Читать книгу: «Соно Вероника. Пьячере!», страница 2
– Соно Верóника. Мольто пьячéре! – повторяю свою персональную мантру.
Рядом пара девчонок, уже заметно подвыпившие, танцуют, дергаются в конвульсиях. Изящнее надо! Как я. Ловлю ритм и, не обращая на них внимание, плавно двигаюсь, цепляю на себя со столиков взгляды.
Внезапно кто-то подхватывает меня со спины и кружит.
Никита, дурак! Ну что не понятно?
Удерживая моё брыкающееся тело, он ставит меня на ноги и в мгновение оказывается впереди, улыбается, тупица, во весь рот. Это уже раздражает. Чувствую себя бешеным драконом, но Никита не унимается и снова обхватывает меня, стиснув тело с руками, поднимает и крепко сжимает руки, что вырваться невозможно. Наши лица в нескольких сантиметрах друг от друга.
– Отпусти! – рычу на него.
На нас все смотрят, я чувствую взгляды, но этот дурак мотает головой и жадно впивается в губы.
Я брыкаюсь, пытаюсь вырваться, но он так крепко держит и все, что я могу – укусить.
Никита вскрикивает, отпускает руки, а в бешенстве отталкиваю наглеца в сторону.
Санта Клеопатра!
У барной стойки, замечаю Ромку. Облокотившись, он, смотрит, не отрываясь, а на входе – моя сестра, влюбленная в Никиту Карина. Только не это! Будь у неё копьё, она бы в гневе запустила мне в грудь, а так лишь молнии сверкают из глаз.
Так глупо и нелепо бывает только в турецких сериалах, которые любит смотреть наша ма! Никита прикрывает рот, и надвигается, кажется, хочет что-то сделать в отместку, но я снова отталкиваю его от себя и бегу за сестрой. Карина демонстративно, даже театрально, разворачивается к выходу.
Глава 3
Выбегаю за ней на улицу.
– Карина! – кричу, чтобы остановилась, но она быстрым шагом сворачивает за угол бара в сторону чёрного хода. – Да, стой же! – скольжу до неё и хватаю за плечо.
– Как же я тебя ненавижу! – сестра цедит сквозь зубы и оборачивается.
Она злится больше, чем утром.
– Карина, я тут не при чем! Он сам… пьяный!
– Вот почему ты такая? – она не слышит меня. – С самого детства всё портишь! Сперва родителей у меня забрала, теперь его! – машет в сторону бара.
– В смысле забрала? – имею в виду родителей.
– Любишь к себе внимание привлекать! – у неё глаза на мокром месте, а я трясусь от холода. Колготки прилипают к ногам. – Лучше бы тебя никогда из детдома не забирали! Ненавижу тебя!
– Ты сейчас злишься, да? Про детдом – это же неправда?!
Но она смотрит, растопырив ноздри, как будто хочет что-то сказать, но не решается.
– Неправда? – повторяю и чувствую, как слезы подбираются к глазам.
– А ты думаешь, что тебя в детстве все соседи подкармливали? Печеньки, конфетки! – она шмыгает носом и смотрит с такой ненавистью, словно я – не я, не еë сестра, а самый чужой человек на свете. – Потому что жалели! Потому что ты – жалкая! Жалкая ворона!
Остолбенев от ее заявления, смотрю, и впервые не знаю, что сказать. Уверена, она говорит со злости и всë неправда!
– Я – Верóна! – от холода дрожащим голосом правлю, а сама уже не знаю, кто я.
Щиплет глаза. Наверное, потекла тушь и, возможно, она уже права – я похожа на ворону. Карина напоследок травит взглядом и, вытерев слезы, поворачивается ко мне спиной.
– Ненавижу тебя! – она кричит и убегает прочь.
Холодно, но стою, соображаю, что мне делать. Стираю змейки проступивших слез. Зубы стучат, и тело трясётся с такой силой, что с трудом держусь на ногах, чтобы не поскользнуться. Карина растворяется в темноте, а шаги за спиной пробуждают во мне невиданную ранее злость.
Они хрустят всё ближе. Рядом пролетает окурок и, ударяясь о накатанный снег, уголёк отскакивает в сторону.
Только Никиты здесь не хватает для полного «счастья». Когда же, если не сейчас поиздеваться надо мной? Не хочу его видеть, и чтобы видел меня, что я подавлена. Жмурюсь от злости и сжимаю замерзшие пальцы. Хочу двинуть ему снова, но уже с такой силой, чтобы встать не смог.
