Девушки, которые решают

© Виктор Колюжняк, 2020

ISBN 978-5-0051-2636-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

(вместо предисловия)

Да, чаще всего это девушки. Изредка попадаются, конечно, и юноши, но юноши обычно предпочитают командовать, исполнять или проводить длительное время в долгих и вдумчивых переговорах, выясняя, кто будет командовать, а кто исполнять.

А девушки в это время «решают».

Они организовывают, контролируют, прикрикивают, увещевают, составляют планы, раздают поручения и тут же делают множество всего сами, боясь, что поручения останутся невыполненными и порушат планы.

Наверняка в каждой компании есть такая девушка. А может их несколько, и они по очереди передают друг другу бразды правления всеобщей или даже просто чьей-то непутёвой жизнью. Иногда и вовсе отходят в сторону, пытаясь «решать» для себя, но стоит им лишь взглянуть, как неумелыми руками всё отправляется прямиком в пропасть или попросту стоит на месте, и они, вздохнув, подхватывают эти бразды и, стиснув зубы, пытаются сдвинуть или спасти от неминуемой гибели. Получив, разумеется, кучу упрёков в том, что «так долго», что «нельзя было сделать сразу» и много ещё всяких «что».

Те, кто «решают», всегда получают упрёки.

Эти девушки, разумеется, разные. Одни говорят тихими голосами мудрости и разума. Другие бьют гаечным ключом здравого смысла. Третьи метко стреляют единственно верными выходами из ситуации. Но у всех них плечи – не важно, худенькие, сильные или ещё какие, – в скрытых мозолях, от громоздких и неудобных чужих проблем. В их глазах тщательно спрятанная усталость. В залатанных сердцах осколки разорвавшихся чужих обид и застрявшие на века ядовитые плевки.

Не каждая девушка может быть той, которая «решает», но если вы видели хотя бы одну, то легко узнаете их среди толпы.

Можно было бы сказать, что эти девушки – ангелы-хранители, посланные на Землю, чтобы оберегать и защищать, но это не так. Одна из причин в том, что они встречаются от Крайнего Севера до Жаркого Юга, и бывают разных национальностей и вероисповеданий. Вторая состоит в том, что они очень часто незаметно для себя становятся наркотиком, на который подсаживают всех вокруг. И когда этим «всем вокруг» потом заявляют, что теперь-то они сами за себя в ответе и хотя бы частью проблем должны заняться самостоятельно – у них начинается ломка.

Наркотик «девушки, которые решают» – не убивает, но вызывает стойкое привыкание едва ли не с первого раза.

Как и все девушки, они любят конфеты, вкусные напитки, цветы, украшения, парфюм, модные наряды, посещение косметологов и массажистов. Однако лучшим подарком для них, разумеется, является совсем другое. Чтобы обрадовать, достаточно просто попросить посидеть в сторонке и отдохнуть. И заняться делом самому. Девушки будут порываться помочь, а то и вовсе пытаться отстранить, но не надо поддаваться такому искушению. Не стоит путать силу привычки, с искренним желанием. Вновь усадите и продолжайте заниматься сами. И вы увидите, как наконец-то чуть расправятся плечи, избавившись от части проблем; как глаза прояснятся, засветившись спокойствием; как на губах заиграет тихая и ясная улыбка.

Для них нет ничего лучше, чем хоть чуть-чуть побыть «девушкой, которая ничего не решает».

П-Н-Б

У меня три отца. Мы живём в собственном доме неподалёку от небольшого провинциального города. Я умею слушать и делать выводы. Из обрывков фраз, найденных записей и недомолвок я построила теорию о том, что скоро должно что-то случиться. И мне это не понравится.

Сейчас вечер. Два отца уходят в город на прогулку, а Папа-П сидит на крыльце. Я сажусь рядом, и мы долго смотрим через поле, пока фигуры не скрываются за высокой травой.

– Сыграем в монополию, Алина? – спрашивает Папа-П.

– Давай.

