Крымская лихорадка

Глава 5

Курьерша принесла почту: газеты и письмо. Яшин вскрыл конверт. В нем лежало приглашение в “Суздаль-клуб” на “круглый стол” по проблемам Крыма. Яшин позвонил и предупредил, что приедет.

В гостиницу Суздаля съезжались политики, политтехнологи, интеллектуалы и деловые люди. Одни – на специальных автобусах, другие – на своих машинах. Первым, кого Яшин увидел в вестибюле, был Аркадий Воротников. Полковник был в штатском, но прямая спина за версту выдавала его принадлежность к известному ведомству.

– Пойдем ко мне в номер, – заговорщически предложил Воротников. – Надо кое-что обсудить. Ты Шелепугина знаешь? Ну, как же? Не последний человек в администрации Ельцина.

Они едва успели выпить по рюмке коньяка, как в дверь номер постучали, и на пороге показались двое: Шелепугин и, судя по малиновому пиджаку, какой-то новый русский, как позже выяснилось, председатель правления банка “Аргонавт”.

С самого начала беседа больше напоминала закрытое служебное совещание.

– Давайте пройдемся по персоналиям. Что у нас на Кузьмина? – спросил банкир, сразу показывая, кто тут главный. Шелепугин молчал.

Воротников начал докладывать:

– Кузьмин Федор Федорович, бывший первый секретарь обкома партии, ныне – председатель Верховного Совета Крыма. Очень опытный хозяйственник…

Толстосум перебил:

– Кто он по национальности? Как к России относится? Сейчас не поймешь: русский может носить украинскую фамилию, украинец – русскую. Украинец может быть патриотом России, а русский – болеть за незалежну Украину.

– Кузьмин, безусловно, наш. И по национальности и по нутру, – сказал Воротников.

– А характер? Не уболтает его Кравчук?

Воротников молча развел руками. За это он не ручался.

– Ладно, а что у нас на Носкова?

– Служил в погранвойсках. Имеет коричневый пояс по каратэ. 72 прыжка с парашютом. Учился на юрфаке МГУ. Работал следователем по особо важным делам в областной прокуратуре. Арестовал по обвинению в убийстве внебрачного сына Кузьмина некоего Евгения Зуева. За что и поплатился. Ушел из прокуратуры в торговый флот, ходил в загранплавание. Потом работал в адвокатуре. Ярый сторонник возвращения Крыма в состав России. В общем, боец. Сейчас держит голодовку с требованием проведения в Крыму президентских выборов.

– Насколько решительно может действовать против Носкова Безпека?*– спросил толстосум.

Воротников ответил:

– Многие на Украине продолжают верить, что развод между Россией и Украиной – дело временное. Мол, придут на смену Ельцину и Кравчуку другие политики, и все образуется. Поэтому лично я не думаю, что против Носкова будут приняты крайние меры.

– Это не факт, – возразил банкир.

* Но мы не должны забывать, – продолжал Воротников, – что есть еще экстремисты УНСО. По нашей информации, они уже просачиваются в Крым под видом строительных рабочих и создают там военные лагеря. Угроза с их стороны – вещь вполне реальная. Это – настоящие отморозки, прошли Абхазию, воевали против нас в Чечне… Безпека* держит их под контролем. Но в случае необходимости этот контроль может быть ослаблен… – многозначительно закончил Воротников.

– А какова вероятность, что президентом будет избран Носков? Какие у него шансы против Кузьмина? – спросил толстосум.

– Шансы пока 50 на 50. Как политик Носков еще не очень хорошо раскручен.

– Ну, так раскручивайте! – воскликнул банкир.

– Для этого мы и пригласили господина Яшина, – сказал Воротников. – Андрей Васильевич – известный политтехнолог. Плюс к тому человек-рентген. Сразу определит, стоит ли нам делать ставку на этого Носкова.

“Так вот зачем я здесь”, – подумал Яшин.

