Читать книгу: «Муля, кого ты привез? (сборник)»

Шрифт:

Издательство АЗБУКА^®

* * *

Письмо

Она его любила.

В чем это выражалось: она всегда по нему скучала. И даже в те часы, когда они спали в одной кровати, взявшись за руки, даже во сне она по нему скучала и тянулась. Ей всегда было мало видеть его, слышать, вдыхать.

Она всегда о нем думала. Он существовал в ней даже тогда, когда его не было рядом.

И третье, основное: она им восхищалась. Это был талантливый оператор, единственный в своем роде. Другого такого не было. Он видел людей и природу иначе, чем все. Каждый кадр, который он снимал, – произведение искусства. Он умел останавливать мгновение. И, глядя на белое безмолвие Севера, на хрустальный ручей или на осмысленную морду верблюда, невольно думалось: велики дела твои, Господи…

Они вместе работали на киностудии документальных фильмов. Он был оператор, она – режиссер. Они вместе ездили на север и на юг, снимали лежбище тюленей и сбор хлопка. Спускались на дно океана в подводной лодке. Ее мучила клаустрофобия. Она не представляла себе, как можно находиться в таком замкнутом пространстве.

Однажды она спросила у капитана подлодки:

– А бывает так, что кто-нибудь нажимает кнопку самоликвидации?

– В каком смысле? – уточнил капитан.

– Ну, хочет покончить с собой и со всеми…

– Что ты глупости спрашиваешь? – одернул Оператор.

– Вовсе не глупости, – сказал капитан. – Случается, не выдерживают тесноты и духоты, сходят с ума. Но один человек не может вывести лодку из строя. Все предусмотрено. Одна кнопка ничего не решает.

Поднимались в небо на воздушном шаре. Она боялась высоты и старалась не смотреть вниз, и все же смотрела. А он ее пугал. Было весело и жутко одновременно.

Работа была разнообразная, интересная. Репортажи получались яркие. И любовь, которая охватила их обоих, как божественный вирус, стояла за кадрами. Фильмы запоминались и не старели со временем.

Он тоже ее любил. За что? За то, что она любила его и ее любовь, как климат в теплых странах, грела, и нежила, и была постоянной.

Еще он любил ее за молодость, свежесть восприятия. И за характер. Ей все нравилось. У нее не бывало плохого настроения. И еще он любил ее за преданность делу. Она не умела и не хотела жить без работы. Для нее жить и работать – это одно.

Он и она – как две половины яблока. Если составить – получится целое. И фильмы у них получались, как целое яблоко. Ни убавить, ни прибавить.

Единственное НО – это то, что он был женат, а она замужем. Они встретились на жизненном пути несвободными. Вначале это не мешало. Но, по мере того как любовь набирала силу, возникло противоречие между долгом и счастьем. Двойная жизнь стала мучением.

В конце концов они решили разрубить узел. Прийти домой и все сказать. Он признается жене, а она – мужу. Дальше – развод и свобода. А что делать со свободой – будет ясно. Либо они поженятся, либо останутся любовниками, но так или иначе не будет лжи и предательства.

Жить во лжи – это все равно что спать на грязных простынях.

Решение было принято в кафе, куда они забежали после работы. Они жаждали друг друга, а идти было некуда. А могло быть по-другому: они могли вместе возвращаться в свой общий дом и быть счастливыми.

– Когда? – спросила она. – Сегодня?

– Нет. Сегодня я устал.

– Завтра?

– Завтра у дочери день рождения.

– Тогда в среду.

Он согласился.

Она вернулась домой. Уединилась в своей комнате и написала Оператору письмо. Зачем? Ни за чем. Просто чувства переполняли ее душу и выливались на бумагу. Ей хотелось поведать белому листку все, что чувствовала в эти минуты.

За окном стоял клен, который дотянулся до ее третьего этажа. Она написала про клен.

На ветке сидела старая ворона. Она помнила ее давно, видимо, ворона тут жила. Написала про ворону.

Счастье душило ее, и она ни о чем не хотела больше думать – ни о муже, ни о его родителях, ни даже о маленьком сыне. А что сын? Она заберет его с собой, и все. У Оператора дочь, у нее сын. Будут дружить.

