Читать книгу: «Горизонт событий. Когда умирают звёзды»

Если ты пришёл за ответами —

уйдёшь с раной.

Если пришёл с раной —

уйдёшь с пониманием.

ПРОЛОГ. ГОЛОС ИЗ ТЬМЫ

Тьма.

Не ночь и не пустота – нечто древнее, безвременное.

Она была не просто отсутствием света —

она была отсутствием всего.

И в этой тьме прозвучало слово.

Тихое, как дыхание звезды в бесконечности.

Оно не имело тела, не имело формы.

– Послушай меня.

Сознание вспыхнуло, как искра в бездне.

Он не видел ничего, но чувствовал, что существует.

Голос звучал не рядом и не вдали —

внутри самой души, как мысль,

принадлежащая кому-то другому, но знающая о нём всё.

– Мне нужна твоя помощь.

– Кто… ты?.. – спросил он. Его голос дрожал,

словно ребёнок, зовущий из темноты. – Где я?..

– Между.

Между жизнью и смертью.

Между тем, кем ты был, и тем, кем можешь стать.

– Значит… я умер?

– Да.

Умер – и смерть твоя была от собственной руки.

Эти слова отозвались в нём стыдом и болью.

Он не помнил лица, имени, ни одного дня своей жизни.

Но внутри что-то сжалось, словно сердце всё ещё помнило то,

чего разум – нет.

– Тогда… зачем я тебе нужен? – горько спросил он. —

Если я не смог даже спасти себя,

зачем доверять тому, кто однажды сдался?..

– Потому что твоя душа осталась доброй.

А только добрая душа способна изменить судьбу миров.

Он молчал.

Голос продолжал – как ветер над бездной:

– Я – не человек и не бог.

Я – информация, разум без тела, мысль без рук.

Но мои миры умирают.

Им нужна душа, способная чувствовать боль и надежду.

Душа, знающая, что такое утрата, – и всё же выбирающая сострадание.

– Почему я? – тихо спросил он.

– Потому что ты – тот, кому можно доверить жизнь этих миров.

Он долго молчал.

Слова не находились.

Внутри шевелился страх,

и всё же где-то глубоко вспыхивала искра решимости.

– Что со мной будет, если я соглашусь?

– Ты получишь жизнь, тело.

Миры, куда ты войдёшь, суровы и безжалостны.

Я не смогу говорить с тобой вновь —

всё, что будет дальше, ты переживёшь сам.

И даже если бы я мог рассказать тебе о тех мирах,

открыть их тайны, —

всё это исчезнет, когда ты пробудишься.

Ни ты, ни я не вспомним этот разговор.

Таковы законы мироздания.

Он насторожился.

– Тогда как я смогу им помочь,

если забуду даже твою просьбу?..

– Именно поэтому мне нужен ты.

Не память спасёт миры, а твоя природа.

Даже не помня, зачем ты живёшь,

ты всё равно будешь идти вперёд,

потому что не сможешь пройти мимо чужой боли.

Такова суть твоей души.

Он замолчал.

В этих словах было нечто пугающее —

и в то же время истинное.

Он не знал, способен ли поверить,

но чувствовал: голос не лгал.

– А если я не справлюсь?..

– Иногда попытка – уже чудо.

Он вздохнул.

Пустота вокруг будто затаила дыхание.

Он чувствовал – вот она, грань.

Последний выбор.

– Я согласен, – произнёс он наконец.

Тьма дрогнула, как зеркало под водой.

Сознание стало падать, растворяясь в световом потоке.

Голос прозвучал в последний раз:

– Помни: впереди будет боль,

но в боли рождается смысл.

И в конце пути ты узнаешь моё имя.

Он падал – сквозь звёзды,

сквозь свет,

сквозь ревущее ничто.

Мир возвращал его к жизни.

И в тот миг, когда дыхание впервые коснулось губ,

когда тело обожгло холодом и болью,

он услышал голоса.

Множество голосов.

Они звучали со всех сторон —

из воздуха, из крови, из самого времени.

Одно и то же слово —

как пульс вселенной:

Сострадание.

Сострадание.

Сострадание.

Он открыл глаза.

И началась жизнь.

ПРОРОЧЕСТВО О КОНЦЕ МИРОВ

«Не бойся конца —

бойся того, кто решит, каким будет начало.»

– из Песни миров

Говорят, в сердце миров записано древнейшее пророчество,

повествующее о Конце всех миров.

