Читать книгу: «Матрос», страница 2

***

Места для всех бойцов были расположены в двух разных вагонах и, конечно, на боковушках (естественно, речь идет о плацкарте). Лейтенант назначил меня старшим над двумя другими матросами и оставил нас одних в вагоне.

– Чтоб без всякой фигни, к гражданским не пристаем, да? Если какие-то вопросы или проблемы, то сразу ко мне, сами ничего, вник? – сказал лейтенант, смотря мне прямо в глаза.

– Так точно, – ответил я.

– Красавчик, – довольный, лейтенант удалился в свой вагон.

Мы, расположившись поудобнее, забрав и расстелив белье на койки, принялись уничтожать все, что нам дали родные.

– Надо все съесть, пока едем, – говорит сослуживец, жуя пиццу, – брат сказал, что по приезде в часть все отбирают, оставляют только уставное: бритву, зубную пасту, щетку и все такое.

– Брат где служил? – поинтересовался другой парнишка. Он был высокий и тощий, но ел как конь.

– В ракетных, он даже на дизеле сидел полгода, с черными подрался.

Начались эти бесконечные байки о том какая жесть происходит в армии. Я старался не слушать. Пока сам не столкнешься, все эти рассказы ничего не значат. В реальной жизни впечатления совсем иные, но соглашусь с тем, что на нервы подобные эпосы хорошо действуют.

Весь день мы ели просто до отвала и все равно не опустошили наши сумки даже наполовину. Уже ближе к ночи я почувствовал недомогание, в горле запершило, но не понятно, как это случилось и все попытки вспомнить, где это я мог простыть не увенчались успехом. Потом стало понятно, что температура и першение в горле из-за того, что мне вдруг приспичило открыть форточку, потому что в вагоне казалось душновато. Я подумал, что со стороны это выглядело не очень хорошо, я же только что призвался, даже до части не доехал, а уже успел заболеть.

Наступило утро. Проблему с моим состоянием надо было решать как можно скорее, поэтому я решил пробежаться по вагону и поклянчить лекарства у людей. Сразу я не смекнул, что просить надо у бабушек или взрослых женщин, у них к солдатам особое отношение. У солдатских матерей нет чужих сыновей, их дети тоже служили, поэтому эти женщины с радостью помогли лысому мальчонке в форме. Я закидал себя таблетками, которые успел насобирать, надеясь, что молодой организм быстро придёт в себя.

Поезд подъезжал к Петербургу, и надо было готовиться к выходу. Я быстро скидал еду в вещмешок, но осталось несколько банок сгущенки, тушенка и пара шоколадок – все, что мои сослуживцы не смогли съесть из припасов, которые передала мне мама. Надо было избавиться от всего этого добра, ведь меня настращали, что все это отберут, когда приедем на место. Я не нашёл способа лучше, чем отдать еду проводнице поезда.

– Да зачем мне все это? – смущенно спросила она.

– У нас в части все отберут, жалко, поэтому заберите, продадите кому-нибудь, у вас же постоянно что-то покупают, – ответил я.

Отнекивалась она недолго, в конце концов согласилась и забрала продукты. Я сдал белье, оделся и вышел в тамбур, положил вещмешок на пол.

Стоя в тамбуре я ждал, когда поезд подъедет к вокзалу, и молился. Я не знал, что меня ждёт, но хорошо понимал, что это будет непросто. Я просил у Господа сил и терпения, чтобы пережить все это. И это были чертовски правильные молитвы; именно силы и терпение мне в армии очень пригодились.

***

Жаркое летнее утро, душно, на мне «зелёнка», которая на пару размеров больше, чем надо, идём строем по спальным районам Петербурга, в руках длинная коробка с сухпайком.

