Читать книгу: «Мечта на велосипеде. Повесть и рассказы», страница 3

Грибовница

Однажды возвращаясь с работы погожим июльским днем, тесть Андрея, слесарь и школьный кочегар Вася Рашпиль набрел на грибы. Грибы праздно росли по краю продолговатого оврага, возле колхозной рощицы, где были разбросаны клочки сухой соломы и солнечные пятна. На вид грибы напоминали шампиньоны. Примерно такие же раньше собирала его мать и по-деревенски называла их лужайниками.

Вася присел возле грибов, срезал один, повертел в руке. Ну, точно – лужайники это, чего еще. Раскрыл свою хозяйственную сумку из шершавой черной кирзы, и набил ее грибами до самого верха. Благо, что грибов было так много, что глаза разбегались. Придя домой, отдохнул немного на диване, сходил за хлебом в магазин и стал варить грибовницу. И такой от нее пошел вкусный запах, такой аппетитный, что Вася не выдержал – пригласил на ужин свою сестру Татьяну, а та, в свою очередь, позвала Тамару – стареющую Васину сожительницу, сильно располневшую за последнее время.

Тамара с Татьяной были бабы дородные, до всякой еды охочие, поэтому пришли тут же. Как водится, выпили водочки по сто граммов, грибовницы со сметаной выхлебали по две тарелки, а уж разговоров завели, что называется, до полуночи. Вообще-то Вася рассчитывал, что сестра после ужина уйдет – оставит их с Тамарой наедине, но не дождался, сам задремал, сидя. Потом спохватился, вышел на улицу покурить, постоял там под звездным небом, поежился от вечерней прохлады, и вернулся домой с зарядом бодрости. Дома прилег на диван перед телевизором. Решил переждать, пока бабы вдоволь наговорятся, полежал, поворочался немного и незаметно уснул.

Средь ночи Васе неожиданно стало плохо. Закололо что-то в правом боку, в голове зашумело, и к горлу подступила тошнота. Вася с испугу решил, что отравился грибами. Опрометью кинулся во двор, упал там на колени и сунул два пальца в рот. Запруду прорвало… После этого Васе, кажется, стало легче. Он вернулся в дом, умылся, выпил литровую банку парного козьего молока на всякий случай, чтобы яд разогнало. Посидел перед ночным окном в сад, подышал чистым воздухом и пришел в себя. Потом подумал: хорошо, что его приёмная дочь Лиза, вовремя замуж вышла, не живет теперь с ним, а то бы и ее отравил, старый дурень.

Успокоенный уже, сходил плеснул вчерашней грибовницы сонной собаке. Та ласково и благодарно замахала хвостом. Погладил ее по голове. Преданная псина, хорошая. И направился обратно в дом. В дремотном состоянии походил по дому туда-сюда, потом залез на полати, повздыхал там немного в раздумьях о Тамаре. Придумал было сходить до нее, постучать в окошко, спросить о здоровье, намекнуть о своих желаниях, но решил, что ночью как-то неудобно. Спит человек. Да и ему самому тоже давно пора спать.

Утром Вася проснулся от звонкого стука ложек по тарелкам. Торопливо отдернул ситцевую занавеску на печи, взглянул в кухню, что там происходит? И немало удивился. Это, оказывается, его вчерашние гости пришли грибовницу доедать. Обе женщины ели грибовницу и хвалили. Да при этом еще весело беседовали о чем-то своем. Обе румяные, полные, увесистые. Не бабы, а кряжи. Вася посмотрел на них с недоумением и решил, что грибовница, должно быть, хорошая была, и водка в порядке – просто желудок у него стал никудышный. В пятьдесят-то лет, пожалуй, всего можно ожидать, после такой буйной жизни. Может и болезнь какая подкралась уже, кто его знает. В больнице он редкий гость. Давно уже в больнице не показывался.

Кряхтя слез с полатей, поздоровался с бабами, спросил у них о здоровье. Они ответили, что чувствуют себя прекрасно. Вася успокоился и вышел на улицу покурить, подальше от этой проклятой грибовницы. А на улице летом, как в раю. Птицы поют, узорная зелень лезет в каждую щель, за сараями сосновый лес возвышается синеватой тучей. И в ясном небе разлита какая-то медовая желтизна – медленная, манящая.