Банкир протянул ему конверт с долларами:

– Андрей Васильевич, в тратах себя не стесняйте. Если понадобится, еще пришлем. И Носкову пришлем, если, на ваш взгляд, он того стоит.

Глава 6

Сотрудники Службы Безопасности Украины входили в кабинет и рассаживались по обе стороны длинного стола. А начальник управления полковник Лисовский, сухопарый мужчина, похожий на западного бизнесмена, с тоской думал о том, что он, говорящий на трех европейских языках, не знает своего родного, украинского. Вот и предстоящее совещание будет проводить по-русски, что в очередной раз вызовет неловкость. Утешением служило только то обстоятельство, что не он один, но и другие сотрудники плохо знали ридну мову.

“Интересно, кто из них сообщит в Москву о принятом решении? – думал Лисовский, разглядывая своих сотрудников. – Для того чтобы сделать это, не обязательно нужно быть завербованным агентом. А что нужно? Не верить до *

* Служба Безопасности Украины – авт.

конца, что Россия и Украина навсегда разошлись по своим квартирам, не хотеть этого всеми фибрами или, как минимум, считать, что Москва как была, так и останется сильнее Киева, и потому работать против нее себе дороже”.

– Давайте начнем с последних новостей, – предложил Лисовский.

Его заместитель подполковник Дзюба начал было по-украински. Но тут же перешел на русский:

– Обстановка в Крыму развивается явно по московскому сценарию. Верхушка Партии независимости проводит голодовку. Требует немедленных выборов президента в соответствии с недавно принятой конституцией. В противном случае грозят всенародным референдумом по вопросу выхода Крыма из состава Украины и присоединения к России. Среди голодающих Сергей Цуканов и Олег Носков. Первый метит в спикеры будущего парламента. Второй, похоже, уже видит себя в кресле президента. Называет нас оккупантами, а Крым – вулканом.

– Оккупантами? – удивленно переспросил Лисовский.

– Именно так. Могу процитировать Носкова. Не далее, как вчера, он заявил: “Мы вышвырнем украинских оккупантов с нашего русского полуострова”.

Участники совещания переглянулись.

– А сам, между прочим, по отцу украинец, – заметил Дзюба. И, холодно поглядывая на шефа, продолжал:

– По оперативной информации авантюристы из окружения Ельцина пытаются разыграть крымскую карту. Опасная может получиться игра. Адмирал Балтин, ярый русский шовинист, тоже склонен к авантюрам. Чтобы не допустить опасного развития событий, мы должны знать, что конкретно затевают москали и их ставленники в Симферополе. Для этого следует внедрить в окружение Цуканова и Носкова нашего человека.

– Как назовем операцию? – спросил Лисовский.

– “Вулкан”, – предложил Дзюба.

– Как сформулируем цель?

– Очень просто. Носков не должен стать президентом. Это – как минимум.

– А максимум?

* Адмирал Э.Балтин в 1993–1994 г.г. – командующий Черноморским флотом – авт.

– Россия должна успокоиться и не тешить себя в отношении Крыма никакими иллюзиями, – отчеканил Дзюба.

– Это политическая формулировка, а мы должны оперировать профессиональными категориями. Нужно определиться с методами воздействия на ситуацию, – заметил Лисовский.

– Я бы не хотел вдаваться в детали. Мы приняли решение в общих чертах, и этого, пожалуй, достаточно, – дерзко ответил Дзюба, явно намекая, что опасается утечки информации.

Но Лисовский был невозмутим.

– Вношу некоторые дополнения. Опасность исходит не только от активистов Партии независимости. В Крыму к власти рвутся бандиты. Выборы в парламент еще не объявлены, а подкуп вероятных депутатов уже идет. Стоять в стороне и наблюдать мы, конечно, не будем. Но операцию “Вулкан” нужно провести очень тонко. Мало ли что взбредет в голову авантюристам из окружения Ельцина.

– Запад не оставит нас один на один с Россией, – перебил начальника Дзюба.

