Читать книгу: «На тонкой ниточке луна…», страница 2

IV

Уже скрылась из виду упряжка Мырти, уже не слышно колокольчика, а Тэранго все не может оторвать взгляд от светлой полоски в стороне восходящего солнца. Тревожился ли он о своем друге, умчавшемся в синюю мглу? Нет, никакой тревоги он не испытывал. Мыртя был опытным наездником-каюром, и в тундре ему ничего не угрожало. Жизнь научила его всем премудростям кочевой жизни. Думал Тэранго о том, что вот приходится уже немолодому Мырте колесить по тундре вдали от дома, ночевать у чужих очагов чаще, чем в своем родном чуме; что силы человека не безграничны и что когда-то не сможет Мыртя отправиться с почтой в путь по стойбищам. На этом месте мысль будто застряла, не находя продолжения. Снова подумалось о назойливых вертолетах.

Подошел Хойко.

– Моя упряжка готова, – сказал он, кивнув в сторону своего чума.

– Вижу.

– Дедушке Кути совсем плохо. Утром сноха прибегала за лекарствами, – в голосе сына читалась тревога, – я вот только из его чума. Тебя зовет…

– Пойду навещу. А ты пока мою упряжку приготовь. Нарту грузовую возьми, – на ходу бросил Тэранго, почувствовав, как холодеет в груди.

Старый Кути лежал на своем месте, укрытый одеялом, хотя в чуме было довольно тепло. Лицо его казалось бледнее обычного, глаза уставились в одну точку. Даже когда Тэранго зашел в чум, тот не повернул голову.

– Здоров будь, Кути, – сказал громко Тэранго.

Только теперь глаза старика встретились с глазами вошедшего соседа.

– Здоров будь, – тихо, еле слышно вымолвил Кути.

В чуме повисла тяжелая тишина. Даже всегда веселая и говорливая невестка молча сидела в своем углу, опустив голову. Лица ее не было видно, но можно было догадаться, что она тихо плачет. Уж очень скорбно сидела она. Все знали, как по-доброму, по-отцовски принял невестку Кути, как она отвечала взаимностью ему.

– Пришла пора уходить в нижний мир, – так же тихо сказал Кути, но как громко прозвучали его слова – словно раскаты бубна оглушили Тэранго.

– Осенью ты тоже болел, но выздоровел, – попытался возразить Тэранго.

– Да, Тэранго, осенью я болел, а сейчас умираю: нет сил удержаться на земле. Мне уже показалась Си-Нга… красавица уже у моего порога…

Наступила тишина. Старик собирался с силами, чтобы произнести, может, главные слова:

– Я видеть тебя хотел… Возьмешь очки, мне они уже не нужны, – и он закрыл глаза.

Тэранго хотел возразить, что, мол, еще выздоровеешь, еще прочитаешь много газет, но не вымолвил ни слова, потому что язык прилип к зубам, потому что сдавило горло, потому что не нашел в себе сил открыть рот. Он смотрел на бледное лицо своего старшего товарища с чувством не то горечи, не то жалости, не то простого человеческого сострадания. Глаза старика вдруг открылись, и он мутнеющим взором нашел своего друга.

– Помнишь, мы были у Лона земли, у священного Невехэге… Я тогда у камня оставил старый бубен Абчи. Он ночью тогда явился ко мне и сказал: «Ты, Кути, до белых седин доживешь…» Там, у камня, я нашел три медвежьих клыка. Один зашит у меня в малице, другой – у моего сына, а третий вот… – Кути разжал кулак, – это твой, возьми. Ты тоже до седин доживешь. Не бойся ничего, соверши то, что задумал, седой старик тебе поможет. Он сам мне сказал. – Глаза Кути каким-то неестественным образом закатились, и он замолчал, дыхание прервалось, ноги его вытянулись, достав до металлического листа, что подстелен был под очагом.

Потрясенный случившимся, Тэранго вышел из чума. Нет, смерть его не испугала. Он ее видел. Сколько родственников похоронил, и жена тоже покинула этот мир не так давно. Его потрясли слова старого Кути, который, оказывается, так дорожил дружбой с ним. Тэранго держал зажатый в руке медвежий клык. Чувство смятения и благоговейности, безмерной благодарности наполнило его душу. Он столько лет хранил его – этот оберег, эту святыню – и ждал часа, чтобы передать другу.

