Читать книгу: «Русский клуб», страница 3

Глебу непросто было понять это. С малых лет он боялся смерти и всего, что было с ней связано.

В Нижнеокске, пока жил в Холодном переулке у тёти Вали, его крёстной, или «коки», как он говорил в детстве, Глеб часто ходил к Мытному рынку. Путь его лежал по улице Дзержинского, мимо старинного серого здания с большими витражными окнами. Глеба пугало это здание. В нём находился магазин с мрачным названием «Ритуальные услуги». По бокам у его входа висели чёрные траурные вывески: справа – «Гробы», а слева – «Венки».

Для него, пацана, в этом мире, полном неожиданностей и приключений, смерть была самой пугающей тайной. И хотя он боялся и чертей, и Бабы-яги, жившей в дедовом малиннике, но самым ужасным местом для него было кладбище, где неподвижно лежат в земле, в холоде мёртвые люди.

Глеб спрашивал: «Деда, и я умру?» – тот отвечал, что дети бессмертны.

– Почему?

– Потому что вы безгрешные. Грехи детей, пока они не выросли, – грехи их родителей.

Это успокаивало Глеба. И он уже спокойнее шёл с дедом на кладбище.

Дубовые кресты их рода стояли отдельно, у самого входа.

Яков вставал на колени пред крестами и начинал молиться, то и дело кладя поклоны. Глеб тоже опускался на колени рядом, чуть сзади, и всё повторял за ним: и слова, и поклоны. Затем они подходили к каждой могиле, и дед называл усопших по имени-отчеству и каждому желал «царства небесного».

Если ты помнишь своих предков, значит, они прожили жизнь не зря. И вот теперь сам дед Яков покоился под холмиком с крестом.

Во время поминального обеда, устроенного односельчанами, Глеб увидел Иду Повзрослела. Похорошела. Он узнал, что теперь она живёт и работает в Нижнеокске.

Но поговорить им так и не удалось. К нему то и дело подходили знакомые и незнакомые люди, заводили двусмысленные разговоры. После слов сочувствия они выпытывали, богато ли живёт Глеб, есть ли у него машина, дача, как поживают родители?

Глеб не таясь рассказывал, что его родители давно уехали на Колыму и там завербовались на рыбный комбинат острова Недоразумения, отец – ловить рыбу, а мать – фасовать её. А Глеба отправили жить к крёстной в Холодный переулок. Там, прямо за углом её дома, была школа № 14, знаменитая своими учителями и подходом к обучению.

Эту школу окончило большое количество выдающихся людей. «Кока» Валя очень хотела, чтобы крестник учился в ней и стал большим человеком.

Говорил, что потом с Колымы пришла похоронка на отца, а следом и на маму Там, на острове, их и похоронили. «Кока» Валя, так как у неё наметились изменения в семейной жизни, переехала жить в родительскую квартиру, а он остался жить в Холодном переулке.

После таких новостей любопытные люди исчезали с поминок.

Глеб понимал, что все эти подходы и тонкие разговоры связаны с легендарным золотым кладом князей Хованских.

После похорон Глеб приехал домой в Нижнеокск и первым делом достал дедов посох из-под кровати. Повертел его в руках. Старый, дубовый, в странных узорах. А так – палка как палка, только тяжёлая. И забросил обратно. Некогда было на посох смотреть и философствовать.

В стране наступала демократия, зарождались гласность и предпринимательство.

Глава 2. Перестройка

Часть 1. Первые шаги

История человечества – это история поступков людей, а поступки людей напрямую связаны с историей города, страны и всей нашей планеты. Хотя планета Земля – всего лишь пылинка во Вселенной.

А человек – пылинка на планете Земля. Он настолько мал в масштабах космоса, что его жизнь не имеет никакого значения в мироздании.

Но мы, люди, думаем иначе.

Мы воображаем себя «венцом творения, по образу и подобию…», думаем, что мы – единственные существа на Земле, наделённые разумом.

И только мы «имеем право».

И только нам дано понимать и анализировать, что происходит на этом свете.

