Читать книгу: «Лекарство против шока»

Шрифт:

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Глава 1

Поезд несется в ночь, через открытую дверь в тамбур врывается грохот колес, нижние фартуки переходной площадки громко трясутся, Ролан ставит ногу, шаг, другой, и он уже в соседнем вагоне. Осталось только закрыть дверь, но кто-то бежит за ним… Он не успевает среагировать, и в следующую минуту получает сильный удар по затылку. Вспышка перед глазами, кто-то дьявольски хохочет, а потом тьма и тишина…

Но это не смерть. Ролан лежит на земле, свежий ветер колышет травинку между пальцами, пахнет ромашкой и сырой землей, где-то вдалеке гудит, уносится вдаль поезд… Голова может взорваться от боли, если открыть глаза, – шутка ли, на полном ходу вылететь из поезда и шею себе не свернуть. Тяжелое сотрясение мозга бесследно не проходит, но с последствиями он будет справляться потом. Сейчас главное – подняться и поскорее добраться до ближайшей станции, до Волжска оставалось всего ничего. Два убийства, одно дело, если не поторопиться, возможен третий труп. Но сначала нужно разобраться, кто покушался на представителя следственного комитета.

Ролан все-таки открыл глаза. Утреннее небо над головой, пышные облака рекламируют молочный кисель на завтрак, на часах… Он поднял руку и тихо застонал от боли и от обиды – нет на руке часов, сняли. Ничего удивительного, часы дорогие, не «Ролекс», но швейцарские. Возможно, грабители на них и позарились.

«Ушли» часы. И поезд уже далеко-далеко, это какой-то другой состав проносится где-то в стороне. Ролан ходил в ресторан ужинать, а сейчас уже пора завтракать, оказывается, всю ночь под открытым небом пролежал…

Куры где-то рядом кудахчут, много кур, где-то в загоне они. Вообще, что-то странное происходит, нужно подняться, посмотреть.

Ролан попробовал подняться, но тут же закружилась голова, к горлу подступила тошнота с запахом перегара, тело повело куда-то в сторону. Он поднатужился, чтобы удержаться на ногах, вместе с ним покачнулся и дом… Одноэтажный дом, кирпичный, крыша из потемневшего от времени шифера, остекленная веранда, в некоторых окошках фанера вместо стекла, газовая труба выкрашена в желтый цвет. Причем новую краску наносили поверх старой, не счищая трещины и облупленности. Слева, за газоном с клумбой, огород, кособокая теплица, сложенная из палок, сарай под углом в одну сторону, такая же древняя банька. Огород большой, до самого леса грядки, грядки… А где же насыпь железной дороги? И откуда в организме алкоголь? Ролан точно помнил, что в ресторане пил только сок. Не злоупотреблял он алкоголем, даже не курил, а сейчас хочется опохмелиться и крепко-крепко затянуться чем-нибудь вроде «Примы».

В сарае замычала корова, пахнуло навозом, а Ролан продолжал стоять, крутя головой и не понимая, где он, почему на нем чужая одежда, да и сам он как будто не свой.

Дверь в дом была нараспашку, крыльцо низкое – обрезок бетонной плиты, на веранде на боку в луже крови лежала немолодая женщина с жесткими курчавыми волосами каштанового цвета, в байковом халате. Глаза открыты, тело в неестественной позе, правая рука под телом, левая свободна, но под напряжением, видимо, потерпевшая пыталась закрыть раны на животе, подтягивая под себя руку. Из-под волос на лоб вытекла струйка крови, так и свернулась, немного не добравшись до переносицы. А били женщину, по всей видимости, ножом. Сначала ударили ржавой трубой по голове, а потом ножом – в живот и грудь. При этом с нее сорвали ожерелье – жемчужные бусинки были рассыпаны на полу, одна лежала в луже крови. Причем сначала она упала, а потом уже натекло.

