Читать книгу: «Рыцарь из Таматархи», страница 2

Судья от такого довода отмахнуться не мог, и, занятый какими-то своими мыслями, брякнул:

– И ты прав, Сарай!

Один из членов совета, молча наблюдавший за всем этим судилищем, вдруг, заявил:

– По «Димосию-канону», Ханаан, этот Сарай должен за съеденных осетров отдать своих собак потерпевшей стороне, а суду уплатить один милиариссий!

Судья повернул растерянное лицо к говорившему и промямлил:

– И ты прав, Афанасий!

– А на кой чёрт мне его облезлые собаки! – возмутился Иосиф.

– Будут сторожить твоё подворье! – резюмировал судья. – И никто уже ничего у тебя не украдёт! А не хочешь так сошьёшь из шкур этих собак себе шапку на зиму, от холодных ветров лысину свою прикроешь.

– Да вы что-о! – встал на дыбы Сарай. – Ещё раз спрашиваю, кто видел, что это были мои собаки, а может это псы другого соседа, а? Пусть Иосиф заплатит мне за оговор и за всю эту напраслину!

Ханаан повернулся к Иосифу, заговорил увещевающе:

– Послушай, Иосиф, заплати ты Сараю, выпейте вина, да и помиритесь!

Рыбак совсем вышел из себя и уже заорал, забыв в ажиотаже, что этого в суде делать нельзя:

– Это почему же я платить-то должен?! Мы тебя выбрали Ханаан, чтобы ты судил по справедливости, а ты несёшь тут какую-то ахинею!

Теперь уже пришла очередь возмутиться судье:

– Вы где находитесь, олухи! Чего разорались! Налагаю на вас, на обоих, штрафную виру, по одному милиариссию с головы! Эй, Башара, вытолкай этих идиотов отсюда! Гони их в шею, да не забудь взять с них штраф! Тут не знаешь, как жив, останешься, а они со своими собаками, да какой-то там рыбой! Тьфу! Тут того и гляди, касоги нагрянут – мало не покажется…

– Чего это вы здесь расшумелись, дядя? – воскликнул Давид, входя в помещение.

Ханаан, тут же остыв, обрадовался приходу племянника, крикнул вдогонку секретарю, который продолжал выталкивать жалобщиков:

– Башара! Скажи там, что судебного разбирательства сегодня не будет, у нас тут совет срочно собрался!

Давид с ухмылкой посмотрел в растерянное лицо дяди, и сел в кресло председателя. Члены городского совета молча смотрели на это самоуправство. Должность у Давида, несмотря на молодость, позволяла это, хотя дядю он

уважал, но просто хлопотливое утро замотало, и ему уже было не до соблюдения этикета или семейных традиций.

– Чего вы тут всполошились, спрашиваю?

– Я тебя умоляю, племянник, – заговорил обеспокоенным голосом Ханаан, – в городе военная суета, а нам хоть бы ворона весть какую-нибудь прокаркала! Неужто князь ворога какого-либо учуял? Послы, гонцы какие-то понаехали! Нам-то чего ожидать, к чему готовиться? Уж не зиги ли двигаются на нас, грабежами промышляющие, или касоги? Ты уж просвети! Всё ж ты первый помощник и советник у князя Мстислава…

– Да успокойтесь вы! – заговорил Давид. – Я уж специально забежал сюда предупредить, чтоб панику не устраивали! Ну, собрался князь в поход, так не впервой же!

– Ага! – возразил Ханаан. – Помнится, вот так же князь уехал с дружиной, а зиги тут как тут!

– Ха! – усмехнулся Давид. – Так это когда было-то!? Князя тогда, по-молодости его, обманули: он в одну сторону, а разбойники с другой стороны припёрлись, с моря. Ну, пограбили Таматарху малость, пожгли кой-чего, так князь быстро вернулся, зигов тех наказал, добро ваше вернул.

– Пуганая ворона куста боится, парень! – упорствовал Ханаан. – Я сколько раз говорил, что надо бы город стеной каменной обнести, так князю наплевать, да и протевону города, Феофану Дуке, видать тоже!