Он заметил мчащуюся со стороны пастбища упряжку. Бело-синей снежной пылью окутывало резво бегущих оленей. Нарта остановилась, поравнявшись с Тэранго. Сын Кути Николай, объезжавший стадо, вернулся со своего дозора.

Заметив две упряжки, он спросил не без доли удивления:

– Далеко ли собрались?

– На реку, – выдавил Тэранго сипло и опустил влажные глаза.

Он разжал кулак, на его ладони лежал медвежий клык, выбеленный временем.

– Отец! – коротко вскрикнул Николай и метнулся в сторону чума.

Тэранго достал табак, трубку. Долго жевал мундштук, перекладывая его с одного угла рта в другой, медленно вытягивая спички из рукава, вглядывался вдаль в сторону лона земли, безбрежного студеного моря. Вспомнилось в эту минуту, как тогда, когда он был еще совсем молодым, собрались они с Кути на главное святилище, как от стойбища к стойбищу рос их обоз за счет присоединяющихся упряжек. Годом раньше старший брат Кути – Абчи – умчал на своей нарте один на главное святилище. Абчи был шаманом. Об этом говорили шепотом – время такое было, что нельзя о шаманах вслух говорить. Семью Абчи не завел, хотя четвертый десяток уже истекал. Жил со своими сестрами да мамой. Потом сестры замуж повыходили, он вовсе один со старухой в чуме остался. Не такой, как все, был Абчи: сильно заикался, да так, что слова иногда произнести не мог. Махнет рукой, психанет и вовсе утихнет. Однажды в гневе на себя нарту топором повредил. А вот когда начинал камлать, когда пускался в пляс вокруг огня с высоко поднятым бубном, песня его выходила гладкой, без всякого даже намека на заикание. Песня ложилась ровно и легко, летела, словно птица белая над тундрой. На всю тундру расходилась о нем молва, но только среди своих. Иноверцам-чекистам никто о таком его таланте не доносил. Ушел Абчи в ту весну навстречу северным ветрам и не вернулся. Попал ли в пургу, или в туман – никто того не знает. Спутались, видимо, земной путь с небесным, и умчала его нарта в небо, оставив за собой прямой красивый след. Так говорили его родичи. Так и Кути говорил: «Он дорогой небесной в божий чум попал», а там, у бога небесного, как известно, дочь-красавица. Вот и женился на ней Абчи. Раз здесь, на земле, не было у него женщины, то уж там окружен Абчи лаской и любовью дочери самого божества. Может, когда-нибудь спустится он на землю вместе со своей женой. Но пока ни его, ни его жены никто не видел.

«Да, – подумалось Мырте, – прямым должен быть тюр (или хорей – шест для управления оленями. – Прим. авт.), прямой должна быть каждая жердь в чуме, древко стрелы, прямой след должна оставлять нарта, если она управляется опытным и честным человеком».

Вот и они с Кути через год решили испытать судьбу. Кути тогда взял старый бубен брата, чтобы возложить его к святому камню Невехэге. Добрались они до святого места, преодолев опасный путь, поклонились святой земле, принесли в жертву белую важенку. Много народу с ними побывало там, где «должен побывать каждый ненец», – так говорил великий шаман Абчи. Каждый вознес свою жертву, каждый прочитал молитву, каждый коснулся святыни и это прикосновение пронесет с собой через всю жизнь.

* * *

Уже к вечеру Тэранго с сыном привезли толстенное бревно на грузовой нарте, из которой планировали выдолбить облас – лодку-долбленку. В другое время все бы вышли полюбоваться таким кедром. Уселись бы на его крепкую спину, закурили бы трубки; много слов хвалебных слетело бы с их языков: вот, мол, какое толстое дерево, которое стояло где-то на самом яру у реки в стороне полуденного солнца. Глухари, косачи садились на него, белки находили приют в кроне такого могучего дерева, а теперь предстоит этому кедру переродиться, и будет он отныне обласом, летящим по волнам. Так бы, наверное, сказал Кути, подтвердил бы его слова Тэранго, и с ними согласились бы и молодые мужчины, их сыновья. И женщины удивлялись бы не только могучести кедра, но и силе своих мужчин, хвалили бы их; и дети непременно лазили бы по бревну, прыгали с него, весело хохоча. Но ничего такого не происходило сейчас. Только дети, проявив любопытство, забрались на спину большого бревна, потом попрыгали в снег, но без всякого шума, крика, будто язычки им кто-то прищемил.