– Ну, давай, что ты там хотел? Отодрать меня, как львицу?! – мой голос дрожит и, шмыгая носом, говорю громко, специально, чтобы точно услышал.
Когда чувствую, что Никита уже за спиной, я резко разворачиваюсь, занося в ударе кулак.
– По-твоему мне этого сейчас не хватает?! – кричу и бью со всей силы в грудь, но второй кулак он ловко ловит ладонью, что приводит меня в большее бешенство, и хочется выть от бессилия.
Глаза слезятся. Не могу понять, кто передо мной. Всматриваюсь.
Это не джемпер Никиты, а чья-то светлая рубашка под черным пиджаком.
Поднимаю взгляд.
Ромка, насупившись, смотрит мне в глаза и крепко сжимает мой кулак своей горячей ладонью:
– На львицу ты сейчас не очень похожа! – он делает попытку улыбнуться. – Скорее, на замёрзшего сфинкса. – Ромка отпускает мою руку и быстро снимает пиджак. – Накинь, а то заболеешь!
Он протягивает пиджак с какой-то жалостью во взгляде.
– Ты всё слышал, да? – ищу в его глазах то самое равнодушие.
– Нет. Только то, что ты Верона, – он пытается накинуть пиджак мне на плечи. – Но это я и так знаю!
Я отстраняюсь, препятствую жесту внезапной доброй воли, а у самой зубы не сходятся.
Не нужна мне его жалость! Ни его, ни чья-либо ещё!
– Зачем ты вообще вернулся? – брезгливо морщусь и смотрю с презрением в глаза.
Я отталкиваю Ромку. Хочу вернуться за сумкой и пальто, сбежать куда-нибудь подальше, но от резкого движения нога предательски скользит на ребро. Хруст. Каблук сворачивает на бок и резкой болью отдает в лодыжке. Вскрикнув, заваливаюсь назад.
Санта Клеопатра!
Ну почему я такая неуклюжая, постоянно падаю на него? Ромка успевает поймать. Как всегда, как в детстве.
Теперь точно, всë! Вечер испорчен.
Окончательно!
Совсем!
Отдалённо слышу, как люди визгом приветствуют мою любимую группу. Но я не там, а здесь: на холоде, в объятиях того, кого презираю последние семь лет.
Это последняя капля.
Вжимаясь ему в грудь лицом, меня разрывает плачем от собственной никчёмности. Он быстрыми движениями накидывает пиджак мне на плечи и кутает, но это совсем не греет.
– Пойдём! Тебе надо в тепло.
Стирая влагу под носом, я отстраняюсь и мотаю головой.
Его пиджак на мне, как пальто. Маленькое чёрное пальто.
– Куда я в таком виде? – стараюсь смотреть не на него, а на сломанный каблук, который торчит, повёрнутый набекрень.
Носком ботильона касаюсь земли, чтобы хоть как-то держать равновесие.
– Через чёрный ход, – Ромка взглядом указывает на широкую дверь в углу здания. – Приведёшь себя в порядок, пока я делаю «Глинтвейн».
Обречённо вздыхаю. Хуже уже не будет! Согреюсь и поковыляю домой, сдаваться судьбе. Моя любимая песня уже вовсю играет, слышу знакомые слова.
Киваю Ромке, соглашаясь, и он помогает просунуть руки в рукава, а затем почему-то разворачивается, приседает на корточки:
– Цепляйся, донесу!
Что? Я не решаюсь.
– Давай, пока совсем не замёрзла! – настаивает Ромка.
Помедлив, холодными руками обхватываю шею, от чего Ромка ёршится, а я прижимаюсь к его спине. Такой горячий. Лежала бы так вечно. Рубашка слабо пахнет табаком и вкусным одеколоном.
Ромка подхватывает меня за коленки и осторожно встаёт. Даже думать не хочу, как всë это выглядит со спины. Надеюсь на пиджак, что спрячет то, что нужно.
– Тоже додумалась… надеть капронки в такой минус, – Ромка ворчит, ссылаясь на ледяные ноги в своих руках.
Хочу съязвить и колко ответить, но не могу – мои зубы не сходятся.
Холодно. Я лишь мычу в ответ, а Ромка осторожно ступает по накатанному снегу. До двери несколько шагов и я сильнее прижимаюсь к его спине.
– А помнишь, как мы лазили по гаражам, и ты неудачно спрыгнула, подвернула лодыжку, и я тащил тебя до дома на горбушке?
Он смеётся, а я улыбаюсь. Никогда и не забывала!