– Причём тут князь, дядя? – повысил голос Давид и осуждающе посмотрел на членов городского совета, которые тут же отвели глаза в сторону. – В Таматархе полно богатого торгового люда, а камень надо ломать, возить сюда, да строить! Людей много надо, но вы же знаете, что князь Мстислав рабства не признаёт. Рабов в городе нет, так кто вам мешает скинуться, да нанять работных людей, заплатить по-божески. Так не-ет, жадные вы все, и уж чересчур скупые, за один медный фолла удавитесь. Между прочим, крепостная стена, – это забота городского совета!

– Пусть у протевона города голова об этом болит! Да ладно, Давид, стену мы возведём! Даже часть камня заготовили, навозили на галерах, вон из-за пролива, из каменоломен Боспора. А вот сейчас опасаемся тех же разбойников зигов! Как бы и в этот раз не повторилось нашествие разбойного люда! – проворчал, судья.

– Не повторится, дядя! Мстислав оставляет здесь малую дружину во главе с сотником Лютым, да Юху Кантеле с сотней хазар.

– А, – этот язычник Синисалу!? Ну, тогда мы спокойны, племянничек! А что за послы-то понаехали? И куда князь собрался?

Давид брови нахмурил, на старого родственника посмотрел строго, выговорил как ученику:

– Дядя! Ну, вы что дитё? Ну, где это видано, чтобы интересовались, куда ратные люди направляются? А что касаемо гостей, так могу сообщить: грузинский посол приехал, передал, что царь Баграт Ш с нашим князем дружбы ищет – вот такие дела…

Ханаан проницательно посмотрел в глаза племяннику, заговорил как-то издалека:

– Ты, Давид, парень образованный, наукам разным, истории, счёту и языкам тебя обучал раввин Обадия. Ты побывал в Греции, в Шемахе, в Египте, встречался и вёл диспуты с выдающимися учёными разных стран. Ты знаешь, что ещё в середине прошлого века прадед Мстислава, князь Игорь захватил Самкерц (Тамань), но это дорого обошлось ему. Наш иудейский полководец славный Пейсах город отвоевал, разгромил крымских ромеев и немногие греки с побережья спаслись только за мощными стенами Херсонеса. Пейсах тогда через Перекоп прошёл до Киева и принудил русов заплатить большую дань. Правда и то, что сын князя Игоря Святослав позже разгромил наш Каганат, но торговцев Таматархи он не стал обижать, они тогда откупились…

– К чему бы это, дядя!

– А к тому, Давид, – продолжил Ханаан, – что Тмутараканская земля богата хлебом, рыбой и солью, я уж не говорю о больших партиях кожи, что проходят через наш порт. Шёлковый путь хоть и оскудел из-за беспорядков в Китае, но ещё приносит нам немалую прибыль, и даже после того как князь Мстислав запретил торговлю рабами в Танаисе, богатства наши продолжают увеличиваться. Не мы ли, иудейские торговцы, да и иные тож, снабжаем войско князя всем, что нужно ратным людям. Ты же знаешь, что вооружение конного воина стоит очень дорого, хороший каменный дом можно построить на эти деньги. Помню, в прошлом году пришёл большой караван из-за Гурганского моря (Каспий), с грузом шёлка. Богатый караван, сорок верблюдов, а охрана, тьфу, полтора десятка каких-то босяков с ржавыми мечами на худых клячах! Как их по дороге не ограбили гузы или печенеги ума не приложу? Так уж, случайно проскочили эти торговцы из Хорезма! Мы, конечно, нажили хороший барыш на этом шёлке, перепродав его за море! Я это к тому, что, не мы ли, торговцы, пополняем казну князя Мстислава? Кроме того, что мы платим общую десятину в казну, нам приходится вносить ещё плату за торговые сделки, да пошлинные сборы, да налог на имущество, хоть он и небольшой, да мало ли чего ещё. Никто из вас не удосужился посчитать, во что нам обходится строительство галер для торгового флота, а надо бы. А ветряки для производства муки? А закупка железа? Богатому, в отличие от бедного, приходится вертеться даже во сне. Ты ведь у него исполняешь обязанности казначея и советника!?

– Ну и что? – недоумевал Давид.