Столько чувств и эмоций у вселенской букашки по имени «человек», что не хватит и всей космической матрицы выразить их многообразие.

Представители многих религий, учений и революционных теорий пытались определить, как надо жить, куда стремиться человечеству, где искать благодать.

Взрываются галактики, возникают чёрные дыры, гаснут белые карлики, формируются звёздные системы и зарождаются планеты. На одних живут люди, на других – разумные медузы, а третьими управляют мыслящие океаны.

Вселенная развивается, растёт, сжимается. Меняется и наша планета.

Континенты за миллионы лет то поднимались, то опускались в океан. Климат то обжигал, то замораживал планету. Биосфера то вымирала, то расцветала. Учёные доказали, что жизнь на Земле зародилась от удара молнии в воду.

Отдельно взятый человек за свою короткую жизнь крайне редко сталкивается с существенными изменениями человеческой цивилизации. И у Глеба не предполагалось никаких неожиданных перемен.

Но тут пришла перестройка. Вся страна всколыхнулась, а волны пошли по всему миру. В Польше неожиданно обрушилась Варшавская радиомачта, на то время самое высокое сооружение в мире. Начала разваливаться Югославия. Произошёл раздел Черноморского флота СССР между Россией и Украиной. А самое большое в мире государство, Союз Советских Социалистических Республик, распалось, и возникла новая страна – Российская Федерация.

Глебу, как человеку молодому, перестройка показалась очень интересной своей необычностью и сказочными возможностями для самореализации людей: плановое производство исчезло, появился свободный рынок. Но надо было понять, что это такое, и Глеб записался на курс лекций по разъяснению новой рыночной политики.

Лекции проводили на окраине города, в клубе Сормовского судостроительного завода. На них выступали чиновники, представители исполкомов и даже какие-то бизнесмены из Европы и США.

Всем хотелось сидеть ближе, всем хотелось всё услышать и всё понять, разобраться, как работать не на «дядю», а на себя. Уже началась лекция, и тут в зал заглянула девушка. Она поискала глазами свободное место и двинулась в глубину зала, прямо к Глебу. Высокая, с аккуратно уложенными густыми волосами, в лёгкой кофточке и джинсах. «Какая красавица, – подумал Глеб. – Да ещё и новинками экономики интересуется». Глебу показалось, что девушка ему знакома.

Да, это была Ида!

Глеб не видел её с похорон деда. В городе она выглядела совсем по-другому.

– Привет, Глеб! – сразу узнав его, сказала Ида и села рядом.

А Глеб уже ничего не видел и не слышал.

Жизнь его стала светлее и ярче, как в детстве. Он вспомнил, как говорил деду Якову, что будет любить её всю жизнь.

Когда лекция закончилась, они поболтали, повспоминали Миловку и поехали вместе на автобусе в центр города. Оказывается, Ида училась заочно на последнем курсе в Торговом институте, а на эти лекции её направили от ювелирного магазина «Рубин», где она работала старшим продавцом в «золотом» отделе.

Центр города после отмены указа Петра I о запрете возводить каменные здания, кроме как в Северной столице, стал застраиваться красивейшими особняками.

В школьном детстве Глеб любил искать приключения на главной улице – Большой Покровской. Она была очень широкой и длинной. По ней бегали красные троллейбусы. В старинных зданиях было множество больших и малых магазинчиков, парикмахерских, кафешек; здесь же располагался знаменитый на весь город Мытный рынок. Там, у нижних ворот рынка, стояла маленькая, чуть больше домашнего холодильника, будочка по ремонту обуви, наполненная запахами сапожного клея, кожи и крепкого табака. В ней сидел вечно согнувшийся над очередным ботинком сапожник дядя Зина с постоянно дымящейся «козьей ножкой».

Глебу нравились запахи кожи и клея в будочке. Он подолгу торчал там из-за того, что дядя Зина давал ему послюнявить сапожные гвоздики, перед тем как забивать их в обувные подмётки.