– Моя мама тебя сильно ругала, – стучу зубами, а Ромка открывает тяжёлую металлическую дверь и заносит меня внутрь.
Тепло мгновенно укрывает спину.
– Потом я ругала её, что к тебе несправедлива, – вспоминаю, как обиделась на маму в тот раз и два дня с ней не разговаривала.
Ромка останавливается ненадолго и поворачивает голову, а я все ещё прижимаюсь. Кажется, что руки примерзли к его шее.
– Ты меня сейчас задушишь, ослабь немного хватку, – он хрипит и подходит к одной из дверей в коридоре.
Ромка открывает её и заносит меня в небольшую комнату, в которой горит яркий свет. Прямо напротив входа, у стены, стоит потёртый кожаный диван неожиданного зелёного цвета. Возле него царапанный журнальный столик с бумагами, а них грязная кофейная чашка. С постеров на стенах смотрят зарубежные группы.
Ромка опускает меня на диван и распрямляет спину, заправляет выбившуюся рубашку с пятнами от моей туши на груди.
Я кутаюсь плотнее в пиджак и смотрю на Ромку снизу-вверх. Трясусь.
Спаситель отодвигает столик и садится у ног. Он берёт в руки мою стопу со сломанным каблуком, а затем, расстегнув молнию, поглядывая на меня, стягивает с ноги ботильон и обхватывает ладонями лодыжку, не спеша шевелит.
– С–с! – я кривлюсь от боли.
Рома смотрит в глаза и тоже машинально морщится:
– Больно?
Киваю и грустно смотрю на открытую дверь, играет уже четвёртая песня. Еще немного и я всё пропущу.
– Не вставай, я сейчас.
Ромка поднимается, убирает с лица чёлку и направляется к выходу.
– Там моя сумка и телефон за баром, Лёшка приглядывает, – уже спокойным голосом прошу, останавливаю у выхода. Рома оборачивается. – Можешь принести? Меня, наверное, подруга обыскалась.
Он кивает и выходит.
Я наклоняюсь к стопе, растираю. Ботильоны можно выбросить, смотрю на них с тоской. Вряд ли получится починить каблук. Вздыхаю. Они мои любимые. Были.
Я снимаю второй, осторожно встаю на ноги и, разглядывая комнату, останавливаюсь на середине. Приподнимаю лацкан его пиджака, чтобы послушать Ромкин запах: вкусный, очень вкусный одеколон. Грустная музыка доносится из коридора. Грустная, такая же, как я.
Поправляю пиджак и медленно двигаюсь в ритме, с улыбкой превозмогая боль. Закрываю глаза. Все там веселятся, а я здесь. Ни автографа, ни внимания. Никакого праздника!
Несправедливо!
Вдобавок не знаю, как возвращаться теперь домой? Без каблуков и с чувством вины. Сестра меня ненавидит. Мама, наверное, тоже. Уже, наверное, знает от Крины, что произошло и презирает меня больше, чем в прошлый раз. Предчувствую неприятный разговор. Может напиться, чтобы было всё равно, а утром сказать, что я ничего не помню?
Нет!
Потом эти вертолёты и здравствуй белый друг. Не хочу больше! Как я вообще могла во всё это вляпаться? Чувствую себя камбалой, раздавленной, плоской. Или это температура?
Стою на цыпочках, трогаю лоб – вроде нормальный, но присутствует слабость.
– Вы классная публика! – слышу красивый голос солиста. – Продолжаем!
Люди радостно кричат в ответ.
Классная…
Видел бы он меня, от такой публики точно бы стошнило.
Никита, наверное, счастлив, что испортил мне вечер.
В дверях появляется Рома с большой кружкой в одной руке, под мышкой у него моя сумка, а в другой руке резиновые тапочки, сложенные один в один.
Он опускает взгляд на мои ноги:
– Я же просил, не вставать! – недовольно ворчит и подходит к журнальному столику, ставит кружку.
– Мне уже терпимо, – взглядом ищу в его руках мобильный.
– Телефон в сумке, – будто прочел мои мысли, он кладёт её на диван. – Вот, тапочки, – он протягивает. – Зачем встала, ещё и босиком? Здесь же грязно.
– Мне уже всё равно! Хуже, чем есть уже не будет! – изображаю равнодушную улыбку. – Хоть так потанцевать, раз в зале не суждено.
Прихрамывая, я на носочках подхожу к дивану, сажусь и, сочувствуя ботильонам, забираю тапочки. Но их не надеваю, а кладу рядом с обувью и достаю из сумки телефон.
От Ленки пять пропущенных, от мамы больше десяти.