Она написала ему о том, как он чихает. Ей нравилось, как он собирает лицо в мордочку и пырскает, как котенок.

Она написала, какие у него квадратные ладошки и черешневый запах. Чем пахнет черешня? Ничем. Свежестью. И скоро, уже после среды, она начнет вдыхать эту свежесть постоянно, жить в ней, существовать. Счастье…

Наступила среда. Ее муж стоял в прихожей, одевался. Он отправлялся в школу на родительское собрание. Обучение ребенка было на муже. Она на собрания не ходила и уроки не проверяла.

Она стояла и смотрела, как он одевается. Было страшно, как прыгнуть с парашютом в бездну. Страшно, но надо. Потом будет легче.

– Извини, – сказала она. – Я от тебя ухожу.

Он молчал. Заматывал шарф.

– Ты хороший, но мне с тобой скучно.

Он снял с вешалки куртку.

– Мне тридцать пять лет. Когда я думаю, что впереди еще тридцать пять лет такой бурой скуки, мне не хочется жить.

Муж застегнул на куртке молнию и вышел из дома. Хлопнула дверь.

Она набрала ванну и легла в горячую воду. Ее трясло. Нелегко убивать близкого человека.

Среда настала и в доме Оператора. Жена болтала по телефону с подругой.

Обычно его это раздражало. Всюду доносилось журчание ее голоса, как будто в доме мало дел. Одежда раскидана, в кухне полная раковина грязной посуды. Как они будут жить без него? Зарастут.

Жене – сорок лет. Она еще красивая и даже молодая, но сорок лет – ни туда ни сюда. Качественные мужики хотят молодых, чтобы рожали, а некачественные – кому нужны? Большая вероятность, что жена не выйдет замуж, останется одна – нервная, несчастная, будет срываться на дочери. Подранки. Подстреленные девочки. А он в это время должен будет воспитывать ее сына, который, возможно, хороший мальчик, но чужой.

– Ты чего? – подозрительно спросила жена. – Ходишь, как будто у тебя кактус в жопе.

Кактус был в душе. Оператор достал из холодильника бутылку водки и стал пить, сидя на кухне.

Жена стала мыть посуду. Грюканье тарелок, шум падающей воды были кстати. Лучше, чем тишина.

В четверг Он и Она встретились.

– Я свободна, – сказала она.

Оператор промолчал.

– Ты не сказал? – догадалась она.

– Это выше моих сил.

– И сколько это будет продолжаться?

– Не знаю.

– Всегда?

– Не знаю.

Она поняла: он ее подставил. Она прыгнула с парашютом в бездну, а парашют не раскрылся.

Если подумать, можно, конечно, бросить и одного и другого. И мужа, и Оператора. Но муж – отец ее сына, а Оператор – залог ее успеха. Можно, конечно, бросить обоих и найти третьего, но зачем? И для чего?

Все осталось как есть.

Любовь к Оператору стала болеть. К чувству восхищения прибавилось легкое презрение, раздражение и недоверие. Они начали ссориться. Тема была одна: «У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса, он ее убил». И так далее, по кругу.

Оператор стал ее побаиваться. Он знал, что в каждую свободную минуту она поставит свою пластинку.

Муж перебрался в маленькую комнату, и они стали жить как соседи. Сын по-прежнему имел полный комплект родителей, и это оправдывало их совместно-раздельное проживание.

Муж не уходил, ему было некуда. И она не уходила. Ей тоже было некуда. Так и жили, бок о бок. Вместе ели, праздновали Новый год и дни рождения, болели и выздоравливали.

Восемьдесят процентов жизненного наполнения составляла работа. Работа била фонтаном, давала деньги, призы, поездки, людей. Можно сказать, что она была замужем за своей работой.

Сын входил в сложный возраст, ему необходим был отец. Интересы сына ставились выше, чем свои.

Вокруг бушевала чума двадцатого века – наркотики. Сколько молодых соскальзывали в смерть… Необходимо следить за мальчиком, все знать, ничего не упустить. Надо было забыть о себе.