Оставив эту реплику без внимания, Лисовский придвинул к себе бумагу с распечаткой выдержек из западной прессы и прочитал:

– “Конфликт между Россией и Украиной мог бы заставить нас воспринимать события в Боснии, как пикник, организованный учениками воскресной школы”.

Лисовский закончил, отвлекаясь от текста:

– Это заявил в интервью “Нью-Йорк таймс” Ричард Никсон. И с ним трудно не согласиться. А теперь довожу до вашего сведения установку нашего президента Леонида Макаровича Кравчука. Славянскому миру достаточно югославского позора. Мы не должны оставить московским авантюристам никаких надежд и в то же время ничем не омрачить отношения между нашими народами. Вот так, панове.

Глава 7

Голодовка проходила в “Кундузе” – штаб-квартире общества воинов-афганцев, расположенного в странном здании. Чтобы войти, нужно было подниматься, как на голубятню, по наружной лестнице. А внутри все напоминало канцелярию: письменные столы, шкафы, стулья.

Носков, Цуканов и Гусев лежали на спальниках в самом большом кабинете. Было утро, в спертом воздухе трудно дышалось, но никому не хотелось встать и открыть форточку.

Гусев, с бородой, как у Карла Маркса, и толстой нижней губой, взял термометр и смерил себе температуру. Оказалось, тридцать пять и девять.

– Что-то я стал плохо слышать, – пожаловался Гусев.

– Эдик, как же мало ты знаешь, – насмешливо произнес Носков. – Голодание влияет, причем необратимо, и на слух и на зрение. Но у голодания, Эдик, есть свои плюсы. Пониженная температура омолаживает организм. Есть вообще вредно. Знаешь, чем человек копает себе могилу? Ложкой и вилкой. Думай о женщинах, Эдик. Заглушай один голод другим.

Гусев ничего не ответил, и Носков начал поддевать Цуканова.

– Витя, ты часто с женой кувыркаешься? Как положено – раз в неделю? Или чаще?

– Отстань, – сказал Цуканов.

Носков заливисто рассмеялся.

– Не завидую твоим врагам, Витя. Тебя ж не возьмешь ни на каком компромате.

Он был прав. Цуканов был неправдоподобно серьезным и положительным мужчиной.

– Ты как учился, Витя? – не унимался Носков. – Сдается мне, учился ты на тройки. Надо ж быть такой закономерности: каждый второй политик – бывший троечник.

А снаружи телевизионщики настраивали у подножия лестницы камеры. Слышалась иностранная речь: английская, польская, итальянская. Начали собираться зеваки. Среди них выделялось несколько молодых парней бравого вида с характерными для западных украинцев отвислыми усами.

В сторонке сидела на лавочке Галина Носкова с дочерью Ларисой. А в небольшой группе зевак стояла Алла и рассматривала жену и дочь Носкова. У Аллы, как у всякой любовницы, было преимущество: она знала жену возлюбленного в лицо. Изредка они встречались взглядами, и Галина нутром почуяла, что эта молодая, стильно одетая женщина появилась здесь не просто так.

Наконец, в дверях нарисовались Носков, Цуканов и Гусев. По их бледным исхудалым лицам и замедленным движениям было ясно, что голодовка дается им непросто. Они медленно спустились по лестнице вниз, держась за перила. Пресс-секретарь Партии независимости быстрый остроглазый юноша по имени Вадик вынес стулья, и они сели.

– Как вы себя чувствуете? – спросила бойкая итальянка.

Носков ответил шутливым тоном:

– Теоретически предельный срок полного голодания 70 дней. Стало быть, до конца осталось 64 дня.

Журналисты вежливо рассмеялись, но такой ответ их не удовлетворил.

– Чего вы добиваетесь? – спросил польский телевизионщик.

– Проведения президентских выборов, – ответил Цуканов.

– Но конституция Крыма не утверждена Верховной Радой, – сказал поляк. – И едва ли будет утверждена.