Санта Клеопатра! Я не решаюсь перезвонить. Всё равно уже ничего не изменится, остаётся только принять.
Я включаю камеру на фронтал и выставляю перед собой руку, разглядываю отражение.
Так и есть – я не Верóна, а ворона.
Щеки в туше, глаза – красные и нос туда же. Сегодня день позора или позорный день! Скорее бы закончился.
Я нахожу в сумке влажные салфетки и тру под глазами.
– Выпей! – Рома берёт со стола кружку и протягивает.
Кладу грязную салфетку и телефон на диван, и с лицом благодарного гостя, я забираю кружку. Пахнет корицей.
– Надеюсь алкогольный? – нюхаю глинтвейн.
– Размечталась! – улыбается. – Тебе еще нет восемнадцати!
Он садится рядом и ждёт, когда сделаю глоток.
– Мне почти! – отпиваю немного.
Имбирь согревает, и тепло растекается по телу, а я от блаженства прикрываю глаза.
– Почти не считается, – он касается моей руки, подталкивает, – Давай, не останавливайся! – Ромка хмурится. – Как тебя вообще пропустили?
– Военная тайна! – пытаюсь шутить и не выдать Сашку, но вспоминаю про подругу.
Я делаю ещё один глоток и отдаю Ромке кружку. Набираю Ленкин номер, но она не отвечает. Наверное, не слышит.
Конечно, она там веселится! Не то, что я....
Песни я уже не считаю. Бессмысленно.
– А чья это комната? – рассматриваю стены. – Персонала?
Он кивает:
– Моя каморка!
– Ты здесь работаешь? Охранником? – удивляюсь.
Рома хоть и стал высоким, но для охранника маловато мышц, не то, что у Сашки – по сравнению с соседом он, и правда, шкаф.
Солист объявляет предпоследнюю песню, ещё одну мою любимую.
– Я здесь – управляющий, – Ромка отвечает так, будто совсем неважно.
Важно и очень неожиданно!
Неожиданно горда за него и презрение куда-то исчезает.
Ромка поднимается и смотрит на меня, а я с тоской на дверь.
– Мне нужно в зал, посмотреть, что к чему, а потом их проводить, рассчитаться и всё такое. Подождёшь? – он спрашивает с надеждой в голосе. – Я вернусь и отвезу тебя домой.
Но потом он хмурится, что-то вспомнив и, помедлив, спрашивает:
– Или тебя твой парень проводит? Забыл про него, … а он, похоже, про тебя.
– Парень? – пустым взглядом смотрю ему в глаза, пытаюсь понять, о чем он, и до меня доходит, что Ромка про Никиту. – Он мне не парень! – возмущаясь, раскрываю глаза. – Он думает, что мой парень… самовлюблённый кретин! Но Никита – просто друг детства.
Зачем-то оправдываюсь.
– Как я? – Ромка улыбается, и, смутившись, переводит взгляд на кружку.
Меня смущает другое. Ещё чуть-чуть и всё!
Всё закончится!
– Потанцуй со мной! – я подрываюсь на месте, забыв про больную лодыжку, и тут же вскрикиваю, цепляюсь за Ромкину руку, чтобы не упасть.
От резкого движения, остаток глинтвейна из кружки выплескивается прямо мне на платье, и брызги, коричневой жижей, оставляют на его рубашке кляксы.
Я замираю и Ромка тоже.
Хорошо, что напиток немного остыл.
Ромка брезгливо двумя пальцами оттопыривает мокрую ткань от тела, и недовольно надувает щеки, а потом громко, как сдувающийся шарик, испускает воздух.
– Ты… какая-то… ходячая катастрофа!
Смотрю на него взглядом провинившегося ребёнка.
А я как будто не знаю?! И без его замечаний сегодня в этом убедилась.
Пожимаю плечами, потому что другого ничего на ум не приходит.
Рома закатывает глаза и трясет головой, словно не знает, что со мной делать.
– Ладно, пошли! Есть идея получше. Надевай тапки! – указывает взглядом на них. – Идти сможешь?
Киваю неуверенно и наспех залезаю в резиновые шлепки.
– Вещи оставь, потом заберешь.
Он выходит в коридор, а я ковыляю следом.
– А куда? – еле за ним поспеваю.
Ромка останавливается возле туалетов, ждёт, когда догоню:
– Не отставай, кетчуп!
Я дохожу до него и, как закон подлости, из мужского выруливает Никита с друзьями.
Он расплывается в улыбке, подтаявшей от горячительного:
– О, заяц! Я думал, ты сбежала!
