Читать книгу: «Возвращение из Мексики», страница 5

– Мусор – острейшая проблема! Ее надо решать!

– Но я же не мусор! – отчаянно кричит Петрович.

– Кто тебе сказал? Ты ничем не лучше этого пластика, тебя тоже надо в мусоросжигательную печь!

В следующее появление Вадима Олеговича они вдвоем отправляются в сауну. Хозяин чем-то озабочен, он опять наливает одну за другой и, наконец, выдает: все, мол, закончил дела в родном отечестве. Переезжаю в «фатерлянд» – окончательно и бесповоротно!

– Постойте, но ведь здесь…

– Здесь родина, сам знаю. И Волга-матушка поблизости протекает. Но дела, увы, надо руководить работой предприятия. И жена у меня там, и дети учатся в Кельне, так что… Эх, не хочется, а – надо!

– А как же… – Петрович обводит руками предбанник. – Это все?!

– Придется избавляться. Там у меня есть домик, но небольшой. А теперь мне по статусу положен большой, так что этот продам.

– Кому? – упавшим голосом вопрошает Петрович.

– Кому? Да хоть бы тебе. Почему нет? Ты же все это строил, своими руками, столько труда вложил…

– Шутите, Вадим Олегович? Где же я такие деньги возьму?!

– Ну, какая-то недвижимость у тебя имеется?

– Квартира, – отвечает Петрович. Вспомнив про Нину, он добавляет: – И еще одна квартира.

– Вот! А еще участок есть, верно?

– Два участка, – уточняет Петрович.

– А еще кредит в банке можно взять, ну а если уж не хватит, получишь от меня индивидуальную «ипотеку»!

Вадиму Олеговичу, видно, самому приятно выступать в роли благодетеля, но Петрович все еще не верит в свалившуюся удачу. Будто стукнутый пыльным мешком, он передвигается по территории, выполняет текущие работы, не осознавая пока новых возможностей. Неужели эта огромная двухэтажная махина с мансардой и террасой окажется в его собственности? Ему бы и гостевого дома хватило, если честно, но, как говорится: дают – бери, бьют…

Бьет цена, которую называет Вадим Олегович, увы, не имеющий права дешевить.

– Потянешь? В общем, действуй, это дело откладывать нельзя.

Следующий день он проводит в переговорах, судя по обрывкам беседы – с супругой. Они о чем-то спорят, похоже, по вопросу продажи дома, после чего хозяин быстро собирается и уезжает.

А Петрович, получив приказ действовать, как и положено, берется его исполнять. Едет в город, в риэлторскую контору, и вскоре его «двушку» выставляют на продажу. Он тоже не может дешевить, но и цену задирать нельзя, иначе квартира зависнет. Выставляется на продажу и участок, на котором ради будущих покупателей пришлось вырвать бурьян.

Затем в известность ставится Нина. Получите, дескать, предложение руки и сердца, а еще личный остров в придачу.

– Господи! – всплескивает руками Нина. – Да разве ж такое возможно?!

– Вполне, – скромно отвечает Петрович. – Надо только объединить усилия, ну и кредит, наверное, придется взять.

На этот раз Нина остается ночевать в усадьбе, пока что в скромной комнатке Петровича. Он вроде как привыкает к предстоящей новой роли, хотя получается не очень. Он даже подругу не ласкает, полночи смоля папиросы и таращась в окно. Полная луна заливает лужайку и постройку призрачным светом, и перспектива владеть этим всем тоже кажется призрачной, нереальной…

Процесс вживания требовал постепенности. Петрович поднимался в спальню, осознавая: вот здесь, на шикарной двуспальной кровати, они будут спать. Спускался в гостиную, видел камин – и опять: здесь они будут греться у живого огня долгими зимними вечерами. Или, если захотят, погоняют шары в бильярдной. Петрович, иногда приглашаемый в спарринг-партнеры хозяином, уже научился владеть кием, научится и Нина. Ее квартиру взялась продавать та же риэлторская фирма. Договорились продать и участок, но в последнюю очередь – слишком много скопилось на даче консервации, а перевозить пока некуда.