– Крым такая же суверенная республика, как и Украина. И поэтому может не оглядываться на Киев, – сказал Гусев. – А вот Киеву не мешало бы подумать, что может произойти здесь у нас, если нам не дадут провести выборы.

– А что может произойти? – быстро спросила итальянка.

– Мы все равно проведем выборы. Но превратим их в референдум по вопросу немедленного возвращения Крыма в состав России. Пусть в Киеве попробуют не посчитаться с волей почти трехмиллионного населения.

– У голодающих нарушается психика. Чего с них взять? – с усмешкой бросил кто-то из молодых парубков с отвислыми усами.

– А вы спросили Ельцина, захочет ли он ссориться с Кравчуком? – с яростью выкрикнул другой парубок.

Носков зябко поежился:

– Ну, вот видите, ребятки из УНСО** (УНСО – организация западно-украинских националистов – авт.) уже здесь. Но пока только тявкают. – И продолжал, отвечая на вопрос. – Мы направили наше требование господину Кравчуку. Естественно, обозначили срок, который истекает. Леонид Макарыч должен ответить буквально с минуты на минуту. Возможно, вы все будете свидетелями этого события.

– А если не ответит? – спросила итальянка.

– Тогда мы выведем людей на улицы. За нас 80 процентов населения. Это будет впечатляющая картина. Кроме того, уверен, что нас поддержит вся Восточная Украина.

– Но это есть шантаж, – заметил англичанин.

– Это политическая борьба за свои права в рамках правил, – ответил Цуканов.

Стоя в толпе, Яшин разглядывал Носкова. На вид ему было лет пятьдесят. Густая проседь, мелкие морщины по всему лицу, крупные зубы и металлическая коронка во рту, которая предательски блестела всякий раз, когда он начинал говорить. А в целом Носков был довольно привлекательным мужчиной. Его не портил даже вызывавший определенные ассоциации зачес волос справа налево.

Из штаб-квартиры “Кундуза” спустился парень в камуфляже и с торжествующим видом вручил Носкову какую-то бумагу.

– Факс из Киева, Олег Степанович,

Носков неожиданно звонким голосом прочел телеграмму из Киева, в которой говорилось, что Верховная Рада не будет препятствовать проведению президентских выборов в Крыму, но возможные негативные последствия этой акции возлагает на Партию независимости и лично на ее председателя Олега Носкова.

– Вы прекращаете голодовку? – спросила итальянка.

– Немедленно, – отозвался Носков. – Эта голодная перистальтика у меня уже вот где, – он провел по горлу ребром ладони.

– В таком случае вот вам, – итальянка протянула яблоко.

Носков ответил взглядом, в котором читались не только благодарность, но и чисто мужской интерес к красивой женщине.

Когда журналисты разошлись, Носков, Цуканов и Гусев бросились друг другу в объятия.

– Мы победили, – сказал Цуканов.

– Еще как! – Носков заливисто рассмеялся.

– Ну, что? Теперь надо выступить с заявлением, – сказал Цуканов.

Носков покачал в сомнении головой.

– Рановато. Верховный Совет должен сначала принять решение о проведении выборов, назначить дату.

Цуканов махнул рукой:

– Процедура-дура. Нельзя ждать, когда Кузьмин созреет. Он будет тянуть резину, советоваться то с Кравчуком, то с Ельциным. А если ты сейчас объявишь, он заторопится.

– Кузьмин не будет тянуть, – возразил Носков. – Какой смысл? Ведь он наверняка тоже будет выдвигаться.

Глава 8

Яшин подошел к Носкову, они познакомились, и через полчаса уже сидели в помещении общества афганцев втроем: Носков, Алла и Яшин.

– Публикация в российской газете – это хорошо, – сказал Носков. – Но вы ведь, Андрей Васильевич, вроде не журналист. Как, говорите, ваша профессия называется?

– Политтехнолог, – сказал Яшин. – Не извольте сомневаться. Все будет написано, как надо. Если будет рассказано, как надо.