Опять заяц? Серьёзно?!
Я машинально хватаю Ромку за руку.
Он ловит мой взгляд, а потом вскользь переводит на Никиту и снова на меня, будто спрашивает – тот самый кретин или нет? По моему недовольному лицу, наверное, понимает, что да.
Тогда он отпускает мою руку, хватает Никиту за грудки и рывком вжимает его в стену.
– Э! Чувак, ты чего? – друзья Никиты активируются, но не решаются влезть.
– Ещё раз к ней приблизишься, я тебе прикус испорчу! Понял? – Ромка скалится на него и замахивается кулаком, но останавливает прямо у челюсти Никиты.
Тот щерится и смотрит на меня, потом на друзей, снова на меня, ожидая, что я заступлюсь. Но я распрямляюсь и с гордо поднятой головой буравлю его взглядом. Пусть знает, что за меня есть, кому заступиться, хоть я в этом и не уверена до конца.
– Ты понял? – снова спрашивает Ромка.
– Да понял! – брезгливо кривит губы Никита.
Ромка убирает руки, берёт мою и тянет за собой.
Солист в микрофон благодарит присутствующих гостей за внимание.
Опять этот Никита всë испортил! Из-за него я всë пропустила. Что за невезуха!
Мы заходим в зал. На сцене любимая группа собирает вещи, чтоб уйти.
Ромка помогает мне залезть на барный стул, а сам направляется к сцене. Рыскаю взглядом по залу, ищу подругу, но ни еë, ни Сашки не видно. Фоном играет музыка, и гости снова шумят.
Никита за своим столиком на втором этаже косится в мою сторону и в сторону сцены. Уже всë равно на его чувства, ему же плевать на мои.
– По просьбе нашего друга мы споём ещё раз, любимую многими и Верóны-Вероники, – солист группы делает акцент на моëм имени, отчего я чувствую, как вспыхивает лицо, – песню! – Солист улыбается и пальцем стучит по микрофону. – «Еле дыша!» – объявляет громко умопомрачительным голосом. – Специально для Верóны.
Я плавлюсь, как сыр в микроволновке, и снова подбираются слезы к глазам. Но это слезы радости! Ловлю Ромкин взгляд. Сосед, спустившись со сцены, уверенным шагом, под музыку как в фильмах, идет ко мне.
Это так мило с его стороны! Мы будто снова в поле копаем картошку, а Ромка где-то нарвал цветы: ромашки, одуванчики, и тащит их мне через весь огород, чтобы подарить.
Тогда мне было лет десять. Глупо, я знаю, но я всë помню. Пусть по-детски и смешно. Но…
Прячу взгляд и улыбку, отвернувшись в сторону. А Ромка становится так близко, что, кажется, он слышит моë сердце, колотится, как тогда, и сжимается до приятной боли.
– Танцевать не предлагаю, я на работе, – он произносит громко из-за музыки. – Как-нибудь в другой раз и, может, в другом месте.
Улыбаюсь сквозь слëзы и просто киваю. Он стоит рядом, и мы оба смотрим на сцену. Тапочки на моих ногах качаются под музыку. Я подпеваю, изредка поглядывая на Ромку. А он будто не замечает, и задумчиво смотрит вперёд.
Я счастлива, здесь и сейчас, и совсем не важно, что будет потом.
Даже если потом – наступит конец света.
Глава 4
Последний аккорд под радостные крики публики. От этого немного грустно. Ленок похоже меня бросила, подруга называется! И Сашки не видно. Не мог же он сбежать с работы вместе с ней. Или у них здесь позволительна такая безответственность?
Ромка наклоняется ко мне:
– Я сейчас рассчитаюсь с ними и вернусь, помогу дойти, – он машет бармену, а я, кивнув, смотрю на Лешку, который обслуживает двух людей и ставит перед ними разные напитки.
Может он знает, где подруга?
К Ромке подходит другой бармен.
– Сделай для девушки Глинтвейн, пожалуйста, – Ромка просит и, направив взгляд на меня, добавляет. – Безалкогольный!
Абьюзер!
Алкоголь бы мне не помешал, хотя бы капля, чтобы немного расслабиться и не переживать насчет дома.
Бармен кивает, принимается за дело, а Ромка мечется взглядом между мной и группой на сцене.
– Подождешь? Я тебя отвезу.
– Ты можешь взять у них автограф для меня? Я ради этого и пришла сюда с подругой. А я тебя в комнате подожду, может смогу ей дозвониться.