На этой же центральной улице находился кукольный театр, так любимый всеми детьми, и кинотеатр «Орлёнок», где показывали приключенческие фильмы. А в здании Дворянского собрания работало несколько судомодельных кружков и акробатических секций. В тире возле Дома офицеров можно было за две копейки пострелять из настоящей винтовки. На каждом перекрёстке стояли киоски с мороженым и газировкой. В огромной арке перед зданием Госбанка местные мальчишки зачастую устраивали игры в войнушку с воспитанниками сиротского приюта, проживавшими в Заводском доме.

Но все прогулки по Большой Покровской заканчивались у памятника великому лётчику за Благовещенской площадью. А уже от памятника ребята бежали к реке по гигантской лестнице в виде восьмёрки, купались и мчались по ней вверх обратно к памятнику – кто первый. Самым любимым местом у Глеба был небольшой сквер у Нижнеокского драматического театра. К нему примыкала пекарня, где продавали эклеры, которые он очень любил.

И вот в своём любимом сквере выросший Глеб и назначил свидание Иде для серьёзного разговора.

Встретившись, они присели на знаменитую на весь Нижнеокск скамейку Даля. Глеб рассказал Иде, что, отслужив в воздушно-десантных войсках и получив высшее образование, был распределён в «закрытый» институт здесь, в Нижнеокске, и живёт один в Холодном переулке. Затем увлечённо стал говорить о том, что с перестройкой у всех появилась надежда на более интересную жизнь, чем была до этого:

– Я понял: теперь каждый может работать сам на себя. Сколько заработал, столько и получил. Регистрируй кооператив и делай что хочешь. Никто тебе ничего не запретит и не помешает. Я, изучая в университете основы марксизма-ленинизма, где-то в труде Маркса «Капитал» встретил строчку, что если число наёмных работников не превышает семи человек, то это не капиталистическое предприятие, а социалистическое. При таком малом количестве людей, объединённых одним делом в производстве, нет возможности эксплуатации и несправедливого распределения доходов совместного труда. По этому принципу я и хочу создать свою фирму. Как ты думаешь, у меня получится?

Ида слушала его внимательно и кивала, а на вопрос Глеба ответила, что, конечно, у него всё получится.

Вдохновившись поддержкой Иды, Глеб, собравшись с духом, признался, что влюблён в неё с детства. Она ответила, что знала это. Глаза у Глеба загорелись, и он пригласил её на следующий день на обед в первое городское кооперативное кафе «Скоба», которое незадолго до памятного дня открылось рядом с пивным баром на улице Маяковского.

Раньше здесь был рынок на берегу реки, он как бы скобой охватывал Нижнеокский кремль. Улица Маяковского до революции носила название Рождественская. Тут были банки – и купеческие, и государственные, и иностранные, где заключались миллионные сделки. Украшали улицу пассажи купцов первой гильдии – Блиновых, Бугровых и Рукавишниковых – и красивейшая церковь купцов Строгановых. На Рождественской находились и самые дорогие рестораны. Народ победнее посещал бурлацкие «едальни», построенные в голландском стиле на набережной.

В советские времена в зданиях банков, ресторанов и пассажей расположились коммунально-хозяйственные конторы. Сохранились лишь один бар и пара столовых, но работали они отвратительно. Официанты хамили посетителям, меню было скудное, а в залах – грязь и мухи. Люди ходили туда только потому, что просто хотели есть. И, как только открылось кооперативное кафе «Скоба», оно стало стремительно набирать популярность. Глебу, как и многим горожанам, было очень интересно, что это за штука такая – кооперативное кафе.

На следующий день, в обеденный перерыв, Глеб зашёл за Идой. И хотя от «Рубина» ходил трамвай, они пешком спустились по Почаинскому съезду, вышли на улицу Маяковского и оказались прямо перед входом в кафе «Скоба». Вокруг него кружило много народа.

Не все решались зайти внутрь, побаивались нового, непонятного. Глеб тоже робел, но он уже пригласил девушку, и поэтому деваться ему было некуда. Немного потоптавшись, Глеб открыл дверь в кафе, пропуская Иду вперёд, и они, волнуясь, вошли в зал.