– А то, племянничек, что сидеть бы нашему князю в Таматархе, да не задирать соседей! Может, и Пейсаху-то нашему не надо было ходить дальше Перекопа!

– Да Мстислав и не задирает никого! Ты что не видишь, дядя, что этим соседям завидущим не дают покоя наши богатства? Поневоле приходится укреплять дружину, да давать по зубам этим соседям, чтоб не зарились на чужое добро.

– Слушай, Давид! Ты что, думаешь, я не догадался, куда князь собрался? Наверняка за Кубан, на князя касогов Редедю, на зигов, нацелился наш Мстислав! А вдруг это ошибка! Мы же торгуем с касогами! Кроме Таматархи им некуда гнать своих баранов и коров. У меня вон скотобойня, да цех по выделке кож, сколь народу я кормлю!? И ведь я не один скотопромышленник в этом городе! Так что не буди лихо, пока оно спит – вот ведь что в народе говорят!

– Никто не спит, дядя, тем более этот Редедя, а принуждает нас к действию! А ты, коли догадался, так помалкивай! – сердито подвёл итог неприятному разговору Давид, в волнении перейдя с тюркского на греческий язык.

Ханаан посмотрел на молча сидевших членов городского совета, как бы ища у них поддержки, и вновь сделал попытку убедить в своей правоте упрямого племянника:

– Погоди, Давид! Неужели ум нашего князя никогда не посещают сомнения? Ведь ещё в древности греческий мыслитель, великий Платон, сказал: «Всё подвергай сомнению!». Вы же советники у князя, чего ж молчите?

Давид выпучил глаза на родственника, потеряв от неожиданности дар речи, наконец, опомнившись, и, подавив раздражение, заговорил, как ему показалось увещевающе:

– Мстислав наш друг, мы выросли вместе, дядя! Не скрою – он прямолинеен и прост, но может в этом и сила его, к тому же он убеждённый христианин, а вера это тот стержень, который держит человека на этом свете, не даёт ему упасть. Надо быть полным идиотом, чтобы заронить искру сомнения в душу вождя перед походом на неприятеля! Это ведь обречь войско заранее на поражение! Неужели, дядя, вам это непонятно?

– Мне всё понятно, племянник! – упорствовал Ханаан. – Но ведь тебе известно из хроник, сколько правителей в прошлом, не сомневаясь, подвели свои страны к пропасти развала.

– Дядя, давай закончим этот разговор! – Давид встал с кресла, намереваясь уйти. – Князь Мстислав решителен и смел – это залог его побед!

Судья бросил вдогонку племяннику горькие слова:

– Смелость и решительность ещё не есть признак ума! Лев тоже обладает этими качествами, племянничек…

Глава 3. ПОХОД

Если взглянуть в безмерную глубину просторов Востока, то Предкавказье предстанет пытливому взору всего лишь пространством, через которую прошла очень уж большая череда народов. Через эти, богатые травами, удивительные степи прошли, с дрожью неслышимого гула, целые тысячелетия, слагаясь в стройный очерк судьбы народов, населявших эти места. Византийские хроники умалчивают о том, кто пас скот и жил здесь до сарматов. Позже через эти земли прокатилась неукротимая волна неутомимой конницы гуннов, разгромив здесь аланские племена и дошедших на далёком юге до Сирии и Палестины.

Вскоре гунны вернулись, и, смешавшись с аборигенами Северного Кавказа в лице савир, хазар и булгар, расселились на землях Предкавказья, не затронув горские племена. Энергичный князь Болах создал из этих народов военно-племенной союз, по сути, для грабежа Закавказья. Лоскутное государство его, Византия назвала Берсилией, и произошло это в середине У1 века.

Крещёный в Православии князь Болах, возглавив эту Берсилию, навязал иранскому шаху Каваду изнурительную войну на долгие времена, да и погиб в этом противостоянии. Закономерно и то, что «лоскутное одеяло» это, какая-то странная Берсилия, досталось его молодой жене, прекрасной Боарикс, потому что у горских народов жена погибшего в бою правителя считалась матерью всех людей, проживающих на подвластной территории. Она оказалась не менее энергичной, чем её муж, но, Боарикс недолго правила этой страной, так как вскоре вышла замуж за русского князя, племени вятичей, да и уехала с ним на его родину, передав бразды правления в государстве малолетнему сыну князя Болаха Булану.