Ролан окинул взглядом стол справа от трупа: скатерть сдвинута, на полу перевернутая тарелка, куски сала, кружочки колбасы, вилка валяется, солонка. Ножа не видно. Зато на серванте совсем свежая царапина, как будто ножом в него ткнули. Сервант старый, дерево под краской иссохло и потемнело от времени, так что свежесть царапины – понятие относительное, появиться она могла как час назад, так и годом раньше. А вот стекло в дверце разбито совсем недавно, осколки на выступе нижней части валяются. А осколков от цельного стекла явно не хватает, ощущение такое, что кто-то вынул их из рамы. Пробоина в верхней дверце большая, руку просунуть можно, осколком не зацепишь. Ролан поднял правую руку женщины, а там порезы на внешней стороне ладони. Целых три царапины, но все уже поджившие, неглубокие. Но так и труп не совсем свежий, кровь на полу давно уже свернулась. Он нагнулся, потрогал мертвую руку, холодная – трупное окоченение уже дает о себе знать.

Да он и сам окоченел от холода, только сейчас это понял, когда его затрясло, заколотило. Но есть отличный способ согреться – на столе стояла недопитая бутылка без этикетки. Умом Ролан понимал, что прикасаться к ней нельзя, но рука сама потянулась к бутылке. Он жадно глотнул из горла, резкий сивушный запах ударил в нос, но его это не остановило. Ситуация жуткая, под ногами труп незнакомой женщины, сам он в крови, нужно выпить, чтобы успокоиться, унять дрожь в руках и теле.

Так с бутылкой он и вышел из дома. Остановился, глянул по сторонам. Домов поблизости не видно, людей тоже, тихо, одних только кур и слышно. Может, покормить их нужно? И корова в сарае недавно мычала, ей на выгул пора. Откуда Ролан это знает? Вопрос.

Не до коровы сейчас, и куры далеко на заднем плане. Труп женщины в доме, руки в крови, а в траве между цветочными кустами лежит нож. Окровавленный нож. Это Ролан мог выронить его из руки, когда лежал с разбитой головой.

Он сначала пощупал бороду, затем рану на голове – шишка большая, но крови мало. Это чужая кровь на руке. Кровь погибшей женщины. Сам он убил ее или его кто-то подставил, сейчас неважно, прежде всего нужно избавиться от ножа, от бороды избавиться потом. И вообще, откуда она взялась?

Ролан поднял нож, разогнулся, кровь хлынула в голову, и его сильно качнуло. В ушах шумело так, что он не услышал шагов за калиткой.

– Федор Ильич! – донеслось за воротами.

Ролан повернулся на голос и увидел высокого мужчину в форме офицера полиции. Капитанские погоны казались слишком большими на узких плечах, как будто сползали с них, но сам капитан на ногах стоял крепко и, увидев нож в руке Ролана, стал вытаскивать пистолет из кобуры. Кожаную папку из-под мышки он переместил в руку, готовясь подставить ее под удар. Но Ролан не стал бить его, он выпустил нож из руки и мотнул головой:

– Я не Федор Ильич!

– Нет, конечно! – капитан вернул пистолет в кобуру, но продолжал держать папку на вытянутой руке. Потом отфутболил ногой лежащий на земле нож и сказал: – Отойди-ка!

Заглянул за порог и снова схватился за пистолет, сняв с предохранителя и передернув затвор. Другой рукой сдернул с пояса наручники и бросил их Ролану.

– Надевай!

– Я не убивал!

Наручники Ролан все-таки надел, он знал, как это делается, но раньше сам защелкивал браслеты на других.

Капитан убрал пистолет и позвонил оперативному дежурному.

– Участковый Валежников, труп у меня, улица Рябиновая, дом сто двенадцатый. Клевцова Арина Павловна. Подозреваемый задержан… Муж потерпевшей. Напился до чертиков…

– Я не муж. И не напивался. Моя жена – Журавлева Мария Сергеевна, а я – Журавлев Ролан Антонович. Подполковник юстиции, следователь по особо важным делам.

– Капитан полиции Валежников Юрий Константинович, участковый уполномоченный, по совместительству профессор психиатрии… Я тебя, Клевцов, насквозь вижу! Под психа закосить хочешь? Не выйдет!

– Я ничего не помню… Ехал в Волжский, шел через вагоны, удар по голове, очнулся здесь. Оказывается, я уже не Журавлев, а Клевцов.

– Белкин ты. Белочкин. Белочка к тебе приходила, она твою Арину убила, да?