В кафе было очень чисто, от живых растений зелено и пахло свежестью. На столиках, застеленных белыми скатертями, стояли приборы со специями и вазочки с цветами, звучала тихая лирическая музыка. Глеб с Идой подошли к прилавку, где стояло несколько аппетитных блюд. Хорошо, что меню висело на самом видном месте. Салаты были по рублю, вторые блюда и того больше. Даже стакан чая, который в любой государственной столовой стоил четыре копейки, здесь продавался за пятьдесят.

Глеб от такой неожиданности разволновался. У него было только три рубля, которых хватило бы на хороший обед вдвоём в городском ресторане, а уж обед в советской столовой стоил не дороже пятидесяти копеек.

Ида, увидев удивление Глеба после ознакомления с меню, шепнула ему, что тоже взяла деньги. Но Глеб даже бровью не повёл. Молча взял два салата и два чая. Расплатился на кассе полностью, трёх рублей хватило копейка в копейку.

Поели они с удовольствием.

Салаты были в великолепных больших фарфоровых тарелках, свежайшие овощи украшены ароматной зеленью. Вилки и ножи были из тяжёлого металла, с красивыми узорами, а не как в государственных столовых – из алюминия. На столике лежали бумажные салфетки и даже пластмассовые зубочистки.

Со столов убирала миловидная девушка в ажурном переднике. К чаю она им подала сахар, колотый мелкими кусочками, и вазочку вишнёвого варенья. Глеб и Ида переглянулись, но официантка сказала, что это угощение от кооператива.

Всё было очень вкусно, а обстановка казалась настолько приятной, что Глебу стало совсем не жалко своих трёх рублей. Иде тоже всё понравилось.

На выходе из кафе к Глебу подошёл его знакомый Виктор Кальной. Они учились когда-то в одном классе. Сейчас Виктор работал в милиции. Поздоровавшись, он спросил, кивнув на вывеску:

– Ну как?

– Слушай, хорошо, – ответил Глеб.

Было видно, что Виктору очень хотелось поговорить с Глебом, поэтому Ида, взглянув на свои часики, не стала мешать друзьям. Сказав, что её провожать не нужно, поблагодарила за обед и, попрощавшись, уехала на подошедшем трамвае.

Одноклассники присели на скамейку.

– Хорошо-то хорошо, но дорого. Не расходишься в такое кафе, наглеют эти кооператоры. Дерут с честного народа три шкуры, – со злостью сказал Виктор. – Пойдём пивка попьём, – махнул он рукой в сторону пивного бара.

Глеб растерялся.

– Послушай, я совсем пустой. Была трёшка, но я её всю в кафе оставил.

– Не переживай, у меня есть рубль. Цены там пока государственные, хватит на четыре кружки.

И они двинулись в бар.

Там, после первой кружки, одноклассник вдруг стал говорить Глебу весьма странные вещи.

Им, ментам, запретили трогать кооператоров. А самое главное, что он, капитан, остался теперь без работы. Нет, он продолжал служить в милиции, но ничего не делал по своим обязанностям, хотя раньше ловил спекулянтов. И статью 154 Уголовного кодекса РСФСР о спекуляции никто не отменял, но она не действовала. Пришло закрытое письмо из Москвы о запрете применять ее.

Наступила какая-то ерунда под названием «свобода рыночных отношений», и все цены оказались «отпущены». Делай что хочешь. Покупай за копейки, продавай за рубли, и тебе ничего не будет.

Глеб после таких рассказов своего бывшего одноклассника крепко задумался.

Это был верный путь для заработка больших денег. А с деньгами можно начать уже большое дело. И в этом его очень хорошо убедил сегодняшний обед в кооперативном кафе.

Глеб размышлял о том, что происходило в стране.

