Читать книгу: «Охота на охотника», страница 2

Шпаковского тоже завербовали, причем давно. Раньше ему содействовал другой сотрудник, к сожалению, он погиб в страшной дорожной аварии. Работать в одиночку Шпаковский не мог, требовалась поддержка работника с полномочиями. Разве господин Сурин не горд доверием, оказанным ему правительством Соединенных Штатов? Не ценят такого человека советские власти – ну что ж, оценят другие. А насчет тюремных сроков и высших мер он может не беспокоиться: повышенная бдительность, и все останется в тайне. Не надо бояться, господин Сурин, только смелые берут города и сокрушают бесчеловечные режимы! Душевные муки были ужасны, Сурин пил водку, волком таращился на партбилет. Отношения со Шпаковским были чисто «рабочие», общались по делу. Сурин расчищал ему дорогу, удалял посторонних из нужных помещений под различными предлогами, мог придержать документацию, которую не успели скопировать на фотопленку. Несколько раз отвозил хозяйственные сумки в камеру хранения Рижского вокзала – кассета была крохотной, вшивалась в прорезиненную ткань, сумку для отвода глаз набивал старыми носками, кофтами. Сегодня что-то пошло не так, Хопсон запросил встречу с обоими подопечными, причину не обозначил, и чем это закончилось, уже не секрет…

– Нам все понятно, Николай Витальевич, – кивнул Костров. – Вам обещали райскую жизнь, все земные блага? Немного поработать, а затем благодарные работодатели вывезут вас в капиталистический рай, и вторую половину жизни вы проведете как белый человек. Теперь понимаете, какова цена их обещаниям? Вас просто бросили. Шпаковский умер, Хопсона депортируют – но человек не пропадет; вам же придется за всех отдуваться и проявлять старание, чтобы не схлопотать вышку. Надеюсь, ваш труд на благо капитализма достойно оплачивался? А вот плакать не надо, Николай Витальевич, плакать надо было раньше. Вас обидели какие-то люди, а обозлились вы на всю страну, которая дала вам образование и приличную работу.

– Что же мне делать? – прошептал Сурин, опуская голову.

– Возвращаться в камеру и думать, какую пользу нам принести. Все кончено, Николай Витальевич. Риск, захватывающая жизнь, шпионская романтика, гм… Беседы обязательно продолжатся. Но говорить вы будете с другими следователями.

Были сомнения, беспокоила какая-то недосказанность. Не мог он ухватить за хвост ускользающую мысль. Но настроение у коллег по цеху было приподнятое, их не мучили сомнения, не напрягало, что смерть Шпаковского все усложнила и не поспособствует скорому закрытию дела. Рогачева мурлыкала под нос, раскладывая бумаги на столе. Девушка была толковая, работать любила, при этом не забывала следить за собой – в какую бы «мешковину» ни выряжалась, сохраняла грацию и женственность. В трудные минуты (например, после взбучки у начальства) люди смотрели на нее и успокаивались. Татьяну это крайне нервировало. «Грушу купите, – ворчала она, – в углу повесьте и дубасьте по ней, чтобы успокоиться. А я вам что, груша?» «Не скажи, Татьяна Васильевна, – кряхтел Кайгородов, сотрудник предпенсионного возраста, получивший майора, но уже ни на что не претендующий. – Вот смотрю на тебя, и в голове начинает что-то шевелиться, мысли стучат по темечку, работать хочется…» При этом Пашка Зорин подмигивал Кострову, пошло давая понять, что, мол, у Юрия Яковлевича только в голове и может шевелиться…

Кайгородов – плотный морщинистый мужчина – усердно боролся со сном. Работой человека не перегружали, но порой включалось раздражение – здесь, в общем-то, не благотворительная организация. Вошел Павел, пристроил кепку на вешалке.

– Я не понял, – нахмурился Алексей, – что за представление на остановке вы там устроили?

– Это не мы, товарищ майор, – стал оправдываться Зорин. – Мы действовали согласно инструкции. Но Сурину ведь не объяснишь? У него в последний момент обострилось чувство свободолюбия.