Естественно всё проходит со временем, и после отъезда Боарикс на Русь, развалилась и Берсилия под ударами персидского шаха Хосрова Ануширвана, сына шаха Кавада. Вскоре на её обломках возник Хазарский Каганат, который только и занимался тем, что грабил на юге Закавказье, а на севере русские княжества и волжскую Булгарию. Чтобы хоть как-то сдержать хазарскую конницу на юге, Шах Хосров вынужден был возвести каменную стену в районе Дербента от отрогов Большого Кавказа до берегов Каспия. Позже власть в Каганате тихой сапой захватили иудеи, выгнанные из Ирана. Здесь они развернули широкомасштабную торговлю, в том числе и рабами, через черноморские порты и наживали огромные барыши. Но и Каганат пал в середине Х-го века, вдоль и поперёк проутюженный русскими полками князя Святослава, который образовал в здешних местах Тмутараканское княжество. Иудейским же хазарам было абсолютно наплевать, кто возглавляет эту территорию, лишь бы правитель надёжно защищал их прибыльную торговлю, которая приносила в казну князя немалые деньги в виде пошлин, налогов и портовых сборов.

Тогда, в начале Х1 века, долины рек Кубани и Терека с многочисленными притоками, а также предгорья Большого Кавказа, сплошь были покрыты дубово-буковыми и еловыми лесами, в которых водились бесчисленные стада зубров, оленей и кабанов. На них охотились барсы, волки и горцы, населявшие эти дикие места. Только горцы жили не только охотой на многочисленное зверьё, но имели и свой, домашний скот, а, кроме того, засевали отвоёванные у леса поляны пшеницей и рожью. Из овечьей шерсти горские женщины изготовляли одежду и ковры, а мужчины эту шерсть, мясо и кожи обменивали в портовых, черноморских городах на более тонкое бельё из шёлка и льна. Таким же образом в горы попадали женские украшения и оружие, хотя горцы и сами умели ковать великолепные клинки, а из серебра изготовлять не менее великолепную посуду.

Все эти горские племена византийцы в те времена называли одним словом – касоги, хотя они себя называли адыгами, черкесами, карачаевцами, кабардинцами, вайнахами и так далее. Часть горских народов приняла к началу Х1 века ислам, а князь яссов, предков осетин, Алп-Илитвер, ещё в Х веке принял Православие для своего народа. Получается, что осетинский князь принял Православие даже раньше русского князя Владимира на три десятка лет. Большинство же горцев, да и хазар с булгарами, всё ещё оставались в описываемый период язычниками, молились великому Тенгри-хану, по сути дела солнцу. У славян же солнце олицетворяло собой сияющий щит на руке Даждьбога, который ежедневно объезжал верхний мир на колеснице, запряжённой четвёркой белых коней.

*****

Трёхтысячный конный отряд князя Мстислава, переправившись на левый берег Кубани, и, миновав солёные озёра с плавнями, оказался на лесистой равнине, заросшей дубами и елями. Леса в этой местности, по сравнению с предгорьями, не были такими уж плотными; они располагались вперемежку с большими полянами, на которых паслись внушительные стада домашнего скота.

Отряд по протоптанной пыльной дороге равнодушно проходил мимо этих стад, что удивляло, испуганных пастухов. В центре, растянувшегося по неровной дороге отряда, слегка погромыхало с десяток пароконных бричек с дружинной казной, запасом провианта и перевязочного материала. Пройдя по летней жаре более чем сорок поприщ, уставший отряд к вечеру остановился в большом касожском ауле, намереваясь поужинать и заночевать. Дома в ауле, расположенные вдоль речки, впадавшей где-то за два десятка поприщ в полноводную Кубань, составляли длинную улицу. Были они низкими, но из толстых дубовых брёвен, в которых летом было прохладно, а зимой, во время дождей, наоборот, тепло. Сами дома с дворовыми постройками, загонами для скота и садами окружал низкий дувал из саманного кирпича.