Вопрос: стоит ли забыть о своем счастье ради ребенка? Ответ: стоит. Потому что дети – главная составляющая счастья.

У Оператора родился второй ребенок. Он любил о нем рассказывать. Новый ребенок – это всегда чудо, пришелец из космоса. Оператор не уставал его снимать и показывать в группе. Все шумно восхищались, и было чем.

Семьи не разрушились. Прошли через кризис среднего возраста и устояли. Укрепились.

Каждая семья – не яблоко из двух половин, а скажем так: половина яблока – половина огурца. Странный гибрид, однако существует.

Он и Она больше не вместе. Каждый по отдельности. Это никому не заметно, кроме них самих. Он – по-прежнему маэстро в своем операторском деле. Она – по-прежнему режиссер, востребованный и конвертируемый во всех валютах.

Успех приносит деньги, деньги приносят свободу и хорошее настроение.

Третий возраст она встретила в хорошем настроении.

У нее был дом в горах Осетии и дом на берегу моря в Болгарии, большая квартира в центре Москвы плюс дача в Подмосковье.

Он и она не общались. О чем говорить? О том, что у попа была собака? Но от собаки ничего не осталось, только скелет, и то неизвестно. Жизнь прошла. Во всяком случае, ее активная фаза. Доходили слухи, что Оператор болеет. Правильно. Надо же от чего-то умирать.

Однажды раздался звонок.

Это был Он. Его голос не изменился. Звучал так же, слегка хрипловато. Голос – инструмент души. Значит, и душа не постарела.

– Знаешь, что было самым прекрасным в моей жизни? – спросил он.

– Откуда же я знаю…

– Твое письмо.

Она вспомнила письмо.

– А… – произнесла она.

А что еще сказать? Только «а»…

– Я чего звоню, у тебя нет копии?

– Зачем? – удивилась она.

– Я хотел взять письмо с собой.

– Куда? – не поняла она.

– Туда. У меня есть выходной костюм, в котором меня похоронят. Я положил письмо во внутренний карман, а оно оттуда пропало.

– Жена вытащила. И порвала, – догадалась она.

– Ну, не знаю. Но я не хочу без письма. У тебя, наверное, есть копия…

Она вдруг вспомнила, что написала это письмо в двух экземплярах: черновик и набело.

– Возможно, есть…

– Поищи, а?

– Ладно. Поищу, – пообещала она.

Письмо могло храниться между старыми фотографиями.

– Найдешь, позвони, – попросил он.

– Сам позвони.

– Когда?

– В среду.

– Договорились.

Настала среда. Ее архив находился на чердаке подмосковной дачи. Лестница крутая. Чердак захламлен. Где там искать? Легче сказать: не нашла. Как писал Куприн: «Обойдется цыганское веселье без марципанов».

Яблоко из двух половин не состоялось, и нечего его восстанавливать метафизически. У истории не бывает сослагательного наклонения. И у судьбы тоже не бывает.

Она ни о чем не жалела.

Со временем поняла, что ее муж имел больше козырей в своей колоде. Он умел переступить через себя во имя любви, и это не меньше, чем кадр белого безмолвия или осмысленная морда верблюда.

Все сложилось так, как сложилось. Судьба права. А может, и нет.

Все врут и мрут

В моем доме раздался телефонный звонок, и старческий женский голос спросил:

– Нельзя ли услышать Викторию Токареву?

– Это я.

– Здравствуйте, меня зовут Ольга Михайловна. Я хотела бы с вами встретиться.

– По какому вопросу?

Зачем нужна одна старуха другой?

– Это личное.

– Может быть, мы решим это по телефону? Я живу за городом. Долго добираться, – предупредила я.

– Ничего. Я приеду.

По голосу я определила, что бабке лет сто. Куда она потащится…

– Вы на машине? – спросила я.

– Нет. Я возьму такси.

Ну вот, еще и траты. Я медлила. Бабка не отставала и в конце концов дожала меня. Я назначила ей встречу.

Ольга Михайловна приехала без опозданий. В ее руках была папка.