– Без проблем, – он подаёт мне руку и помогает слезть со стула. – Сама найдешь или попросить, чтобы проводили? – он снова озирается на сцену. – Мне правда нужно ненадолго сбежать! Работа.
– Сама, – с пониманием киваю.
– Отлично! Не торопись, я где-то на полчаса, – он окликает бармена. – Принесёшь девушке в мой кабинет?
Бармен кивает и внимательно меня сканирует.
Ромка, подбадривая, касается моего плеча. Он уходит к группе, а я, шаркая тапками, направляюсь к гардеробу.
Никита делает вид, что меня не знает. Он проходит мимо, специально так близко, что задевает плечом.
Дурак! Видит же, что хромаю. Я могла упасть!
Провожаю его недовольным взглядом и показываю женщине в гардеробе бумажный браслет на запястье со своим номером. Она его рвёт и отдаёт пальто. Прихрамывая, я шлепаю в сторону туалетов.
Уже всё равно, как я выгляжу, но думаю не очень в этих жёлтых резиновых тапочках. Не хватает такой же шапочки на голове для полного краха и приглашения в программу: «Снимите немедленно».
У туалетов компании обсуждают концерт, а я стараюсь на них не смотреть, притворяюсь, что я – не я, пялюсь на тапки и шуршу мимо.
«Соно нон Верона, соно пиккола ворона»5.
Хотя им всем всë равно, кто я – Верона или ворона с раненым крылом.
Захожу в Ромкин кабинет и, отодвинув здоровой ногой свою обувь, устало опускаюсь на диван. Беру телефон в руки.
От мамы снова пропущенные. Разблокировав экран, набираю подругу. Долгие гудки и, о чудо, она берëт трубку.
– Ну, наконец-то! – с кем-то хохоча, Лена отвечает моей заготовленной фразой.
Я молчу. Хочется столько ей всего рассказать, но боюсь, что Ромка появится в дверях и услышит.
Ленкин голос внезапно становится взволнованным:
– У тебя все впорядке? Ты где, Верон? С Кариной?
– Нет, она ушла домой, потому что я.... – усталым голосом бормочу, хочу снова назваться вороной, но что-то слишком много сегодня чёрных птиц. – Ходячая катастрофа!
Ромкино определение звучит не так обидно.
– А я счастливый пельмень! – шепчет в трубку и хихикает. – Так ты ещё не дома?
– Нет, я еще в баре, а ты где? Бросила меня… – хочется плакать, вспоминая свой вечер.
– Я с масиком, но если что – у тебя ночую!
– А как же его работа? – удивляюсь, почему его отпустили.
Слышу на заднем плане нетерпеливый голос Сашки.
– Он отпросился, и мы уехали. Я тебе звонила… а теперь мы катаемся по городу, – она снова добавляет шепотом, повизгивая. – Я так счастлива!
Сашка ворчит и подруга, извиняясь, спрашивает:
– Мне пора, Верон. Ты же не обидишься?
Я молчу.
– У тебя точно всё нормально? Сама доберешься?
– Да, – отвечаю сухо.
Не хочу портить ей вечер и ночь своими проблемами. Пусть хоть у кого-то сегодня будет радость.
– Отдыхай, я тебя прикрою, моя лучшайшая.
Вздыхаю и отключаю телефон, не дождавшись ответа. В дверях появляется бармен с глинтвейном. Улыбаясь, он ставит стакан на столик, и лезет в карман, достает пачку «Скиттлс».
– Вот, от Романа, – парень кладет упаковку рядом с кружкой.
В детстве я обожала «Скиттлс», его разноцветные кислые камушки, но похоже переела. А может, просто внезапно выросла, когда наша с Ромкой дружба закончилась.
– Спасибо, – грустно улыбаясь и смущаясь, убираю прядь от лица.
Бармен уходит, а Ромки всё нет. И маме боюсь звонить. И домой боюсь. Но если не приду, то она будет волноваться. Наверное.
А если то, что сказала Карина – правда, и на самом деле я никому не нужна? Меня просто все жалеют и делают вид, что любят?
Слезы просятся наружу.
Почему слова, брошенные в гневе, всегда ранят больнее, чем физическая боль? Рассматриваю лодыжку, которая немного припухла.
Возможно, завтра Карина остынет, переспит всё, а я буду страдать, но делать вид, что забыла, простила. Потому что я – хорошая. Или хочу ей быть. Выпрашиваю так к себе любовь.
Её.
Родителей.
Всех!
Боже, я, и правда, жалкая!