Нина тоже заразилась мечтами, только они имели свой, женский уклон. «Сколько земли пропадает! – думала она, глядя на огромный газон, где из растительности было высажено лишь несколько декоративных кустарников. – Надо здесь смородину посадить, а еще крыжовник!»

3

Забрезжившая на горизонте новая жизнь провоцирует новые идеи (пусть и слегка сумасшедшие). В один из приходов Нины Петрович долго думает, поглядывая на нее, затем выдает:

– Слушай, а может, нам с тобой потомством обзавестись?

Нина, по обыкновению, пугается.

– Да ты что?! Ты на возраст наш посмотри!

– Ну, какой у нас возраст? Я, честно говоря, еще вполне…

– А я? В моем возрасте некоторые уже бабками становятся! Хотя… Есть, в общем, случаи, когда рожают и после сорока.

Между тем квартиры продаются со скрипом, потому что запущенные, не жилые. Риэлторы просят снизить цену, иначе, говорят, до второго пришествия будем продавать. А Петровичу не надо до второго, ему требуется выложить деньги на бочку до пришествия Вадима Олеговича. Не все деньги, конечно, хотя бы часть.

Наконец, первая сделка заключена, следом – вторая, итогом чего становится внушительная пачка валюты (оплату попросили в евро). То есть внушительная она с точки зрения Петровича, он, честно сказать, таких денег никогда в руках не держал. А вот с точки зрения Вадима Олеговича денег было маловато, даже с учетом реализованного участка. Покупатель участка вылупился на Петровича, мол, где я тебе эти самые “евры” возьму?! Бери рубли, пока не передумал! Пришлось взять, потом самому менять, в итоге получив совсем небольшую прибавку к предыдущей пачке.

Кредит оформляют на Нину. Зарплата у нее “белая”, но маленькая, так что обогатиться не получается. Если на круг, то они едва половину стоимости осилили, и остается одна надежда – на “ипотеку” от Вадима Олеговича.

Тот собирается приехать в конце августа, потом в начале сентября, да только дела, как всегда, не пускают. Завалили, то есть германцы своим мусором, только успевай включать горелки для его утилизации. Уже и участок Нины продается, а хозяина нет и нет.

Наконец, как-то под вечер на мосту за воротами – нетерпеливо клаксонят. С радости кажется, что сигнал подает хозяйский Land Cruiser, и машина такая же черная. Но, когда внедорожник въезжает на территорию, видно, что это Land Rover. Да и вообще Вадим Олегович без звонка никогда не приезжает, не его стиль.

Из джипа вылезают он и она, молодые совсем, и просят показать дом.

– Для чего показать? – тупо спрашивает Петрович.

– Чтобы купить, – отвечает он. – Ну, если понравится.

– A-а… А разрешение на осмотр у вас есть?

– Разумеется, – дергает плечом она. – Покажи ему факс, что мы из Германии получили.

Петрович долго вертит в руках бумагу, на которой написаны какие-то немецкие буквы, русские, но и те, и другие почему-то не складываются в слова. Есть, короче, разрешение, а значит…

Значит, надо водить парочку по дому и по участку, разъясняя: это, мол, баня, это дом для гостей, а здесь место для барбекю, с жаровней и навесом. Петрович дает пояснения, а самому кажется: это говорит не он, а кто-то другой, “Петрович № 2”. В то время как номер первый оглушен, раздавлен, сбит с панталыку и совершенно не понимает, что происходит.

– А там что? – кивает молодой.

– Где? – не сразу вникает Петрович.

– Вон там, спрашиваю, что за сарай у воды?

– Это не сарай, это ангар для гидроциклов. Но туда заходить нельзя.

– Почему это нельзя?!

– Там горюче-смазочные материалы. По технике безопасности не положено.

Парочка переглядывается.

– Ты свою технику безопасности засунь знаешь куда? Пойдем, посмотрим ваши гидроциклы!

Но Петровича как заклинило, мол, не положено – и все!

– Слушай, ты кто такой?! Ты сторож, понял?! А мы – покупатели! Так что давай, отпирай!

– Ладно, – говорит молодая, – и так все ясно. Мне тут нравится, да и просят недорого… Поехали обратно.

Перед тем как залезть в джип, молодой сплевывает.