Когда мёртвые возжелают дыхание живых,

и границы света и тьмы падут, —

не устоит ни бог, ни дух, ни человек.

Из бездны восстанут два зверя и один демон,

равные по силе с самими богами.

Их кровь станет пламенем,

их крики – громом,

их дыхание – бурей, что обрушит небеса.

Но вслед за тьмой возгорится новая заря:

в час гибели у смертных откроется сила богов.

И восстанут двое – равные по мощи,

но омытые болью и страданием,

подобно двум звёздам,

родившимся в пепле вселенной.

Один будет искать свет во тьме,

другой – спасение в собственной бездне.

Их души сольются в противостоянии,

где не будет победы,

ибо сражение их – зеркало всего сущего.

И когда их сила пронзит само время,

и стихнет последний глас миров, —

один из них восстанет.

И ему будет дано право

переписать само мироздание, если оно позволит.

Он сможет сотворить жизнь заново,

изгладить законы,

вернуть утраченное

или стереть всё, что было, – одним дыханием.

Но древние предупреждают:

тот, кто способен спасти всё сущее,

может стать тем, кто разрушит его окончательно.

Ибо свет и тьма – не враги,

но две боли одной души.

И лишь тот, кто примет обе,

познает истинную волю мироздания.

Имя того, кто восстанет,

будет скрыто до самой последней зари,

когда последняя звезда падёт в безмолвие,

и вселенная спросит сама себя:

Что есть спасение, если оно рождено из боли?

ГЛАВА 1. ИСКРА НАД БЕЗДНОЙ

«То, что способно даровать жизнь,

способно и отнять её».

– из записей профессора Викара Ревена

Викторианская эпоха.

На севере Британии, где болота дышат туманом,

а прошлое цепляется за камни,

фермер по имени Годфри заметил в земле странный блеск.

Когда-то здесь было озеро, но вода ушла,

оставив лишь вязкую глину и ил.

Фермер охотился на водяную дичь,

когда луна, пробившись сквозь мглу,

осветила нечто круглое – словно жемчужину,

но с холодным синим сиянием.

Он поднял её.

Камень был живым – под пальцами будто дышал.

Наутро находку отправили в музей —

редкий артефакт, не похожий ни на один известный минерал.

Газеты писали о «сияющей реликвии из болота»,

и статья попала в руки профессора Викара Ревена —

новатора и естествоиспытателя.

Ревен жил на грани науки и запретного.

Его манили аномалии, артефакты и останки существ,

которых церковь называла порождениями тьмы.

Он не верил в богов, но верил в совершенство —

в возможность создать жизнь, свободную от человеческих изъянов.

Профессор выкупил камень, убедившись,

что тот излучает энергию необычного спектра.

Его прибор – устройство, подаренное немецким физиком Хансом Гейгером, —

зафиксировал мощное излучение,

словно камень был сердцем звезды.

Ревен увёз находку в свой замок на окраине Германии —

готическое строение, где под сводами пахло озоном и железом,

а внизу гудели механизмы и трубки, наполненные искрящимся током.

Опыты с «жемчужиной» потрясли его.

Камень влиял на органику —

заставлял клетки расти, восстанавливаться, даже дублироваться.

Но лишь в присутствии праха – пепла вампиров.

Ревен решился испытать его на себе.

Он порезал ладонь, смешал кровь с пеплом и коснулся раны камнем.

Мгновение – и кожа затянулась.

Он не верил глазам… а потом засмеялся – и заплакал.

– Эврика… Я победил смерть.

Теперь настало время его мечты.

Он собрал останки чудовищ —

мышцы, кости, крылья, щупальца, панцири —

всё, что веками считалось тварями ночи.

Он сшивал их, как художник сшивает фрагменты кошмара.

В сердце этого уродливого тела он поместил синий камень.

Сверху – пепел вампиров, как катализатор.

Тело содрогнулось. Кожа шевельнулась – и плоть ожила.

Но сердце оставалось немым.

Ревен включил установку, пустил ток.

Разряд прошёл через тело – пульс появился, но тут же угас.

Тогда профессор решился на отчаянное —

подключить к установке грозу.

В тот вечер небо разверзлось.

Молнии падали одна за другой, будто сама природа ждала его команды.

Он стоял на балконе под проливным дождём,

глядя, как стальная вышка ловит молнию.

Энергия ударила – и в лаборатории вспыхнул свет.