В полвзгляда я определила: не старше восьмидесяти, со следами красоты, похожа на актрису Козыреву. Сейчас вряд ли ее помнят: большие глаза, классический профиль. Лицо пятидесятых годов. Одета в самовяз, сама вязала и жакет и юбку. Значит, денег в обрез. Живет на пенсию.

«Бабка» ее не назовешь. Все-таки – дама.

Ольга Михайловна раскрыла папку и показала мне свои фотографии сорокалетней давности и даже рисованный портрет. Скорее всего, поклонник нарисовал.

Далее она рассказала мне, что работала в архитектурном бюро. Архитектор.

Я ждала, когда она озвучит мне цель своего приезда, но Ольга Михайловна тянула. Видимо, смущалась.

Я предложила чай. Мы сели за стол. Я видела: ее что-то мучит.

– Зачем вы приехали? – прямо спросила я.

Не для того ведь, чтобы показать свои фотографии…

– Вы знаете такого актера «К»? – Ольга Михайловна назвала имя и фамилию.

Лично я «К» не знала, но слышала о его нетрадиционной ориентации и даже знала, кто его сексуальный партнер. Эта ориентация без труда считывалась с его облика: хорошенький, жеманный, похожий на девушку. Актер не скрывал своей ориентации, более того – гордился. Сейчас этим гордятся, как высоким происхождением.

Ольга Михайловна смотрела на меня. Ждала ответа.

– Знаете? – переспросила она.

– Ну, так… – неопределенно ответила я. – А что?

– Я его поклонница, – призналась Ольга Михайловна. – Я была на его спектакле, а потом пришла с цветами за кулисы.

– И что дальше?

– Дальше он пошел меня провожать до автобуса. Во время спектакля прошел дождь, натекла громадная лужа. Озеро. А я была на каблуках. Он поднял меня на руки и перенес через лужу.

«Буквально “Бесприданница”», – подумала я.

– Мне кажется, он в меня влюбился. А я в него.

Я поняла, зачем она приехала: выяснить у писателя свои перспективы на счастье.

Я могла бы обнадежить старушку, дескать, любви все возрасты покорны. И что тогда? Ольга Михайловна, вдохновленная моими прогнозами, начнет названивать, приставать. Актер, естественно, будет избегать, прятаться, грубить, и все может кончиться плохо. Старушку хватит удар, и – здрасьте, Константин Сергеевич. (Имеется в виду Станиславский.)

Зачем я буду обманывать человека, тем более она ехала ко мне за тридевять земель.

Я спросила:

– Сколько ему лет?

– Тридцать шесть.

– Значит, у вас сорок лет разницы. Бабушка.

– Ну и что? – не согласилась она. – У меня тонкая талия, тонкие запястья, стройные ноги… Почему мужчинам можно, а нам нельзя?

– Потому что задача любви – размножение, а старухи не размножаются.

– Задача любви – любовь. Душевный взлет.

– Для этого существует свое время. Оно так и называется: возраст любви. Вы его миновали.

– Я вышла замуж рано, но мой муж был «не по этому делу». Он любил меня платонически. Я мирилась. Жила с ним из-за сына. Мы оба с разных сторон обожали своего сына. А теперь, когда моя жизнь кончается, я впервые полюбила. Эта любовь стоит у горла. Я задыхаюсь. Я не знаю, что делать? Помогите мне…

– А внуки у вас есть?

– Есть, девочка.

– Сосредоточьтесь на внучке, – сказала я. – Переключите любовь на семью.

– Вы хотите сказать, что у меня нет шансов? Потому что я старуха?

– Потому что он – гей, – прямо сказала я.

– С чего вы взяли?

– Это известно.

– А почему он пошел меня провожать? Понес на руках? Обещал позвонить?

– Геи тяготеют к пожилым женщинам. С ними спокойно. Можно дружить.

– А с молодыми нельзя?

– Нельзя. Их надо трахать, прошу прощения. А голубые делают это между собой. Женщины ни при чем.

– Что вы такое говорите? – не поверила Ольга Михайловна.

– А почему были уничтожены Содом и Гоморра?

