оборонявшим город красным отрядам ультиматум с требованием освободить адмирала и арестованных с ним лиц. Вторым пунктом выдвинутых условий значилось предоставление фуража и выплаты контрибуции, обещая обойти в этом случае город стороной.

В эти зимние неспокойные дни, когда Сибирская армия уже толкалась на окраинах Иркутска, в тюрьме состоялся последний допрос адмирала Колчака, а вечером было принято поспешное постановление Иркутского Военно-революционного комитета о его расстреле.

Из Москвы от Ленина, как отклик на известие о задержании Колчака, пришла директива с зашифрованной подписью и с характерным стилем Ильича о необходимости сделать все «архинадежно… при угрозе Каппеля».

Одним из скрытых мотивов советских руководителей в Москве было желание уничтожить, может быть, одного из главных свидетелей страшного убийства царской семьи и близких к ним людей в подвале дома Ипатьева в Екатеринбурге. Ведь именно Колчак приказал создать следственную группу и направил ее для расследования страшного по форме убийства, исполнив то, что не могли сделать толково с июля 1918 года.

В январе 1919 года адмирал Колчак возложил на генерала Михаила Дитерихса общее руководство по расследованию дела об убийстве семьи бывшего императора Николая Романова:

«Настоящим повелеваю всем местам и лицам исполнять беспрекословно и точно все законные требования Судебного следователя по особо важным делам Н. А. Соколова и оказывать ему содействие при выполнении возложенных на него, по моей воле, обязанностей по производству предварительных следствий об убийстве бывшего Императора, его семьи и Великих Князей».

На основании проведенного длительного и тщательного расследования следователем Николаем Соколовым был составлен отчет, в котором убедительно доказывалось, что императорская семья убита, трупы расчленены и сожжены, а обезображенные серной кислотой останки частью брошены в шахту, а частью погребены в полотне дороги.

Выходило, что злодеяние было совершено не единожды. Если математические вычисления способны оценить степень жестокости содеянного по убийству и сокрытию преступления, то знак сложения лишь отчасти способен отразить точную оценку уровня злодеяния. В данном случае, учитывая исторические обстоятельства и реальную ситуацию, процесс физического уничтожения известнейших и значимых для всей России людей, в том числе детей, не повинных в той катастрофе, в которой оказалась страна, переходит в плоскость морали и нравственности, веры и совести каждого, кто в убийстве замешан.

Через несколько месяцев после январского распоряжения Верховного увесистый том приобщенных к расследованию документов, собранных следователем Соколовым, был на столе Колчака. Несколько дней документы изучались комиссией, и стала понятна ужасающая картина страшного убийства.

Генерал Михаил Дехтерикс, ознакомившись с делом и докладывая Колчаку, охарактеризовал эти убийства как «особо исключительными по зверству, полными великого значения, характера и смысла для будущей истории русского народа».

Поезд в один конец

Поезд медленно тянулся из последних сил, таранил снежные заносы, устало пыхтя и пуская натужно белые клубы пара и стелящийся над вагонами густой шлейф белесого дыма.

Приходилось использовать березовые, лиственничные и сосновые дрова и чурбаки вперемешку, а порой и вместо добротного угля. Силенок железной махине не хватало для быстрого бега без угольного жара, и натужно пыхтя, и нещадно поскрипывая, состав одинокой гусеницей монотонно и многотонно пересекал снежные пространства сибирской тайги по стылым в инее рельсам. Стальной профиль стонал под бегущими колесами, приседал, выгибаясь, колыхал шпалы и выдавливал опасно торчащие из них костыли, и было заметно, как утомился металл, и устала, без каждодневного пригляда, дорога, готовая уже разрушиться, как распадалась вся великая страна без разумной воли управления и заботы человеческой.

Поезд шел на восток, убегая от катящегося следом вала боевых столкновений, которые организованной войной назвать было сложно. Фронта как такового – вытянутых укреплений и окопов, опоясанных рядами колючей проволоки и прикрытых минными полями, открытых для атаки пространств не было.