– Не было никакой белочки, и я не Клевцов, а Журавлев. Позвони в Москву, капитан, Главное следственное управление следственного комитета, подполковник Журавлев.

– А почему не полковник? – усмехнулся участковый.

– Молодой я для полковника.

– И сколько ж тебе лет?

– Тридцать два.

– А выглядишь на пятьдесят.

– Выгляжу неважно, – согласился Ролан.

– А освободишься, на семьдесят будешь выглядеть. Если доживешь… С кем вчера гуляли, Митрофанов был?

– Не знаю никакого Митрофанова.

– Если был, мой тебе совет, вали все на него. Застукал, мол, их с Ариной, взбесился, схватился за нож в состоянии сильного душевного волнения, глядишь, срок скостят… А свою Арину с Митькой ты застукать мог, – пакостно усмехнулся Валежников.

Но Ролана за живое не зацепил, не попал. Какая-то Арина ему никто, все равно, как она вела себя в жизни. В какой-то потусторонней жизни… Что, если Ролан попал на тот свет и для него начинается ад? Вдруг тюремное заточение здесь длится вечность и в невыносимых условиях. Если так, то спорить бесполезно, приговор уже приведен в исполнение, следствие и суд всего лишь формальность.

Тут подъехала патрульно-постовая служба, Ролана заперли в зарешеченном отсеке, отвезли в отдел полиции и закрыли в камере для временно задержанных.

Через какое-то время им занялся эксперт-криминалист, сфотографировал, сделал смывы с рук, срезы с ногтей и волос, снял отпечатки пальцев, наконец взял на экспертизу одежду – клетчатую рубашку и джинсы, которыми побрезговал бы даже бомж. Обувь тоже забрали, взамен дали сланцы с надорванным креплением для ноги – как хочешь, так и носи.

Следователь принял его с наигранно усталым видом, взглядом показывая, что ему до чертиков надоели пьяницы и убийцы, к стенке их сразу ставить нужно, а приходится возиться…

Капитан юстиции Фрачников представлял следственное отделение полиции, видимо, следственный комитет еще не откликнулся на убийство. Он не спеша заполнял шапку протокола. Данные выписывал из паспорта, одной рукой стучал по клавишам, другой придерживал страницы. Его ничуть не смущало, что убийством должен заниматься следственный комитет, а не полиция. Возможно, в том мире, где оказался Ролан, все по-другому.

– Ну что, Клевцов, я тебя внимательно слушаю, – демонстративно зевнул капитан.

– Я не Клевцов, моя фамилия Журавлев.

– А это что?

Фрачников развернул паспорт, чтобы он смог видеть свою фамилию и фотографию. Действительно, Клевцов Федор Ильич. И себя на фотографии Ролан узнал, хотя и с трудом: осунувшийся, постаревший, болезненного вида. И дата выдачи его удивила: две тысячи шестнадцатый год. А в командировку он отправлялся в две тысячи одиннадцатом году, паспорт получил в шестнадцатом, значит, Клевцовым стал не вчера.

– А сейчас какой год?

– Две тысячи двадцать третий от Рождества Христова, – ответил Фрачников, глядя на Ролана как на юродивого, и едко улыбнулся, предупреждая, что бесполезно прикидываться душевнобольным, с капитаном Фрачниковым такой номер не пройдет.

– Ничего не понимаю!

– Если не понимаешь, тебе все объяснят. На суде. На ноже твои «пальчики», на руках кровь потерпевшей… Да, пожалуй, больше ничего и не надо. Любой суд признает тебя виновным, и уедешь ты от нас лет на пятнадцать.

– «Пальчики» с ножа сняли, – кивнул Ролан, – а идентификацию как проводили, по свежей карте или по общей картотеке пробивали?.. Может, я вовсе не Клевцов, может, я опасный преступник, шел на этап, спрыгнул с поезда, Арина Клевцова меня подобрала…

– С поезда спрыгнул? – задумался Фрачников.

– На самом деле с поезда меня сбросили. Чудом выжил.

– Так, сейчас!