Мы идём в дом, чтобы пить морс, играть в монополию и вести себя как обычная семья. Притворство часто входит в привычку.

* * *

Позже, когда коробка с игрой занимает место на верхней полке старого стеллажа, мы опять сидим на крыльце. Папа-П покачивается в кресле, укрывшись пледом, и читает газету. Это ещё больше подчёркивает его старость, выделяет пепельно-белую шевелюру и дряблые руки, покрытые пятнами.

Я наблюдаю за ним исподволь. За покачиванием головы, будто бы в такт незримой мелодии. Губы неслышно проговаривают слова, а глаза пробегают по строчкам. Я наблюдаю за Папой-П, хотя успела изучить его больше, чем остальных отцов.

Пролетавшая муха уселась ему на шею и ползёт, продвигаясь к лицу. Папа-П даже не пытается стряхнуть её – по-видимому, слишком погружен в газету или размышления. В последнее время он часто застывает так.

Я встаю и стряхиваю муху – мне неприятно смотреть, как она ползает по отцу. Папа-П удивлённо поднимает глаза, будто очнувшись от долгого сна.

– Муха, – говорю я. – Вот здесь, – касаюсь пальцем шеи.

Отец ловит мою руку и прижимает к себе. Я чувствую, как под шероховатой кожей бьётся жилка. Ровно и спокойно, несмотря ни на что.

– Почему ты не ходишь в город? – спрашивает Папа-П.

– Неинтересно, – говорю я, хотя это ложь.

Тишина встаёт между нами на несколько секунд, стремясь разъединить. Однако получается обратное.

– Понятно, – говорит он. Молчит ещё немного, а затем решает зайти с другой стороны. – А куда подевался Клим? Он мне нравился.

– Не знаю, – пожимаю плечами и, стремясь уйти от ответа, встаю сзади отца, обнимая его.

– Жаль…

В этот раз не до конца понятно, чего именно ему жаль. Что я не хочу отвечать, или что Клим больше не появится.

Запоздало вспоминаю о том, как им нравилось обсуждать будущее. Клим вообще любил разговаривать с моими отцами. Иногда кажется, что с ним они общительней, чем со мной. Впрочем, не надо думать так. Да и ни к чему эти воспоминания.

– Прошлого не вернёшь, – пытаюсь закончить разговор.

– Прошлого не вернёшь, – эхом откликается Папа-П.

Он знает это. Больше, чем кто-либо другой.

* * *

Просыпаюсь от монотонного голоса. Громкость записи – а я знаю, что это запись – кажется, на максимуме. Спускаюсь на первый этаж, недовольно хмурясь. Вчера мы засиделись на крыльце. Сначала молча, потом разговаривая о всякой ерунде, позже Папа-П уснул в кресле, а я не стала будить. Сидела и охраняла его сон. Всё было как в детстве, только мы поменялись ролями.

Папа-Н сидит на диване и смотрит запись. Недоверчиво глядит на экран, хмурится, трёт подбородок.

– Мог бы и тише сделать. Люди спят.

Он оборачивается. Можно не смотреть ему в глаза, я и так знаю, что там увижу. Непонимание, затем недоверие, а чуть позже восхищение.

– Извини, – он сглатывает и тут же торопливо добавляет. – Алина?

– Да.

– Ты выросла, – Папа-Н осекается.

– Да, – я стараюсь говорить ровно, хотя получается с трудом. Даже от восхищения и радости можно устать, если слышать их каждый день.

Мы ещё какое-то время смотрим друг на друга, затем Папа-Н спохватывается и уменьшает громкость.

– Вот, – говорит он.

– Ага. Пойду завтрак готовить, – в этот раз добродушие выходит естественным. А может я и не притворяюсь. Всё-таки это мой отец, и у меня не получается на него долго злиться.

– А как же досыпать?

– Какое тут… Все уже проснулись.

В подтверждении моих слов сверху спускается Папа-П. Он также проходит через три стадии взгляда Папы-Н, а затем начинается разговор, который повторяется изо дня в день, с небольшими вариациями.