Потом долго визжала на предельных оборотах бензопила, разрывая томительную тишину и снежную метель в клочья. Сыпались тугим снопом опилки из-под шины пилы. Вокруг полукругом стояли дети и зачарованно смотрели, как искрами рассыпаются опилки, смешиваясь с кружащимися задорной круговертью снежинками. Заготовка под облас получилась ладная, сразу видно, что большой облас будет.

V

Затем зашли в чум, в котором жил старый Кути, чтобы вспомнить его жизненный путь.

Говорили о своем друге – охотнике-оленеводе, об отце, что вырастил четверых детей. Дочери уехали в другие чумы, у них свои семьи, и они еще не знают, что отец уже покинул этот мир и переместился в нижний. У них еще сухие глаза, их дом пока не омрачен скорбной вестью. А у Кути родилось три дочери и сын. Все выросли здоровыми, подарили ему тринадцать внуков. Тут они вспомнили, как однажды перепутал имена внуков старый Кути и как внуки смеялись над ним, а он почесал голову и сказал:

– Вас так много, а я такой старый, что не грех и перепутать, не грех иногда и забыть. Выпало из головы, – сказал он в свое оправдание.

Внуки тогда стали дразнить его старым Седым Стариком и говорить, что у него голова дырявая, раз их имена выпадают из нее. Вспоминали о Кути, не называя его имени, чтобы не призвать дух его в этот чум. Пусть забывает сюда дорогу. Не место теперь ему среди тех, кто живет здесь.

– Я приехал от Аули Нгокатэтто, – прервал молчание Мыртя хриплым голосом, – так вот, Аули уже который раз сокрушался о том, что отец не послушал когда-то человека, ушедшего в нижний мир, и проявил несдержанность в охоте на диких оленей. Все знают эту историю, но я повторюсь, потому что человек, живший в этом чуме и покинувший нас, все сделал для того, чтобы спасти душу растерзанного волками Маймы Нгокатэтто – отца Аули. Для маленьких ушей мой рассказ предназначен!

Мыртя посмотрел в сторону детей, и те сразу оживились, начали подвигаться поближе к рассказчику.

– Это было в тот год, когда снега выпало так много, что придавило лед: образовался большой замор, и вся рыба в Большой реке погибла; когда оленям тяжело было добывать корм из-под твердого наста, и случился большой падеж в наших стадах. Все помнят тот год…

Мыртя обвел всех скользящим взглядом, и каждый в знак согласия кивнул головой.