Вася постоял немного в сонной задумчивости посреди двора, потом на всякий случай Тузика позвал из конуры. Как он там после грибовницы-то? Тузик не отозвался. Вася подошел к собачьей будке, дернул за цепь. Ни звука… Присел перед конурой на колени, с опаской дотронулся до псины, и… судорожно отдернул руку. Холодная уже псина-то. «Как же так, – подумал ошалело, – я отравился, собака сдохла, а бабам ничего не сделалось»? Выпрямился, как ошпаренный и побежал в избу. Бежал и кричал на во всю глотку:

– Бабы, бабы, погодите, не ешьте грибовницу-то! Собака от нее сдохла, меня вырвало вчера… Не ешьте грибовницу, бабы! Кабы ладно было…

Забежал домой возбужденный и остановился на пороге… Что такое? Бабы сидят, как сидели, и на его крик не обратили никакого внимания. Потом удивленно переглянулись, как бы говоря, о чем это Вася им толкует?

– Не сырое ведь едим – вареное, – первой оправдалась Татьяна.

– Верно что. Не пугай давай, – поддержала ее Тамара, и принялась хлебать снова, как будто ничего не произошло.

Вася посмотрел на баб ошалело и как-то запоздало решил: «А ведь и правда, не бабы – кряжи. Разве таких грибками-то свалишь».

– Да уж мы и съели все, – с улыбкой доложила Тамара, лениво прихлопнув на полной руке жиденького комара, похожего на семечко одуванчика.

– Ну сдохнем – так сдохнем! Наплевать, – поддержала ее Татьяна.

Сто двадцать три

Одному Андрею в котельной скучно, особенно по ночам. Пока по телевизору кинофильмы идут – еще ничего, а когда начнутся разные аналитические программы – Андрей не знает, куда себя деть. Сходит, подбросит в топку угля – и сидит на нарах, булычеет. И не спит и не бодрствует – так, на какой-то невидимой грани. Вот, наверное, от этого и грустно. Если бы он умел сети вязать или метлы делать, как Максим Петрович – уйму денег можно бы заработать от безделья. Но никто вовремя не научил – нужды не было. Андрею уже тридцать пять, жена есть, дети. Жизнь, можно сказать, к старости загибается, а определенности в душе нет. Он только и умеет, что плохие стихи писать, которые нигде не печатают.

Водяные насосы в котельной гудят однотонно, свет матовый от пыли на лампочках, скучно одному в котельной, и книгу на этот раз он забыл на работу прихватить. Жена в последний момент все планы спутала. Закричала неожиданно и сердито, когда он уже уходить собрался:

– Опять отправляешься в свою кочегарку. А воду домой кто будет таскать? Я, что ли?

Андрей схватил поскорее ведра с лавки, стал воду из колодца носить, то да се, засуетился, заспешил – вот и забыл про книгу. Обычно на смене он читает что-нибудь веселое и несерьезное, потому что в его жизни и без книг грустных мыслей хватает. А ночь, если не читать, длинная. Время в ночи медленно тянется, как темный кипрейный мед, когда его из ведер во фляги переливают. Вроде бы и вздремнуть можно, но почему-то не спится. Афанасий, сменщик его, спит по ночам почем зря, один раз даже котел потушил, а Андрей на смене уснуть не может. Однажды, правда, было – уснул, а директор школы в это время возьми да позвони. Телефон стоит на подоконнике рядом с нарами. Андрей спросонья так перепугался от громкого звука, что первое время ничего понять не мог.

– Алло, это котельная? Алло! – кричал в трубку директор. – Вы что, проснуться не можете?

– Да! – как обычно ответил Андрей, и тут только понял, что получилось двусмысленно.

– Значит, не отрицаете?

– Алло!

– Ну, смотрите, если завтра в школе будет холодно – пеняйте на себя!

И бросил трубку. Вот какая вредная натура у человека. И что за привычка такая – по ночам в котельную звонить, когда трубы в школе, как кипяток. После этого случая Андрей на смене уснуть не может – лежит на нарах и думает. И думы у него в это время какие-то однообразные, как гудение водяных насосов. Он думает о смерти, о страшных болезнях, которые подкрадываются к человеку исподтишка. О том, как дров из лесу привезти, сено с лугов. Кажется, только к утру ему легче становится. А до утра-то еще ох как далеко. Андрей смотрит на часы. Далеко до утра…

И тут как-то совершенно неожиданно его внимание привлек телефон. Андрей решил, что телефон, пожалуй, может помочь ему скоротать однообразное время. Как же он раньше об этом не догадался. Правда, телефонного справочника в котельной нет, и ни одного знакомого номера он не помнит. Но ведь можно и наугад. Андрей подумал немного, снял с телефонного аппарата трубку и набрал необычный на первый взгляд номер: один, два, три.