– М-да уж, – пробормотал Кайгородов, – гонки на троллейбусах по центру Москвы… Этот парень явно не продумал свои действия, поступил импульсивно. Тридцать лет работаю и не могу понять, на что люди рассчитывают в подобных ситуациях.

– Чтобы больше такого не было, – предупредил Костров. – Не в цирке работаем.

– Слушаюсь, товарищ майор, – покладисто согласился Зорин. – Больше – никогда. Но мы хотя бы живым Сурина взяли…

Намек был прозрачный. Алексей пристально воззрился на подчиненного. Павел был прав, облажались по-крупному. Но не таскать же на каждое задержание бригаду реаниматологов.

– Да, – встрепенулась Татьяна. – Подозреваемый скончался от острой сердечной недостаточности – эксперты подготовили отчет. Внезапный приступ на фоне артериальной гипертонии и ишемической болезни. Там было много умных слов, я поняла только про врожденный порок сердца и про то, что миокард перестал выполнять свои функции. Причина очевидна – плохие новости. Все, что могло тянуться часами, произошло мгновенно.

– Тем и отличается острая сердечная недостаточность от хронической, – сумничал Кайгородов. – Не казни себя, Алексей, и Шаламову передай, чтобы не казнился, – вы не виноваты, это произошло бы в любом случае. Банальный страх. Шпаковский боялся разоблачения, возможно что-то чувствовал – и когда это стряслось, сердце просто разорвалось. На этого человека собрали слабую доказательную базу? – Юрий Яковлевич пристально смотрел на молодого начальника отдела. Он был хорошим работником, умным и проницательным, и порой казалось, что не такой уж он и немощный.

– С доказательной базой проблем не вижу, Юрий Яковлевич. Третий отдел Восьмого управления тоже не видит. Но белые пятна тем не менее присутствуют.

– Да, пятнистое какое-то дело, – вздохнула Рогачева. – Когда ему сунули удостоверение под нос, у него такое лицо было… – Татьяна замялась. – В общем, много чего было – страх, безысходность, отчаяние. Даже жалко его стало, ведь нормальный когда-то был человек. А еще он удивился, хотя могу и ошибаться. Зачем невиновному так себя накручивать?

– Совсем забыл, – встрепенулся Зорин. – Надежду Савельевну в коридоре встретил, секретаря товарища генерала. Он хотел бы вас увидеть, товарищ майор, до завершения рабочего дня.

– Спасибо, – кивнул Костров.

– За что? – не понял Павел.

– За то, что сейчас это вспомнил, а не в понедельник!

В кабинете заместителя начальника управления царил покой. Генерал-майору Пряхину до пенсии тоже оставалось недолго. Но в отличие от Кайгородова он не сдавался, работал, не щадя себя и подчиненных. Кричать не любил, предпочитал решать рабочие вопросы без эмоций. Кивком предложил присесть, посмотрел на часы. Рабочая неделя неумолимо приближалась к завершению.

– Что думаешь об этом, Алексей? Давай без официальщины, но по делу.

– Шпаковский умер некстати, Геннадий Андреевич, Америку не открою. Мы действовали по инструкции, насилия не применяли, палку не перегнули. Этому есть свидетели, в том числе персонал магазина. От Восьмого управления присутствовал майор Шаламов и его люди – все происходило при их непосредственном участии.

– Этот Шаламов… – генерал наморщил лоб. – Тот самый, что твой родственник?

– Уже нет, Геннадий Андреевич.

– Такое бывает? – удивился Пряхин.

– Бывает. Мы были женаты на родных сестрах. Вернее, это я… был, а он продолжает.

– Запутанно у вас… Да бог с ним. Продолжай. Вина Шпаковского полностью доказана?

– Выявлены не все преступные эпизоды. Но это наверстаем – в том числе с помощью задержанного Сурина. Он не бог весть насколько вовлечен, но что-то должен знать. На даче Шпаковского найдены доказательства его преступной деятельности – фотоаппаратура и копии секретных документов. Дома он их, разумеется, не хранил, жену в свои дела не посвящал. Все восстановить не сможем, Сурину он ничего не говорил. Хопсон не дурак откровенничать. Он знает ВСЕ, но будет отрицать. Хопсона придется отпустить уже завтра – о задержании знают в американском посольстве. По этой же причине к нему невозможно применить спецсредства. Пусть летит в свою Америку, что-либо применить против него мы не можем. Главное, что преступная группа обезврежена и канал переправки на Запад секретной информации перекрыт.