– Собрались мы тогда на охоту на дикого оленя: я, Тэранго, человек, живший в этом чуме и ушедший в нижний мир, и Майма Нгокатэтто. Люди рассказали, что в стороне полуденного солнца, на границе леса и тундры, где находятся большие озера семи священных духов, на берегах которых живет Си ив-Нютя Варк – священный семидетный медведь, много оленей диких появилось, что наст там благоприятный для охоты. Три дня и три ночи искали мы нужное место, потом напали на след, нашли большое стадо недалеко от пятьсот третьей стройки. Своих оленей едва не потеряли. Трудно было им: снег глубокий, а наст не такой крепкий, чтобы оленя держать, проваливаются они, ноги режут. Остановились мы в добром месте, где ягель был хороший. Привязали оленей каждого к отдельному дереву, чтобы ягель могли добывать, а сами дальше на лыжах пошли. Не так далеко от того места, где привязали оленей, нашли большое стадо. Полдня на лыжах прошли. Настреляли мы оленей, сколько нужно, ну, сколько увезти возможно, и домой засобирались. А Майма никак остановиться не может. Стреляет оленя, освежует и за следующим идет. Одного, другого, третьего… уже и седьмого освежевал. Сутки подряд стреляет. Уговариваем его остановиться, а он словно оглох, будто язык его к губам прилип. Молча свое дело делает. Мы уже свою добычу к оленям утащили, устали очень. Пошли Майму искать. А он уже следующего оленя свежует. Говорит ему тогда человек, живший в этом чуме и ушедший в нижний мир: «Излишне много добычи промышлять нельзя, ибо Нум не любит, когда слишком много промышляют в запас, и такому охотнику может послать смерть. Пойдем домой, Майма. Мы поможем тебе добычу утащить к оленям, только как они увезут столько?» Не слушает Майма меня, не слушает Тэранго, не слушает человека, жившего в этом чуме и ушедшего в нижний мир. День уговаривает мой друг своего соседа, ночью у костра просит остановиться, но не слушает он – все стреляет и стреляет. А оленей добывать легко: тонут они в снегу, проваливается наст, режут они ноги, не могут уйти от лыжника. Уже патроны кончаются. Говорит ему снова человек, ушедший в нижний мир и живший в этом чуме: «Патроны кончатся – как от волков будем отбиваться, если нападут? А они уже учуяли кровь, где-то неподалеку бродят, ждут удобного случая». И волками не испугаешь Майму, его уши будто ягелем кто-то законопатил. Майма – сильный охотник, роста огромного, но и ему лучше дела не иметь с волками. Поняли мы, что злые духи вселились в Майму, лишили его и слуха, и разума. На третьи сутки решили мы к оленям идти, а то волки еще задерут. Как домой доберемся? «Уезжайте! – кричал Майма на наши увещевания. – Не мешайте мне. Видите, как мне везет, какая охота получается добычливая!» Мы уехали, понимая, что помочь ему уже ничем не можем. Злой дух вселился в его душу. Привезли свою добычу, оповестили сыновей Маймы Аули и Пудаку о том, что приключилось с отцом их. Поняли они, что отец в беде, слышали они не один раз о том, как погибают жадные охотники. Мигом собрались и помчали по свежему еще следу. Но не успели они помочь своему отцу. Нашли его, растерзанного волками. Рядом лежало ружье, но патронташ был пуст. Нож валялся окровавленный и недалеко – волк со вспоротым брюхом. До последнего защищался Майма, находясь в состоянии охотничьего азарта.

Замолчал Мыртя, установилась тишина. Даже дети не проронили ни слова. Запомнят они рассказ старого почтальона на всю жизнь.

После рассказа Мырти взял слово Тэранго. Он еще раз напомнил присутствующим, какой человек покинул этот мир, и о том, что дожил он все же до восхода солнца.

– Теперь ему не видеть солнца, свет его недоступен в нижнем мире. Теперь ему будет доступен только бледный свет луны, и то только в то время, когда она прячется под землю.

Солнце уже гладило своим золотым боком место срастания неба с землей. Мужчины вышли из чума, невольно кланяясь низко восходящему солнцу. Возле кедрового бревна их уже дожидался Хойко.

– Сегодня Николай пасет оленей? – спросил Мыртя, набивая свою трубку табаком.

– Да, Николай. Так-то моя очередь, но я попросил его подменить, – ответил Хойко.

– Нам твоя помощь сегодня будет нужна, – вступил в разговор Тэранго.

– Знаю, отец. Я уже подготовил бензопилу.

– Хороший кедр, – сказал Мыртя и погладил округлый бок лесины.

– Хороший, – подтвердил Хойко, – еле олени довезли, на двух нартах везли…

– Мне облас большой нужен, – выдыхая дым курчавым облаком, сказал Тэранго.

– Знаю, друг. Большой и надежный. Потому что путь тебе предстоит неблизкий. Я бы пошел с тобой, но…

– Тебе нельзя. Кто будет почту возить? Да и для одного дорога всегда короче, прямее, – Тэранго посмотрел на друга.

– Да, чем больше попутчиков, тем чаще встречаются перекрестки, развилки, тем длиннее и запутаннее путь, – задумчиво выдохнул дымом Мыртя.