– Расскажем, – тихо пообещал Носков, думая о чем-то своем.

– Рассказывать про свои подвиги мы страсть, как любим, – с мягкой иронией вставила Алла.

Она сидела рядом с Носковым на диване, и при этих словах взяла его за руку.

– Аллочка, ты еще здесь? – насмешливо спросил ее Носков.

– Молчу, – сникла Алла.

Носков обратился к Яшину:

– Вот вы видели интервью с журналистами. Какое у вас впечатление, как у политтехнолога?

– В таких случаях требуется предельная откровенность. Ведь вам нужна правда о себе и только правда. А мы едва знакомы, – сказал Яшин.

Носков вынул из ящика письменного стола бутылку мадеры, разлил по двум бокалам, себе плеснул какого-то сока. И предложил:

– Давай, Андрей Васильевич, выпьем и перейдем на “ты”. Тогда тебе будет проще резать правду-матку.

Выпили, и Носков вперил в приезжего москвича вопрошающий взгляд.

– Я понимаю, – сказал Яшин, – сейчас трудное время. Многие из нас ходят в поношенных костюмах и поношенных туфлях. Но туфли должны быть начищены. Даже если на улице грязь, твой телохранитель должен постоянно иметь при себе влажную тряпку. Чтобы перед встречей с людьми ты мог вытереть себе обувь. И носки должны быть длинные, закрывающие голени. Ведь ты можешь сидеть, закинув ногу на ногу. Это – как минимум.

– А максимум? – спросил Носков.

– По максимуму кандидат в президенты должен испытывать удовольствие от своего внешнего вида.

Носков хотел что-то сказать, но промолчал.

– Дальше, – продолжал Яшин. – Ты смеешься в слишком высоком диапазоне. Точнее, не смеешься, а хихикаешь. Этого не должно быть в принципе. И еще покашливаешь. Простыл, что ли?

– У меня всегда, когда выступаю, першит в горле, – признался Носков.

– В таком случае пей перед выступлением теплый чай с лимоном.

– А если я вообще малость теряюсь перед аудиторией?

– Лучшее средство снять робость – сказать людям, что ты волнуешься. И попросить их не судить тебя слишком строго.

– Еще? – спросил Носков.

– Держи подбородок чуть приподнятым. Как Горбачев. Он это делает правильно.

– Ты ему посоветовал, что ли? – насторожился Носков.

– Горбачев – не мой уровень.

– Еще?

– На женщин не пялься, – вставила Алла.

– Отчасти это правильно, – подтвердил Яшин. – Желательно переводить взгляд с одного лица на другое, а не смотреть на кого-то одного. Каждый слушатель должен чувствовать, что ты обращаешься к нему лично.

– А можно чуть подробнее об упаковке. Какой должна быть одежда? – спросила Алла.

– Цвет костюма лучше всего серый, – сказал Яшин. – И ни в коем случае не черный. Серый цвет – означает спокойствие, доверие и успех. Светлая серая рубашка всегда лучше, чем чисто белая. К тому же она не должна быть слишком узкой. Многие предпочитают ярко-красный галстук, якобы он олицетворяет власть. Но это не так. А желтый цвет вообще, на мой взгляд, ужасная безвкусица. Лучше приглушенно-красные тона с добавлением винно-красного цвета. Булавка для галстука, как правило, выглядит старомодно.

– Вот! – наставительно произнесла Алла. Видно, Носков был большой любитель булавок.

– Ну, и последнее, – сказал Яшин. – Ты – бывший следователь. Привык скрывать свои эмоции. Отсюда мышечная невыразительность лица, особенно глаз. У нас избиратели программы не читают. Они смотрят в глаза. Надо работать перед зеркалом, ставить взгляд.

– То есть? – не понял Носков.

– Ну, как тебе сказать, – замялся Яшин. – Есть такое правило: мало быть честным, надо казаться таковым. А еще надо так выглядеть, чтобы простому избирателю захотелось выпить с тобой.