Старый Мурад, отпустил своё многочисленное семейство на праздник, а сам взялся за неотложные домашние дела: в загоне для овец налил воды в выдолбленную из цельного дуба колоду, для трёх коров заменил подстилку. Его жена, Фатима, занималась дойкой, и у неё работы по хозяйству было ещё больше. Выйдя во двор, старик услышал глухой шум, словно по пыльной улице шло большое стадо коров. Он выглянул за дувал и ужаснулся – по улице в полном молчании, по три в ряд, двигались вооружённые конники.

Мурад было дёрнулся бежать, но ноги словно приросли к земле. Возле дувала остановился всадник. Видно было по его амуниции, что он не простой воин. Всадник, спешился, слегка поклонился Мураду, прижав правую руку к сердцу, и заговорил на вполне понятном старику языке:

– Слушай, аксакал! Не продашь ли нам три десятка баранов? Люди целый день ничего не ели! На вот тебе серебряную деньгу, милиариссий называется – это хорошая плата, тем более, что овечьи шкуры мы тебе оставим!

Мурад вовсе не ожидал, что с ним будут так вежливо разговаривать и только кивнул головой в знак согласия. Обычно вооружённые люди и не разговаривают с хозяевами, а просто забирают со двора всё, что им нужно, да хорошо, если хозяина только огреют плетью, вместо приветствия.

Между тем, Давид, а это был он, сунул в сухонькую руку старика монету и властным голосом крикнул в сторону всадников:

– Эй, Арчи! Возьми людей, да освежуй три десятка баранов из тех, что укажет хозяин! Мы остановимся вон там, возле речки! Шкуры оставишь старику, нам некогда их обрабатывать!

В селе, каждый, кто имел меньше полусотни овец, считался бедным. У Мурада было более сотни баранов, и он уже ломал голову кому бы сбыть полсотни по осени хоть бы и за десяток мешков пшеницы или за полмешка соли, а тут надо же, такая удача.

– А вы, чьи будете, джигит? – несмело спросил старик распорядителя.

– Мы люди князя Мстислава, дедушка! – улыбнулся Давид. – Тебя как зовут-то?

– Мурадом, сынок! – ответил тот, пряча монету в карман чекменя.

– А скажи ка мне, Мурад-ага, куда подевался народ? Почему никого не видно? Сбежали что ли, нас завидев?

Старик охотно пояснил:

– Да нет, сынок! Не сбежали, вас никто и не заметил! Все во-он там! – Мурад показал рукой в другой конец села. – На свадьбе у Юсуфа! Ему тридцать лет и Редедя отправил его на покой за какое-то там неповиновение, заводить семью, а невесте, Мариам, пятнадцать!

Давид и впрямь услышал, наконец, глухую дробь бубнов и слабый переливчатый звук зурны. Повернув лицо к Мураду, Давид, щёлкнув языком, весело обронил:

– Ишь ты! Ну, пусть гуляют, дед, мы мешать не будем! Нам пожрать, да выспаться надо! Дорога дальняя…

– А коли дальняя, сынок, так взял бы ещё овечек-то! – предложил Мурад. – Соль-то у вас ведь есть, а бараньи туши и присолить можно!

– Пожалуй ты прав старик! На тебе ещё милиариссий и скажешь там Арчи, пусть постарается со своими молодцами, а шкуры себе оставишь…

Давид застал князя на уртоне возле речки, где дружинники разводили костры, подвешивали над ними котлы с водой и засыпали туда просо.

– Слышь, Мстислав! – Давид, заговорив по-русски, махнул плетью в сторону доносившейся музыки. – Весь аул-то там! Праздник у них!

– А в честь кого праздник-то? – усмехнулся князь. – Уж ни в честь ли Перуна, а по-ихнему Тенгри-хана? Похоже язычники они!

– Да нет! Свадьба какого-то там Юсуфа! Князь Редедя из войска своего его вычистил, за яку-то там провинность, аль по возрасту, велел семьёй обзаводиться! Я знаешь, что подумал? Не мешало бы молодым подарок содеять свадебной! Весь аул на нашей стороне будет, и никто нам в спину не вдарит!

– А что – это мысль, Давид! Съезди, подари им чего ни то из наших запасов!