Беру остывшую кружку, нужно выпить, отвлечься, пока сама себя не похоронила.
– Мальчик, водочки принеси! – пародирую проститутку Мерлин, побитую судьбой.
… или что там притупляет боль?
Нет сил больше ждать Ромку, иначе совсем расклеюсь от жалости к себе.
Я ставлю кружку на столик, убираю телефон в сумку и надеваю пальто. Чувствую слабость и почему-то морозит. Глинтвейн должен был согреть, а меня снова трясет от холода. Посижу немного и пойду домой, сама. Не буду Ромку ждать. Залезаю на диван с ногами, прижимаю их к груди и кутаюсь в пальто. Конечности будто во льду. Накрываюсь с головой и, оставив снаружи только нос, прикрываю глаза, пытаясь согреться.
Всего пять минут и я пойду.
***
Кто-то щёлкает меня по носу. С трудом разлепляю веки. Ромка сидит на корточках и машет перед лицом ладонью.
– Э! Ты чего? Яйца высиживаешь?
Он усмехается, но мне не смешно.
– Почему так холодно? Ты проветриваешь? – Щурясь, смотрю на открытую дверь, на сумку, на диван, столик. Губы сушит и во рту Сахáра. – Дай попить! – прошу его, мечтая о воде.
Ромка хмурится, всматривается в мое лицо. Он вытягивает руку к столику за кружкой и подносит ко мне, а я, высунув кисть из-под пальто, беру остывший глинтвейн.
– Ну-ка, дай посмотрю! – Ромка привстает и, как моя мама, подносит губы ко лбу. – Всё ясно! Ты горишь!
– А который час? – спрашиваю так, будто это важнее моей возможной температуры.
Вынув телефон из заднего кармана, Ромка активирует экран:
– Начало первого.
– А-а-а! – разлепляю квелые глаза. – Это не простуда, – тяжело вздыхаю. – Я просто превратилась в тыкву!
– Похоже, ещё и бредишь! – он улыбается и снова трогает лоб, но ладонью.
– Мне надо домой, Ром. Мама, наверное, сильно волнуется.
– Да, она звонила, когда зашёл, но ты дрыхла, – он чешет кончик носа, – и я ответил, прости! Сказал, что ты у меня.
– Ты совсем?! – в ужасе распахиваю пальто и опускаю ноги на пол. – Она итак думает, что я шлюха! Ещё и тебя в еë списке моих ухажеров не хватает! Зачем?
Смотрю испуганно в его синие, океанские, и снова начинаю презирать.
– Успокойся! Я же пошутил! – он смотрит так, будто оценивает меня по проститутошной шкале, какая я – элитная или не очень. – Я просто сказал, что всë с тобой в порядке, чтоб не волновалась. Обещал привезти через полчаса. И, похоже мне снова за тебя влетит от тети Светы, потому что ты – явно не в порядке!
– Но ты же не виноват, что я катастрофа! – успокоившись, вяло шевелю губами. – Я Ленку прикрою и тебя тоже, раз меня некому… всë равно мне сегодня светит большая звездюлина!
Пытаюсь улыбаться и снова кутаюсь в пальто, смотрю сонными глазами. Раздражает не только яркий свет, но и его красивая улыбка.
– Я возьму пуховик, прогрею тачку и поедем, хорошо? – Ромка поправляет мне пальто и, постоянно оглядываясь, выходит из своего кабинета.
Допиваю остатки напитка и терпеливо жду Ромку. Пешком я точно не дойду. Из коридора до сих пор доносится музыка, голоса. Бар работает до двух.
Ромка появляется в дверях с объемным жёлтым пуховиком в руках.
– Снимай пальто и надень пуховик, будет теплее.
Ромка подходит и помогает сменить шкурки. На моём лице блаженная улыбка, но слабость присутствует. И правда, теплее.
– Ты похожа на Пикачу! – он смеётся и снова щелкает легонько меня по носу.
– Пика-пика! – изображаю вялого покемона и с трудом улыбаюсь.
Ромка поправляет на мне тапочки, сворачивает пальто и, подняв ботильоны, помогает встать с дивана.
– Держи.
Я просовываю кисть в ручку сумки и прижимаю к себе объемный коричневый комок плотной ткани. И вдруг Ромка, обхватив, поднимает меня на руки, и смотрит в глаза с какой-то давно забытой мною нежностью.
Моë сердце, как взбесившийся метроном, чеканит ритм.
– Домой? – он вскользь улыбается.
– Может я ногами?
Спрашиваю больше из вежливости. Может, я и не такая лёгкая, как о себе думаю. Хотя готова температурить чаще, если он будет брать меня на ручки.