Группы вооруженных людей, часто без формы, порой просто в обносках, лаптях, кутаясь в шинелишки, полушубки, бушлаты, косматые шапки и папахи передвигались по заснеженным дорогам на санях с запряженными насмерть уставшими и голодными лошадьми. Голодные животные одичали от недоедания и норовили грызть кожаные постромки и, прибыв к привалу, недоуменно глядели на седоков, ожидая, наконец, после тягот перехода сытного овса. Овса не было. Кормились жухлой травой из-под снега, да случайно найденным у дороги сеном, в неубранных сельчанами стожках. Подъедали запасы и в деревнях, если удавалось что-то найти по дворам.

Люди-воины-скитальцы теребили друг друга, постреливая и предъявляя права на занятие того или иного населенного пункта, преследуя решение простых задач, – переночевать в тепле и съесть хоть что-то. Нестерпимо хотелось насытиться горячей пищей, хотя бы похлебать кипятка с хлебом или с сухарями вприкуску.

На подходе очередной боевой части, если неприятель не хотел столкновения, то снимался и уходил, бросив раненых и часть имущества. На насиженное место приходил отряд противника и обустраивался, отъедался, отбирая последнее у селян.

Порой сгоняли с насиженного места и свои части, пуганув на подходе оружейным залпом, со словами:

− А кто его разберет?! Красные то, а ли белые!

И так катилась безобразно по сибирской земле мало организованным потоком гражданская война, без предоставления каких-либо гарантий и правил для тех, кто в ней участвовал и так или иначе с ней соприкасался.

В штабном вагоне за письменным столом сидел Александр Колчак, − человек которого величали последний год его жизни диктатором, Верховным Правителем России и Главнокомандующим Российской армии.

Адмирал непрерывно курил длинные папиросы, вынимая их часто из серебряного портсигара. Достав папиросу, Колчак долго постукивал мундштуком, разминал табак и глубоко затягивался, поднеся ярко вспыхнувшую спичку к табаку. В этот момент его лицо с глубокими складками у крупного носа казались менее резкими, лицо несколько молодело, а в глазах металось пламя.

В строгом суконном мундире с яркими погонами и Георгием на левой стороне груди, адмирал Колчак то склонялся над столом, то выпрямлялся, опираясь на спинку стула и, казалось, внимательно анализировал карту, на которой был обозначен театр боевых действий его Сибирской армии.

На самом деле анализировать особо было нечего. Ситуация была ясной в общем, но абсолютно запутанной в мелочах и только в голове метались мысли о том, как выйти из сложившейся ситуации, из безысходного, как оказалось положения. Сложилась за осень и зиму аховая, гибельная ситуация, которая требовала принятия важных, единственно возможных решений. Требовалось сохранить армию, золотой запас и развернуть ход событий так, чтобы не растратить последние силы, веру офицеров и солдат в возможное преодоление полосы неудач последних месяцев. Армия, плохо одетая и вооруженная, слабо выученная и мало мотивированная, безнадежно отстала от поездов, двигалась вытянувшись на несколько километров по заснеженному пространству сибирской земли. Требовалось также окончательно не разругаться с союзниками, добиваться от них реальной поддержки, не смотря на противоречия.

Что-либо значительного для организации действий армии Колчак сделать уже не мог. Мощная, как казалось, на поле боя огромная воинская масса рассыпалась и потерялась в этих таежных просторах. Теперь только ее самая крепкие боеспособные части теперь слабой вереницей двигались, преодолевая заснеженные версты, и была ему практически неподвластна. Регулярная связь с армией отсутствовала, не было контроля и над железной дорогой. На станциях, через которые проходил штабной поезд, порой приносили донесения, отправленные по телеграфу. Сведения были скупые и приходили с опозданиями. Подробных сведений о боевом порядке не поступало, и было непонятно, на какие силы можно было рассчитывать в дальнейшей борьбе за власть в Сибири.

Сомнения одолевали Колчака. Насколько правильные он принимал решения? Да, верно говорят, − нет длиннее дороги к цели, чем дорога через собственные сомнения. Эту истину он усвоил давно, стараясь действовать обдуманно, но решительно. Но в данный момент это было невозможно. И сомнений хватало. Они роились в голове, словно десятки назойливых злых мух на жаре над падалью, и как чувствовал Колчак, все вели к гибели, к катастрофе.