На нас глазеют гражданские, проходящие мимо. Смотрю на них, и настроение все хуже и хуже, но, с другой стороны, очень волнительно, и в голове крутится вопрос: что же будет, когда придём в часть? В голове уже всплывают картины из жутких видео, которыми интернет напичкан до отвала. Наверное, сейчас придём и нарвёмся на бритоголовых мордоворотов, которые сходу начнут нас бить табуретками по голове, прокачивать в упоре лёжа и творить прочую жесть. Думал я обо всем об этом, и становилось страшновато, ведь я входил в новый для себя мир, у которого была не очень хорошая репутация на гражданке, он окутан тайнами, жуткими байками и легендами. И мне предстояло провести в этом мире целый год. Подходим мы к огромному зданию, очень высокому, мрачному, из старого кирпича, который уже осыпается. Здание больше похоже на психиатрическую больницу из фильмов ужасов или тюрьму. Позже я узнал, что это бывшая женская колония, ныне переделанная под учебный центр ВМФ. Мы подходим к КПП, останавливаемся, через пару секунд открываются ворота, и выходит матрос, одетый в синюю форму с гюйсом, чёрной пилоткой на голове, на ногах какие-то черные ботинки, на боку у него висел зелёный подсумок. Он улыбается и гогочет, перекидывается парой приветственных фраз с нашим сопровождающим.

⁃ Последний наряд! – задорно сказал он, одновременно и обращаясь к нашему командиру, и хвастая перед нами. Видя его радость, мы поникли ещё больше.

⁃ Ты там на гражданке сильно не бухай! – крикнул ему наш командир.

Ах, как я бы сейчас набухался, кто бы знал!

Мы прошли через ворота и слева увидели высокую часовню, которая явно не вписывалась в местный антураж. Справа расположился выход на плац. Здание окружало его и образовывало такой закрытый двор, чтобы из любого окна просматривалась вся территория части. Мы подошли к одному из выходов и остановились.

– Становись, равняйсь, смирно! С правой колонны по одному на вход бегом марш! – прокричал лейтенант.

Бойцы один за другим побежали в открытую дверь, а дальше вверх по лестнице на четвёртый этаж.

– Заходим внутрь и становимся в строй справа у стены!

Когда очередь дошла до меня, я сиганул вслед за остальными сквозь лестничные пролеты наверх. На четвёртом этаже попал в вылизанное яркое помещение, слева на квадратной платформе стоял матрос (все с таким же зелёным подсумком на боку), возле него располагалась тумба с телефоном (старомодный такой, с крутящимся диском для набора номера). Когда мы начали заходить, матрос вытянулся и отдал воинское приветствие, мы проигнорировали его жест. Как и приказал наш начальник, выстроились справа у стены и стали ждать, пока лейтенант поднимется. Из роты доносились голоса и смех, шорканье тряпок и веников.

– ПХД, – пояснил стоящий на платформе матрос. Видя наши вопросительные взгляды, он добавил, – просто ху**** день.

Из роты вышел офицер низкого роста и встал перед нами:

⁃ Это ещё, бл***, че за стадо, ну-ка, привести себя в порядок! Подтянуться! Застегните все пуговицы, не на гражданке больше! – рявкнул офицер, чем нас изрядно обескуражил. Как-то вот не привык я еще к таким крикам, к скотскому обращению. Не сломалась еще во мне свобода, не уснула пока.

⁃ Откуда такие? – спросил он у нас.

В этот момент в роту вошёл наш сопровождающий.

⁃ Это мои, из Сибири, вот довёз до вас, получите, распишитесь, – сказал лейтенант. Затем он подал бумаги офицеру, тот мельком глянул на них и подписал.

⁃ Ну все, я в Кронштадт, хорошей службы, – последняя фраза уже была адресована нам.

Лейтенант кивнул и удалился, а мы остались наедине с этим нервным офицером. Он оглядел нас, наши документы, затем вздохнул и скомандовал:

– Нале-во! В расположение роты шагом марш!