– Ты, я вижу, тормоз. Ладно, пока охраняй имущество, но когда проведем сделку… Чтоб духу твоего здесь не было, понял?!

После отъезда покупателей Петрович дрожащими руками тычет в кнопки мобильного, но телефон Вадима Олеговича не отвечает. С пятого (а может, с седьмого) раза удается дозвониться лишь до супруги. Да, отвечает, продаем срочно, потому что требуются деньги, причем в полном объеме. Ипотека?! Не смешите меня, наша семья не ипотечная компания, мы кредиты не выдаем!

Палую листву Петрович сгребает по привычке. Хочется себя занять, чтобы утишить жжение, что разгорается в груди, растет и пухнет, как тогда, на мотоботе. Петрович безуспешно карабкался на перевернувшееся суденышко, всякий раз сползая в воду, а из рубки на него поглядывали с усмешкой, мол, знай свой шесток, сверхсрочный мичман! Сейчас родное и обжитое пространство тоже (так казалось) хохотало и улюлюкало: кто ты такой?! Ты – мусор, который вскоре выметут отсюда поганой метлой! Когда перед мысленным взором встает сцена предстоящего объяснения с Ниной, жжение перекидывается на лицо. Стыд буквально сжигает Петровича, он знает, что не вынесет этого; а еще предстоит суета с покупкой квартир…

Петрович (или “Петрович № 2”?) погружает мешки в багажник, выезжает за ворота и тупо едет к месту назначения. Но по дороге вдруг останавливается, достает мешки и направляется к оврагу. Встав на краю, он озирает клоаку, этот огромный мусорный “контейнер”, что годами заполняли жители окрестных поселков, и без всяких эмоций швыряет мусор вниз. Да, это нарушение (точнее – вопиющее нарушение!), но если правил нет, то мешком больше, мешком меньше – не важно.

Он еще раз вопиюще нарушает правила, когда лезет в хозяйский бар. Достает литровую бутылку водки, наливает стакан и залпом опрокидывает. Надо же, как вода! После второго стакана в голове начинает шуметь, после третьего кажется, что шумит море. Петрович выгребает из дома, озирается, но моря нет, вокруг один мусор. И дом, и баня с ангаром, возведенные некогда Петровичем, представляются обычным мусором, вызывают отвращение. «Мусорный остров! – вспыхивает в затуманенном мозгу. – А что делают с мусором?! Правильно, его…»

Через полчаса от причала отваливает гидроцикл. Он движется тяжеловато, неся человека в прорезиненном костюме и две огромные канистры, что привязаны по бокам крепкими морскими узлами. По карманам костюма рассованы документы и деньги (много денег!), то есть человек рассчитывает на долгую и нелегкую дорогу.

Сделав вираж, гидроцикл останавливается. Отсюда, с озера, остров всегда смотрелся классно, а сейчас, охваченный пламенем, он выглядит просто фантастически. Отчетливо различаются несколько больших факелов: основной дом, гостевой, баня и ангар, подожженный в последнюю очередь. Неожиданно ангар (по совместительству – склад ГСМ) взлетает на воздух, расцветая огненным цветком. Лишь после этого человек, будто выполнивший свою миссию всадник Апокалипсиса, разворачивает водного коня и удаляется по озерной глади.

Человек нетрезв, но держится в седле уверенно, еще бы, столько тренировок прошел! Вскоре он достигнет протоки, а дальше – Волга, по которой можно двигаться, пока не кончится горючее. Или не найдется другой причал.

Царская охота

1

Мобильные отключают, не сговариваясь. Какие могут быть звонки, если не виделись семь лет?!

– Пять, по-моему… – неуверенно говорит Паскевич, но Букин машет руками, мол, у тебя Альцгеймер! Перед последней встречей ты третьего родил, так? А сколько сейчас ему?

– Ей. Третья у меня – дочка.

– Какая разница?! Я спрашиваю: лет ей сколько?

– В школу должна пойти…

– Вот! Семь лет, и к бабке не ходи! Но, поскольку мы все же встретились, выпьем за это!