Следователь смахнул со стола открытую пачку сигарет и ушел, его место занял дежурный сержант, встал у Ролана за спиной, не разрешая поворачиваться, даже дубинку приготовил, чтобы, если что, бить. И никому нет дела до шишки на голове подозреваемого, может, там не только внешняя, но и внутренняя гематома.

Фрачников вернулся через полчаса, сел, бросил сигареты на стол, положил перед собой лист бумаги и долго смотрел на арестованного, будто собираясь с мыслями.

– Вы всегда так много курите, товарищ капитан? – усмехнулся Ролан.

– Гражданин Клевцов, какое отношение вы имеете к подполковнику юстиции Журавлеву?

Разволновался и Ролан, даже горло пережало. Как минимум он находился в реальном, а не загробном измерении. И личность его, считай, установлена. Видимо, после удара по голове он потерял память, его выбросили из поезда, а Клевцова подобрала, приютила, обогрела и даже женила на себе, выправив новый паспорт. А вчера ночью его снова ударили по голове и снова память отбили… Память длиной в двенадцать лет… Маше уже тридцать шесть. И дочка, если она родилась, уже немаленькая. Маша находилась на седьмом месяце, когда он уезжал в командировку… Домой Ролану нужно! Домой, в Москву! Но сначала надо разобраться с убийством, в котором он обвинялся. Все улики против него, а факты – вещь упрямая.

– У меня вопрос наоборот: какое отношение подполковник Журавлев имеет к гражданину Клевцову?

Ролан рассказал, как ехал в поезде, как получил удар по голове, как очнулся спустя двенадцать лет во дворе незнакомого дома.

– А ударили меня сегодня сильно. Я провалялся в отключке всю ночь.

– Ударили по голове… – поднимаясь из-за стола, повторил Фрачников, подошел к нему, с брезгливостью осмотрел рану и вернулся на свое место.

– Я могу глянуть на себя в зеркало? – спросил Ролан.

Зеркало висело в углу между шкафом и дверным косяком. Боковым зрением он его заметил, когда входил в кабинет, а посмотреться так и не рискнул. Да и сержант не разрешал поворачиваться.

– Ну, глянь.

Но сначала глянули на Ролана – человек из зеркала угрюмо смотрел на него. Косматые, немытые темные волосы с густой проседью, неухоженная борода, морщинистый лоб, трещинки вокруг глаз, темные мешки. И тусклый взгляд бесцельно и трудно живущего человека. Сорокачетырехлетний Ролан выглядел даже больше, чем на пятьдесят лет. Ощущение такое, как будто из могилы вылез, где провел двенадцать лет. Годы, навсегда вычеркнутые из жизни…

Не так уж и важно, как он сейчас выглядит, гораздо больше он боялся изменений в той жизни, которую когда-то оставил. За двенадцать лет Маша могла выйти замуж на правах вдовы. Нет, этого не может быть. Этого просто не может быть!

– Легче стало? – усмехнулся Фрачников.

– Я бы не сказал, – возвращаясь на место, покачал головой Ролан.

– Что с убийством Клевцовой будем делать? Помнишь, как убивал, или нет, а ее кровь у тебя на руках. И на орудии убийства твои «пальчики».

Ролан вздохнул, принимая неоспоримый факт. Он потерял память, Арина Клевцова пристроила его к своей жизни, хозяйство у нее большое, один огород чего стоит, видимо, Ролан работал, не разгибая спины. Память ему отказала, но руки-то помнят. Мозолистые руки. И еще он спал с Клевцовой, хотел – не хотел, но изменял с ней своей Маше. А по вечерам садился с ней за стол и выпивал как последний алкаш. Организм не обманешь, организм просил водки. Но выпить ему не дадут, и еще с десяток лет он будет слышать «не положено».

– Участковый говорил про какого-то Митрофанова, – вспомнил Ролан.

– Был Митрофанов. Сидели, выпивали, в половине двенадцатого ночи пришла его жена, забрала мужа. Когда они уходили, Клевцова была жива. Ты проводил их до дома, вернулся назад…

– Ничего не помню. И не знаю, жива была Клевцова, когда я вернулся, или нет. Знаю только, что ударили меня, когда я заходил в дом. Крыльцо там низкое, сантиметров десять, не больше. Я так думаю, бил человек ростом на десять сантиметров выше моего. Сто девяносто сантиметров.