– Ты прав, – согласился генерал. – А все остальное мы как-нибудь переживем. Неприятно, конечно, вся эта чертова недоговоренность… Мы же не сомневаемся в виновности Шпаковского? – задал генерал сакраментальный вопрос.

– Не сомневаемся, Геннадий Андреевич. Мы не знаем всех подробностей, степени его вины, но без Шпаковского здесь точно не обошлось. Характер передаваемой информации свидетельствует о том, что работал специалист. Документация – сложная вещь. Доступ к материалам по долгу службы имел и Сурин, но он некомпетентен, не мог заниматься отбором и классификацией данных. А копировать все подряд – это, извините, нереально. Команда фотографов нужна. И бюджет ЦРУ треснет.

– Хорошо, будем считать, что это так, – проворчал Пряхин. – Немного успокоил. Ну что ж, поздравляю с относительно успешным завершением операции – все-таки два управления работало… В выходные можешь быть свободен.

Глава вторая

Алексей надавил кнопку звонка, удержал, затем начал баловаться – нажимал и отпускал. В некотором роде условный сигнал. За дверью раздался пронзительный детский крик, затопали ножки. Но открывать не спешили – мама делала внушение чаду. Костров терпеливо ждал, убрал за спину коробку с игрушкой. Он жил в Тушинском районе на северо-западе столицы, Вадим Шаламов – в Гагаринском на юго-западе. Если на метро, то не страшно. Но пришлось заскочить в «Детский мир», сделав крюк. Повальный дефицит товаров народного потребления касался и детских игрушек. В отделах было шаром покати, а на то, что выставляли, даже смотреть не хотелось. Избитый лозунг «Все лучшее – детям» звучал и смотрелся как-то странно. Куклы на витринах пришли из страшных сказок для взрослых, настольные игры навевали зевоту. Он бродил по секциям, грустный и расстроенный.

– Не можете подобрать подарок? – спросила продавщица – молодая, хотя и не очень, того самого критического возраста, когда «или сейчас, или уже никогда».

– Не могу, – признался Костров.

– Своему ребенку ищете? – задала особа уточняющий вопрос, при этом высматривала на пальцах покупателя обручальное кольцо.

– Чужому, – поведал Алексей удручающую правду. – Своих нет. – Хотел добавить, что и жены нет, но постеснялся.

– Знаете, я могу посмотреть, – доверительно, подавшись к покупателю, сообщила работница. – Возможно, что-то осталось из старой партии. Пройдите сюда, пожалуйста.

Выбора не было, он не мог уйти с пустыми руками. В кулуарах секции продавщица открыла коробку: мол, будете брать? Плюшевый медвежонок был само очарование – вылитый Винни-Пух, только в детстве. На прилавках такие товары не залеживались – да их там и не было, распределяли среди своих.

– Какое чудо, – восхитился Костров. – Сам бы игрался, да уже вырос.

– Берите, вам крупно повезло, – сказала продавщица. – И еще заходите… если что-нибудь понадобится для чужого ребенка. – Она смотрела с таким призывом, что стало неуютно.

Алексей пообещал, что обязательно заглянет, и поспешил скрыться с покупкой. Цена на изделие была вполне государственной.

Дверь открыл Вадим Шаламов – в брюках, белой рубашке, слегка навеселе. Заулыбался, распахнул объятия. Это был уже не тот Вадим, с которым утром проводили совместную операцию. В домашней обстановке даже стальные чекисты меняются кардинально.

– Ну, слава богу, добрался, заходи! А то время спать, а мы еще не ели!

Весьма странно, но после разрыва с Надеждой отношения с семейством Шаламовых остались прежними. Алена не дулась, только иногда укоризненно качала головой. И Вадим не огорчался – какая разница? Не бывает бывших родственников. Раз уж отметился в их рядах – считай, навсегда. Только у Алены Шаламовой имелся пунктик – она спала и видела, как бы свести обратно разведенных супругов.

Алексей поколебался, сделал неуверенный шаг, сунул нос в квартиру и понизил голос:

– Надежды нет?