Давид, озабоченно взглянув на князя, осторожно возразил, заговорил по-гречески:

– Нет, Мстислав, это ты должен совершить! Уваженье проявить! Это будет очень большая честь для них! Сам посуди, здесь дипломатия тонкая…

– А что у нас ценного в обозе?

– Невесте можно кусок белого шёлка отрезать, аршин двадцать! Ну, а уж жениху можно черкеску с саблей!

– Тако энто ж у нас посольски дары на всяк случай, Давид?

– А вот этот случай и наступил, княже! А потом мы не оскудеем, у нас ещё есть!

– Ну, добро, бери подарки, да поехали!

В конце аула, на ровной, вытоптанной поляне, где обычно собирался сход, десяток юношей и столько же девушек под зажигательную музыку бубнов и зурн весело исполняли кабардинку, а окружавшая танцоров толпа азартно хлопала ладошками. Люди, в праздничном ажиотаже, даже поначалу и не заметили, что оказались в кольце вооружённых всадников. Но тут музыка внезапно стихла, и народ обомлел, увидев чужаков, а мужчины невольно схватились за рукояти кинжалов на поясах, надеясь подороже продать свою жизнь.

Из рядов всадников вышли двое в дорогих доспехах. Из уважения к жителям, к свадьбе, они сняли свои позолоченные шеломы. Один из них заговорил на западно-тюркском наречии:

– Не бойтесь, люди! Мы с миром, и если вы не против, то переночуем в ауле! Празднику вашему мешать никто не будет, а вот от князя нашего, Мстислава Тмутараканского, – человек сделал поклон в сторону второго, – разрешите сделать подарки молодым!

После этих слов один из дружинников на вытянутых руках внёс в круг штуку белого шёлка, с лежащим на ней серебряным блюдом, а второй черкеску из белой шерсти, на которой лежала сабля в дорогих, серебряных ножнах. Люди заулыбались, начали радостно кланяться. Дружки жениха подарки приняли, и это означало полное доверие со стороны жителей. Жених, крепкий ещё мужчина, явно бывший воин, поднёс князю большой рог вина, подал с поклоном. Отказываться было нельзя, и Мстислав сделал несколько глотков, передав рог стоящему рядом Давиду. Один из жителей аула, по обычаю, поднёс на блюде лепёшку, намазанную мёдом и варёный бычий глаз, который подносили только уважаемому гостю очень высокого звания. Князь отломил кусочек лепёшки, пришлось съесть и глаз. Это означало очень многое: по обычаю получается, что князь Мстислав стал кунаком не только жениху, но и родственником всем жителям аула.

Музыка зазвучала снова, а Давид с князем, подавая пример другим, начали лихо отплясывать кабардинку. Они с детства учились исполнять сложные кавказские танцы, где верхняя половина туловища практически неподвижна, и обращена к девушке или напарнику, а ноги находятся в неимоверном движении перебора, где приходится чаще всего танцевать на носках. За ними ринулись в круг и другие. Свадьба вошла в свой обычный ритм. Вскоре, извинившись и сославшись на то, что им рано утром надо уходить, князь с дружинниками покинули свадьбу, оставив после себя самое благоприятное впечатление.

Красный круг солнца, словно раскалённый кусок железа в горне кузнеца, плавно коснулся гребёнки почерневшего леса на западе, окрасив на востоке верхушки деревьев в медно-охристый цвет.

– Ну, вот, Мстислав, теперь мы им практически родня! – высказался Давид по-гречески, подъезжая к уртону.

– Да, доброе дело содеяли мы! – ответил князь, спрыгивая с коня…

Утром, когда отряд уходил из аула, к князю обратился жених. Был он на хорошем жеребце, и одет уже по-военному. На голове красовался шелом арабского производства, и дорогая кольчуга обтягивала мощную грудь. Руки, до локтя, облегали стальные бутурлуки, а с широкого пояса свешивалась подаренная Мстиславом сабля, спину же прикрывал круглый щит. Всадник, прижав правую ладонь к сердцу и коротко поклонившись, заговорил:

– Дозволь, князь, послужить тебе! Возьмите меня с собой!

– Да ты что, Юсуф! – удивился Мстислав. – У тебя молодая жена! Почему отпустила? Неужто не навоевался ещё!?