– Алло!

– Да! – ответил в трубке женский голос, и Андрея это очень удивило. Как все просто. Признаться, он думал, что его обругают и пошлют к чертовой бабушке. Ведь на часах уже далеко за полночь.

– Это Пентюхино? – игривым тоном спросил он.

– Да, – снова повторил в трубке приятный женский голос.

– А… это кто?

– Женщина.

– Я понял, что женщина. Как вас звать?

– Антонина.

После этого в разговоре наступила пауза. Потом женщина вздохнула и спросила:

– А вам что, скучно? Не с кем больше поговорить?

– Вообще-то да…

– Мне тоже невесело, – отозвалась Антонина.

– Странно, – проговорил Андрей, испытывая некоторое замешательство, и не зная толком, продолжать ему этот разговор или прекратить, пока не нашлась общая тема.

– А что тут странного? – спросила женщина.

– Я думал, так не бывает, – признался он.

– Я одна живу… Придешь с работы домой, и целый вечер не знаешь, куда себя деть.

– А дети? У вас разве нет детей?

– Есть, но мой ребенок еще совсем маленький. Он уже спит.

– Ну, извините, что побеспокоил.

– Да что вы… Вот поговорила с вами и легче стало на душе.

– А кто вы? – наконец осмелился задать главный вопрос Андрей.

– Я санитаркой работаю в местном детдоме.

– А-а-а-а, – разочарованно протянул Андрей, – понял.

– У меня муж в тюрьме третий год.

– Пишет? – чтобы не прерывать разговора спросил Андрей.

– Он пишет, я не пишу.

– А что?

– Пил много. Руки распускал.

– А-а-а…

– Он пьяный нехороший был, то подерется с кем-нибудь, то ко мне пристает. Сейчас вот отдыхаю без него. Одна.

– Да, дела!

– А вы откуда звоните?

– Из котельной. Я кочегаром работаю в школе. Может, знаете Андрея Голенищина? Мои стихи однажды в районной газете напечатали… Потом был скандал.

– Почему? – заинтересовалась Антонина.

– Начальник пристани приходил разбираться. Ему показалось, что я в своих стихах его оклеветал.

– Я первый год в Пентюхино живу. Мало кого знаю… Извините.

– А я почти всех.

После этих слов в разговоре снова наступила пауза, но она продлилась недолго. На другом конце провода женщина спросила:

– У вас, должно быть, в котельной холодно?

– Нет, почему холодно? Тепло. Я вот уже вздремнул немного тут, потом книгу почитал, радио послушал. А потом думаю, дай кому-нибудь позвоню.

– Ну-ну. Понятно.

– А вы чем занимались, если не секрет? – спросил Андрей.

– Я отдыхать собралась. Можно сказать, вы меня с постели подняли.

– Ну, извините тогда. Хотя, знаете… – Он хотел сказать что-то еще, но она положила трубку.

Андрей облегченно вздохнул. Так-то оно даже лучше. Меньше думается, а то, не дай Бог, выйдет чего-нибудь серьезное – потом переживай. Так-то оно спокойнее, когда нет лишних проблем. И пусть жена у него не писаная красавица – у нее тоже все на месте. Да и с незнакомым мужиком жена – вот так вот средь ночи болтать не будет. Нет. Скучно ей, видите ли, муж у нее в тюрьме… И все же в душе Андрея засела легкая досада. Можно бы, кажется, еще поговорить. А чего? Делать-то ему все равно нечего, и сонливость как рукой сняло. Голова посветлела от нелепых мечтаний. Андрей посидел ещё немного на нарах, потом пошел подкинул в топку уголька, посмотрел на термометр возле котла, и вышел на улицу освежиться. Темно на улице, прохладно и дышится легко. Так бы, кажется, и стоял под звездами до утра, дожидаясь первой красной полоски на востоке. И звезды на небе в эту пору горят таинственно, из вечности горят, из беспредельности, из темной космической бездны.