Большевики, борясь с частной собственностью, создали очень неудобную экономическую систему. Всё было общим и в то же время ничьим. И земля, и здания, и вода, и горы, и курорты, и пляжи, и санатории, и поезда, и дороги, и металлолом, и свалки, и кафе, и рестораны, и торговля. Это была самая большая монополия в мире. В ней работало триста миллионов человек.

С приходом Горбачёва, а затем Ельцина государство ослабело. Всем кому не лень хотелось отнять у слабого государства его собственность. А как сделать это законно – никто не знал.

Хотя нет, кое-кто знал… догадывался.

И началось…

«Дерзай, и ты получишь», – неслось со страниц газет и с экранов телевизоров.

Самым правильным решением Горбачёва как автора перестройки стало разрешение предпринимательской деятельности.

Никто не мешал. Никто не бил по рукам.

Не останавливал. Не давил.

От этого кружилась голова.

У первых предпринимателей адреналин бил ключом.

Сил было как у Геракла.

Голова работала и днём и ночью.

И Глеб не был исключением. Казалось, вот сейчас вбей он в землю кол, да поглубже, да попрочнее, – и, ухватившись за него, перевернёт земной шар…

Но никто не знал, как из общества, строящего «коммунизм», перескочить в «капитализм». Такого прецедента в истории человечества ещё не было.

Глеб вместе с товарищем Сашей Ляхом вначале, как им казалось, выбрали самый лёгкий путь для заработка – начали перепродавать женские сапоги, торговать икрой, ветчиной, мылом. Затем они переквалифицировались в «челноков» и стали ездить в Польшу, меняя там российские молотки и зубила на колготки и губную помаду. А в Нижнеокске всё это продавали втридорога на рынке. Но это больших денег не приносило. Да и молотки в хозмагах быстро закончились.

Опять надо было придумывать что-то новое.

Как-то в разговоре с Аркадием Моисеевичем, отцом Саши, Глеб спросил:

– Сколько надо заработать денег, чтобы стать настоящим бизнесменом?

– Столько, – ответил Аркадий Моисеевич, – сколько нет у других.

– А конкретно? Тысячу? Миллион? Миллиард? Есть ли предел допустимого богатства?

– Этого предела нет, – сказал Аркадий Моисеевич. – И быть не может. У человека слишком много фантазий, желаний, и богатеть он хочет до бесконечности. А бесконечность не имеет границ. Я вижу ваши потуги разбогатеть и хочу напомнить, что основной закон капитализма – это создание прибавочной стоимости. А прибавочная стоимость создаётся только в товаре. И если вы хотите получать серьёзную прибыль, то вначале наладьте своё производство.

Папа Ляха работал директором швейной фабрики рядом с железнодорожной станцией Мыза на окраине города. Он и помог Глебу и Саше организовать производство женских колготок.

Друзья наладили ткацкие станки, сами следили за процессом и сами продавали, выдавая сделанные ими колготки за австрийские. Но два начинающих бизнесмена ничего не заработали, а только намучились с то и дело ломающимся оборудованием, нечестностью поставщиков сырья и обманом посредников при продаже продукции.

Хотя вокруг возникло огромное количество людей, которых не мучили такие проблемы. И у них-то всё получалось.

Это были бывшие комсомольские вожаки и партийные работники. Нисколько не смущаясь, они в одну минуту отреклись от Ленина и коммунизма. У них были и помещения, и оборудование, а самое главное – деньги: партийные и производственные кассы. Они ещё в советские времена занимались предпринимательской деятельностью через комсомольско-молодёжные структуры, стройотряды, комитеты по делам молодёжи.

Пока ещё не все предприятия разорились, хитрые комсомольцы вовсю использовали остатки госфинансирования, утаскивая их себе в карман. Вот к ним и подался Саша Лях.

От всего этого непонятного предпринимательства вера в успех у Глеба начала потихоньку пропадать.

С детства его учили не врать и не обманывать. И в школе, и дома говорили, что человек человеку друг, товарищ и брат. А сейчас оказывалось: если ты врёшь и обманываешь, тебя за это не презирают, а наоборот – уважают и восхищаются твоей изворотливостью.