– У Митрофанова рост сто семьдесят, не больше, – заметил Фрачников.

– Значит, кто-то другой… Участковый, например. Но у Валежникова правая рука целая, кисть руки без единого пореза…

Наручники не помешали Ролану глянуть на свои царапины. Фрачников это заметил, оживился, хищно сощурился.

– Что-то все-таки помнишь?

– Вспоминаю. Место преступления. И свою шишку на затылке. Меня бил левша, а Клевцову зарезал правша.

– Так вас двое было?

– Преступник левша, бил с левой руки, обрезком ржавой трубы. Ударил меня, стащил с крыльца, швырнул на газон, ворвался в дом, а там Клевцова. Он и ее ударил обрезком трубы, но, видимо, недостаточно сильно…

– Ржавым обрезком трубы, – с насмешкой уточнил Фрачников.

Ролан тоже усмехнулся, понял он, о чем думает следователь: не мог подозреваемый осмотреть свою рану и обнаружить на ней ржавчину. Но Ролан видел правую руку покойной, которой она так и не дотянулась до раны на животе.

– На ладони у Клевцовой пятна ржавчины. Правой рукой она схватилась за обрезок трубы, левой, возможно, вцепилась в лицо преступника, надо бы взять образцы тканей у нее под ногтями.

– Ну, конечно, – усмехнулся Фрачников.

– Ты не понимаешь, капитан. Я служил не где-то, а в Главном управлении СК. Поверь, председатель следственного комитета возьмет это дело под личный контроль… Или у нас уже нет следственного комитета?

– И комитет есть, и председатель все тот же… – капитан озадаченно смотрел на Ролана.

– Клевцову мог убить я, но у меня не те порезы на руке, старые порезы, это не стекло, что-то другое.

– А должно быть стекло?

– Из серванта… Клевцова схватилась за трубу, преступник правой рукой хотел взять ее за горло, рванул за бусы. А потом схватился за нож, который, я думаю, лежал на столе. Схватил правой рукой, хотя левша, поэтому и промазал, зацепив край серванта. Не заметил сервант, попал в створку дверцы, разбил стекло, поцарапался. Ты же видел разбитое стекло.

– Стекло видел, крови не видел.

– Правильно, преступник вынул из рамы осколки, на которых осталась кровь.

– Ты откуда знаешь?

– Он не особо спешил: Клевцова мертвая, я без признаков жизни, в доме никого, на дворе ночь… Что-нибудь в доме пропало?

– Не знаю. Пока не знаю.

– Я думаю, преступник не торопился. И нож мне в руку вложил, и стекло из дверцы вынул – там два-три лепестка, вряд ли далеко его унес, выбросил где-нибудь поблизости… Хотя мог и далеко унести. Я так думаю, преступник ушел, остыл, вернулся, глянул, что я живой, хотя и без сознания, и на меня решил все списать, орудие убийства мне в руку сунул. Снова ушел, но вспомнил про стекло и опять вернулся. Я в отключке, можно не спешить, вынул стекло… Вряд ли далеко унес, все равно ведь на меня все спишут.

– А обрезок трубы куда делся?

– Ну, если на месте преступления нет, то ищите там же, где и стекло.

– А ты следователем по особо важным делам был?

– Заказные и серийные убийства… Как будто вчера все было, – усмехнулся Ролан.

Двенадцать лет прошло, как Маша проводила его на вокзал, а он до сих пор ощущал на губах вкус ее поцелуя. И запах ее духов и тела. Он бы подумал, что стал жертвой какого-то чудовищного розыгрыша, если бы не увидел себя в зеркале, – там действительно был человек на склоне лет.

К своим тридцати двум годам Ролан уже, считай, сделал карьеру, и все благодаря своим личным заслугам. Он раскрывал такие дела, за которые не хотели браться самые опытные следователи. Раскрывал, получал благодарности, повышения, звания… И вдруг все оборвалось. Как будто в наказание за быстрый взлет. За все нужно платить?..