Вот, кажется, и успокоился. Да, о чем, собственно, ему переживать? Подумаешь, чужая баба трубку бросила. Хотя, может, она еще чего-то хотела сказать, да он сам спутал ее планы своими извинениями. Вот зайдет сейчас обратно в котельную да позвонит ей снова. А чего ему стесняться-то? Он никому ничего не должен, не обязан.

Один, два, три.

– Алло.

– Это вы?

– Да я опять.

– Вам все еще грустно? – как-то совсем по-дружески спросила женщина на другом конце провода.

– Да, не весело что-то.

– Мой муж тоже по кочегаркам любил шастать.

– Вы из-за этого положили трубку?

– Да, наверное…

– А дочка ваша спит?

– Сын у меня.

– Тогда поговорите со мной.

– Я говорю.

– Расскажите что-нибудь о себе.

– Да что я могу рассказать? У меня в жизни ничего интересного не было. И живу я незаметно, как все. Работаю, да ухаживаю за сыном.

– А для души…

– Что?

– Для души у вас что-нибудь есть? – спросил Андрей.

– Нет, наверное. Я особо ничем не увлекаюсь.

– А я стихи пишу, – признался Андрей с неким внутренним превосходством.

– Ну, тогда почитайте, – без особого энтузиазма предложила женщина.

– А удобно?

– Читайте, я послушаю.

Андрей немного помолчал, потом начал читать нараспев, как это делают настоящие поэты по телевизору.

Флаги с маками одного цвета,

Это весны первомайской примета.

В небе кричащая стая грачей,

В темном овраге искрится ручей.

Солнце на маковке, тень от креста.

Ночью я видел страданья Христа.

Пасха святая приходит на Русь,

Встречу ее и от счастья напьюсь.

– Ну как? – спросил Андрей после чтения.

– Вроде бы ничего.

– А я сейчас на улицу выходил, – начал он воодушевленно. – Там звезды так ярко горят, так пронзительно, что душа разрывается на части. Глядя на них, мне тоже хочется красиво жить. Но не выходит, не получается… Сдвинуться с места не могу. Сделать первый шаг. Найти другую работу… Дети, наверное, когда-нибудь будут меня жалеть. Будут считать меня неудачником, недотепой. Не поймут.

– Странно…

– Что странно? – насторожился Андрей.

– Я иногда думаю точно так же, – призналась Антонина. – Наверное, все люди одинаковые. Вы не замечали?

– Не знаю, только мне теперь всю ночь не спать.

– А мне завтра на работу, – ответила она со вздохом.

– А я бы… я бы с удовольствием выпил чашечку кофе, – вдруг предложил он, запоздало ловя себя на мысли, что вовсе не хотел произносить этой фразы.

– Это намек?

– Скажите ваш адрес, – недвусмысленно продолжил он.

– Вы же абориген. Вы всех знаете.

– Нет. В последнее время Пентюхино так выросло. Так много народу сюда понаехало, что всех не запомнишь.

В это время она снова положила трубку. Только на этот раз Андрей переживать не стал. В его представлении, он поступил именно так, как должен был поступить настоящий мужчина. Довел дело до конца. Дураку должно быть ясно, что просто так по ночам с чужими бабами никто не разговаривает. Этак всю ночь можно ходить вокруг да около, а он «бухнул» напрямик – да и дело с концом… Сейчас можно отдохнуть. Он свое дело сделал. Чего еще нужно? Андрей собрал по шкафам старые фуфайки сменщиков, постелил их на нары вместо матраса, и лег отдохнуть с чувством исполненного долга. Вот так вот он умеет «малину-то» рубить… Хотя, ну их всех, баб этих! Спать надо. За всю зиму хотя бы раз один выспаться на рабочем месте.

И тут зазвонил телефон.

Андрею на этот раз показалось, что звонок у телефона какой-то подозрительно нерешительный, можно сказать, нежный. Андрей порывисто снял трубку, предчувствуя уже что-то необыкновенное, но проговорил как обычно:

– Алло!

– Это я, – тихо отозвалась Антонина на том конце провода.

– Я слушаю вас.

– Сейчас, сейчас… не…

– Что?

– Не торопите меня, пожалуйста.

– Конечно, – согласился Андрей, улыбаясь, как победитель, – я не тороплю.

– Я заварила кофе… Вы… просили.

– Кофе?

– Ну, я заварила кофе, а вы говорили, что вам скучно одному…

– Понимаю… ах… да, я понимаю. Да…

– Набережная, двенадцать, – шепотом произнесла она свой адрес.

