Читать книгу: «Ласточки под кожей», страница 3

Я кивнула. Слово «границы» в этом городе прозвучало не занудно; здесь оно было про воздух.

Я осматривала галерею и слышала, как дом дышит. Тёплые трубы где‑то внизу, влажность на стыках стекла, листва, которая шепчет при каждом шаге. В углу стояла лавка из тикового дерева – на ней некогда сидели люди, которые писали письма пером. На железной стойке – лампа с молочным стеклом, внутри которой пульсировал тёплый свет, как живой. Я положила ладонь на подоконник – он был холодный, и от этого пальцы стали точнее.

– Нужна помощь с грузом? – спросил голос у меня за спиной. Не громко – так, чтобы у слова была кожа.

Я обернулась. Он стоял в проходе, слегка наклонив голову, будто прислушиваясь к моему ответу ещё до того, как он родится. Рост – выше моего на голову, плечи – широкие, но не «геройские», руки – сильные и сухие, с маленькими шрамами, которые не про боль, про работу. Волосы темноватые, с острой светлой прядью у виска, как царапина света. Глаза зелёные, тихие, как вода, которая знает берег. В нём было много «не»: не напора, не суеты, не чужого «надо».

– Марк, – сказал он просто. – Реставратор по стеклу и железу. Иногда – ночной сторож. Если скажешь «берег» – отступлю. Если скажешь «ещё» – пойду рядом.

Это «берег» легло в меня как слово из моей же тетради. Я улыбнулась.

– Ника, – ответила. – Поэт, инсталляции про слух. Руки – умеют.

Мы таскали ящики – я с книгами и тканями, он – с инструментами и коробками для ламп. Он не вырывал из рук тяжёлое, а принимал, как принимают доверие – аккуратно, с благодарностью. Мои плечи быстро переговорили с его руками, спина – с его поясницей, и мы нашли общий ритм без слов. Когда я поставила последнюю коробку на стол, в висках стучало по‑хорошему, как после бега по набережной.

– Хочешь пройтись? – кивнул он на закрытую боковую галерею. – Там сейчас тише. Я покажу тебе места, которые надо любить, иначе они обижаются.

Мы миновали секцию с фикусами и странными деревцами, чьи листья пахли цитрусом и чем‑то смутно острым, как перец. Тайный проход вёл в узкую галерею, где стекла были старее – на них виднелись пузатые пузыри, из‑за которых мир за стеклом слегка кривился и казался сказкой в лунной воде.

– Здесь говорят швы, – Марк провёл пальцем по тёплой полоске мастики. – Если им холодно, они «скрипят» тонко. Если жарко – «гудят». Ты услышишь.

Я слушала. И правда – в тихом гуле воздуха была дрожащая, почти юная нота. Она залезла под мои ключицы и устроилась у самого пульса. Я потёрла запястье большим пальцем – привычное движение, как проверка «я здесь».

– Ты это часто делаешь? – спросил он, указывая на запястье взглядом, а не пальцем.

– Когда нужно вспомнить, что я – это я, – сказала я. – Раньше делала, чтобы не сорваться. Теперь – чтобы оставаться.

– Хорошее «теперь», – улыбнулся он уголками. – Если хочешь… – он замолчал ненадолго, – у меня есть маленькая практика для мест вроде этого. Три слова: «да», «пока нет», «позже». Мы договоримся и попробуем. Я буду спрашивать. Ты – отвечать. Если что – «берег».

Галерея дышала ровно. Свет, прошедший сквозь старое стекло, окрашивал всё в оттенок мёда. Я кивнула.

Он поднял обе ладони на уровень моей груди – в воздухе, не доставая – и посмотрел мне в глаза. «Можно?» – прозвучало без звука. Я сказала «да».

Его пальцы коснулись моего запястья – там, где тонкая кожа и близкая кровь. Тёплые, сухие. Он не прижимал – касался. Я услышала в своей груди мягкое «мм», которое пришло само. Он наклонился и очень коротко поцеловал тот пунктир на моей руке, где живёт пульс. По телу разошлась теплая волна – не как огонь, как дыхание, которое наконец совпало с мировым.

Он поднялся выше – к ключицам. Остановился взглядом. «Да», – сказала я. Его губы нашли ту ямочку у основания шеи, где кожу всегда хочется прикрыть шарфом на ветру – и это было как поставить тёплую ладонь туда, где всегда чуть холодно. Я выдохнула – низко, так, что у меня дрогнули рёбра. Он услышал этот звук, как слышат музыканты верную ноту, и отступил на полсантиметра – чтобы я смогла вдохнуть ещё. Эта пауза оказалась почти такой же страстной, как касание.

Его ладони пошли к моим плечам, вниз – по линии рук – и задержались на том месте у внутреннего сгиба, где кожа тонкая, а нерв – близко. Я сказала «ещё». Он шёл медленно, так, будто у него с собой долгий день, и ни одна минута не «горит». Где‑то ниже он спросил взглядом. Я ответила «позже». И это «позже» было таким сладким обещанием, что в животе заполыхало мягкое солнце.