– Я не пью, – сказал Носков.

– На здоровье, не пей. Но кажись мужиком, с которым хочется выпить и поговорить за жизнь.

Носков вздохнул и покачал головой.

– Будем работать, – тоном жены пообещала Алла.

Глава 9

Носков остановил свой “запорожец” возле жэковского клуба на окраине Симферополя. У входа их поджидала Клавдия Ивановна Лаврова, миловидная, похожая на учительницу немолодая женщина. Чувствовалось, что она не просто рада встрече, а польщена знакомством с Носковым.

Они тепло поздоровались, и Лаврова повела гостей в подвальное помещение. Там было полно старух, празднично приодетых, с орденами и медалями. Некоторое время они молча разглядывали Носкова, его исхудавшее лицо. Потом заговорили все разом, выражая свое сочувствие и восхищение. Носков растроганно пожимал протянутые к нему руки.

– Скажите нам речь, – торжественно попросила бабулька, увешанная медалями и значками до самого пояса.

– Пожалейте Олега Степаныча, – воскликнула Лаврова. – Он только вышел из голодовки.

– Нет, пусть он нам что-нибудь скажет, – настаивала орденоносная бабулька.

– Скажу о своей семье, – начал Носков, – Нас трое: я, жена и взрослая дочь. У нас две маленькие комнатки на первом этаже хрущевки. Я – бывший следователь. Был вынужден уйти из прокуратуры. О причине Клавдия Ивановна вам наверняка уже рассказала. Два года был в загранплавании простым матросом. Потом работал в адвокатуре.

– Кто вы по своим убеждениям? – строго спросила бабулька.

Носков подумал и ответил:

– Говорят, убеждения – это что-то врожденное. Якобы человек появляется на свет либо коммунистом, либо демократом, либо фашистом. Не знаю, может, и так. Скажу о себе. Свое главное убеждение я бы сформулировал так: власть должна перестать врать народу и пользоваться его доверчивостью и долготерпением.

Старушки слушали с отсутствующими лицами. Похоже, их волновали совсем другие вопросы.

Носков сказал:

– Вы хотите знать, удастся ли мне вернуть Крым в Россию?

Старушки загалдели. Именно этого они и ждали.

– Это не так просто сделать, как нам хотелось бы. И, прежде всего, потому, что этого не жаждет сама Россия. А точнее, ее руководство. Но я продолблю эту стену. Мы восстановим историческую справедливость.

Последние слова Носков произнес с напором, потрясая крепко сжатым кулаком. Бабульки зааплодировали.

Неожиданно послышался стариковский тенорок:

– А правда, что вы хотели вытащить Горбачева из Фороса, когда его там зажали?

Старичок был маленький, высохший, малоприметный в массе бабулек.

– Был грех, – усмехнулся Носков. – Я даже просил Кузьмина, тогда он был первым секретарем обкома, дать мне роту милиционеров.

– И правильно сделал Кузьмин, что не дал вам людей, – проскрипел старикашка. – Вы бы их всех положили. Да и кого спасать хотели? Говоруна. Пустобреха. Анафема ему!

– Конечно, анафема, – поддакнул Носков.

Старикашка продолжал:

– Вот, Клавдия Ивановна говорит, что вы однажды независимое расследование провели, когда искали убийц ее сына. Это, конечно, похвально. Но ежели так, то, выходит, не такое уж у нас было тоталитарное государство. Надо объективно оценивать вчерашний день, молодой человек. Прошлое не было абсолютным злом. А то, что пришло ему на смену, вовсе не избавление от этого зла.

Носков снисходительно прищурился.

– А что же?

– Новое зло, еще более изощренное, от которого вообще никогда не освободиться. Нет, я не про вас лично. Хотя и о вас могу сказать. Вы, я вижу, чувствуете себя избавителем. Дай вам, конечно, Бог. Как говорил Бомарше, я верю в вашу справедливость, даже если вы представитель правосудия. Но боюсь, что ничего у вас не получится.