– Иду, иду!

И Андрей поскорее положил трубку, боясь, что она передумает в самый последний момент или, чего доброго, поставит ему какое-нибудь условие. От предвкушения чего-то нового, что произойдет с ним уже через какие-нибудь полчаса, Андрей стал часто дышать, и ощутил горячее, сковывающее напряжение во всем теле. «Черт возьми, неужели все так просто»? – подумалось ему, а он ей о звездном небе рассказывал, стихи читал. И, вообще, кто она такая? Набережная, двенадцать, Набережная, двенадцать…

Андрей сел на нары, зажал подбородок в кулак, задумался. И тут, наконец, вспомнил. В этом доме живет высокая худая женщина лет тридцати пяти с крупными чертами лица и большими печальными глазами. У нее прямо на переносице красное родимое пятно. И к этой бабе он сейчас побежит, бросив все? А зачем? Чтобы сменить шило на мыло. А какой в этом резон? Резон-то какой? Да у него жена много лучше. И фигура у Лизы такая, что чужие мужики порой заглядываются, и лицо у жены румяное всегда. Глаза синие, большие, глубокие. Да если бы эта, другая, с которой он только что по телефону познакомился, чем-нибудь лучше была – тогда другое дело. А так…

Один, два, три.

– Алло!

– Это я опять.

– Я вас слушаю. Что случилось?

– Это самое, сорвалось у нас с тобой, – заметно волнуясь, проговорил Андрей. – Директор школы прибегал тут, отругал меня, как следует. Сказал, что в школе холодно и все такое. Теперь никуда из котельной не отлучишься, сама понимаешь!

– Угу, – растерянно произнесла женщина на другом конце провода.

Андрей осторожно положил трубку и почесал затылок. Так-то оно лучше, так-то оно спокойнее. К чему ему лишние переживания. Ему и так хорошо.

На смене

Утром двадцать седьмого октября 1991 года Андрей Иванович Голенищин был на своем рабочем месте в школьной котельной. Как обычно, сидел на нарах, прислонившись спиной к трубе водяного отопления, отхлебывал из алюминиевой кружки остывающий чай и сонно думал о жизни. Он думал о том, что его жизнь не сложилась, можно сказать, не удалась. В юности он часто влюблялся, много переживал из-за красивых девочек, которые не обращали на него внимания, а женился как-то случайно на дочери Васи Рашпиля, Лизе. Так жизнь распорядилась. В юности мечтал побывать за границей, но никуда дальше областного центра не ездил. Писал стихи, но никто его увлечение толком не оценил.

Андрей не спеша встал с нар, поставил пустую кружку на стол, размял уставшие от долгого сидения ноги, и направился к котлу подкинуть в топку угля. Как только открыл дверь в моторный отсек, отделенный от небольшой коморки для кочегаров тонкой кирпичной стеной, так сразу ему в нос ударил запах копоти, по ушам резанул громкий вибрирующий шум работающего насоса. «Должно быть, набивку выдавило из сальника», – подумал Андрей, постоял немного возле работающего насоса, понаблюдал – не бьет ли крыльчатку. Решил, что не бьет, и струйка воды из-под сальника пока что небольшая. За его смену не должно ничего случиться, а если редуктор разобьет, то Андрей в этом не виноват. Он давно директора школы предупреждал, что надо сантехника вызывать. Сам Андрей не слесарь, да и не платят ему за это. К тому же ему надо смерзшийся уголь надо долбить, возить его с улицы на ручной тележке, топку чистить, за температурой следить, чтобы не падала. Воздушные пробки из системы спускать, воду закачивать в расширитель. На все это времени еле-еле хватит. Да и вообще, у него, как у кочегара, свои обязанности, у слесаря – свои.

Андрей подошел к котлу, приподнял задвижку, подбросил в топку угля и включил поддувало. Громко сработало реле в железном ящике под самым потолком, гулко завыл вентилятор. Андрей постоял немного у котла, глядя на красную полоску термометра, потом выключил поддувало и медленно направился обратно в комнату для кочегаров. Там он разместился на нарах, расслабился, стал было задремывать, но в это время к нему притащился школьный завхоз Николай Николаевич Онучин. Завхоз сел на стул перед телевизором и заговорил:

– Посмотри-ка, сейчас кочегары не хуже директоров живут. Тут и телевизор у них, и стол, и кровать. Газету можно почитать, кино посмотреть, полежать, если нужно. Устроились, как дома, едрена корень.