Тело ожило.

Оно закричало, рвалось, дрожало, дышало.

Но профессор уже не услышал своего творения —

молния, что даровала жизнь, ударила и в него самого.

Ревен погиб.

А существо – сбежало.

Оно вырвалось на волю и исчезло в буре.

Молнии на мгновение вырывали его силуэт из мрака:

высокий, почти в два метра,

с оленьим черепом без лица

и ветвистыми, словно древо, рогами;

за спиной распахивались кожистые крылья,

а руки, венчанные когтями и щупальцами,

казались созданными не для мира людей.

Из-под крыльев тьмы извивался змеиный хвост,

а ноги, оканчивавшиеся копытами, мерно ступали,

и весь его хребет – от шеи до хвоста —

скрывал панцирь, грубый и древний, словно у первородной черепахи,

броня существа, рождённого будто из хаоса.

Так переродилась добрая душа.

Свет камня в груди мерцал —

словно сама тьма пыталась вспомнить,

зачем ей жить.

И где-то далеко, в безвременье,

тот самый Голос из тьмы шептал,

как эхо забытого сна:

– Помни… боль – это смысл.

ГЛАВА 2. ТЕНЬ СОСТРАДАНИЯ

«Люди боятся того, кто не похож на них,

даже если он – единственный, кто способен их спасти.»

– из утерянных записей Викара Ревена

Он жил без имени.

Без прошлого. Без голоса.

Днём – в тени. Ночью – под звёздами, холодными и безучастными.

Мир Викторианской эпохи не был создан для чудес.

Он был построен на стали и боли —

на фабриках, дыме и криках сирот,

что спали под мостами, мечтая хотя бы раз увидеть солнце.

По мостовым катились экипажи богачей,

в их окнах отражались огни ночи —

те самые, в которых прятались голод и смерть.

Он наблюдал за этим миром издалека —

из болот, из тумана, из безмолвия.

Днём скрывался под водой, между камней и корней деревьев,

там, где солнце не касалось кожи.

Он мог часами не дышать – вода принимала его, как сына глубин.

Лишь ночью он выходил из укрытий,

идя навстречу тому, что называлось жизнью.

Он видел страдания – и не мог пройти мимо.

Не потому что знал зачем.

А потому что иначе не умел.

Иногда он тихо ставил корзины с едой у дверей бедных домов.

Иногда выносил из пожара ребёнка, исчезая до рассвета.

Иногда появлялся из тумана,

чтобы напугать тех, кто поднимал нож на беззащитного.

О нём слагали слухи: говорили,

что в ночных лесах обитает демон —

Вендиго, карающий злых и щадящий невинных.

Пусть думают.

Ему было всё равно, лишь бы невинные жили.

Но чаще он просто смотрел.

Он любил наблюдать за человеческим светом —

не тем, что горел в фонарях,

а тем, что тлел в сердцах.

Иногда подолгу стоял под окнами,

слушал, как матери поют колыбельные,

как смеются дети,

как кто-то играет на пианино…

И не понимал, почему эти звуки причиняют боль —

боль сильнее молнии, что некогда оживила его плоть.

Однажды, в метель, он увидел женщину, рухнувшую на мостовой.

В её руках – младенец, ещё живой.

Он осторожно взял ребёнка,

укутал плащом, найденным на рынке,

и отнёс к храму, где горели свечи.

Положил на порог, постучал – и исчез в снегу.

Он не ушёл далеко.

Из-за угла, из тени, он наблюдал.

Мальчика назвали Элиасом.

Он видел, как ребёнок рос —

босиком по монастырскому двору,

как падал и поднимался,

как впервые улыбался.

Он слышал его смех,

видел, как тот кормит голубей,

как украдкой плачет по ночам,

когда над ним смеются другие дети.

Он стоял за оградой,

где его никто не видел.

Каждый день. Год за годом.

Когда Элиас стал юношей, он ушёл из монастыря в город.

Там его ждали нищета, труд на фабрике,

дым, кашель, холодные стены – и мечта:

хоть раз увидеть море.

Существо следовало за ним издали:

ночами наблюдало, как он помогает старикам,

как делится последним куском хлеба,

как защищает слабых —

словно в нём жила память чего-то,

что нельзя объяснить словами.

Иногда оно оставляло ему тайные подарки —

кусок хлеба, серебряную монету

или просто тёплый плащ,

оставленный на лавке в дождь.