– Ага, в тапочках?! Пика-пика?
И ничего я не сумасшедшая… разве что чуть-чуть.
– Ладно, неси меня… раз тебе охота таскать тяжести, – прижимаюсь к нему сумку и опускаю голову на плечо. Он выходит в коридор и быстрым шагом движется к выходу. – А ты не замерзнешь в рубашке? Давай я отдам тебе хотя бы твой пиджак?
Хочу поднять голову, но слабость в мышцах не даёт, и поэтому носом утыкаюсь ему в шею.
– Ты кипятковая, не переживай, я не успею! – Ромка смеётся и боком толкает тяжёлую дверь чёрного хода.
Я не чувствую мороза в его куртке, но уверена, его спина замерзла. чувствую. Вытягиваю свободную руку и, пока он несет меня до машины, касаюсь его спины, растираю там, где могу дотянуться.
– Не надо… щекотно! А то вместе распластаемся.
Ну и ладно! Не хочешь, как хочешь…
Мог бы и воспользоваться моей слабостью, потому что это первый и последний раз, когда я такое могу себе такое позволить.
Ромка подносит меня к тарахтящей машине, снимает сигнализацию, и открывает пассажирскую дверь, ставит меня на ноги.
– Садись быстрее и не забудь пристегнуться, – Ромка забирает у меня вещи и кладет их на заднее сидение, закрывает двери.
Я послушно выполняю его просьбу, пристегиваюсь и слежу за ним, как спереди обходит машину, а затем садится за руль.
Бросив на меня короткий взгляд, Ромка переключает передачу и машина трогается с места.
– Можешь вздремнуть пять минут, пока едем.
– Хочу… но не хочу, – обвожу взглядом его правильный профиль. – Ты надолго вернулся?
– Насовсем, – он отвечает сухо и следит за пустой дорогой. – А что?
– А я, наоборот, хочу уехать отсюда.
– Куда? В столицу?
– В Италию! – произношу с гордостью за свою мечту. – Там всегда тепло, море и солнечные парни.
Он смеётся и поглядывает на меня, но внимательно следит за дорогой.
– И что манит больше? Море или парни?
– Солнце, краски.
– Ну, этого и у нас полно! Летом.
– Всего лишь три месяца в году, а там почти круглый год!
Мечтательно говорю и вижу наш серый двухэтажный барак. Мечты сразу лопаются, как мыльные пузыри, и остаётся пресное ощущение предстоящих люлей.
Ромка паркуется на обочине напротив нашего подъезда и с сочувствием мне улыбается:
– Пошли, проигрывать бой? Выше нос, Пикачу!
Я тяжело вздыхаю и открываю дверь, поднимаю взгляд на наши окна.
В спальне родителей горит ночник и вижу, как мамин тёмный силуэт подходит к окну. Лучше бы это был папа. Он не такой страшный в гневе, как мама и Карина. Поворчит, а потом обнимает и, вроде, и не ругал совсем. Мама же может несколько дней распиливать осуждающим взглядом.
Санта Клеопатра, пошли мне побольше мужества и пофигизма!
– Подожди, я тебя до подъезда донесу, – Ромка открывает свою дверь.
– Лучше я сама… Там мама шпионит в окне.
Глянув на окно, он улыбается:
– А. Ну, ладно. Но всё равно провожу.
– Если не сложно, – шепчу в ответ. – При тебе она не будет на меня кричать. Ну, может, разве что, подзатыльник прилепит.
Теперь Ромка смеётся:
– Весело у вас.
– Угу… обхохочешься!
Он берет мои вещи с заднего сидения и, протянув свободную руку, помогает выйти из машины. Мышцы ломит и слабость в теле.
Придерживая меня за локоть, Ромка помогает доковылять до подъезда. Я подглядываю за нашим окном: силуэт мамы исчезает – наверное, уже возле двери караулит!
Мы заходим в подъезд и поднимаемся по нашей кошмарной лестнице, и тут у меня начинается приступ истерического смеха. Похоже, это нервы или чувство безысходности сковырнуло пробку печали. С каждой ступенькой я вспоминаю своë грандиозное падение на Ромку, его испуганное лицо и свои душераздирающие вопли.
– Тише! Ты чего? – Ромка не понимает, что со мной происходит и сам заражается смехом. – Ты сейчас всех разбудишь!
Начислим
+6
Покупайте книги и получайте бонусы в Литрес, Читай-городе и Буквоеде.
Участвовать в бонусной программе