Андрей равнодушно посмотрел на завхоза, подумал: на что он намекает? Потом перевел взгляд на красивую трость Николая Николаевича, на его новый протез вместо правой ноги, на седую голову и для чего-то сказал:

– Сегодня всю ночь семьдесят градусов держал. В школе должно быть париться можно. Ни разу глаз не сомкнул за всю смену, не как некоторые.

Пространный намек «как некоторые», относился к Афанасию. Афанасий на смене всегда вяжет сети, к утру устает, засыпает и не замечает, когда остывает котел. А, спохватившись, начинает его растоплять чем попало, рубит топором старые тракторные покрышки, тащит в котельную дрова, щепу, доски.

– И насос опять загудел, – продолжил Андрей. – Я не очень-то в этом разбираюсь, но, по-моему, набивку выдавило из сальника. Надо бы вызвать Васю Рашпиля. Пусть починит.

Сейчас уже Николаю Николаевичу пришлось отвести глаза в сторону и наморщить лоб.

– Некогда мне сегодня за Рашпилем гоняться. Может, смену еще провертится насос-то?

– Не знаю, не знаю, – ответил Андрей. – Может провертится, а может и нет.

– Ну, выключить тогда часа на два всю систему, да после обеда посмотреть… Сам, поди, и посмотришь.

В голосе Николая Николаевича появились заискивающие нотки. Когда он о чем-либо просил – он всегда говорил именно таким тоном. Тоном старого приятеля, которому позарез нужна помощь.

– Не буду я смотреть, – резко отказался Андрей. И ему показалось, что своим отказом он обидел Николая Николаевича. Отказывать инвалиду для Андрея всегда было неприятно. Но, что тут поделаешь. Один раз возьмешься за чужое дело – потом начальники сядут на шею. Не отвертишься.

– Я ничего в электромоторах не понимаю, – смягчил удар Андрей. – Сделаю что-нибудь не так – меня током шарахнет, а отвечать вам. Кому это нужно?

– Пожалуй, что так, – согласился завхоз после недолгой паузы, старясь не смотреть Андрею в глаза, потому что не ожидал от него такого стремительного отказа. Собственно говоря, теперь можно было уходить, но, не сказав больше ничего, уйти тоже было как-то неловко. Николай Николаевич еще немного помолчал и добавил:

– Грязновато у вас тут. Пыль везде. Надо бы в конце сезона промыть стены и побелить, чтобы было, как у людей.

– Промоем, – согласился Андрей.

– И побелить…

– Побелим, если заплатите как положено, – продолжил Андрей.

Николай Николаевич, видя, что разговор окончен, поднялся со стула и, прихрамывая, направился к выходу. Поле его ухода Андрей почувствовал себя свободнее. Как будто камень свалился с души. Сейчас можно полежать на нарах, обдумывая свою жизнь, которая у него довольно однотонная. Зато в его душе всегда живет мягкая и теплая любовь. Любовь к Богу, к женщинам, ко всему живому на земле. Вот, например, Андрей очень любит море, хотя никогда у моря не был. Но, между тем, эта заочная любовь очень важна для него. Она окрыляет в минуты одиночества. И как вообще можно не любить море, над которым каждое утро встает солнце. Как можно не любить призывный шум морских волн, крики чаек, запах морских водорослей. Если бы у Андрея было много денег, он обязательно поехал бы к морю, а там непременно встретил бы какую-нибудь молодую женщину, о которой мечтал всю жизнь… Хотя сейчас жена у него есть. Это правда. Жена женщина хорошая, но настоящему мужчине всегда хочется чего-то еще. А красивые женщины у моря, скорее всего, тоже думают о романтической любви, потому что море ни к чему иному не располагает. Солнечный свет переполняет молодые женские тела чувственной энергией, вот женщины и освобождаются от этой энергии по ночам с молодыми любовниками.

Мечты, мечты… Когда нет лишних денег, Андрею остается только мечтать. Он мечтал когда-то побывать во Франции, а сейчас стал мечтать о море.