Иду на кухню, голоса тонут в темноте коридора. Выхожу на свет и вижу в окне, как над полем поднимается туманное облако.

Я стою у плиты и жарю яичницу с ветчиной на четыре порции. Закипает чайник. Обычное утро. Привычное до невозможности, которая, вероятно, скоро наступит.

* * *

После завтрака отправляюсь проверять цветы. Мои отцы скрылись в своём излюбленном подвале. Продолжают готовиться к тому, что скоро случится.

Я сижу возле тюльпанов, вожу пальцами по ещё не раскрывшимся бутонам и жду. Не того, что задумали мои отцы, и не чего-то неожиданного. С удивлением понимаю, что я жду Клима, хотя точно знаю: он не придёт. Ему просто незачем приходить.

Как мы перестали общаться? Не могу вспомнить, чтобы был какой-то «серьёзный разговор» или скандал. Просто однажды он позвонил, а я не взяла трубку. Некогда было и не очень хотелось. Потом он пришёл, а я притворилась спящей – слишком устала. Ещё несколько раз, и Клим перестал звонить и приходить. А когда позвонила я, мы справились о здоровье, текущих делах и договорились, что надо бы обязательно встретиться. Не прямо сейчас, конечно, а чуть позже. Как с делами разберёмся. Хотя до этого сказали друг другу, что ничем особым не заняты.

Так и не случилось последнего «прости и прощай». Тропинка, по которой перестали ходить, заросла травой. Может быть, иной раз и хочется её протоптать вновь, но лень. И ты даже не знаешь, ждут ли тебя на том конце.

Зачем Папа-П напомнил мне про Клима? Прошлого не вернуть, он ведь знает это не хуже меня, если даже не лучше.

– Ты часто тут сидишь? – голос Папы-Н вырывает меня из сна воспоминаний.

– Нет. Только когда хочется побыть в одиночестве.

– Извини, что помешал. Я не знал.

– Ничего.

Мы молчим. Я понимаю: его переполняют чувства, он хочет многое сказать, но сдерживается. Возможно, интуитивно догадывается, что я всё это не раз слышала. А может, ему до сих пор трудно смириться с тем, как выросла дочь.

– Так странно, – говорит он наконец. – Очень странно знать, что ты живёшь одним днём. Что у тебя нет никакого завтра. Потому что завтра окажется таким же, как сегодня. Оно будет другим в деталях, но по своей сути будет тем же самым сегодня. Это очень странно и… больно, что ли.

– Нет, – я качаю головой. – Странно, когда ты знаешь, что всё это не твоя вина, просто обстоятельства такие. Но ты смирился с этими обстоятельствами и дал им власть над собой. Завтра такое же, как сегодня. Это ведь так легко.

– Я… они… мы пытаемся это изменить, – голос дрожит, словно Папа-Н оправдывается.

Кажется, у меня получился смешок. Нервный и горький. Не то раздражение, не то горечь. После такого у актрис принято качать головой и снисходительно улыбаться, но я не актриса.

– Я говорю не про вас…

Отворачиваюсь, пряча лицо. Слёзы текут независимо от меня. Меньше всего мне сейчас хочется плакать. Папа-Н кладёт руку мне на плечо. Неуверенно, словно опасаясь.

– Уйди, – я пытаюсь говорить как можно спокойней, но злость проскальзывает. – Уйди, пожалуйста.

Он уходит, постояв в нерешительности. Не зная, обнять и успокоить, или же предоставить самой себе. Выбирает второе. Всегда выбирает второе.

А я? Что выбираю я?

Некому ответить.

* * *

Когда я вхожу в комнату, они ожесточённо спорят и замирают, увидев меня. Почему-то считается, что меня их дела не касаются.

Папа-П прячет взгляд, словно виновен в чём-то, Папа-Н серьёзен, а Папа-Б улыбается чуть нагло.

– Пойду в город, – говорю я этим виноватым, серьёзным и улыбающимся. И добавляю, зная, что прозвучит как укор. – А то вы всё равно тут секретничаете.