– Помогите нам, боги! – воскликнул Тэранго, трижды развернувшись с поклонами по солнцу.

Такие же слова произнесли Мыртя и Хойко, повторив действия Тэранго.

Хойко завел бензопилу, и работа началась. Он, ловко орудуя инструментом, срезал углы с торцов бревна, потом подравнял верхнюю часть бревна по всей длине. Топорами Тэранго и Мыртя начали закруглять переднюю и заднюю части будущего обласа. Устина принялась тут же прибирать разлетающиеся щепки в мешок.

– Какие хорошие дрова, какие сухие щепки. Огонь будет радоваться таким сухим дровам, – причитала она.

– Собирай, собирай, Устя, – поддерживал ее Тэранго.

– Кедровые дрова хорошо горят, огонь от них не пыхтит, как плохая лампа, и не рассыпает искрами, как капризная ель или осина, – продолжала Устина, унося очередной мешок щепок.

– Натопи побольше воды из снега, Устя. Нам воды понадобится много.

Можно было такое поручение Устине и не давать. Она уже поставила ведро на огонь, приготовила бочку, куда будет сливать воду. Ей ли не знать, как делается облас.

Еще два дня понадобилось, чтобы выдолбить сердцевину, чтобы, наконец, кедровое бревно приобрело форму лодки. Настал главный момент – разведения бортов. Вот где понадобилась вода. На ночь заготовку залили водой, чтобы мокрая древесина лучше поддавалась обработке, чтобы не появились трещины при разведении бортов.

– Хорошо, что установилась оттепель, – задумчиво промолвил Мыртя.

– Да, это хорошо – вода не замерзнет, – подтвердил Тэранго, пыхтя трубкой.

Утром, разогревая над костром вытесанную вчерне заготовку для лодки-долбленки, Мыртя и Тэранго начали постепенно, сантиметр за сантиметром, раздвигать борта распорками. В это время Мыртя постоянно пел долгую проникновенную песню о том, что дерево, из которого скоро получится облас, преобразуется, получив новую жизнь. Он пел о том, что облас должен выйти удобным, легким, что дерево не должно дать трещину при разведении бортов, что лодка-долбленка будет служить хозяину, а хозяин обязан охранять свой облас, ибо изготавливается такая замечательная лодка на долгие годы. А еще в песне Мыртя воздавал почести и обласу, и хозяину его, желая долгого и счастливого плавания. Такую песню когда-то пел шаман Абчи, спутавший земной и небесный пути, уехавший в туман, в снежное марево, в неведомый мир, когда изготавливал нарту.

VI

Пришла пора, и стада оленей угнали на север к морю, где летом лучше продувает ветрами пастбища, разгоняя тучи гнуса, где летом растет сочный ягель. Там край земли, там твердь граничит с безбрежным морем, там вливаются воды Большой реки в безбрежное северное море, смешиваясь с соленой водою; там появятся у важенок оленята, там они окрепнут. Там умножатся оленьи стада.

Минуло время снежного наста, наступил месяц юнуй – месяц высоких вод. Все меньше снега остается в тундре, все больше воды прибывает в небольшой речушке. Ждет Тэранго своего времени, когда можно будет спустить облас на воду. Он уже опробовал его в мелководной протоке и остался доволен: облас получился вместительным лебедей на шесть-семь, как определил Мыртя.

Когда работа была закончена, в жертву принесли давно приглянувшегося белого оленя. Мыртя смазал борта лодки кровью жертвенного оленя, чтобы вода не прошла в лодку, благословив таким образом друга на долгий путь. Время уходило, унося холод, слизывая последние белые пятна уплотнившегося снега по глубоким оврагам, наполняя тундру весенними звуками перелетных птиц.

Мыртя торопился, ему нельзя задерживаться, ему нужно догонять стада, чтобы соединиться со своим стойбищем, ушедшим на летние стоянки. Там он войдет в свой чум, там пасутся его олени, там он встретит своих внуков.

Обнял он друга крепко, будто хотел передать ему часть своей силы.