Глава 2

Гренадерский рост, богатырские плечи, лихая улыбка добра молодца, румянца только на щеках не хватало. Леня не постарел, он всего лишь повзрослел, на лбу лишь мимические морщины, даже сеточек вокруг глаз не видно. Командирская прическа, офицерская выправка, на плечах золотые погоны. Кажется, только вчера ему было тридцать четыре, а сегодня уже сорок шесть, Ролан оставлял его майором. И сейчас Леня Косов майор, но, прежде всего, генерал. Юстиции.

– А ведь это ты, Ролан! Я тебя узнал!..

Леня забыл о своем генеральском мундире, сгреб грязного, немытого друга в охапку, оторвал от земли и опустил.

– Узнать меня непросто.

– Запах от тебя, конечно… Это что, навоз?

– И коровам хвосты крутить приходилось, – усмехнулся Ролан.

– Борода у тебя знатная, как раз коровам хвосты крутить… Ладно, по дороге расскажешь, – Косов глянул на часы.

– Какая дорога? – Сердце замерло в груди в предвкушении чуда.

– Вертолет ждет, возвращаемся в Москву. Или ты здесь решил остаться?

– А как же убийство?

– Разобрались.

Ролан заметил Фрачникова, следователь стоял в стороне, и если слышал разговор, то краем уха, тем не менее, он кивнул, подтверждая слова генерала.

– Видел я твою новую жену, – уже в машине усмехнулся Косов и почему-то отвел взгляд. – Зная тебя, могу сказать со всей уверенностью, что память тебе отбили стопроцентно.

– На двенадцать лет… Как там Маша?

От волнения пересохло в горле. За двенадцать лет Маша могла выйти замуж, а дочь никогда не видела отца, ей даже привыкать к Ролану не нужно.

– А кто вторую твою жену убил, не интересно?

– Вторая жена у Клевцова была, а я – Журавлев.

– Журавлева признали умершим, могу тебя на кладбище отвезти, к твоей могиле. Поверь, хоронили тебя с почестями… Пока я не убедился, что ты жив, родителям твоим не сообщал. Надо будет как-нибудь аккуратно. Мы что-нибудь придумаем.

– Как они?

– Да ничего, кряхтят потихоньку. Столько всего позакрывалось за последнее время, а отец твой на плаву… – улыбнулся Косов. – Без цветов наша жизнь сера и уныла.

– С родителями придумаем… – кивнул Ролан.

За родителей он почему-то не очень переживал, отцу шестьдесят семь, мама на четыре года младше, они у него и в прежние годы себя в форме держали, бег по утрам, фитнес в течение дня, здоровое питание… Ничего не могло с ними случиться. И от сына они отказаться не могли.

– С Машей что?

– А ты в курсе, что вас… Клевцовых ограбили? – И снова Косов ушел от ответа. – Шестьсот тысяч рублей унесли, драгоценности.

– Это не мои деньги.

– Брат двоюродный твоей жены постарался. Фрачников и стекло с кровью преступника нашел, и обрезок трубы. Алексеев этот левшой оказался, и глубокий порез у него на правой руке обнаружили, все, как ты говорил… От тебя же ничего не утаишь, да?

– Тебе ведь Маша нравилась, – через силу выдавил Ролан, помня, как Леня с завистью посматривал на его красавицу-жену.

– Нравилась. Но я и близко ничего себе такого не позволял… Шесть лет ничего себе не позволял. Пока Маша не смирилась с мыслью, что тебя больше нет.

– И за тебя согласилась?

– И за меня согласилась… А что мне оставалось делать? Одна, с ребенком…

– Да не пропали бы, – усмехнулся Ролан.

Отец еще с девяностых занимался цветочным бизнесом, его магазинчики славились качеством товара, баснословных доходов не приносили, но Маше с ребенком голодная смерть точно не грозила.

– Мы еще с тобой об этом поговорим, – вздохнул Косов.

– А ты когда согласился, что меня больше нет?

– Когда согласился… Думаешь, мы тебя не искали? Да мы весь поезд, на котором ты ехал, вверх дном перевернули. Время узнали, когда ты из ресторана к себе пошел. Из ресторана ушел, а в купе не вернулся. Проводницу допросили, она сказала, что примерно в это время кто-то дверь из вагона открывал. И плохо закрыл… Километров на двадцать вдоль путей прочесали, и в Рябинке искали – никто ничего.