Букин наливает щедро, не видя краев, так что вокруг рюмок образуются водочные лужицы. Первый тост: за встречу! Это же замечательное дело, старые друзья должны встречаться! Должны, кивает Паскевич и накатывает рюмку. Когда голова запрокидывается, он видит потолочный вентилятор, с трудом разгоняющий знойный летний воздух. Не стоило бы в жару потреблять водку, но робкое высказывание в пользу пива тут же пресекается: ты очумел! Если б мы с тобой каждый день встречались (типа работали по соседству), то пивка дернуть – самое то. Но тут ведь семь лет, такие встречи на Эльбе обмывают только водкой!

Еще пара тостов за встречу, а там и графин заканчивается. Букин вскидывает руку, и к ним направляется официантка, чтобы получить заказ еще на триста грамм. A-а, ладно, говорит Букин, давайте уж сразу полкило! И, упреждая возможные возражения, достает бумажник, дескать, я плачу! Официантка поворачивается спиной, Паскевич видит на блузке влажное пятно, что означает: не он один страдает от жары. Почему в кафе нет кондиционеров?! Лопасти вентилятора с шумом перемалывают воздух, увы, нисколько его не охлаждая.

– Не пора еще в зоопарк? – вопрошает Паскевич после очередного тоста.

– Нет, рано. Я с запасом встречу назначил, чтоб посидеть можно было. Ну, как прежде.

– Как прежде – трудно. Печень уже шалит, да и концерт хочется послушать в нормальном состоянии…

– До концерта мы сто раз протрезвеем! А не протрезвеем, пусть Бен не обижается. Сам хорош: столько времени пропадал где-то, гитарист хренов, и даже на выступление не пригласил! Да если б я вчера эту газету в супермаркете не взял – так и не узнали бы ничего!

Повод для встречи подкинула газета «Мой район», сообщавшая, мол, в концертном зале петербургского зоопарка пройдет рок-концерт Бена Завадского.

– Концерт Бена, прикинь! – орал в трубку Букин. – Этого гада, который уже столько лет о себе знать не дает! Мы думали, он вообще умер или сторчался на наркоте, а он – выступает! В общем, до кого мог, дозвонился, обещали вроде придти. А с тобой можем пересечься пораньше, ну, выпьем, побазарим… Короче, получай вводные.

А почему, спросил Паскевич, в зоопарке? Потому, объяснили, что каждый нынче зарабатывает, как может. В том числе и зоопарк, где в административном корпусе давно уже оборудовали концертный зальчик, в котором выступают барды и рокеры.

– Тигров надо кормить, понял? Вот начальство и нашло выход из положения. В итоге и тигры довольны, и музыканты, потому что доход делят фифти-фифти.

– Ты-то откуда знаешь?

– А я был там пару лет назад, слушал хэви-металл. Хотя, если про Бена говорить, это может быть просто прикол. Он же всегда прикалываться любил, а выступать среди тигров и медведей – это тебе не «Юбилейный» на уши ставить!

С дивана за телефонной беседой зорко наблюдала Раиса, телепатически вопрошая: куда намылился, родное сердце? Ты разве забыл, что старший готовится к экзаменам, и ему нужна помощь отца? А среднего надо возить за город, на соревнования по плаванию? Да и младшую доченьку требуется выводить на прогулки, в школе-то будет не до свежего воздуха, а мы договорились, что гуляем с ней по очереди. Предвидя этот набор аргументов, Паскевич не стал лезть на рожон, мол, завтра иду на встречу с друзьями, и баста! Он просто решил: иду, а там видно будет. Накатило вдруг, вспомнилось, и так захотелось в старую компанию…

Компания сложилась в студенческой общаге на Каменоостровском проспекте. Эпоха была рок-н-ролльная, и в лидеры компании закономерно выдвинулась персона с гитарой и с патлами. У Паскевича давно уже наметилась плешь (грозившая перейти в лысину), но Бена иначе, чем с гривой черных волос, он не представлял. И с другим именем не представлял, хотя на самом деле это было прозвище, полученное за высоченный рост. То есть, вначале он был «Биг Беном», потом первая половина отпала, зато вторая прилипла к гитаристу крепче подлинного имени. Начинал он с репетиций в красном уголке и полулегальных «квартирников». Но в воздухе уже пахло свободами, за окнами гудела и гремела эпоха перемен, и постепенно его концерты переместились из занюханных коммуналок на подмостки ДК и в рок-клуб на Рубинштейна. После чего друзья гитариста почувствовали свою исключительность. Кроме Бена, в их комнате жили Паскевич, Букин и Пупс; к ним примыкали Дед, прозванный так из-за шкиперской бороды, а еще Салазкин и Конышев, учившиеся курсом ниже. И на каждого падал отсвет славы (а это была небольшая, но слава) Бена, каждый ощущал себя посвященным. Получив дипломы, они продолжали встречаться; и отсвет по-прежнему грел компанию, пока Бен не исчез. Одни говорили, что он перебрался в Москву, другие – что свалил за бугор. Но вот, друг концертирует, значит, цена этим слухам – копейка в базарный день.