– Боишься? – засмеялся Вадим. – Да уж, приятель, это тебе не под вражеские пули, это гораздо хуже. Не бойся, нет твоей Надежды. Была, но уже убежала. Не могла же она не поздравить свою племянницу? А как узнала, что ты тоже пожалуешь, быстро собралась и умотала, сослалась на дела. Можно подумать, мы не знаем, какие могут быть дела в пятницу вечером.

– Какие? – не понял Алексей.

– Да никакие! Ты долго там будешь мяться, как агитатор?

Других гостей не было. Как позднее рассказала Алена, взявшая отгул, после обеда заходила соседка с внучатами-близнецами из верхней квартиры. Дети наелись, побесились, и соседка увела их обратно. Леночка осталась довольна. Много она понимала в этих днях рождения, когда самой едва исполнилось четыре? Немного поспала, потом опять побуянила, задирала маму, пришедшего с работы папу, нагрянувшую с куклой тетку. Теперь дошла очередь до дяди Леши. Очаровательная кнопка в платьишке-колокольчике выкатилась из детской комнаты, где наводила ревизию в подарках, радостно засмеялась, бросилась на шею «бывшему родственнику». Алексей раскрутил ее, подбросил к потолку. Леночка, жмурясь от удовольствия, заливисто смеялась.

– Эй, хватит! – протестовала белокурая красотка Алена, чем-то похожая на Мэрилин Монро. – Самому бы такое понравилось?

Леночка суетливо развернула упаковку, сделала огромные глаза, доставая медвежонка. Снова засмеялась, прижимая его к себе, забегала кругами по комнате.

– Надо же, угодил, – удивилась Алена. – Где взял, Костров? Отличный медвежонок. У тебя что, особое снабжение?

– Ты бы видел, какую куклу принесла твоя бывшая, – не замедлил оповестить Вадим. – Лично я не хотел бы с ней столкнуться в темном коридоре… в смысле с куклой. Или представь такое. Ночь, она стоит на полке рядом с кроватью, бледный лунный свет скользит по оскаленному рту этого жуткого создания, ты хватаешься за сердце…

– Ладно, не очерняй, – поморщилась Алена. – Нормальный подарок. Что смогла, то и купила. Главное – внимание.

– Ага, объясни это ребенку, – хмыкнул Шаламов. – Впервые видел на лице Леночки такое задумчивое выражение. То есть человек подозревает, что его лихо накалывают, но не может понять в чем… Все, молчу, молчу, – Вадим миролюбиво перекрестил руки. – Гость, давай к столу. Мы, конечно, старались к твоему приходу все съесть, но, увы, не смогли.

С этими людьми было легко и непринужденно. Жесткость и цинизм Вадим оставлял на работе, дома был обычным человеком – приветливым, беззлобным, подтрунивал над Аленой, больше жизни любил Леночку. Алена тоже была проста – не упертая, как ее сестра, не злопамятная, всегда выслушивала, давала советы. Иногда по ее губам скользила загадочная улыбка, сравнимая с улыбкой одной известной особы, томящейся в Лувре. Сегодня она расстаралась, наготовила кучу еды, надела лучшее платье. В гостиной работал телевизор – в принципе, цветной, но с красками, как и во всех советских телевизорах, было что-то не так. Показывали цирковое представление – гимнасты кувыркались на крупах лошадей, носящихся по кругу. В Советском Союзе не только балет был лучшим в мире – цирковая школа тоже имела хорошие традиции.

– Смотрите телевизор? – удивился Костров.