В СССР хлынул поток западной литературы, а главное – фильмов о жизни Запада. В Нижнеокске появились первые видеосалоны. И горожане, особенно молодёжь, давились в очередях на сеансы зарубежных боевиков. Глеб решил открыть в Нижнеокске целую сеть видеосалонов. Он быстро понял проблему образования очередей: не хватало видеомагнитофонов, стоили они дорого, и выпускали их мало.

Начинать с одного видеосалона Глеб не хотел, поэтому он, как сумасшедший, бегал по знакомым и искал деньги, уговаривал, обещал. Видя себя со стороны, он представлял, что люди о нём думают: «Вот пришёл человек со звериным лицом капитализма. Ради денег он готов мать родную продать…»

У него был родственник Валера, двоюродный брат по матери, старше Глеба на десять лет. После окончания Нижнеокского политехнического института Валера распределился в Воронеж и работал мастером на оборонном заводе, где в одном из цехов стали собирать первые советские видеомагнитофоны «Электроника». Глеб поехал в Воронеж попросить у брата с десяток «видиков».

Валера встретил Глеба радушно, но бедно. Сказал, что последние полгода на заводе зарплату выдают «видиками», а не деньгами.

В продаже воронежская «Электроника» стоила тысячу двести рублей, а брат готов ему сдать двадцать штук по триста рублей. Но только сначала деньги, а потом «видики». Так что Глебу нужно было всего шесть тысяч рублей вместо двадцати четырёх, но и таких денег у него не было. И как он ни уламывал Валеру поменять деньги и «видики» местами, тот не соглашался.

Глеб стал уговаривать: мы братья, должны помогать друг другу. Убеждал, что он, Глеб, человек честный, через неделю деньги будут в Воронеже.

Брат слушал-слушал и наконец прямо спросил Глеба:

– Хорошо. Я соглашусь. Возьму ответственность за тебя перед своими ребятами из бригады. Дам им слово, что ты деньги через неделю привезёшь. А если нет? Меня же мои ребята просто разорвут. У них семьи. Жёны, дети. Им и сейчас есть нечего, а если мы с тобой у них последний кусок хлеба отнимем, что они делать будут? Они придут ко мне. А что я им дам? Посмотри на мою квартиру – «хрущёвская» двушка. Мебель простая советская: шкаф, кровать, стол, стулья. Машины у меня нет. Денег тоже. То, что накопили, уже проели. Как я понял, у тебя тоже особого богатства нет. А если что-то пойдёт не так?

Глеб молчал.

– Молчишь. Вот то-то.

Расстроенный, Глеб вернулся из Воронежа домой. Пока ехал, думал, где взять шесть тысяч рублей на покупку видеомагнитофонов. Это была стоимость легкового автомобиля.

По приезде в Нижнеокск Глеб навестил своего недавнего партнера Сашу Ляха. Тот изготавливал в комсомольских кооперативах таблички «Не влезай – убьёт», «Опасно», «Стой! Проход запрещён!» Делали такие таблички за копейки, а продавали за миллионы в сохранившиеся структуры с государственным бюджетом. Глеб попросил у Саши денег.

Саша напомнил Глебу про их дружеские разговоры во время «челночных» поездок в Польшу, где Глеб больше придумывал, чем говорил правду о своем дедушке Якове и золотых кладах князя Хованского. Саша уже тогда намекал, что некоторые друзья его папы Аркадия Моисеевича, уезжая жить на историческую родину, готовы заплатить большие деньги за дедово золото.

– Так где золото? – спросил Саша.

Глеб сказал другу, опустив голову, что никакого золота деда Якова у него нет и никогда не было. Извинился и ушёл.

Сам Глеб ещё до того, как ехать к брату в Воронеж, проделал большую работу: договорился с помещениями под видеозалы, нашёл специалиста по электронике, охрану, уборщиц. Через своего приятеля, работавшего механиком в гараже городского телецентра, познакомился с популярным ведущим программы «Джокер» на Нижнеокском телевидении Александром Блудышевым. Тот был обладателем богатейшей коллекции видеокассет с зарубежными фильмами с переводом на русский язык и был готов к сотрудничеству.