– Почему?

– Вот поэтому. Геи существуют с незапамятных времен. Они были всегда. И есть. И будут.

– В мое время их не было.

– Были. Просто их преследовали и они прятались.

Ольга Михайловна замкнулась, потом проговорила упрямо:

– Я звонила Вере Васильевой, она меня выслушала и сказала, раз я люблю, я молода. Пока человек любит, он молод.

Я поняла: она звонила не только мне. Она хотела привлечь всю страну.

– Не надо развешивать свои проблемы, как белье на веревке, – посоветовала я. – Вам никто не поможет, кроме вас самой. «Все врут, и все мрут». Это слова из пьесы. Но это – правда. Кстати, автор этой пьесы – гей.

Ольга Михайловна долго молчала, потом проговорила:

– Я несчастна…

– Вовсе нет. У вас большое прошлое. Вы прошли большой жизненный путь. Подумайте, как много молодых не дошли и до середины, а вы – в пути, в прекрасной форме. У вас тонкая талия и стройные запястья…

– А будущее?

– Будущее – внучка. И любовь там же.

Перед тем как уйти, Ольга Михайловна остановилась в дверях и спросила:

– Вы меня не бросите?

Видимо, она не рассчитывала на себя. Ей была нужна чья-то рука.

– Ну конечно нет, – наврала я.

Невозможно же было ее оттолкнуть. Тем более что слова – ничего не значат.

Все врут, и все мрут.

Тогда и теперь

Ольга Михайловна позвонила мне с новым несчастьем. Она не могла жить без потрясений.

– От сына ушла жена и забрала внучку, – сообщила Ольга Михайловна.

– Почему? – спросила я.

– Потому что ребенок должен жить с матерью.

– Почему ушла? – уточнила я.

– Он мало зарабатывает. Двести долларов в месяц.

– А где он работает? – удивилась я.

– В высшем учебном заведении.

– Кем?

Я подумала: может, он инвалид и моет окна…

– Декан философского факультета.

– Я не ослышалась?

– Нет. Все именно так.

Ничего себе. Государство плюет на философов. Хотя зачем сейчас нужны философы? Какой от них толк? Никакого.

– Он красивый и умный, – сказала Ольга Михайловна. – С ним так интересно разговаривать.

– Пусть найдет себе другую жену. В университете полно студенток.

– Современные молодые женщины – алчные и недалекие. Особенно провинциалки. Ему нужна ровесница, которая была бы ему равна по интеллекту.

– А сколько лет вашему сыну?

– Сорок пять.

Я задумалась. Вокруг меня – море одиноких сорокапяток. К пятидесяти годам современные мужчины сваливают из семьи, устремляются на зов новой любви. Сорокапятки остаются у разбитого корыта. Как правило, это – красивые, образованные, элегантные женщины, гораздо более сексуальные, чем в свои двадцать лет.

– Я подумаю… – пообещала я.

В этот же вечер я позвонила своей молодой подруге Карине. Ее специальность – пиар-менеджер. Что это такое – понятия не имею.

Карине сорок пять, но выглядит на тридцать. Похожа на Жаклин Кеннеди, но лучше. У Жаклин слишком широко раздвинуты глаза, а у Карины все на своих местах. Плюс изумительный парфюм. Она пахнет, как жасминовая ветка, – легко и упоительно.

Я набрала номер Карины:

– Привет. Я нашла тебе жениха.

– Кто такой? – тут же заинтересовалась Карина.

– Декан философского факультета. Красивый. Умный.

– Каков его годовой доход?

– Две с половиной тысячи долларов, – посчитала я.

– В месяц?

– В год.

– А зачем он мне?

– Ты будешь ложиться спать не в холодную постель, в теплые руки. Он будет тебе говорить слова: «Ты лучше всех, ты единственная».

– Понятно. Я должна буду платить за него в ресторане.

– В рестораны ходить необязательно, – сказала я.

– Ну почему же? Я люблю рестораны. В Москве сейчас много интересных мест. И я люблю отдыхать два раза в год, зимой и летом.