– Пусть путь твой будет прямым, пусть встречаются тебе добрые люди, пусть духи той земли, по которой будут ступать твои ноги, будут благосклонны к тебе. Пусть примут тебя как своего, не чужака…

– Я благодарен тебе за помощь, мой друг. Смотри, – показал рукой Тэранго, – уже и месяц проявился тонкой царапинкой. Скоро мы будем далеко друг от друга, но, как бы далеко мы ни разошлись, мы сможем видеть луну одновременно, наши взгляды будут встречаться там.

Олени резво взяли с места, Мыртя даже отшатнулся назад от неожиданности, но тут же, поймав равновесие, выровнялся, обретя привычную, характерную ему гордую осанку, по которой его узнавали во всей тундре и стар и млад еще издалека. Долго смотрел вослед ему Тэранго, пока упряжка не скрылась за ельником.

«Они уже там», – думал Тэранго, раскуривая трубку и всматриваясь вдаль, в ту сторону, куда еще по снегу ушел большой обоз, увезший людей, чумы; куда устремляются гуси, лебеди, куда спешат нескончаемые табунки быстрокрылых уток, куда умчался на нарте его друг. «Мой друг скоро войдет в свой чум».

Текут ручьи и маленькие речки.

Текут большие реки.

Текут облака.

Текут стада оленей по привычным руслам-путям.

Текут огромными косяками гуси.

Течет время.

И так происходит всегда, так происходит из года в год: мир сотворяется сызнова с каждой весной, мир возрождается, как только золотая нарта набирает разгон и колесит по кругу, только на короткое время прячась за линию между небом и землей. Никто и ничто не может помешать течению времени, тем переменам, что происходят на земле от края и до края, от долгой и стылой зимней ночи до благодатного, золотом озаренного летнего дня.

Чего выжидает Тэранго? А ждет он той поры, когда можно стать на воду, оттолкнуться от берега и, неистово работая веслом, уйти по ручью в Большую реку.

И вот время пришло. Не то чтобы оно пришло – оно сделало то, что творило всегда: прогнало сначала лед по ручью, наполнило его водой, превратив в Большую реку, потом угнало по реке огромные льдины, поднимая воду в Большой реке, превращая реку в море. А по этому морю гонит время павшие где-то там, в вершине Большой реки, деревья.

Спустил Тэранго на воду новый облас, сложил в него свой нехитрый скарб, состоящий из топора, ножа, малицы, небольшого котелка, рыболовной сети и мешочка, содержащего всякие мелочи – от спичек до табака и трубки. Не забыл Тэранго свое испытанное во многих охотах ружье, патроны и все необходимые приспособления для зарядки патронов, схороненные в небольшой мешок из оленьей кожи, туго завернутый в брезентовый лоскут. Набралось разных вещей полная лодка. Окинул опытным взором уложенное добро Тэранго, и поначалу захотелось от чего-нибудь избавиться. Но, перебирая на перечет содержимое лодки, не находил ничего лишнего. Настало время оттолкнуться от берега. Он бросил медяк в воду, сказав: «Будет доброе», достал из-за пазухи медвежий клык, выбеленный временем, висевший на крепкой бечевке, шепнул: «Не позволь мне, седой старик, сойти с дороги, сбиться с пути, я нуждаюсь в твоей помощи», спрятал талисман за пазуху и неистово заработал веслом, уходя по ручью в сторону Большой реки.

Облас, разрезая водную гладь, тихо скользил по ровной поверхности, послушно повинуясь веслу, держал нужное направление. Тэранго затянул свою песню о весне, о постоянном течении времени, о том, что все повторяется ежегодно, а годы отличаются друг от друга только своими событиями. А этот год будет памятен тем, что потерял своего друга, старого Кути, и в этот год он решился на долгую дорогу в далекий Нижневартовск, на великое озеро Самотлор, чтобы своими глазами посмотреть, как добывают нефть, узнать, как люди живут. Ну и, конечно, ему нужно купить очки, без которых и жизнь не жизнь, потому что с той поры, как умер его старший друг, Тэранго не прочел ни одной строчки, ведь очки он вложил в окоченевшие руки умершего Кути. Они ему понадобятся там – в нижнем мире. А себе он купит…