– Да мы вовсе не… – начинает Папа-П, а затем вздыхает и отворачивается.

– Иди, – Папа-Б не прекращает улыбаться. – Климу привет.

Теперь моя очередь нагло смотреть. Можно спросить, с чего бы это прогулка в город равна встрече с Климом. Можно одёрнуть, заявив, что это не его дело. А можно просто отвернуться и уйти.

Интересно, почему он, меньше всего проводящий со мной времени; так и не сумевший, как мне кажется, принять такой, какая я есть; понимает лучше всех. Иногда даже лучше, чем я понимаю сама себя.

– Конечно, – отвечаю я. – От всех вас передам.

– Кто такой Клим? – спрашивает Папа-Н. Вопрос порождает неловкость, потому что для всех остальных это имя часть моей жизни.

– Клим – это Клим, – отвечаю я. – Хороший парень. Он тебе видеокамеру помогал выбирать.

– А, ясно.

Ничего ему не ясно. И ничего он не помнит. Может, и к лучшему?

* * *

В городе лето. Такое обычное лето провинциального города. Жара и уличные торговцы. Молодёжь, кучкующаяся в скверах, собирающаяся возле фонтанов и гуляющая по набережной.

Раньше я тоже гуляла, вместе с Климом и его друзьями. Своих у меня почему-то нет. Не приживаются, видимо. Поэтому сейчас я иду одна. Нет бы позвонить и узнать, где и когда мы можем встретиться. Вместо этого брожу в поисках общих знакомых. Пока безуспешно.

Покупаю мороженое – обычный пломбир в стаканчике – и откусываю кусочки, спасаясь от жары. В горле сладкая прохлада, голова горячая и тяжёлая от солнца и бегающих по кругу мыслей.

Что я ему скажу? Мы не виделись полгода, и я соскучилась? Бред. Вот она я, всё осознала и поняла, что мне одиноко? Ещё больший бред. Это лишь депрессия и гнёт неуёмного либидо.

Прошлого не вернуть, но жить в одинаковом настоящем уже опостылело.

Присаживаюсь на лавку в парке. Наблюдаю за гонимыми ветром комками тополиного пуха. Пальцы липкие от мороженого, лавка нагрета солнцем, пух щекочет тело. Наверное, это даже можно назвать блаженством. Не возвышенным, которое описывают книги, а обычным тихим блаженством. Квинтэссенция простоты бытия, будь оно неладно.

– Привет, – слышу я давно и хорошо знакомый голос. А холодок по спине бежит так, словно в первый раз.

– Привет, Клим, – отвечаю я. – Как жизнь?

– Бьёт ключом и другими мелкими металлическими предметами, – улыбается он. И смотрит так… вопросительно.

– Понятно. А у меня не бьёт. Идёт и идёт. Как-то так.

– Ясно.

И молчим. И ведь хотим друг другу что-то сказать. По крайней мере я хочу. Но молчим.

– Давно не виделись.

– Да.

– А ведь сколько раз собирались встретиться.

– То одно, то другое, – говорю я и пожимаю плечами.

Он кивает, и вновь молчим. И улыбаемся. Как дикторы на телевидении, когда им ещё не успели сказать, что пошёл эфир. Молчат и улыбаются. Вот только в отличие от них у нас текст не написан, а потому слова скомканы, формулировки туманны и вообще не про то.

– Может, прогуляемся? – предлагает он наконец.

– Почему бы и нет.

И вот мы идём по парку, как раньше. Только не держимся за руки и не выставляем напоказ наше счастье.

– Как твои?

– Всё так же. Дедушка стареет, дядя всё такой же странный и рассеянный, папа всё ещё полон сил и планов.

Клим не знает, что у меня три отца. Эту тайну я не доверила даже ему. Может быть, если бы рассказала, всё сложилось бы иначе.

– Привет тебе передавали, – добавляю я.

– Ты ко мне шла? – спрашивает он после паузы.