Признаться честно, меня уже начинала немного раздражать вся эта военная фигня с командами и построениями. В расположении роты уже были матросы, они ходили вальяжно как на гражданке, в одних тельняшках и синих штанах, в руках они держали ведра и швабры. Некоторые двигали кровати, другие размазывали розовую пену по полу, третьи эту пену собирали скребками для мытья окон и совками. Вышел один из матросов, плотный крепкий парень невысокого роста.

– Так, построились вдоль стены, доставайте вещмешки, я буду называть содержимое, вы выкладываете по одному предмету, если чего-то нет, говорите, орать не надо, просто выставляем руку с предметом вперёд и все, – спокойно сказал лейтенант.

Я достал свой вещмешок, раскрыл его. Он был полон всякого армейского барахла, в том числе некоторых предметов, которые я взял с собой из дому. Например, там я обнаружил несколько упаковок «Дошираков», которые умудрился раздавить, из них высыпалось содержимое и в итоге все дно вещмешка испачкалось специями.

– Кружка! – закричал лейтенант.

Все достали алюминиевые кружки и выставили перед собой.

– Алюминиевая ложка!

Кружки положили на пол и вытащили ложки.

– Мыло!

Ту же процедуру повторили с мылом. За ним последовали зеленое кашне, пара носков, пара зимних носков, насессер, зимний бушлат и зимние штаны. Платок (две штуки), кусок мыла «звездочка» (не «Duru», конечно, но все же), кальсоны осенние, кальсоны с начесом. Баталер (так на флоте называется каптерщик) проверил все по списку, у всех всего хватало.

⁃ Так, вроде ничего не забыл, – сказал баталер, почесав репу.

⁃ Да там и нет больше ничего, – добавил один из матросов в тельняшках.

⁃ Да хрен его разберёт, у всех разные вещи, и все время чего-то не хватает, я удивлён, что у этих все на месте. Так, вещмешки переверните и потрясите, покажите, что пустые! – потребовал баталер.

Все перевернули вещмешки, и я нехотя сделал то же самое. «Доширак» вместе с рассыпанными остатками, естественно, покинул вещмешок и рухнул прямо на отполированный пол.

Я скривился в лице, ожидая удара с любой стороны, но лишь услышал:

– Ну мать твою, только помыли все!

Когда я раскрыл глаза, вокруг стояли несколько матросов, качали головами и причитали, глядя на рассыпанный по полу доширак.

– Напра-во! По одному в баталерку заходите и сдавайте ваши вещи, форму получите на днях. Нормальную, а не эту зеленью

Мы повернулись и встали в очередь сдавать вещмешки. И вот тут, наконец, появилась возможность все осмотреть. Казарма, как я её себе и представлял, смотрелась достаточно уныло: длинное помещение с кроватями в два ряда, тот ряд, что ближе к окнам, состоял из двухъярусных кроватей, а перед ним одноярусные. Все койки аккуратно заправлены синими одеялами и стояли ровно в одну линию. Позже я узнал, что они равняются по ниточке. У каждой кровати стояла табуретка, у двухъярусных, соответственно, две. На флоте их странно и ласково называют «баночками». Причём весь этот сленг упорно вливается в «синюю» массу и игнорируются какие-либо другие слова. В конце казармы пара розеток, видимо, для зарядки телефонов, у которых постоянно толкутся пара тройка бойцов, поглядывая в оба, рискуют ради пары лишних минут «заряда». Вообще, сотовые телефоны – отдельная тема в армии, которой можно уделить целую главу.

Приблизилась моя очередь сдавать вещи. Я зашёл в баталерку, положил свой вещмешок среди кучи других, видимо, тут я с ним расстаюсь навеки, ну или нет, неизвестно. Мы стояли еще минут пятнадцать, ждали остальных. Это занятие быстро надоело, и мы решили присесть на баночки. Я облокотился на спинку кровати и прикрыл глаза.