– Тогда придется платить тебе. Или отвыкнуть от своих привычек.

– Значит, так, – подытожила Карина. – Мне нужно, чтобы мужчина решал мои проблемы, а не говорил слова. Слова – это бесплатное приложение, как бантик на коробке.

Карина свернула разговор и повесила трубку.

Я слушала короткие гудки и думала: моя молодость пришлась на первую хрущевскую оттепель.

Мы были другие. Женщины моего поколения любили за слова.

Мы были наивнее и чище. А может быть, в то время, кроме слов, не было ничего.

Размышления по поводу

Однажды, в советские времена, меня пригласили в сад «Эрмитаж» на встречу с читателями.

Я согласилась и приперлась в сад «Эрмитаж» в полном боевом оперении: платье от спекулянтки, прическа от парикмахера Жана – армянина из Франции.

Встреча происходила на свежем воздухе. Читателей собралось немало, человек сто, а может, двести. Они сидели на скамейках, а я перед ними за отдельным столом.

Читатели, как правило, женщины от сорока до шестидесяти, но попадаются и мужчины. Редким и драгоценным вкраплением. Для меня это означало, что меня читают не только женщины, но и все люди.

Я читала свой последний рассказ. Отвечала на вопросы. Атмосфера сложилась дружественная. Я нравилась читателям, а они – мне.

Неожиданно от читателей отделилась объемная фигура, прошествовала не торопясь и остановилась возле моего стола. Далее последовал монолог минут на тридцать.

Я не стала ее перебивать и слушала вместе со всеми.

Прежде всего, я ее узнала. Это была довольно известная журналистка Надежда Сидорова. Она часто мелькала в телевизионных передачах и была интересна своими «НЕ»: НЕ-молодая, НЕ-красивая, НЕ-изящная. Весила полтора центнера. Ходила в длинных юбках, носила шляпы. Этакий носорог в шляпе. Она ничего не стеснялась: ни своей формы, ни содержания. И это содержание она охотно выкладывала перед желающими послушать.

В сад «Эрмитаж» ее никто не приглашал. Она воспользовалась случаем. Ей хотелось внимания и успеха. Вдобавок ко всем «НЕ» можно прибавить еще одно: НЕ-скромна.

Я ничего не имела против ее появления. Наоборот. Я устала. У меня открылась возможность помолчать и отдохнуть. Я сидела и с удовольствием слушала ее историю.

История такова: она поехала в дом отдыха и познакомилась там с мужичком и у них завязался роман. Когда они вернулись в Москву, захотелось роман продолжить, но негде. У Надежды дома муж, у него примерно то же самое: семья.

Надежда договорилась с подругой, та дала ключи от своей квартиры. Квартира находилась на выселках в спальном районе, не то в Выхино, не то в Братеево. У черта на рогах. Надежда тщательно готовилась к встрече: купила бутылочку, приготовила мясо с приправами, взяла магнитофон (тогда это была кассетная бандура, довольно неподъемная) и со всем этим, нагруженная как осел, поехала в Выхино или Братеево. Своему любовнику она продиктовала адрес по телефону, и после работы он поперся на зов любви на трех видах транспорта: троллейбус, метро с двумя пересадками, автобус шесть остановок. Добравшись до нужной остановки, он долго бродил между одинаковыми домами. Никаких указателей, прохожие тоже путались.

Все плохое кончается когда-нибудь. Мужичок нашел наконец нужную квартиру.

Надежда включила свой магнитофон, полилась тихая музыка, танго тридцатых годов, музыка забытого ныне композитора Строка.

Надежда была в длинной юбке и в шляпе с широкими полями. Она поплыла на кухню, чтобы подогреть мясо. Любовник скинул ботинки, лег на диван. И заснул. Устал, бедный. Рабочий день, плюс дорога, плюс возраст. Не много, но и не мало, пятьдесят два года.