После очередной рюмки в памяти всплывает сцена, как отмечали день рожденья Бена. Накануне долго думали, чего бы подарить другу, и, наконец, додумались. Стена над кроватью Бена была закрыта китайской соломкой, что поднимается на веревочке, и в самый пиковый момент – раз! И на стене – Джон Леннон! Фишка была в том, что портрет вначале наклеили на стену, после чего трижды покрыли эпоксидной смолой.

– Это что ж такое? – спросил Бен, проводя рукой по блестящему покрытию.

– Это – как в Мавзолее! – гордо проговорил Букин. – То есть, Джон мумифицирован навечно! А что? Чем, скажите, Леннон – хуже Ленина?! Комендант потребовал убрать портрет, но счистить эпоксидку водой не представлялось возможным. И соскоблить было невозможно (нож скользил), так что начальство, в конце концов, плюнуло на это «безобразие», и Леннон остался на стене forever.

Прерывает воспоминания Букин.

– Ё-моё, семь лет! – качает он головой. – А ведь когда-то каждый год встречались, и какие встречи были! Помнишь, как на охоту собирались? На пятую годовщину выпуска?

– Помню, конечно. Пупс обещал вывезти всех на Свирь, у него там, говорил, егеря знакомые.

– Точно. Серьезного зверя валить собирались, например, лося. Или кабана, или медведя даже… Прикинь: лес непролазный, и ты выходишь на медведя…

– Мы выходим на медведя, – уточняет Паскевич.

– Ну, пусть мы. Обложили со всех сторон зверюгу матерого; он, конечно, рычит, встает на задние лапы, чтобы на тебя броситься, а ты – бах! А потом из другого ствола – ба-бах!

– Ружье, значит, двуствольное?

– А как же! Только не наша паршивая двустволка, а настоящая немецкая – «Зауэр». С вертикальным расположением стволов. Сам я из нее не стрелял, вообще-то, но Пупс говорил, что именно так они расположены. А Пупс в этом деле – дока!

– Класс… Ну, и что дальше с медведем?

– А капец ему. Ну, представь, если в тебя два пули всадить! Потом мы рядом с ним фотографируемся, а дальше шкуру снимаем.

Они молчат, воображая лес, замершего медведя и настоящих мужиков, победивших зверя в честной борьбе.

– Жаль, – разводит руками Паскевич, – что не состоялась охота…

– Ничего, – отзывается Букин, – зато концерт обязательно состоится. Бен будет играть, как бог, я тебе обещаю! Выпьем за это!

Неожиданно настроение портится – это Паскевич вспоминает о работе. Казалось бы: работа как работа, нужная и горожанам, и гостям города, желающим справить нужду. Но очень уж не сочетается ремонт мобильных туалетов, коим занимается его отдел, с прожекторами рок-сцены. И с мужественными ребятами, что поставили ноги на тушу медведя, не сочетается – да это вообще курам на смех! Зачем он вообще туда устроился? А потому что семья, а семье нужны деньги, черт бы их побрал! Хотя в свое время был подающим надежды аспирантом, на конференциях выступал, полдесятка патентов на изобретения получил! Представив кабинку мобильного ватерклозета, Паскевич вздыхает: увы, совсем не сочетается…

«Ничего, – сказала бы Раиса. – Главное, деньги платят. Да и организация звучит солидно: “Биоэкология”. А он сказал бы, что солидность эта – дутая, его работа, как ни крути, воняет, так что стыдно даже знакомым о ней рассказать. И вообще, сказал бы он, ты дура, ни черта не смыслящая в рок-музыке. А уж в охоте тем более, и слово “Зауэр” для тебя – звук пустой. А она бы… Нашла бы, в общем, что сказать, эти разговоры случались у них раз в полгода, когда Паскевич, поддав, ставил точки над i. То есть, проговаривал последние истины о жене, работе, мироздании, чтобы на следующий день опять отправиться в свою «Биоэкологию».