Когда же я наконец получу доступ к телефону, надо позвонить родителям, сказать, что добрался. Они, наверное, переживают. Обстановка на удивление вовсе не была враждебной по отношению к нам, скорее, суматошной. Не покидало ощущение, что придётся много ждать в начале. Вообще, самое главное испытание в армии – это испытание терпения. Значительную часть времени приходится стоять, строиться, ожидать чего-то, я никогда не думал, что мне придётся столько стоять на одном месте и не шевелиться. В воздухе витает атмосфера беспрекословного подчинения и несвободы и то, что ты теперь сам себе не принадлежишь, а на все действия приходится просить разрешения, очень сильно угнетает, особенно поначалу. Ощущение клетки чувствуется в армии очень остро, и буквально в первый же день я подумал о том, как же здорово было на гражданке. И за каким чертом я вообще сюда пошёл? Ведь сам пошёл, никто меня не принуждал. Помнится, ещё на пятом курсе, где-то в апреле месяце, я зашел в военкомат и сказал, что я студент, заканчиваю вуз и хочу в армию. Женщина, что там работала, посмотрела на меня как на Блаженного, пошла искать моё дело в огромном шкафу, до отказа набитого папками с фамилиями несчастных. Нашла она его минут через десять. Все запылённое, чуть ли не в паутине (тут я приукрасил, конечно, для красного словца). Женщина открыла мое дело и говорит: «Ты в военкомате последний раз был пять лет назад! Ну и что теперь? Служить собрался?» Я ответил, что да, собрался, ведь на работу без военника не берут. После этого меня направили на медкомиссию.

Мои размышления прервал громкий голос капитана 3 ранга (майора), который как-то так незаметно для нас появился в казарме и увидел, что мы никак не реагируем на его приход. После крика мы резко подорвались и встали по стойке смирно, он прошел мимо нас и зло оглядел каждого.

– Я не понял, воины! Почему не встаём?! Жопы тяжелые?! Ну-ка, встать быстро! Ещё мамкины пирожки высрать не успели, а уже охреневать начали! Все! Кончилась гражданка! Теперь вы в армии!

Гражданка закончилась физически, но не морально, тяжело вот так сразу привыкнуть к такой жизни. Что есть свобода? В первую очередь – это возможность управлять своими действиями. Есть еще, конечно другая свобода, духовная, она глубоко внутри. Эта свобода не зависит от того, в каких условиях ты находишься. Такую свободу можно почувствовать, сидя при этом в клетке, и никто не может ее отнять. Можно запереть тело, но не душу.

Я думал о высоком, а офицер тем временем разорялся:

– Запомните, что надо вставать, когда офицер заходит в расположение роты! Кто у этих недоносков командир?!, – вопрос был адресован к матросам, которые, видимо, находились здесь уже давно.

Они стояли молча, переминаясь с ноги на ногу, жали плечами:

– Не знаем, товарищ капитан третьего ранга, только привезли их, они вещмешки только сдали баталеру, – подал голос тощий смуглый парнишка невысокого роста.

– Вот ты и будешь, Птица, принимай новобранцев, увижу, что они у тебя сидят тут как в баре, будешь дючки (туалеты) зубной щеткой своей полировать, – отчеканил капитан и ушел в сторону канцелярии. Мы остались наедине с «птицей». Он вздохнул, усмехнулся и обратился к нам:

– Ну, стало быть, я ваш начальник теперь, какой вы взвод?

Мы переглянулись, непонимающими глазами уставились на птицу.

– Ясно, ну тогда седьмой взвод, шестой есть, пятый тоже, будем по возрастающей.

Внезапно прозвучали громкие звонки, а за ними последовал истошный крик дневального:

– Рота, стройся в центральном проходе для перехода на камбуз!