– Нет. Просто в город прогуляться, – вру я. – Это на случай если вдруг встретишься. И вот ты вдруг встретился.

– Знаешь, – он останавливается и берёт меня за руку. – Я всё хотел тебе позвонить, но не решался.

На безымянном пальце жёлтое кольцо. На безымянном пальце его правой руки жёлтое кольцо. Обручальное.

– Или жена не разрешала? – я спрашиваю насмешливо, а сама думаю: «Дура! Ну какая же ты, Алина, дура. Решила, что за эти полгода он не найдёт себе новую? Нашёл. И даже жениться успел. Позвонить он хотел, тоже мне».

– Жена? – смущение. Торопливо убирает руку в карман. Затем так же торопливо достаёт и пытается снять кольцо.

– Как зовут-то хоть?

– Нету никакой жены, – кольцо наконец-то сползает с пальца и исчезает в кармане. Только нет в этом смысла.

– Не волнуйся. Сейчас я уйду, и никто не скажет, что ты гулял по парку с другой. А то ведь ревновать будет.

– Да некому ревновать! – почти кричит он. А мне уже всё равно. Спокойно и легко, будто тяжкий груз упал. Всё правильно. Он сделал выбор и сумел меня забыть. Ну, или сумел забыться. Мне давно пора сделать то же самое, а не жить прошлым.

– Что, совсем неревнивая? – улыбаюсь. – Ладно. Прощай, женатый мужчина. Поболтаем в другой раз.

– Подожди, – он бросается за мной.

– Уйди! – резко обрываю. – Уйди. Исчезни. Сгинь. Тебя нет. Был и сплыл. Ясно?

– Но…

Я почти бегу, оборачиваюсь и вижу, как он с размаху бросает кольцо куда-то в кусты. Кривится от досады и злости. Интересно, что скажет жене?

А может, действительно нет никакой жены? Впрочем, неважно. Мне легко и спокойно. Я плыву по знойному городу в направлении воды. Жаль, что не взяла купальник, но это ничего. Можно просто побродить по берегу, чувствуя, как ветер доносит брызги, а волны касаются ног.

Мне легко и спокойно, только почему-то противно…

* * *

Домой возвращаюсь после полуночи. Долго бродила, стараясь не думать ни о чём. Получалось не очень.

Вот и сейчас, открывая дверь, я всё ещё прокручиваю в уме слова Клима. Позвонить и спросить про жену? Пожалуй, не стоит. И в этом решении нет гордости, слабости или желания не выглядеть дурой. Это просто понимание свершившегося факта, с которым лучше смириться.

Хотя нет. Именно гордость и всё остальное. А ещё подсознательная иррациональная тяга к страданию. «Люди любят страдать, – говорил иногда Папа-П. – и они думают, что это их облагораживает. Но только ничего они не облагораживают. Жить в радости гораздо сложнее».

– Повидались? – спрашивает Папа-Б. – Гляжу, не очень прошло.

Он сидит в гостиной. Один, в полной темноте. Лишь глаза чуть подсвечены луной.

– Какая разница?

– Ты моя дочь.

– Что-то ты редко это говоришь.

– А это входит в список вещей, которые надо говорить постоянно? Извини, не знал. Я же не сообщаю каждый день – солнце встало.

Он прав, конечно, да только что мне сейчас до его правоты?

– Прошлого не вернёшь, – отвечаю я.

– Конечно, – тут же соглашается Папа-Б. – Тогда что ты собираешься делать?

– У меня есть выбор? Жить настоящим и надеяться, что всё изменится.

– Какая глубокая и выверенная гражданская позиция, – его манера иронизировать порой меня бесит. – А если подумать о будущем?

– В будущем всё будет не так.

– А как? – чуть наклоняет голову и смотрит прищурившись.

– Не знаю.

Он тихо смеётся, показывая, что я ошибаюсь.

– Я хотел бы попросить тебя об одной вещи. Завтра прогуляйся до города ещё раз. Днём. И опять до вечера.