– Меня не нашли, а нападавших?

– Глухо… Двоих разрабатывали, в вагоне-ресторане ехали, один только что после отсидки.

Ролан кивнул. Помнил он этих двоих, тихо сидели, ужинали, никого не трогали. Один, по всем признакам недавно освободившийся, скользнул по нему расслабленным взглядом, но даже не зацепился. Не почувствовал он угрозы от этих двоих, но… все возможно.

– Говорят, что не выходили они за тобой. Как сидели, так и оставались сидеть. Официантка не стала бы врать, и ошибиться она бы не смогла, я бы не дал…

– Эти двое ни при чем… Я три вагона прошел, прежде чем меня ударили. Один купейный вагон, два плацкартных, в тамбуре никто не стоял, из вагона кто-то мог за мной пойти.

– Мы всех опросили… Всех, кто работал, а кто ехал… Сам понимаешь, всех собрать невозможно, но мы старались. Если тебе интересно, там четыре тома с показаниями сотрудников и пассажиров…

– Интересно. Но не сейчас.

– Можешь заняться от нечего делать, – немного подумав, добавил Косов.

– От нечего делать?

– Ну с работой пока неясно. Травма головы у тебя серьезная, в больницу нужно…

– Может, я вовсе и не живой? Или не совсем здоровый? – Ролан стукнул пальцем по виску. – Может, и ты рядом – совсем не ты?

– Я – рядом, и это именно я, а ты – живой и здоровый, в нормальной реальности… Сейчас в нормальной.

– А меня не оставляет ощущение ненормальности.

– Вот когда это ощущение тебя оставит… Кстати, тебя еще воскресить надо будет, ты у нас в покойниках значишься, – невесело улыбнулся Косов.

Ролан подумал о родителях, о Маше. Главное, он жив и скоро будет в Москве, обрадует отца и мать, возможно, увидится с уже бывшей женой. Так вдруг захотелось выпить и помянуть самого себя – ведь официально он еще не воскрес.

Но водочкой побаловать себя не довелось. С Косовым он пить не хотел, а в клинике врачи взялись за него основательно. Он и сам чувствовал, что рана серьезная, шишка на голове – всего лишь вершина айсберга. Так и оказалось: внутричерепную гематому решили удалять хирургическим путем.

… В себя Ролан пришел в окружении родителей, мама сидела и держала его за руку с одной стороны, отец с другой. Смотрят на него, улыбаются. Сильно сдали они за двенадцать лет, и годы дали о себе знать, и потеря единственного сына. Но Ролан жив, и теперь им нужно молодеть. Им всем нужно, в том числе и ему. С шестидесяти до сорока четырех, если получится.

От операции Ролан отходил тяжело, первый день совсем не мог говорить, родители рассказывали о себе – он слушал, они спрашивали – отвечал «да» или «нет», так и общались. На второй день он позволил себя побрить, а на третий к нему пришла Маша. Она нарочно не укладывала волосы, не красилась, но настоящую красоту ничем не скрыть. Русые волосы, полные света янтарные глаза, волнующая линия губ, стройная, высокая… Ролан даже закрыл глаза, не в силах смотреть на Машу. Ясно же, что не уйдет она от нового мужа. Достаточно было глянуть в ее глаза, чтобы понять это. Нет в этих глазах желания возвращаться в прошлое. Маша не подходила близко, торопливо поставила на тумбочку пакет с фруктами и сразу же отошла к двери, как будто Ролан заразный и она могла подхватить инфекцию.

– Ты одна? – спросил он, поднимаясь с койки.

Маша сначала отступила на шаг, затем спохватилась, потупилась виновато, но раскаяния в ней он не увидел. Ролан для нее всего лишь заразный больной, и она здесь только потому, что не хочет его обидеть. А так они уже чужие люди.

– Леня не смог, – тихо сказала она и повела головой, как будто хотела отвести глаза. Но не отвела.

– А Катя?

– Я могу привести Катю, но что я ей скажу? Она тебя совсем не знает. И никогда не знала. Ее отец – Леня.