– А помнишь, – пытается он улучшить настроение, – как соседи на нас в деканат стучали? Мол, нам музыка из двадцать первой комнаты спать не дает! А однажды вообще ментов вызвали, и те нас в отделение забрали…

– Помню, конечно! – отзывается Букин. – Бен им еще песни пел, сидя в камере!

– Точно! А когда нас выпускали, он автограф лейтенанту оставил, как настоящая звезда!

– Эх, блин, какая была жизнь! А сейчас не жизнь, а…

Не в силах найти дефиницию, Букин машет рукой. Точно так же он махал на прошлой неделе, когда явились налоговики, принявшись копаться в отчетности, как свиньи в навозе. Какая же зараза из его фирмы стучит в налоговую инспекцию?! Бухгалтерша? Вряд ли, это не в ее интересах. Заместитель? Так они вроде приятели… В принципе, он мог бы каждого вызвать в кабинет и учинить допрос с пристрастием, благо, на фирме работало всего полтора десятка человек. Беда в том, что кабинет у него два на два, вызовешь – и будешь нюхать перегар, так ничего и не добившись в итоге. Да и фирма – одно название, продажа счетчиков для газа, причем китайских. Когда-то их с руками отрывали (народ взялся экономить на ерунде), но в последнее время спрос упал, и персонал начал проявлять недовольства, вплоть до «стука» в нужные инстанции. А инстанциям разве объяснишь, что фирма загибается? Ты кто – предприниматель? Значит, плати в казну! Букин с содроганием вспоминает, как отслюнивал купюры главному налоговику, зазвав того в кабинет. А потом достал из сейфа початую бутылку Hennesy и угостил его коньячком.

Когда инспекция отвалила, он добил бутылку в одиночку, что нередко делал в последнее время. А что? Дома его не ждут, он еще пять лет назад развелся, а здесь – выпил, вставил в компьютер любимый хэви-металл, и унижение побоку. Рюмочка, лимончик, и мысли улетают то в прошлое, то в будущее, и так кайфово на душе…

– Ты чего сигналишь? – спрашивает Паскевич. – У нас вроде еще есть в графине…

– Пусть будет про запас, – отзывается Букин. – Это ж карман не тянет, и вообще – какое твое дело? Я плачу! – он еще раз поднимает руку. – Девушка! К нам подойдите, плиз!

– Мы первые ее звали! – кричат из-за углового столика. – Пусть к нам сначала подойдет!

– Чего-о? – вытягивает физиономию Букин. – К вам сейчас подойдут, ага! Двое с носилками, один – с топором!

– Да ты чего, козел?! Ты на кого…

Еще больше вспотев от волнения, официантка при поддержке Паскевича утихомиривает скандал, что Букина явно огорчает. И он дважды (причем в быстром темпе) набулькивает в рюмки. А Паскевич вспоминает, как их компанию однажды занесло на Васильевский, в пивной бар, где сидела местная урла. Слово за слово, тычок, другой, и вот уже на них надвигается человек двадцать, не меньше. И хоть они встали спина к спине, взяв в руки пивные кружки (все ж таки оружие), все равно были б битыми – если бы не Пупс. Откуда-то у него появился охотничий нож, и он с диким криком вскочил на стол.

– Конечно, помню! – кивает Букин, когда эпизод озвучивается. – Как он там орал? «Всех покромсаю на шашлыки!» И ведь покромсал бы, даже не на шашлыки – на бефстроганов!

– Еще бы, он же сибиряк, охотился в тайге…

– А я о чем?! Сколько раз на охоту нас зазывал, и ружья обещал всем предоставить… Ведь обещал, верно? Только мы, чайники безмозглые, никак собраться не можем! Вот представь: сидишь с двустволкой…

– С двустволкой «Зауэр», – уточняет Паскевич.