Элиас никогда не знал, откуда это.

Но почему-то, находя эти вещи, он всегда улыбался

и шептал в пустоту:

– Спасибо.

И тогда в груди чудовища синий камень

вспыхивал мягким светом.

Годы проходили.

Элиас женился.

У него родились дети.

Он стал стариком – морщинистым, с добрыми глазами,

в которых ещё тлел тот же свет, что и в юности.

Он часто сидел у окна и говорил внучке:

– Знаешь, мне всю жизнь кто-то помогал.

Я не знаю, кто это.

Может, человек, а может, ангел.

Но с тех пор я верю: чудеса есть,

просто они стесняются показываться днём.

Монстр стоял за окном – невидимый, немой.

Он слушал – и не мог понять,

почему внутри такая боль.

Когда Элиас умер,

в тот же вечер снег снова выпал.

Существо пришло к церкви,

вошло в склеп, где стоял гроб,

и долго стояло молча.

Слёз у него не было,

но камень в груди мерцал,

словно сердце плакало светом.

Он опустился на колени

и мысленно произнёс слова,

которые помнил смутно, как из сна:

– Прощай, Элиас.

С тех пор он ушёл далеко —

туда, где нет городов и света.

Иногда ему снилось лицо ребёнка —

светлое, улыбающееся,

и голос, шепчущий:

– Спасибо, что был рядом.

Глава 3. Миры, населённые тьмой

«Не всякая тьма рождает зло.

Иногда она лишь скрывает того,

кто не смог найти себе места среди света.»

– из дневников безымянного странника

Он странствовал по миру —

без цели, без времени, словно ветер,

не принадлежащий ни небу, ни земле.

Шли годы, и чем дальше он уходил,

тем чаще встречал иных – существ,

которым не было места среди людей.

Сначала это были редкие, почти неуловимые тени в тумане:

искривлённые силуэты, глаза, светящиеся, как угли,

и голоса, звучащие не ушами, а прямо в разуме.

Потом их становилось больше.

Мир будто заражался чем-то,

что вырывалось из-под земли —

древней заразой, пробуждённой страхом.

Он видел, как чудовища бродят по ночам.

Некоторые были тупыми хищниками, жаждущими лишь плоти.

Другие – разумными, коварными, умеющими говорить и лгать.

Но всех их объединяло одно – жажда:

жажда человеческой жизни, крови и души.

Он встречал разных духов —

существ из иных пластов бытия:

синих, красных, чёрных, прозрачных,

с пламенем вместо вен.

Они питались не телом, а аурой —

светом, что окружает душу.

Аура – энергия тела, пульс жизни,

отражение характера, боли и веры.

Не все видели её —

только те, кого называли экзорцистами.

Когда злой дух приближался,

человек старел на глазах:

глаза тускнели, кожа вянула, дыхание гасло.

Иногда дух входил в тело,

и человек умирал не сразу, а медленно,

кормя чужую силу своей жизнью —

как свеча, горящая изнутри.

Так рождались болезни,

которые люди называли необъяснимыми.

Иногда он видел драконов —

редких, древних, как сама земля.

Их чешуя была тёмной, словно уголь после грозы.

Они дышали стихиями, но не всегда —

часто просто смотрели сверху на города,

словно решая, стоит ли им помнить,

что когда-то они были великими воинами.

Люди истребили почти всех драконов —

пушками, ядрами, огнём.

И теперь их потомки скрывались в пещерах,

где гул ветра напоминал дыхание умерших звёзд.

Но самыми опасными были вампиры —

бледные, прекрасные, как статуи из лунного камня.

Их кожа сверкала кристаллическим блеском,

а глаза сияли, как алые фонари в тумане.

Они не старели, не умирали —

их кровь была мертва, но разум живее, чем у любого человека.

Они не знали жалости.

Некоторые обращали людей в себе подобных —

не из злобы, а из тоски по вечной компании.

Другие просто пили кровь,

чтобы заглушить пустоту —

ту самую, что они когда-то называли бессмертием.

Их убивало серебро.

Магия жгла их плоть,

а солнечный свет превращал в пепел.

Они властвовали ночью,

когда всё живое принадлежало им.

Они правили тенями городов,

были сильнее людей,

умнее, прекраснее, —

и вечность давала им власть,

которую человек называл проклятием.

Откуда они пришли – никто не знал.