– Нет, до недавнего времени слушали музыку, – удрученно поведал Вадим. – «АББА», «Бони-М», «Чингисхан» – все как полагается… Кстати, ты знаешь, что, по последним проверенным данным, в песне «Москау» нет антисоветского содержания? И тот, кто ее запрещает, просто дебил. Ребята хвалят Москву – таинственную и прекрасную, восторгаются золотыми башнями Кремля, широкой душой русского человека, нашими девушками, которых так и хочется целовать. Уверяют, что в Москве повсюду любовь. Ну конечно, не без стереотипов: Наташа, казаки, стаканы об стену, танцы на столе и что ночью будем творить что попало… Но это нормально, согласись. О чем это я? Так вот, играл магнитофон, слушали музыку. Потом Леночке это надоело, залезла под стол, нашла вилку, включенную в розетку, и выдернула. И вылезает такая, руками разводит, «тю-тю́ ля-ля́» говорит – что в переводе означает «кирдык вашей музыке». «Тю-тю ля-ля», представляешь? – Вадим смахнул слезу умиления. – Выразить то, что не можешь выразить нормально. У нас с Аленой просто духу не хватило ее наказать. Ты бы видел эту «бороду» на магнитофоне. Я на спиннинге таких не видел. Пленка запуталась, даже под крышку залезла. В кладовку убрал, потом разберусь…

– Это кто тут хулиганка? – Алексей схватил пробегающую мимо Леночку, снова ее подбросил, завертел. – Ты хулиганка? А ну признавайся! – девчонка била ножками, заразительно хохотала. Он поставил ее на пол от греха подальше. – А ведь взрослая уже, как не стыдно. Признавайся, ребенок, сколько лет исполнилось?

– Четыле! – Леночка растопырила три пальца и показала Кострову. Опять развеселилась и стала забираться на стул – аппетит нагуляла.

– Ну, примерно так, – допустил Шаламов. – Говорим и показываем, называется. Алена, неси зимний салат.

– А что, зима, Новый год на дворе? – удивился Алексей.

– Нет, – покачал головой Вадим. – В Новый год мы едим оливье – хотя ингредиенты те же. А это зимний салат – для любого времени года. Нам всегда чего-то не хватает, понимаешь? Зимою – лета, осенью – весны. И вообще, ешь что дают. Алена, между прочим, за этой «Краковской» колбасой полтора часа выстояла.

– И еще минут сорок – за горошком, – добавила Алена. – Очередь двигалась быстро, потому что взвешивать не надо.

– Ничего, – подмигнул Шаламов. – Через три месяца Олимпиада, Москву продуктами завалят, и мы от них отбиться не сможем, задыхаться будем под завалами… Ты накладывай, Вадим, не надо стесняться.

Алена готовила вкусно, стол ломился. Странное «природное» наблюдение: в магазинах – шаром покати, а у граждан на столах и в холодильниках – полное гастрономическое изобилие, включая жутко дефицитную красную икру. Ну может, и не полное изобилие, но с голода никто не умирал. Алексей наворачивал салат, украдкой поглядывая на хозяев. Алена и Вадим были отлично парой, идеально подходили друг другу. У Алены – приятное миловидное лицо, мягкие черты, большие смеющиеся глаза. Белокурые кудряшки красиво обрамляли голову. «Не на той сестре женился», – не раз ловил он себя на постыдной мысли.

– Ле-Попо́, Ле-Попо́! – внезапно возбудилась Леночка, запрыгала на стуле и стала тыкать пальчиком в телевизор. По арене цирка бегал клоун в клетчатой кепке и с наклеенным носом. Он совершал такие ужимки, что зал вздрагивал от хохота.

– Олег Попов, – снова перевел Вадим.

Леночка, сделав сосредоточенное личико, закивала:

– Ле-Попо́, Ле-Попо́…

– У ребенка прекрасная память, – похвалила Алена. – Она еще и не такое может выдать. Но, увы, кому-то за этим столом, кажется, пора спать.

Леночка насторожилась, догадавшись, что зреют происки. Сделала плаксивое лицо, но пока молчала, ждала.

– Пусть еще посидит, – разрешил Вадим. – Завтра выходной, отоспимся. Ты наливай лимонад, Алексей, наливай, не делай такое оскорбленное лицо.

Несколько минут наблюдали за клоуном – как он действовал на нервы артистам цирка, приставал к униформистам. Смотреть без слез на Олега Попова было невозможно. Алена спохватилась – у нее же индейка в духовке! – убежала на кухню, стала скрипеть дверцей жарочного шкафа.

– Индейка? – не понял Алексей.

– Точно, – кивнул Шаламов. – Вам, холостякам, не понять. Я тоже, честно говоря, не понимаю. Но лишь бы не индеец…

Когда вернулась Алена, Леночка клевала носом. Алена приложила палец к губам, взяла ее на руки и понесла в спальню. Ребенок пару раз взбрыкнул, но не проснулся. Алена с улыбкой глянула на Кострова – в глазах возникло что-то меланхоличное, она ногой закрыла за собой дверь в детскую комнату.