– Ну, пусть так. Сидишь на дереве, и тут на поляну выходит лось. Настоящий такой лосяра, с рогами, которые на полтора метра расходятся…

– Неужели на полтора?!

– А ты думал?!

– Класс!

– Ну, и вот он, значит, стоит, красавец, воздух нюхает. Но ты же не дурак, сидишь против ветра, так что он тебя не чует. И вот ты прицеливаешься и под лопатку ему из первого ствола – бах! Лось на передние колени припадает, и ты опять – ба-бах! Готов!

Паскевич восхищенно крутит головой:

– Да, царская была бы охота!

– А я о чем? – Букин опять набулькивает. – Ладно, будет и на нашей улице праздник! Ну, поехали!

Паскевичу то ли кажется, то ли и впрямь вентилятор начинает вращаться быстрее. Теперь лопасти напоминают винт вертолета, способного унести в иные края начальника отдела по ремонту мобильных туалетных кабин, выставленных нынче у каждой станции метро. Туда, где ты не просто добытчик, приносящий в дом купюры (Раиса их всегда тщательно пересчитывает и раскладывает по стопочкам), а настоящий мужик, так сказать, бог, царь и герой, способный и медведя завалить, и лося, если понадобится.

Неожиданно лопасти начинают вращаться в обратную сторону, то есть, Паскевич возвращается домой. Причем с трофеем, а именно: с рогами, что в размахе полтора метра. В глазах старшего сына заметно уважение (коего давно не замечалось), средний тоже гордится героическим папашей, а дочка просто визжит от радости. Даже Раиса меняет вечно недовольное выражение лица на благосклонное, берет в руки трофей и пытается привесить его в прихожей, напротив входной двери. «Не помещается! – говорит она с досадой. – У нас ведь ширина прихожей – всего метр двадцать, а здесь явно больше!»

– Эй, очнись! Какие еще «метр двадцать»?

– А я сказал: метр двадцать?!

– Ага.

– Извини, это я о своем… Наливай, что ли, да пойдем из этих злачных мест.

Букин с готовностью исполняет просьбу.

– Но на улице – продолжим! Я знаешь, с каким запасом встречу назначил? Ужас! Мы с тобой еще часа два можем смело отдыхать!

Запас времени у предпринимателя образовался за счет убега из офиса, где назревал бунт. Сегодня утром газовые счетчики, лежавшие штабелем в коридоре, переместились под дверь его кабинета. Надо же, уроды! Он им когда-то дал работу, взяв их с улицы, а они заявляют протест, борются, понимаешь ли, с капиталистом!

– Тебя не тошнит? – спрашивает он, когда выгребают на улицу. Паскевич с тревогой прислушивается к происходящему в желудке.

– Пока вроде нет… Да мы еще не так много выпили!

– Я о другом, – говорит Букин. – От жизни не тошнит?

– От жизни? От нее – конечно! Иногда очень даже тошнит!

– Вот и меня тошнит. Такая тошниловка, будто я опять сдохшего слона разделываю. Помнишь, как мы в этом самом зоопарке зарабатывали на новую ударную установку Бену?

– Я не зарабатывал. У меня тогда, как ты помнишь…

– Первая родилась?

– Первый. Старший у меня – сын.

– Ну да, а мы взялись за эту халтуру, еще не зная, чем она грозит. Прикинь: слон издох, а тушу разделывать некому! Нету желающих! Нам же деньги нужны были позарез, точнее, они Бену были нужны. Ну, что это за группа, где ударные, того и гляди, развалятся? Короче, подрядились за неплохие бабки разделать эту тушу, которая уже подванивать начала. И так меня заворотило… Что характерно: Пупсу было хоть бы хны, он даже респиратор не надевал!

– Ну, конечно, он же привык в своей тайге лосей и медведей разделывать…

– А мы с Беном, хоть и в респираторах, а все равно блевали. И Са-лазкин блевал, и Конышев, и Дед… Нет, Дед не блевал, потому что писал тогда диплом. Или не писал? Но тогда, выходит, блевал… Короче, без пузыря не разберешься, идем в магазин!