– Не дело жены указывать мужу! – ответил тот. – Не обижай, возьми! Я тебе ещё не раз пригожусь! Меня обучали искусству боя лучшие джигиты гор и кроме ратоборства я больше ничего не умею!

– Как же ты решился оставить молодую жену? А ну, да парни к ней повадятся в твоё отсутствие! – усмехнулся князь. – Ладно, – это я так, шуткую!

Юсуф отреагировал на шутливое замечание князя просто и спокойно:

– У женщины может быть только один хозяин – все остальные воры! Горская женщина мужа унизить не посмеет! Её просто прикончат!

– Ну, ладно! – князь дружески хлопнул Юсуфа по плечу. – Коли мы с тобой теперь кунаки, становись в строй! Проверю тебя в бою!

На очередном уртоне Мстислав всё-таки спросил нового воина:

– Я, всё-ж должен знать, Юсуф, почему ты решился служить в моём войске, почему ушёл от Редеди?

Простодушный горец, не умеющий врать и скрывать свои мысли, ответил предельно честно:

– Редедя честный, но жестокий воин! Он отнял у меня любимую девушку, чем унизил мою честь! Оставаться в его дружине после этого я уже не смог! Теперь Редедя и его род мои обидчики! Я всё сказал, князь!

– Я понял, Юсуф, а как же эта женитьба и нынешняя жена, Мариам?

– Это было решение моего отца, князь!

Через сутки, уже к победью, отряд Мстислава вышел на широкое поле возле двух сглаженных в верхней части скал, которые были известны под именем Бараньих лбов. На этом поле касоги обычно проводили конноспортивные соревнования в летний праздник Нардуган. В пяти поприщах от этого поля располагалось большое село Балта, где была постоянная резиденция касожского князя Редеди. Отряд устроил себе уртон на краю поля, возле самого леса, а в Балту послали нарочного с известием, что князь Мстислав прибыл в условленное место.

К полудню противоположный край поля заполнила внушительная дружина касогов. Редедя, мужчина примерно того же возраста, что и Мстислав, был громадного роста, пожалуй, на голову выше русского князя.

– Как это его конь-то держит, Мстислав? – заговорил Давид, слегка повернувшись в седле. – Почему он всё ещё не раздавил своего конягу?

Противоборствующие шеренги дружин медленно сблизились до расстояния в двадцать саженей (45 м.). Касожский князь проехал вдоль ровного ряда тмутараканских всадников. Отметил про себя, что хазары и русичи хорошо вооружены, пожалуй, гораздо лучше, чем его воины. Перевес в количестве ратников был явно на его стороне, но воины Мстислава имели лучшее вооружение, и, как говорят, в прошлых сражениях не имели поражений. Тмутараканский князь сидел в седле как влитой с совершенно спокойным, уверенным лицом. Всё это заставило Редедю задуматься. Ратоборство сулило много жертв, и нет никакой уверенности, что победа достанется касогам. Проще всего вызвать на поединок лично князя тмутараканцев, тогда, без сомнения, при его могучести и неимоверной силе он, Редедя, победит. Последние годы он собирал всякие сведения о личности Мстислава и усвоил для себя, что князь ни за что не откажется от схватки с ним, тем более перед лицом своей дружины. Для таких, как Мстислав легче погибнуть в этом единоборстве, чем навсегда опозорить своё имя.

Наконец Редедя принял решение, отъехал к своему войску, спешился, снял с себя лишнюю одежду, оставшись в одних синих шароварах из дорогой камки и мягких жёлтых сапожках. Посмотрев вверх и увидев там двух орлов, которые медленно парили над бранным полем, явно чего-то, ожидая, касожский князь посчитал это добрым предзнаменованием. Слегка переваливаясь, он подошёл к шеренге тмутараканцев, и, насмешливо улыбаясь, громко и внятно обратился к Мстиславу:

– Слушай, князь! У меня войск больше, чем у тебя, но твои, я вижу, лучше вооружены! Битва будет жестокой! Зачем нам проливать столько крови, бог Тенгри-хан будет недоволен! Ты ведь знаешь, что обычай требует поединка перед сражением! Что, если мы с тобой сразимся без оружия? Кто победит, тому и достанутся земли, семья и подвластные люди! Справедливо?