– Все, – облегченно выдохнул Шаламов, убавляя громкость телевизора. – Наше время пошло, начинаем неофициальную часть. Можно и отравушки попить…

Он сбегал на кухню, вернулся с запотевшей бутылкой «Столичной», извлек из серванта хрустальные стопки. Стало веселее, и аппетит появился. Пить при ребенке Алена, судя по всему, запретила, и до прихода Кострова Вадиму приходилось как-то выкручиваться.

– Ну, давай, вздрогнули, – Шаламов поднял стопку. – Дети – цветы нашей жизни, за них и выпьем.

– Насчет клумбы не задумывался? – Алексей махнул стопку, закусил соленым огурцом.

Шаламов чуть не поперхнулся.

– Да иди ты… Нет, мы с Аленой в принципе за, но как ты себе это представляешь? Мои родители давно умерли, царствие им небесное. Раз в два года езжу на могилку в Ханты-Мансийск, снег там разгребаю. Алена работает, бросать свое перспективное поприще не намерена. Я тоже работаю… ну, ты знаешь. Утром по очереди забрасываем ребенка в садик – и на работу. Отец у Алены тоже умер, есть только мать, Алла Михайловна… женщина сложного устройства.

– Мне ли не знать свою бывшую тещу, – проворчал Костров.

– Это для тебя она бывшая, – отрезал Шаламов. – А для меня – действующая. Видимо, карма. Чем лучше жена, тем хуже теща, ну и наоборот. А Алена у меня, сам знаешь, ангел, такого поискать… – в глазах собутыльника появилось что-то мечтательное, но быстро прошло.

– Ладно, я понял тебя, – усмехнулся Алексей. – Будем считать, что ушел от ответа. Только у меня не спрашивай, когда я намерен жениться и завести наследников. Вопрос тяжелый и пока на очереди в папку для обдумывания.

– Не буду, – согласился Вадим. – Для нас это вообще не актуально. Кстати, готовься, сейчас Алена уторкает Леночку и начнет склонять тебя к возвращению к Надежде. Она это любит.

– Только не умеет… – Алексей прислушался. Из детской комнаты доносилось колыбельное мурчание. Видимо, Леночка все-таки проснулась и заявила свои права на продолжение банкета. – Так, – заторопился Костров, – быстро выпиваем и идем курить, пока не началось.

Вадим, ухмыляясь, наполнил стопки – выпили. За счастливое детство, за безоблачное семейное будущее. Индейка еще не подошла, видимо, томилась в отключенной духовке. Костров провозился с поиском сигарет, когда протиснулся через балконный проем, Шаламов уже был там, облокотился на перила. Неприкуренная сигарета торчала изо рта. Он словно впал в оцепенение, пристально смотрел сквозь пространство. С седьмого этажа открывался вид на детскую площадку, на окна соседних многоэтажек. Сгущалась темнота, в окнах загорались огоньки. Электричество в Советском Союзе экономили – в отличие от воды, которую можно было лить в канализацию хоть тоннами.

– Ищешь кого-то? – пошутил Алексей. – Среди чужих пространств и веков?

– А? – Вадим вздрогнул, как-то кривовато улыбнулся. – Нет, все в порядке, давно нашел. Есть, знаешь ли, о чем задуматься… Спички дай, свои не знаю где…

Он затянулся, выпустил дым. Из квартиры в лоджию просачивался сквозь тюль неяркий свет. По лицу Шаламова ползали серые тени.

– Не дает покоя минувшая операция? – предположил Костров.

– Да, все время пережевываю ее в голове, – признался Вадим. – Фигня какая-то с этим Шпаковским…

– Вот и ты туда же, – расстроился Алексей. – Ну да, допросить теперь не сможем – на тот свет командировок не выписывают. Но все, что он содеял, мы, в принципе, представляем. Следователи разберутся в этапах его большого пути. Сурин им в помощь… хотя помощник, мягко говоря, так себе, думает лишь о том, как не прислониться к стеночке. Шпаковского будет очернять, а себя – выгораживать. Ты же не сомневаешься в виновности Шпаковского?