Говорили, что когда-то это были люди,

ослушавшиеся богов

и вкусившие кровь вместо хлеба.

Он долго наблюдал за всем этим.

Не вмешивался.

Он не знал, кто он сам —

и на чьей стороне должен быть.

Когда-то он защищал людей,

но теперь видел, как человек сам становится хищником.

И всё же внутри него жило то же самое —

сострадание:

слепое, бесцельное, но живое.

Охотники и экзорцисты устраивали засады.

Они были не просто людьми —

владевшими силой стихий,

призывавшими духов

и носящими доспехи, сотканные из света.

Их мечи могли ранить даже тех,

кого не брала сталь.

Они видели ауры,

чувствовали зло на расстоянии

и шли туда, где начиналась тьма.

Он наблюдал за ними —

долго, с осторожностью.

Иногда – с восхищением,

иногда – с ужасом.

Однажды, в горах, он наткнулся на патруль экзорцистов.

Те приняли его за чудовище.

Он пытался уйти, не причинив вреда,

но заклинания полетели одно за другим.

Воздух вспыхнул белыми сполохами,

и боль прожгла его крылья.

Он не ответил.

Просто сбежал.

И с тех пор ещё больше избегал людей.

«Я не враг вам, – шептал он безмолвно в пустоту.»

Однако судьба распорядилась иначе.

Прошло несколько недель – и экзорцисты нашли его вновь.

Это случилось на границе туманных гор,

где снег не таял даже летом.

Отряд шёл по следу опасного монстра,

что, по слухам, вырезал целую деревню.

Следы вели к ущелью, затянутому облаками.

Там, среди скал, они увидели его.

Он не был причастен к тем жестоким убийствам,

но доказать он этого не мог.

Высокий, согбенный силуэт стоял посреди снегопада.

Крылья были сложены, как плащ,

а синие прожилки на груди едва мерцали сквозь ледяной ветер.

Он не двигался.

Только смотрел – спокойно, почти по-человечески.

Первым поднял меч молодой экзорцист по имени Тобиас.

Его доспехи вспыхнули серебряным светом,

и магический круг под ногами засиял.

– Назови себя, порождение тьмы! – крикнул он.

Но в ответ тьма промолчала.

Они ожидали броска,

крика, магии —

но существо просто стояло.

Снег ложился на его плечи,

а дыхание поднималось лёгким паром.

– Оно не нападает… – тихо сказал один из старших.

– Хитрит, – ответил другой. – Все они так делают.

– Смотрите на его ауру, – удивлённо произнёс третий.

Они увидели ауру.

Не красную, не чёрную, не туманную —

а мягко-синюю,

человеческую.

Они онемели.

– Это… невозможно, – прошептал один. —

Аура не чудовища. Это – человек.

Существо не двигалось.

Его взгляд оставался спокоен;

в нём не было страха —

только печаль, глубокая, бездонная, как море.

– Может, это обман, – сказал кто-то. —

Некоторые духи маскируются.

– Нет, – возразил старший, опуская клинок. —

Я не чувствую в нём угрозу.

Мгновение длилось вечность.

Ветер гудел между скалами,

и снег ложился на следы света.

Существо медленно отступило, не поворачиваясь спиной.

Потом расправило ещё не полностью окрепшие крылья —

и исчезло в вихре.

На следующий день о нём говорили все экзорцисты.

«Вендиго, что имеет человеческую ауру.»

«Монстр, в сердце которого живёт душа.»

Одни говорили – это новый вид демона.

Другие – что это падший ангел, наказанный за сострадание.

Некоторые экзорцисты клялись,

что, глядя на него, чувствовали не страх, а… жалость.

Так родилась легенда о Страннике —

существе без имени,

о монстре, чьё сердце светилось человеческим светом.

Его видели лишь однажды —

но этого оказалось достаточно,

чтобы навсегда изменить представление людей о том,

где кончается чудовище —

и начинается человек.

Глава 4. Дом над тьмой

«Иногда свет – это не солнце.

Иногда – это просто смех детей,

который тьма не в силах заглушить».

– Из записей безымянного странника

Он долго скитался по миру —

между руинами, болотами и холодными горами,

где ветры пели о забвении.

Его жизнь текла без цели, без времени,

пока однажды, в самую тихую ночь,

он не услышал смех.

Детский —

хрупкий, как трещина во льду.

Этот звук пронзил его, словно луч сквозь туман.