Все резко стали строиться, кругом в роте началась беготня, наш новоиспеченный командир принялся подгонять нас руками, мол, чего встали, бегом на построение. В первый раз это все было как-то глупо, немного нелепо, по-детски, напоминало какой-то детский лагерь, мы встали и просто стали ждать. Я смотрел по сторонам в лица парней, которые стояли вокруг, их было так много и все такие разные, но в то же время одинаковые. Лица такие молодые, некоторые почти совсем дети. Почему так? Почему, когда я смотрел кино, где играли тридцатилетние актеры, мне казалось, что солдат должен быть взрослым дядькой, но никак не таким сопливым вчерашним школьником. Какие из них солдаты? А из меня? Что я здесь вообще делаю? Вроде институт закончил, но все равно оказался здесь наравне с ними.

– Сейчас поедим, потом на плац, сделаем вид, что маршируем, я вас в курилку свожу, там и позвонить можно, здесь телефоны не светите, если офицеры спалят, то хана, у них любимая забава – мобилы в окно выкидывать или гвоздями приколачивать к асфальту – сказал «Птица тихо, но при этом очень четко. Мне этот парень определенно начинал нравиться. Интересно, почему его называли «птицей»? Из-за фамилии, наверно.

Роты располагались согласно этажам: первый этаж – первая рота, второй, соответственно – вторая и так далее. У нас четвертый этаж, стало быть мы четвёртая рота, и едим самые последние, что определенно накладывало отпечаток на рацион. Остальные – банально сметали всю еду, и нам мало, что оставалось. Потом еще и выяснилось, что, раз мы приехали сегодня, то не успели еще встать на довольствие, а, значит, и ужин нам не положен. Естественно, такой вариант был заранее продуман, поэтому мы и таскали за собой сухпайки, однако, Птица оказался на редкость шустрым парнем и умудрился договориться сперва с офицерами, а затем и с поварами, чтобы нас все же накормили. Пусть это и будут и остатки пищи, но все же они лучше, чем сухпайки.

Моя первая трапеза в армии меня никак не впечатлила: суп был абсолютно безвкусным и не соленым, просто жижа, в которой плавали два кусочка колбаски и одна картошина. Был там какой-то салат из свеклы и картошка с рыбой, еще стакан чая, ну и, конечно, легендарные 30 гр. масла. Вообще, в армии я съел масла больше, чем за всю жизнь.

⁃ Левой, левой, раз, два, три! – командовал Птица как можно громче, чтобы проходящие мимо стармосы и старшины не привязались. Мы несколько раз прошли по плацу и плавненько свернули к курилке. За огороженным забором стояло много матросов, половина из них говорила по телефону, остальные смеялись, переговаривались. Я достал телефон и позвонил домой. Какую же я ощутил радость, когда в трубке услышал мамин голос, она была взволнована, расспрашивала, как я себя чувствую, где я, как кормят и т. д. Я вкратце описал ей обстановку, сказал, что пока ничего не понимаю, что ещё ничего не известно.

⁃ Как только станет что-то проясняться, сразу звони, держи нас в курсе, – сказала мама.

Мама есть мама, переживает.

⁃ Мам, да я даже не знаю, когда в следующий раз получится поговорить снова. Здесь телефоны нельзя с собой носить, если офицеры увидят, сразу отберут, а потом ищи-свищи этот телефон, – ответил я.

⁃ А ты там теперь и останешься или ещё куда-то повезут? – спросила мама.

А мне и самому был интересен ответ на этот вопрос. В армии кругом неопределённость, ты не знаешь, что может быть через час, куда тебя забросят, что с тобой будет, и никто ничего не объясняет.

⁃ Не знаю, мам, позвоню, как будет возможность.

Я ещё поговорил чуть-чуть, спросил, как здоровье, какие планы и потом отключился. Не особо хотелось травить себе душу этими звонками, хотелось абстрагироваться от мира гражданки, чтобы лучше понять этот мир и в нем себя утвердить. Пока все чуждо, странно и больше напоминало кино, чем реальную жизнь. Точно, мы все тут в костюмированной массовке играем в кино про военно- морской флот, но мы не моряки, нет, это не реальная служба.