И тут Глеб договорился, и там пожали руки, даже где-то заплатил аванс. Деньги на это ему дала крёстная мать – «кока» Валя. Она всю жизнь работала на конвейере автозавода, была профсоюзной активисткой и сумела скопить несколько тысяч рублей.

Однажды по профсоюзной линии ей дали бесплатную путёвку во Владикавказ. Юг ей понравился, а парк санатория с его экзотическими деревьями и аккуратными до – рожками вызвал восторг. Там-то она и встретила парня из Сибири – высокого, красивого, с романтической профессией – сталевар. Они гуляли по вечерам. Запахи южных цветов кружили ей голову. Объятия сильного мужчины становились всё жарче, а руки всё настойчивей. И она сдалась…

Дни пролетели как один час. Он уехал первым, пообещав написать. И не написал. А вернувшись в Нижнеокск, она поняла, что беременна и что, кроме имени и профессии, ничего об отце будущего ребёнка не знает. Она смирилась с мыслью остаться матерью-одиночкой и из Холодного переулка, где жила вместе с уже взрослым Глебом, переехала в более комфортную квартиру его родителей, где её мало кто знал. И может, всё было бы хорошо, но работа на конвейере была не для беременных. Однажды днём, ближе к обеду, она устанавливала задний мост на новую модель отечественного грузовика, и вдруг острая боль в животе заставила её с криком скорчиться на бетонном полу.

Её увезли в больницу.

Из больницы она вышла сильно похудевшей. Ей дали больничный на три дня. Все три дня она пролежала дома, а на четвёртый вышла на работу.

Теперь к мужчинам она стала абсолютно равнодушна.

Но «кока» Валя очень любила крестника и, видя, как Глеб бегает, ищет деньги и переживает, предложила ему все уже ненужные ей сбережения.

Глеб этими деньгами закрыл первые траты на аренду помещений и аванс персоналу, но у него не было главного – денег на видеомагнитофоны для всей своей сети салонов.

Больше денег никто не давал.

И те люди, кого он уже вовлёк в этот проект, его начали дёргать: «Ну что? Когда начнём работать?»

Глеб уже совсем отчаялся, но как-то, копаясь в документах родителей, неожиданно наткнулся на облигацию государственного займа. Это была красивая бумажка выпуска 1951 года, с видом высотного здания МГУ и номиналом в десять рублей. Глеба как током ударило: «Какой же я идиот! Надо как можно быстрее ехать к бабе Мане, она точно денег даст!»

Баба Маня была соседкой по коммунальной квартире в Ленинграде, где Глеб жил, учась в университете.

Сама она была коренная петербурженка, но, оставшись одна, завербовалась на Дальний Восток, как и родители Глеба. Там она работала кассиршей в промысловом тресте по добыче золота и выдавала зарплату. Но, помимо зарплаты, она ещё выдавала облигации государственного послевоенного займа на восстановление народного хозяйства. Они, как правило, составляли до десяти процентов от зарплаты, а зарплаты были большие. И если деньги промысловики брали, то облигации, даже после того, как расписывались в их получении, оставляли на столе или бросали в мусорную корзину. Они им были не нужны.

Облигации номиналом от 10 до 200 рублей выдавались с 1947 по 1957 год с обещанием погашения через двадцать лет.

В каждой семье Советского Союза были такие облигации. В трудовых коллективах на общих собраниях принимали обязательства: всем работникам выкупить облигаций на определённую сумму. Надо было помочь государству. Люди были патриотичные. Облигации покупали, но они не ценились. Что будет через двадцать лет – неизвестно. Поэтому эти цветные листочки, похожие на красивые фантики от конфет, использовали в своих играх дети.