Еще не открылась взору Большая река, а ее близость уже стала ощущаться: берега ручья, превращенного весенним половодьем в реку, стали выше, и березки по берегам подросли, заросли их тоже погустели; потянуло свежим ветерком, даже рябь появилась на водной глади. Чаще стали подниматься большие стаи крупных уток и даже гусей, которые, конечно же, тяготели к большой воде. И вот открылось огромное пространство впереди, а вскоре белобокий облас вышел из-за мыса, скрывавшего ручей, на открытую воду. Подул ветер. Тэранго повернул свою долбленку против течения. Вода в Большой реке показалась Тэранго не такой прозрачной, как в родном ручье. Ну, собственно, это он знал, так как ему не раз приходилось в это время охотиться и рыбачить на Большой реке. Но вот сейчас это особенно обратило на себя внимание. Его взгляд стал более пристальным и внимательным, глаза – более зоркими. Тэранго стал ярче воспринимать окружающее. Он зорче всматривался в берега, в воду, бурунившуюся под веслом, в облака, плывущие в сторону северного моря, в затопленный кустарник, будто что-то искал, будто что-то запоминал, будто прощался с родными берегами. Так обостряются чувства, когда не на кого надеяться, когда вокруг только небо, земля, вода, ветер, солнце, луна – и ни одного человека, ни одной живой души.

Тэранго не зря выжидал время для начала путешествия. Много раз приходилось ему слышать от стариков о превратностях весенней погоды; сам, уже пожив на белом свете немало, замечал некоторые закономерности поворота от дурной погоды на добрую и наоборот. Вот и ждал он окончания ледохода, когда свирепствовали шквальные ледяные ветра. «Дует ледяной ветер семь дней, – говорили старики, – а потом наступает тихая пора». Вот в начале наступившего безветрия – тихой поры – и тронулся в дорогу Тэранго.

Несмотря на то, что период ледяного ветра закончился, это совсем не означало того, что наступил полный штиль. Ветер на большой воде ощущался довольно явственно, и уже скоро Тэранго почувствовал, как его противные холодные щупальца проникают под летний сак, сшитый еще его женой из плотного шинельного сукна. Тэранго налег на весло, и облас, прорезая мелкую волну, набрал скорость. Тепло разлилось под малицей, даже дыхание сбилось. Но его жизненный опыт подсказывал, что торопливость – это черта, не достойная мужчины, и Тэранго сбавил ход. Он ведь разогнался только для того, чтобы согреться. «Нельзя уподобляться суетливой женщине», – подумал Тэранго. Ему, конечно, хотелось воспользоваться благоприятной погодой и пройти своим обласком расстояние побольше, но нельзя позволить себе устать раньше времени. Он четко отдавал себе отчет в том, что отныне главной его задачей будет преодоление расстояний от одной стоянки к другой, поворот за поворотом, и так – день за днем. С этой поры для него все: время и расстояния, вода и небо, земля и огонь, луна и солнце – оправдывает свое существование только ради этого ежедневного преодоления.

Миновал Тэранго высокую гору, известную как святая гора. Дальше ее он никогда на обласе не забирался. Не было такой надобности. Рыбы хватало рядом со стойбищем. В этом месте река огибала гору и течение убыстрялось. «Мне ведь еще долго придется идти против течения», – подумал Тэранго и вспомнил древнюю легенду, рассказанную старым Кути, как когда-то, в очень давние времена, две женщины на земле реки создавали. А любили эти женщины поспорить меж собой. Одна говорит: «Давай реки так проложим, чтобы они в ту и другую сторону текли». Вторая не соглашается: «Нет, тогда людям слишком легко плавать будет и они всех зверей перестреляют. Нужно сделать так, чтобы реки в одну сторону текли, тогда людям против течения тяжело будет плыть». Так же они и землю создавали. Одна говорит, что нужно ее плоской и ровной сделать, другая спорит с ней, что так людям по ней слишком легко будет ходить, и предлагает сделать ее неровной, чтобы люди шли то в гору, то с горы. Так и сделали. Улыбнулся Тэранго и подумал: «А как хорошо было бы, если б реки текли в обе стороны».