⁃ Окончить перекур! Выходи строиться для перехода в помещение роты! – крикнул матрос с парой лычек на крохотных погонах. Отличало его то, что он, в отличие от остальных, на голове носил белую бескозырку, а не пилотку, да и штаны у него были черные, а не синие, и фланка (верхняя форма одежды) была более нарядная. Бескозырку он сдвинул на затылок и ходил вальяжно, засунув руки в карманы. Ботинки у него блестели, как у кота яйца.

⁃ Бегом, рыбы! – командовал он.

В помещении роты нам дали, наконец, перевести дух, сходить в туалет и т. д. Птица предупредил, что нам надо держать ухо востро, чтобы не пропустить приближающихся офицеров.

⁃ Тут главное подорвать жопы, когда они зайдут, а пока их нет, можете хоть на руках бегать, – сказал Птица.

Он воспринимал все с позитивом, постоянно шутил, смеялся, рассказывал, как тут обстоят дела. В беседе выяснилось, что служит он всего две недели (а уже такой прочуханный) и Птицей его зовут из-за огромной наколотой совы во всю спину.

⁃ Ребят, – говорил он нам, – вам ещё повезло.

Почему-то в армии, и я ещё не раз с этим столкнусь, все говорят, что нынешнему призыву повезло намного больше, чем предыдущему. Прошлые всегда страдали больше и у них были самые злые дембеля, самые лютые офицеры и, вообще, они пережили муки ада, а вот вы, духи (новички в армии), вообще прохлаждаетесь.

⁃ Когда меня привезли, здесь были стармосы из Выборга, и вот они нас прокачивали конкретно. Мы могли гуськом ходить по плацу, приседали по пятьсот раз, отжимались до седьмого пота, – говорил Птица.

⁃ А что там, в Выборге? – спросили мы.

Птица посмотрел с удивлением, мол, вы че, как можно не знать о Выборге!

⁃ Там учебка ВМФ, настоящая армия, очень жестко там, – ответил он.

Выходит, здесь еще не настоящая армия, а так, подготовка. То же самое я слышал на распределителе у себя в городе.

⁃ И мы можем туда попасть? – прозвучал испуганный голос одного из новобранцев.

⁃ Ну я вроде как слышал, что Выборг расформировывают, но все может быть. Обычно отсюда отправляют либо в Кронштадт, либо в Ломоносов, ну или здесь оставляют.

⁃ А корабли-то мы увидим? – спросил другой матрос.

⁃ Да вас ещё тошнить будет от этих ржавых консервных банок, не торопитесь вы туда.

Птица так уверенно говорил о службе, флоте, кораблях. Казалось, парень служит уже не один год, хотя ему-то откуда было знать обо всем этом, такой же карась как и мы. Но надо же было произвести на нас впечатление.

Первый день подходил к концу. Птица снова вывел нас на плац и показал как, по его мнению, правильно надо маршировать.

⁃ Во всяком случае, так учили стармосы из Выборга, – говорил он, вытягивая левую ногу вперёд, а руку назад, – удар должен быть четким, хлестким.

Ботинок Птицы звонко приземлился на асфальт. Мы чеканили шаг минут пятнадцать, запевая бессмертную «Катюшу», маршировали вокруг плаца как и другие взводы, которые делали ровно то же самое, только песня у них была другая. Стоял такой гул из множества хоров, каждый поёт своё и в результате ничего не понятно, все сбиваются. Со стороны эта вакханалия смотрелась очень дико. Продолжалось все минут пятнадцать, затем птица нас отвёл в курилку.