– Генерал-майор Косов.

– Это не имеет значения, генерал он или просто майор, – с вызовом посмотрела на Ролана Маша. – Значение имеет то, что произошло за эти двенадцать лет… Это правда, что ты был женат?

– У меня была амнезия. Я не помнил свою прошлую жизнь, я не помнил тебя… А сейчас я не помню свою новую жизнь и то, как я в ней жил… Как получалось, так и жил.

– Но ты же жил… И я живу. Как получилось, так и живу.

– И я в твоей жизни лишний.

– Ты сам прекрасно все понимаешь… Извини, но мне уже пора!

Ролан кивнул, отпуская Машу. Отпуская ее навсегда…

Через неделю после операции он смог самостоятельно ходить, но лечение затянулось больше чем на месяц. Осложнений удалось избежать, из больницы Ролан выходил почти здоровый. Еще через неделю Леня организовал ему путевку в санаторий, который, как ни странно, находился в Крыму.

Много странного произошло за двенадцать лет – странная война, странный курс биткоина. В две тысячи десятом году Ролану вернули долг в криптовалюте, знакомый айтишник расплатился с ним диском на тысячу биткоинов, с паролем и кошельком. Курс криптовалюты тогда стремительно рос и достиг одного цента за монету. Так что айтишник еще и переплатил, о чем он, разумеется, не забыл сообщить. Хорошо, сдачи не попросил.

Валентин в свое время очень помог в розыске особо опасного преступника, и Ролан даже не напоминал ему о долге, но парень сам принес ему диск. Оказывается, Валентин сводил счеты с самой жизнью в буквальном смысле: извинялся перед теми, кого обидел, и отдавал долги. Через неделю его не стало, а Ролан благополучно забыл про диск. Вспомнил о нем только через год, когда биткоин по своей стоимости сравнялся с долларом, но диск найти не смог, или украли носитель, или сам куда-то пропал. Одним словом, исчезли биткоины. А курс продолжал расти, достигнув тридцати долларов. За взлетом последовало столь же стремительное падение, а когда Ролан отправлялся в командировку, курс упал до двух долларов. Сейчас биткоин снова на взлете, поднялся до шестидесяти тысяч, упал до шестнадцати, но уже вернулся к отметке тридцать. За свой диск Ролан смог бы получить сейчас, страшно подумать, тридцать миллионов долларов.

Начал он с родительской квартиры, где жил в десятом году, провел обыск аккуратно, но тщательно, везде, где только можно, посмотрел. Не оставил без внимания и загородный дом в Истре, где и остался на ночь. Обыскал дом, но вместо диска нашел две бутылки отличного виски.

В больнице он держался, хотя и подмывало выпить, особенно первое время после встречи с Машей. Перед родителями было неудобно, он же считался непьющим мужчиной, не хотелось предстать перед ними в образе старого алкаша. К тому же Ролана очень беспокоила приобретенная тяга к спиртному, он шел на поправку, потихоньку возвращался к нормальной жизни, даже, худо-бедно, строил планы на будущее, в которое не вписывались серьезные отношения с алкоголем. Долгим воздержанием он рассчитывал погасить в себе пагубную страсть, и даже поверил в себя. Но сегодня надрался практически до беспамятства.

Утром его разбудил звонок телефона, звонил Косов. Оказывается, Леня уже подъезжал к дому, и, как бы ни хотелось, нужно было подниматься, приводить себя в порядок. Ворота Ролан мог открыть с пульта, но пришлось выходить во двор, когда Леня подъехал на своем «Лексусе». Руководитель управления центрального аппарата следственного комитета мог позволить себе и не такую роскошь. И квартира у него новая, но при этом он держался за трешку на северо-востоке Москвы, которую Ролану подарили на свадьбу и которая затем целиком отошла Маше. Во всяком случае, Ролан не получал предложения вернуться в Бибирево. Впрочем, он и не настаивал. Родители обещали помочь с квартирой, но пока обсуждаются только перспективы, а не варианты. Сначала нужно узнать, куда сына определят для прохождения дальнейшей службы. Главк Ролану точно не светит, могут куда-нибудь на периферию забросить. Если вообще восстановят на службе.