А баба Маня, тогда ещё крепкая Мария Петровна, складывала оставленные промысловиками облигации в чемодан, а во время отпуска привозила их в родной Ленинград, в свою коммунальную квартиру, где в её маленькой комнате стояло несколько тридцатилитровых фляг из-под молока. Раньше она работала бухгалтером в мясо-молочном совхозе. Вот оттуда и прихватила с собой эти фляги – она всегда была женщиной запасливой. Сложив привезённые облигации в вымытые и просушенные фляги, она отбывала опять на прииски.

И так десять лет.

По окончании вербовки она вернулась в Ленинград с льготной пенсией, и в добавок у неё скопилось пять фляг, доверху набитых облигациями.

Глеб сдружился с бабой Маней.

Её жильё было типичным для одиноких коренных ленинградок: никелированная кровать, на которой возвышались перины и пять разного размера подушек, а на прикроватной тумбочке ветхий томик жития какого-то святого. Дверь и окно были завешены тяжёлыми шторами оранжевого бархата. Круглый стол на одной массивной ножке всегда был застелен ажурной скатертью. Комод, на котором стоял зеркальный трельяж, был покрыт белой вышитой салфеткой. Два дубовых кресла с подлокотниками в виде львов. А над ними висел огромный жёлтый абажур с кистями.

Глебу нравилось долгими дождливыми вечерами сидеть с бабой Маней в этих креслах за чаем и с интересом слушать её рассказы о дальневосточном крае, его людях и богатствах. Ему этот край казался родным. Именно туда уехали за лучшей жизнью его родители.

У бабы Мани не было детей, и она воспринимала Глеба как родного, называла не иначе как «сынок», подкармливала и гладила по голове. Делилась с Глебом своими планами на жизнь, мечтая вслух, как использует накопленные облигации.

А Глеб, отучившись, уехал из Ленинграда и не узнавал больше, как сложилась жизнь бабы Мани. Закрутился, завертелся.

В восьмидесятые годы стали облигации гасить, и номинал их после «денежной реформы Хрущёва» уменьшился в десять раз. Но при таком объёме, который скопился у бабы Мани, это всё равно были приличные деньги.

И Глеб поехал к бабе Мане в Ленинград. В коммуналке от соседа-архивариуса узнал, что она купила себе большой дом на окраине города. Глеб поехал туда. Это было недалеко от станции метро «Автово», прямо за Красненьким кладбищем.

Дом бабы Мани был странный: с большими белыми крестами на каменном заборе и церковной маковкой посреди крыши.

Он долго стучал в окованную медью дверь, которую с большой неохотой приоткрыл какой-то бородатый дядька крепкого телосложения, в сапогах и длинной косоворотке.

Вместо ответа на вопрос Глеба «Здесь живёт баба Маня?» мужик начал расспрашивать, кто он такой и откуда знает «сестру» Марию. После объяснения, что Глеб хочет повидаться с бабой Маней, которая называла его «сынком», калитка распахнулась. Кругом были чистота и порядок: подстриженная травка, ухоженные клумбы и цветы, дорожки, посыпанные песком.

Глеб всё прикидывал, куда он попал. Но ничего путного не придумал. Как-то незаметно подошла баба Маня. Глеб бросился к ней обниматься, но его остановил бородач.

– Остепенись, братец, – сказал он Глебу.

Было видно, что баба Маня узнала его. В её глазах мелькнула радость, но быстро потухла. Они прошли в беседку, и она, помолясь на куполок крыши дома, присела напротив Глеба.

– Как поживаешь, сынок? – спросила она ровным тихим голосом.

Глеб на радостях, что нашёл её, выпалил в одно дыхание и про перестройку, и про свободу, и про кооперативы, и про нужду в деньгах.

Баба Маня сжала губы и, уже колким взглядом посмотрев на Глеба, сказала:

– А ты понимаешь, сынок, что всё от Создателя? И надо не брать, а отдавать ему всё до последней нитки, чтобы получить милость. Ты, как я поняла, хочешь взять не отдавая?

– Да нет, – ответил Глеб. – Я хотел у тебя попросить денег взаймы, я заработаю и всё тебе отдам, – и, уже теряя уверенность, добавил: – с процентами. Я же помню, сколько у тебя было облигаций…