– Почему? – добродушно воскликнул Носков.

– Потому что вы, как и все в наше время, будете играть без правил.

Носков нахмурился:

– Назовите вашу фамилию и адрес.

Старик растерялся:

– Зачем вам?

– Надо.

– Ни к чему вам моя фамилия, а тем более адрес, – сказал старикан, вжимая голову в плечи.

Носков сказал добродушно:

– Отец, ну чего ты так испугался? Я просто хотел через какое-то время встретиться с тобой и продолжить наш разговор. И заодно хотел навести маленькую справедливость. Ты знаешь, кто я. А я-то не знаю, кто меня так чихвостит. Ты меня в чем-то подозреваешь, а я понять не могу, чего ты вдруг на меня обрушился. Ты кем раньше был, кем работал?

Старик ответил неожиданно резко:

– Я был судьей. Но вы меня не знаете, потому что я вышел на пенсию, когда вы только пришли в прокуратуру. Я – Поляков из судейской династии Поляковых, которых никто, ни один человек, не может обвинить в том, что мы пресмыкались перед властью или были инструментом в ее руках. Это невероятно, но это – факт. И не потому, что мы такие принципиальные или власть была очень правильной, а потому, что власть не могла обратиться к нам с недостойным предложением. И тем более не могла нам приказывать. Мы так держались, что нас стыдились даже самые бессовестные начальники. И поэтому я могу сказать тебе как человек, который никогда не пресмыкался перед советской властью. У нее было много пороков, даже слишком много. И с законом она часто была не в ладах. Но в одном ей трудно отказать – она умела держать порядок.

Старик перевел дыхание и продолжал, загибая пальцы:

– Власть заботилась о детях – это был порядок. Власть заботилась о стариках – это тоже был порядок. Власть следила, чтобы никто не становился слишком богатым. И не давала самым бедным и ленивым становиться нищими. Власть одной партии – это, как бы сейчас сказали, не здорово. Но и в этом заключался порядок. Партия стремилась оправдывать то, что она одна-единственная. И, наконец, был порядок в движении людей по ступенькам вверх и в наказании тех, кто был власти недостоин. А что сейчас? Вы хотели освободить говоруна из Фороса. Этим вы показали, что вы и он – люди одного сорта. Говорун разрушил основы нашего миропорядка вместо того, чтобы аккуратно их перестроить. Где гарантия, что вы не будете делать то же самое, если усядетесь в президентское кресло? Куда вы лезете, Олег Степанович? Откуда у вас эта уверенность, что у вас получится?

– Ты что, оракул? – прикрикнула на старика Клавдия Ивановна.

Старик ответил, держась одной рукой за сердце, а другой указывая пальцем на Носкова:

– Я не оракул, но я могу предсказать: то, что он будет делать, в лучшем случае понравится только вам, старым курицам. Вы вообще любите любую власть.

Старушки загалдели, и старикан начал протискиваться к выходу, а самые нервные бабульки тыкали ему в спину сухими кулачками.

– Погодите! – воскликнул Носков. – Пусть договорит.

Бабульки замерли, воцарилась тишина, и старик Поляков сказал:

– Я вас чую, молодой человек. Вы по натуре соблазнитель. Причем вам все равно, кого соблазнять: молодых или старых, женщин или мужчин. Главное для вас – чтобы вас любили. А все должно быть наоборот. Это правитель должен любить людей, а люди – платить за это черной неблагодарностью. Власть в нашей стране никогда не давала житья народу. Боюсь, что и вы не дадите.

– Я делаю вам официальное предложение, – сказал Носков. – Будьте моим советником, независимо от того, стану я президентом или нет.

– И платить будете? – спросила орденоносная бабулька.

– А как же?

Бабульки начали убеждать Полякова, чтобы не отказывался. Тот отбрыкивался. Потом задиристо сказал Носкову:

– Когда будет надобность, я к вам приду. И снова скажу все, что думаю. А для штатных советчиков я староват.