Когда Надежда появилась из кухни с выпивкой и закуской, ее любимый храпел как заведенный трактор. При выдохе его губы отдувались и получался звук «пу-у»… Носки были чистые, но с дырой на большом пальце – минус жене. Его живот лежал рядом с ним, как отдельный. Нужна ему эта любовь? И сколько хлопот вокруг такого простого дела…

Надежда рассказывала ярко, смешно. Вышучивала себя, не стесняясь. Только талантливая и сильная личность может вышучивать себя прилюдно. Однако есть действия, которые делать можно, а говорить о них нельзя. Туда же относится грех прелюбодеяния. Люди – не собаки, у которых соитие бывает раз в год. Человек делает это много чаще, но сие личное дело каждого и не выносится на коллективное обсуждение.

Содержание выступления было сомнительное, но форма – выше всех похвал. Рассказывала Надежда замечательно.

Я писатель, ценю слово. Для меня очень важно, как человек звучит. Но зрители не смеялись, скорее недоумевали.

Надежда окончила монолог и ждала реакции. Поднялась женщина средних лет, похожая на учительницу, и сказала:

– Вы выдаете свои недостатки за достоинства…

По рядам прошел одобрительный гул.

Надежда Сидорова воочию убедилась: ее не поняли и не приняли. Подумала, наверное: «Ну и хрен с вами» – и удалилась восвояси. Обиделась. Она старалась, хотела как лучше, для них же и старалась, метала бисер перед свиньями…

Я потом долго думала: зачем она вылезла? Хотела внимания, это понятно, но это не все.

Надежда – талантливый человек. Этот талант давит на крышку, как пар у закипевшего чайника. Нужно выпустить пар. И она его выпускает. Рассказывает и сама упивается своим рассказом, и ради красного словца не пожалеет мать и отца, и тем более себя. Что касается ее «НЕ», она не может стать моложе, изящнее, поэтому не прячет недостатки, а стилизует их: юбка, шляпа. Ее прием, ее оружие – эпатаж. Она будоражит людей. Они только успевают вздрагивать.

Через какое-то время я увидела Надежду по телевизору в обществе молодого любовника. Это была желтая сплетническая передача, а обыватели обожают сплетни.

Любовник Надежды Сидоровой – мальчик двадцати четырех лет, похожий на Джорджа Клуни, облегченный красавец, пустой и бедный. И дурак, судя по всему, иначе бы не лез на всеобщее обозрение в обнимку с носорогом.

Первое, что я подумала: а где его родители? Куда они смотрят? Во что превратится его душа после такой откровенной продажи?

А вдруг он ее любит? А вдруг…

На другой день после желтой передачи я пошла гулять. Мой путь лежал мимо детской песочницы. Дети сиротливо ковырялись в песке, а няньки сбились в кружок и горячо обсуждали «Джорджа Клуни» с Надеждой.

– Позорище! – заключила домработница Люба.

– А почему? – не согласилась Другая.

– Потому, что он ей внук. Поэтому.

– Ну и что? Сидорова – молодец. Она взломала стереотип. Я тоже себе молодого заведу.

– Не с ровесником же ей спать! – поддержала Третья. – Ей сколько? Шестьдесят? Значит, ее партнеру должно быть семьдесят. Дед.

– Почему обязательно семьдесят? Можно и сорок. Мордюкова тоже молодых любила…

– Мордюкова была с магнитом, – заметила Люба. – Сколько угодно молодых, которые никому не нужны, а есть старухи – с магнитом, в них до старости влюбляются. Лиля Брик, например.

– Эдит Пиаф, – подсказала Другая.

– Анна Ахматова, – добавила Третья.

«Какие образованные домработницы», – подумала я и пошла мимо. Неудобно стоять и подслушивать. Надо либо подойти, либо двигаться дальше.

Я услышала мнение народа: «Сидорова взломала стереотип».

Всегда считалось, что, переступив через шестьдесят лет, женщина переходит в статус бабушки-старушки и должна сидеть со спицами в руках и вязать внукам шерстяные носочки… В шестьдесят лет что-то заканчивается, а что-то начинается. Начинается свобода. А свободой каждый распоряжается по-своему.

Надежда Сидорова умерла вскорости. И магнит не помог. Но она так и осталась в моих глазах: круглолицая, лукавая, неповзрослевшая.

Хорошо, что она была.