Он пошёл на него, не зная зачем, и увидел у костра

маленькую группу детей.

Пламя отбрасывало отблески на их лица —

юные, чистые, живые.

Их глаза сияли тем теплом,

которого он не ощущал со дня своего пробуждения.

Он не подошёл ближе —

просто стоял в темноте, слушая, как они смеются, спорят, мечтают.

Он не знал их имён,

но чувствовал, как что-то внутри него —

то, что он считал давно умершим —

медленно оживает.

С тех пор он следил за ними – тайно, издалека, из дождя, из тени, из ветра.

Он видел, как они росли, как играли, помогали друг другу,

как одна девочка с рыжими волосами поддразнивала мальчика в очках,

а высокий юноша разнимал их, стараясь сохранить мир.

Он видел в них не просто детей – а жизнь, ту самую, что когда-то потерял.

Эти дети стали для него утешением.

Он не жил вместо них – он жил рядом с ними,

так же, как когда-то рядом с Элиасом,

чья жизнь была его последней надеждой на человечность.

Теперь эта надежда возродилась в новых лицах.

Он видел их повсюду:

в окнах старого приюта,

в утреннем дворе, где они гоняли мяч,

в храме, где зажигали свечи,

в библиотеке, где Ричард читал до рассвета.

И когда они смеялись – ему казалось,

что он слышит биение собственного сердца.

Множество детей становилось сиротами —

их родители погибли от рук монстров,

что бродили по миру.

Организация экзорцистов – «Уроборос» —

брала таких детей под своё крыло,

давая им новый дом.

Сёстры и братья по несчастью становились новой семьёй.

В одном из таких домов жили трое старших подростков —

два мальчика и девочка.

Они были опорой для всех младших:

помогали взрослым, ухаживали за малышами,

дарили тепло тем, кто давно забыл, что такое ласка.

Физически одарённого и благородного юношу звали Эдвард, для своих – Эдди.

Тихого, начитанного, немного застенчивого мальчика в очках – Ричард, или Ричи.

А самую энергичную, шумную и жизнерадостную – Элизабет, или просто Бет.

Ричард, как самый рассудительный, всегда жил по правилам, чем безмерно раздражал Бет.

Она подшучивала над ним, крала книги, щекотала, дразнила простачком Ричи – и всё это делала с такой искренностью, что даже Ричард не мог на неё сердиться.

Эдвард, старший, с благородным чувством справедливости, вечно вставал между ними,

мирил, защищал, будто нёс ответственность за всех.

Иногда казалось, что он старше своих лет на целую жизнь.

Он любил физические упражнения и приучал к ним младших, объясняя,

что сила нужна не для драки, а для защиты слабых.

Ричард считал это пустой тратой времени,

а Бет – весёлой игрой, в которой она могла доказать, что не уступает никому.

Она была стихией – неугомонной, быстрой, живой.

То доводила до слёз бедного Ричарда,

то засыпала на его плече,

а потом убегала в ночь, чтобы гонять по улицам Лондона хулиганов.

Но однажды она переоценила свои силы.

Её поймали.

Она закричала, звала на помощь.

Эдвард услышал – бросился к ней, схватил палку,

но удар пришёл сзади – по голове.

Очнулся он на коленях у Бет – вся в слезах и синяках, но живая.

Так, избитые, они вернулись домой,

где их молча ждал Ричард.

Он обработал их раны дрожащими руками, не говоря ни слова,

но в его взгляде было больше любви, чем могли выразить любые слова.

Годы шли.

Мальчики стали юношами, а Бет – прекрасной девушкой.

В доме сирот они были старшими, и это был самый спокойный,

самый тёплый дом среди всех, что принадлежали «Уроборосу».

Ричард стал для детей учителем и вёл бюджет дома.

Эдвард – тренером и защитником: он учил подростков распознавать врага и владеть оружием.

А Бет – душой дома: кухаркой, воспитательницей и старшей сестрой для всех, кому нужно было доброе слово.

По вечерам, когда дом засыпал, они втроём сидели у камина, пили чай, смеялись и говорили обо всём на свете.

Иногда он – тот, кто следил за ними издалека – заглядывал в их окна,

смотрел, как пламя свечи отражается в их глазах, и как тепло разливается по комнатам.

И в эти мгновения он понимал: даже монстр может чувствовать мир, если рядом есть жизнь.

Это было его успокоение, его искупление, его вторая жизнь.