– Боже упаси, – замотал головой Шаламов. – Шпаковский виновен, на нем клейма ставить негде. И это не только мое мнение. Ты тоже со своим управлением влез в это дело, надеюсь, все понял. Но что у нас прежде всего? Закон. А последний гласит, что только суд может признать человека виновным. Не хочу наговаривать, но сам знаешь про тридцать седьмой год, никому не хочется снова туда. И что теперь? Не будет никакого суда…

– То, чем он занимался, не всплывет. А если всплывет, то на уровне слухов и домыслов. Шпаковский будет похоронен как честный человек. И это, в принципе, правильно.

– Да и черт с ним, – поморщился Шаламов. – Главное, обезврежен, уже не навредит. Канал утечки информации мы точно перекрыли. Но следует проверить – лучше без шума, – не причастен ли еще кто из «Спецприбора» к его деятельности. Это не обязательно, но вполне возможно.

– Если так, то канал мы не перекрыли, – усмехнулся Костров.

– Временно перекрыли, – возразил Вадим. – Если кто-то остался, то сделает паузу, побоится действовать дальше. К тому же куратора из посольства депортируют. Пока появится новый, пока опять возникнет возможность взяться за старое – а в новых условиях на это понадобится немало силы духа…

– Сурин не упоминал, что есть другие. А должен знать. Не станет он эту фигуру выгораживать, сдал бы с потрохами, чтобы избежать расстрела.

– Может, и так, – пожал плечами Шаламов. – Спорить не буду. Продолжим работу. Американцы знают наши шифры, видят нас и слышат, а это такая неповоротливая система, что в одночасье ее не заменишь. Вот что убивает больше всего…

Но, судя по его унылому виду, больше убивало другое.

– Боишься, что будут неприятности? – догадался Алексей. – Человек, чья вина не доказана, умер во время задержания – и это не какой-нибудь алкаш дядя Вася из подворотни, а ведущий специалист крупного оборонного предприятия, чья деятельность крайне важна для страны. Значит, виновны участники задержания, чьи грубые, непрофессиональные действия и привели к такому результату. Ты это хочешь сказать?

Вадим сделал неопределенный жест, промолчал.

– И что, уже были звоночки?

На сей раз последовало пожатие плечами. Стало как-то неуютно. Майор Костров тоже принимал участие в задержании и, в принципе, несет ту же ответственность. И глупо доказывать, что Шпаковскому следовало заботиться о своем здоровье. Если кому-то понадобится нагадить Комитету, то сделать это можно легко и непринужденно – например, по линии Моссовета или, бери выше, по линии ЦК партии, обосновавшегося на Старой площади. Много голов не полетит, но головы двух майоров не только полетят, но и покатятся…

– Я в таком же положении, Вадим. Мое начальство считает, что своих полномочий мы не превысили. Это так и есть. Всякое случается в жизни… и в смерти. Ладно, ерунда, будем переживать неприятности, когда они наступят.

Мужчины вернулись в комнату, закрыли балконную дверь. Алена в переднике убирала со стола грязную посуду, расставляла чистую – под индейку. Из-под фольги струились соблазнительные ароматы.

– О, в здоровом теле – здоровый душок? – Алена принюхалась, покосилась на ополовиненную водочную емкость. – Ладно, сегодня можно, только сильно не налегайте. Не забывай, дорогой, что тебе завтра за руль.

– Но не с раннего же утра? – Вадим забеспокоился.

– Нет, – допустила Алена, – раньше двенадцати не поедем.

– Неужели на дачу? – ужаснулся Алексей.

– На нее, родимую, – подтвердил Вадим. – Ты же знаешь Аллу Михайловну. Копать, садить, полоть, поливать… И не важно, что еще снег в низинах не сошел. Трудовая повинность называется. Всегда считал, что в нашем прогрессивном государстве ее отменили. Дорогая, а ты не можешь объяснить своей маме, что сейчас никакая лопата, даже с моторчиком, не возьмет землю?