Солнце, скользнув по уже довольно высокой дуге, спряталось в распластавшихся по всей спине земли темно-фиолетовых облаках за дальним от него правым берегом, над ровной, как под линеечку, чертой между небесной вуалью и водной гладью. Солнечный огонь вдруг снова пробился тонкой полоской между синими облаками, ровно вытянувшимися вдоль горизонта. На чуть потемневшем небе появился нарождающийся месяц робкой царапиной. Только самые яркие звезды показали свой небесный блеск. Не спрячется уже золотая нарта под землю, не наступит темная ночь – начинается время летнего света. «Хватит на сегодня, – подумал Тэранго, – завтра, что ли, дня не будет?»

Найти место для стоянки оказалось делом непростым. Пришла большая вода, затопив низкие берега. Продираясь сквозь густой затопленный кустарник, Тэранго наконец-то смог отыскать хоть кусочек суши. Повезло ему в том, что рядом лежало толстое бревно, принесенное к этому островку водой.

Пока потрескивал огонь, облизывая несмелыми языками черные закопченные бока казанка, Тэранго основательно готовился к ночлегу: натянул кусок брезента от поставленного вертикально весла и найденного сучковатого кола к бревну, наломал мелких веток с прибрежных кустов, уложил их на место лежанки толстым слоем, чтобы не спать на сыром мху, напитанном водой. Вытянул на берег облас, перевернув его, и получилось что-то вроде укрытия. Нос обласа он водрузил на бревно, спрятав под него свои пожитки. Чистое небо не предвещало дождя, но, зная капризы природы в весеннюю пору, Тэранго все делал основательно.

Много дорог прошел в своей жизни Тэранго, много раз кочевал он с места на место, много ночей провел у костра на охотах и рыбалках. Но впервые собрался в такую неизведанную дорогу. Нужда ли погнала его? Об очках теперь почему-то не думалось. Мерещились ему озера, наполненные нефтью, хотя понимал, что нефть добывают из-под земли; мерещились люди в касках и рабочих комбинезонах, каких видел на газетных фотографиях; мерещились огромные нефтяные вышки, гигантские трактора, вязнущие в болотах… Грезился город нефтяников… Что ждет его впереди? Хватит ли сил? Потом сознание переключалось на привычное, переносилось туда, куда ушли стада оленей, а следом за ними – его родичи. Туда, в сторону священного камня, туда, куда бегут воды Большой реки, где пасутся его олени, где стоят чумы на границе между землей и бесконечной водной гладью северного моря, летели его мысли. Начинается месяц отела ты ний, месяц нарождения. Важенки принесут оленят. Месяц приумножения оленьего стада – самый любимый месяц не только для Тэранго, но и для всех его родных и соседей, для всех оленеводов. В это время еще нет комаров и гнуса, но уже достаточно тепло. В тундре все просыпается, наполняется весенними песнями прилетевших птиц. Сутками не спят сейчас оленеводы, присматривая за родившимися оленятами. Вспомнил Тэранго давнюю историю, как его важенка родила олененка раньше срока, когда не положено рожать, когда пурга еще свирепствовала в полную силу. Выхаживал тогда Тэранго белого рожденного олененка, укрывая его от ветра и стужи. Выросла из того слабого олененка белая важенка, которой все восхищались, настолько снежно-белая была ее шерсть, настолько был кроток ее нрав. Это ее принесли в жертву у священного камня, и благодаря той жертве долгие годы его стадо только прибывало, не подвергаясь губительным болезням. Даже волки обходили стороной его стадо. Но сила жертвы иссякла, а потом и мор случился, и волки теперь каждый год берут свою дань. Теперь настала очередь Хойко возложить священную жертву.

Его мысли прервала стая кряковых уток, налетевшая со стороны берега. Они шумной дружной компанией сели на воду. Тэранго медленно протянул руку к ружью, тихо, прикрыв ладонью место слома, чтобы приглушить металлический звук, переломил ружье, вставил патроны. Так же медленно, чтобы не было щелчка, без лишних движений поднял ружье, прицелился, подождал, когда две утки сойдутся, выстрелил. Обе утки остались на месте, а табунок так же шумно, как и прилетел, снялся с воды и скрылся в серости наступающей ночи.