– Зачем?

Он не отвечает. Встаёт и идёт в свою комнату. Словно подачку бросает мне: «Потому что завтра что-то случится». Папа-Б редко говорит прямо, когда есть возможность заставить меня подумать.

По его мнению именно это называется «воспитанием».

* * *

Папа-Б ушёл, и теперь я сижу на том же самом месте и смотрю в темноту. И наверняка мои глаза так же блестят в свете Луны.

«Завтра что-то случится». Мне очевидно, что именно произойдёт, как и понятны причины, привёдшие к этому.

Прошлого не вернуть, а жить настоящим слишком тоскливо. «А если подумать о будущем?» – спросил Папа-Б…

Что ж, в таком случае у меня перед глазами идеалистическая картина. Дом, все трое моих отцов и Клим. Мы живём, радуемся, находим новые идеи. Я наконец-то посвящаю Клима в семейную тайну, и он начинает работать с моими отцами. Не над тем, чем сейчас заняты они, а над чем-нибудь другим. Столь же интересным и головоломным. А я ухаживаю за цветами, убираюсь по дому, хожу в город за продуктами, готовлю моим мужчинам еду и смотрю на их наполненные жизнью лица. Не потому, что мне прям вот нравится это делать, и не потому, что я сторонница патриархального уклада. Просто я всё равно не понимаю до конца, чем они занимаются, так что лучше приносить пользу там, где умеешь.

Вот что я думаю о будущем.

«Тогда делай всё, чтобы это случилось!» – отчётливо слышится у меня в голове. Подсознание разговаривает со мной голосом Папы-Б, и я не удивлена. Гораздо больше изумления приносит то, что такая, казалось бы, совсем простая мысль вдруг заставляет моё сердце биться чаще.

Если кто-нибудь объяснял бы мне это, тот же Папа-Б, к примеру, я пропустила бы его слова мимо ушей. Поучения, да ещё и завёрнутые в столь простую философию, всегда вызывают скуку. Но сейчас я сама дошла до этого, а значит, не могу так просто отмахнуться.

Я достаю телефон и набираю номер, который уже с десяток раз удаляла, но всё равно возвращала, из-за боязни забыть. Трубку снимают практически моментально, будто сидели и ждали.

– Клим, мне нужна твоя помощь, – говорю, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

– Сейчас?

– Да. Можешь подъехать к озеру?

– Хорошо.

Он не задаёт никаких вопросов, и я очень благодарна ему. Сама же не могу не спросить.

– Ты правда не женат?

– Да. Это…

– …не объясняй. Не надо. Потом.

– Я буду минут через двадцать, – говорит он после паузы.

– Хорошо.

* * *

Я крадусь в темноте, словно преступник. Озеро в пяти минутах от дома. Оно настолько маленькое, что это скорее пруд, но все упорно называют его озером.

Сажусь под ивой, нависающей над водой импровизированным шалашом, – наше с Климом любимое место. Здесь он точно меня найдёт.

Ветви колышутся над водой, и в свете лунной дорожки видна снующая мошкара. Изредка быстро и резко проносятся летучие мыши, вышедшие на ночную охоту.

Вскоре подъезжает машина, останавливается, и фары гаснут. Слышны шаги, и вот Клим уже сидит рядом со мной. Я не могу сдержаться и молча прижимаюсь к нему, а он, спустя мгновение, обнимает.

– Рассказывай, – говорит чуть слышно.

– Нам надо прокрасться в подвал и кое-что там сломать так, чтобы мои… – я хочу сказать отцы, но машинально, как всегда в разговоре с Климом, проглатываю. – Чтобы мои не успели помешать.

– И что же это такое? – спрашивает он.

– Машина времени.

Сейчас он должен усмехнуться, спросить меня о самочувствии или подумать, что лучшего повода для встречи я не смогла найти. Но вместо этого Клим произносит фразу, после которой я понимаю, что действительно люблю его. И буду любить всегда, что бы ни случилось.

– Почему бы и нет…