– Я пыталась, – вздохнула Алена. – Но это пустой номер. Почему мы с Вадимом такие бестолковые, не понимаем элементарных вещей? Как можно столь безответственно относиться к таким важным вещам? Дача – это наше все, это важнее Пушкина, работы и всех связанных с поездкой неудобств.

– Помню, – кивнул Костров. – Моей тещей Алла Михайловна тоже была. Замечательная женщина. Если бы ее поставили на место начальника нашего управления, никто бы не почувствовал подмены.

– Я вам не мешаю? – нахмурилась Алена. – Это моя мама.

– О которой мы говорим только в хвалебном ключе, – кивнул Шаламов, украдкой подмигнув бывшему свояку. – Знаешь, Вадим, не родился еще человек, посмевший бы возразить Алле Михайловне. Все самое лучшее в своем характере она взяла у покойного мужа – бывшего заместителя командующего Киевским военным округом. Так что выбора нет – завтра открываем дачный сезон. Нам разрешено выспаться, а потом вперед – в Березовку. Копать и сеять, конечно, рано, но много другой работы – убирать листву, переворачивать бочки, жечь мусор, восстанавливать раздавленные снегом теплицы…

– Только тех, кто любит труд… – напомнил Костров.

– Мы знаем, октябрятами зовут. Вечером топим печку, всю ночь дружно мерзнем, утром со свежими силами продолжаем сельскохозяйственные работы. Не раньше вечера возвращаемся в Москву, быстро моемся, едим и утром – на работу… Алла Михайловна не поедет, согласилась посидеть с Леночкой. Вот за это давайте и выпьем… – Вадим без усилий соорудил скорбную мину и поднял стопку.

Алена загадочно улыбалась, иногда украдкой поглядывала на гостя. Водка пилась хорошо, была кристально чистой, как слеза. Видимо, из партии на экспорт, а на Запад сивуху не гнали, сивуха – для закаленного советского человека.

– У тебя ведь тоже есть дача? – спросила Алена.

– Есть, – согласился Костров. – Раньше следующего месяца я там точно не появлюсь. И вряд ли буду торчать на грядках вверх тормашками. Дача – для отдыха, а овощи и фрукты, если понадобится, куплю на рынке. Помню, сколько копий было сломано с Аллой Михайловной, в итоге она махнула на нас рукой, переключилась на вашу семью, как наиболее податливую.

Вадим завистливо помалкивал. Алена не стирала с губ загадочной и какой-то грустной улыбки.

– Впрочем, не уверен, что это моя дача, – добавил Костров. – Имущество при разводе распилили, а дачу оставили на сладкое. Руки до нее не дошли. Иногда Надежда туда приезжает, иногда я, пару раз встречались, порычали друг на дружку…

– Кстати, об этом, – встрепенулась Алена, и Вадим расплылся в мстительной улыбке – дождался. – По моим последним, к сожалению непроверенным данным, Надя готова пойти на переговоры, связанные с воссоединением вашей семьи.

– Ну, все, – вздохнул Алексей, – тонкий намек, что пора отчаливать.

– Да нет же! – возмутилась Алена. – Вы должны помириться и жить вместе. Вы так похожи, вы просто… – Алена замолчала, подыскивая сравнение.

– Суккуб и инкуб, – подсказал Вадим.

– Да, – кивнула Алена. – Не помню, что это значит, но именно так. Подумаешь, поругались, кто сейчас не ругается? Уперлись, встали в позу, а потом решили, что это не ваше. Чушь. Мы же помним, как вы любили, как поедали глазами друг друга. Что случилось, Алексей? И не надо, что от любви до ненависти тридцать сантиметров. Вы должны подумать, посидеть, все вспомнить, может быть, даже выпить…

– Смотри, какое выгодное предложение, – вставил Шаламов.

– Не лезь, – огрызнулась Алена. – Я же вижу, как она страдает, мается неприкаянная, в квартире беспорядок, на работе неразбериха. Да, вы жили не душа в душу, но сейчас ей гораздо хуже. Стала какой-то нервной, жалуется на головные боли. У нее никого нет, Алексей, во всяком случае мне об этом ничего не известно. Почему не попробовать? Попытка не пытка, в лоб не дадут. У тебя ведь никого нет? – бывшая свояченица пытливо уставилась в глаза Кострову.