Редедя поднял вверх руку и громовым голосом крикнул, обратившись к своим воинам:

– Все слышали! Не говорите потом, что оглохли! Великий Тенгри-хан тому свидетель!

Касоги, в знак согласия, дружным хором прокричали: «Ху-р-р-а-а!!!». Тмутараканцы же сурово молчали.

Мстислав, оглядев могучий, густо заросший шерстью, торс Редеди, эту гору мышц, понял, что одолеть такого противника едва ли возможно, но надо. Отказаться уже невозможно, касожский князь хитёр, всё рассчитал: и свою силу, и то, что он, Мстислав, не сможет увильнуть от поединка из гордости и рыцарского азарта. Князь молча спрыгнул с коня, также снял с себя вооружение и лишнюю одежду, обнажившись до пояса. Из оружия на поясных ремнях противников остались только ножи в чехлах, которыми можно было воспользоваться только, когда соперник окажется на лопатках. Спешившемуся и ожидавшему распоряжений Давиду Мстислав заметил:

– Здоровенный детина! А, Давид? Он похож на Голиафа!

На что сподвижник уверенно отреагировал:

– Теперь, Мстислав, ты и есть тот легендарный Давид, а значит победишь!

Схватка, почему-то, оказалась на удивление короткой. Соперники сошлись и Редедя, ухватив Мстислава своими длинными и загребущими, словно грабли, ручищами, сжал князя так, что у того потемнело в глазах, и хрустнули рёбра. Про себя он воскликнул: «Матерь Божья, помоги! Возьми под крыла своея!». Тут же он вспомнил, чему учил его старый Богун: сделал противнику подсечку своей левой ногой под его правую ногу и резко толкнулся на Редедю всем корпусом. Тот завалился на спину и от неожиданности расцепил руки, что и стоило ему жизни. Мстислав мгновенно выхватил нож и профессионально всадил его в грудь противнику. Всё было кончено, а люди даже не успели что-либо понять: то ли это случайность, то ли высшие силы вмешались. Зато Тмутараканский князь точно знал, кому он обязан. Перекрестившись, он с благодарностью посмотрел в чистое, синее небо, где высоко парил горный орёл, и показалось князю, что это сама Богородица благословляет его…

Наконец, он вскочил с колен и в волнении поднял над собою руки. Строй тмутараканцев взорвался победным кличем: «Хур-ра-а!». Касоги же сошли с коней, сняли свои косматые папахи и встали на одно колено в знак признания и покорности новому властелину. Давид, вскочив на коня, подлетел к строю касогов и крикнул:

– Воины! Клянитесь в верности победителю, князю Мстиславу! Теперь он ваш хозяин! Вы своими ушами слышали, что победитель в поединке получит всё! Так пожелал, и так повелел ваш бывший владыка, князь Редедя!

Касоги, приложив правую ладонь к сердцу, склонили головы перед Мстиславом, который тут же громко распорядился, обернувшись к строю тмутараканцев:

– Юсуф! Принимай команду под своё начало! Воины! Это ваш товарищ, и вы его знаете! Теперь он ваш командир и мой помощник, а, кроме того, он мой кунак!

Довольные касоги начали скандировать:

– Ю-суф! Ю-суф! Ю-суф!

Мстислав, одеваясь, усталым голосом бросил Давиду:

– Командуй двигаться всем в Балту! Редедю положите на свободную телегу, он погиб как герой на поле брани и заслужил все почести воина…

*****

Предводители касожских племён, орд и родов собрались в большом, из оранжевого шёлка, шатре возле дома Редеди. Приехали они, по кличу хозяина, из разных концов Предкавказья ещё накануне, а утром, ещё до победья, собрались здесь, в шатре, где и выслушали сообщение гонца Мстислава, о том, что тот прибыл к Бараньим лбам для ратоборства. Они были уверены, что Редедя, возглавлявший этот военно-племенной союз, победит тмутараканского князя, как побеждал он ранее своих противников. Редедя с войском отбыл к месту сражения, а они сидели в шатре и громко спорили, кто и как будет хозяйничать в землях князя Мстислава после его неминуемого поражения…