Вечерняя поверка проходила на плацу, где выстроили весь батальон. Каждая из четырех рот заняла свой участок. Один из матросов спустил флаг «гюйс». Вышел дежурный офицер с журналом личного состава и стал зачитывать длинный список фамилий. Услышавший свою фамилию должен был бежать в помещение роты и приступать к вечернему туалету. Я ждал свою фамилию минут десять и когда, наконец, дождался, то рванул в расположение. Там я занял нижнюю койку во втором ряду, расстелил её и принялся раздеваться, укладывать аккуратно форму на баночку. В первый раз все получается наперекосяк. В идеале форма должна выглядеть аккуратно сложенным квадратным свертком, но у меня, конечно же, сверток получился далеко не квадратный. Сделал, как получилось, надеюсь, что не обратят внимание. Хватаю мыльно-рыльное и бегу в гальюн.

Тут та же картина, что и на распределительном пункте. Десять умывальников на сто человек, в итоге куча матросов толпятся над одним, умываются, чистят зубы, кто-то бреется с ночи, чтобы наутро не тратить на это время. Вода льётся только холодная, о горячей можно даже и не мечтать.

– Первая шеренга шаг вперед! – громко скомандовал дежурный офицер.

Рота, растянувшаяся на всю казарму, разъединилась и уместилась в две шеренги. Я стоял в первой.

– Первая шеренга, кру-гом! – выкрикнул офицер.

Приказ был четко выполнен, матросы синхронно повернулись ко второй шеренге лицом.

– Вытянуть руки!

Все выставили руки вперед. Вдоль образовавшегося живого коридора медленно шли два матроса из лазарета. Внимательно осматривали каждого моряка, требовали показать руки, поднять их, затем повернуться и снова встать в исходное положение. Один врач осматривал, другой каждому намазывал на палец какую-то мазь и говорил промазать ей полость носа.

– Вот, держи, – врач выдавил немного белой густой субстанции мне на мизинец, – нос промажь, это от инфекций, чтобы вы тут не слегли все.

Болезни в армии – явление нормальное и частое, особенно поначалу. Огромное количество людей из разных городов России, привыкшие к своему местному климату, здесь моментально заболевали, а еще представьте себе количество бактерий в помещении, где находится больше сотни парней. Акклиматизация всегда грозит вспышками инфекций, что приводит к целым эпидемиям и карантинам, поэтому вновь прибывших так тщательно осматривают. Так же, конечно, осмотр ведется на предмет телесных повреждений и синяков.

– Первая шеренга, шаг вперед, – скомандовал достаточно спокойным голосом дежурный офицер.

Когда врачи окончили осмотр, мы вернулись на свои места и развернулись.

– Рота, отбой!

Все побежали к своим койкам, попрыгали на них и через несколько секунд в казарме наступила тишина. Дежурный офицер выключил свет и вышел из роты.

Ну вот он, мой первый день в части и на флоте. В принципе, ничего такого уж страшного, даже как-то все размеренно получилось. Я лежал и вспоминал родной дом, а еще думал, что служба моя фактически еще даже не началась, и впереди долгих 363 дня (без учета суток, проведенных в поезде). Правильно говорят, что в начале вообще не стоит думать о том, сколько тебе служить. Это бессмысленно, потому что цифры слишком уж фантастические. Сейчас надо просто отбросить все мысли о доме и потихоньку вливаться в армейские будни, начинать познавать местные истины.

Я поймал себя на мысли, что никогда раньше не задумывался над тем, какую обувь носят моряки. Ведь из старых фильмов про великую отечественную прочно сложилось мнение, что все военные носят кирзовые сапоги. Но это далекое прошлое, современный солдат носит берцы, а матрос что носит? И вот здесь для меня откровением стало то, что моряки носят черные ботинки без шнурков на резинках, которые, в общем-то, похожи на обычные черные ботинки с плотной высокой подошвой, и называют их «прогары» или «гады». Мне потом сказали, что «гады» раньше были на шнурках, но для удобства их убрали (за что отдельное спасибо). Кроме этих ботинок у моряков есть парадные с острым носом, которые называются «лодочки». Они намного легче и удобнее прогар, но не такие мощные и долговечные (хотя, все относительно, зависит от их хозяина и от того, как за ними ухаживают). С мыслями о морской обуви я и не заметил как заснул.