2

Идею посетить общагу подает Паскевич. Точнее, он вспоминает, что старое здание на Каменоостровском проспекте ставят на капитальный ремонт, кажется, уже расселяют, и Букин хватается за голову. Мол, это ж такое место, это ж молодость наша, это ж… Короче, надо сходить туда напоследок. Навестить, так сказать, на посошок, чтобы ребятам было о чем рассказать.

И вот они уже на проспекте, озирают массивный дом с эркерами, балконами и венчающим крышу «шлемом» из оцинкованного железа. Окно их комнаты расположено слева под «шлемом», то есть, так считает Букин. Паскевич же утверждает, что справа. Они спорят, тыча пальцами в окна – все без исключения темные. В окнах соседних домах горит свет (дело идет к вечеру), в общаге же царит мрак кромешный, значит, и впрямь капремонт. Значит, полный капец прежней жизни, той феерической dolche vita, каковая только и может считаться жизнью – в отличие от нынешнего бездарного существования. А тогда надо выпить, причем по полному!

Сказано – сделано, и вот уже пьяная слеза катится по щеке Букина. Помнишь, как я на спор перелезал из нашего окна – в соседнее? На высоте шестого этажа, между прочим, по бордюру в семь сантиметров! Хотел Надьку Березину поразить, она как раз в той комнате жила… Ага, поразил так, что она чуть заикой не сделалась! Ничего подобного: она втюрилась по уши, замуж за меня хотела! А ты? А я – дурак, женился на такой выдре, что до сих пор, как о ней подумаю, трясет!

А помнишь, говорит Паскевич, как я учебник по научному коммунизму на самолетики пустил? И как всю ночь перед экзаменом кидал их из окна? А как же! Это ж, можно сказать, диссидентская акция была, наш ответ совку! Весь проспект был усеян самолетиками, хорошо, время перемен наступило, никто особо не разбирался – откуда были выдраны листки. Они еще раз выпивают, теперь уже за смелость Паскевича. Из окна в окно, конечно, он не лазил, но мог запросто вылететь из института.

Внезапно входная дверь открывается, и в проеме мелькает свет. Неужели в доме есть кто-то живой?! Неужели не все крысы сбежали с этого корабля?! Оказалось, не все, одна седовласая «крыса» осталась, чтобы сидеть на вахте и никого не пускать.

– Как это – не пускать?! – возмущаются приятели. – Да знаете ли вы, кто перед вами стоит? Мы ж в этом доме… Мы тут полжизни, можно сказать, прожили!

– Да хоть всю жизнь. Дом идет на ремонт, коммуникации отключены, так что до свиданья!

Паскевич с Букиным переглядываются.

– А чего мы у нее разрешения спрашиваем? – говорит Букин. – Кто она такая?! Пойдем, посетим родные пенаты…

Седовласая поднимает трубку телефона.

– В таком случае я вызываю милицию.

– Вызывайте хоть ОМОН, а мы – к себе домой пришли!

Настроенная решительно, вахтерша накручивает диск.

– Вообще-то, – вворачивает Паскевич, – у нас в милиции свой человек работает. Фамилия его Конышев, он старший, между прочим, лейтенант. Так что ничего они нам не сделают!

– Ну, если не сделают, то чего вам бояться? Алё! Это отделение? Пожалуйста, вышлите наряд на Каменоостровский…

Приходится ретироваться, смывая позор очередным стаканом. Нет, какая сволочь, а?! В наше время вахтерши были добрее, верно? Ну, в наше время вообще все было по-другому! Совок, конечно, но какой-то душевный… Проглотив водку, Букин толкает приятеля в бок.

– А чего ты там гнал про Конышева? Какой еще, блин, старший лейтенант?

– Да это я так… – смущается Паскевич. – На понт ее брал…

– На понт – это понятно.

Букин затягивается сигаретой, после чего задумчиво произносит:

– Слушай, а почему никто из нас по специальности не работает? У нас же уникальная, блин, специальность – корабельные гироскопы! Не просто гироскопы, а – корабельные! Которые на подводных лодках крутятся! На авианосцах!

– У нас на флоте нет авианосцев, есть авианесущие крейсера.

– Ну, значит, на крейсерах этих… Я уже и забыл, где именно они крутятся, одни газовые счетчики в башке.