Но в реальной жизни у Андрея совсем нет отдыха – сплошная работа. И работает Андрей всегда так, как будто приносит себя в жертву – без удовольствия, но с явным осознанием безвыходности того положения, в котором он находится. И порой ему кажется, что делает он не свое дело, ведь внутри у него всегда жило упрямое ощущение, что он может быть успешным предпринимателем или хорошим поэтом. У него душа не обычного трудяги, а чувствительного ко всем проявлениям жизни творца. Душа романтика. Только этого почему-то никто не видит, никто замечает.

Порой даже молодая жена Лиза в этом смысле его не удовлетворяет. Не понимает его ладом. Она все чаще кажется Андрею человеком ограниченным и излишне простым, как большинство женщин, с которыми когда-либо он встречался. Ее увлеченность едой и тряпками в ущерб всему остальному Андрея раздражает. Женщины вообще народ странный. Серьезные рассуждения о жизни повергают их в уныние. Живя черт знает где и питаясь черт знает как, они стараются выглядеть королевами, и очень переживают если это у них не получается, не выходит. Если средства им этого не позволяют.

Кажется, Андрей любит свою жену, ценит ее преданность, но это не мешает ему заглядываться на других женщин. Иногда ему кажется, что его беспредельная любовь вся израсходовалась за первые два года их совместной жизни с Лизой. Из этой любви в животе у Лизы вырос первый ребенок, и в положенный срок появился на свет. Ему подарили имя – Степан. Он стал веселым и упитанным маленьким человечком. Жил рядом с родителями, ел, спал, не поражая их ни большими способностями, ни изощренными проказами. Но Лиза стала заботиться о Степане больше, чем об Андрее. Особенно это было заметно в те моменты, когда жена брала сына на руки. Ее лицо в это время так и светилось счастьем. Это было совсем не то лицо, которое Андрей видел перед собой каждое утро, когда просыпался. Она никогда сейчас не целовала его с таким лицом, и не говорила с ним таким тоном.

В дверь постучали. Андрей на всякий случай соскочил с нар, подошел к двери и толкнул ее всей пятерней. Дверь со скрипом отворилась, и в нее как-то боком прошел Вася Рашпиль – седой лохматый мужик в застиранной спецовке и больших болотных сапогах.

– Привет, зятек! – поздоровался Вася.

– Привет, – откликнулся Андрей.

– Опять что-то случилось? – осведомился Вася, глядя в сторону.

– Да набивку из сальника выдавило. Завхоз хотел тебя искать, но потом раздумал.

– Я видел его.

– Ну и что?

– Зашел вот поглядеть. Если много работы – то сегодня приниматься за насос я не буду. В три часа свежее пиво должны привести. Надо будет идти пить. Я без пива сейчас не могу… Ты пиво не пьешь – тебе лучше.

– У меня от него в животе крутит, – признался Андрей.

– Мало пьешь, вот и крутит…

– Может быть.

– Вот немного еще посижу у тебя тут, – продолжил Вася. – Побеседую с тобой, а потом двигатель посмотрю… Хотя можно и не смотреть, все равно сегодня я его ремонтировать не буду.

– Кажется, набивку выдавило из сальника, – снова вставил Андрей.

– Набивку? – переспросил Вася.

– Да.

– Это значит надо кожух отсоединять – четыре болта, потом крыльчатку снимать – тоже четыре. Потом резинки из муфты выколачивать, потом забивать обратно эти самые резинки, кожух центровать… Нет, это длинная история. Я сегодня приниматься не буду. И смотреть не буду. Все равно после обеда надо идти пиво пить.

– Неужели пиво так манит? – переспросил Андрей.

– Я к пиву привык. С пива я быстро пьянею, а в пьяном виде становлюсь счастливым… Это не болезнь, это убежденность такая у меня. Я втемяшил себе в башку, что могу быть счастливым только после нескольких кружек хорошего пива, и сейчас на этом стою. Мне стать трезвенником – значит переменить образ жизни. Остаться без друзей, без знакомых – совсем одному… Ты не пил ладом, ты этого не понимаешь. А бабы, те вообще представить не могут, что это такое. Для них пьяный человек – это враг. А он, этот враг, когда слегка навеселе, их всех любит, и ее дуру – тоже. Она ему ангелом кажется… Моя первая жена тоже этого не понимала, вот и разбежались.

– Да…, – протянул Андрей сочувственно.

– А я ее до сих пор люблю. Вот люблю и все. Вспоминаю ее, как ходила, как глядела, какие слова говорила мне. Больше так никто не скажет, честное слово.

– Да. Понимаю.

– Жену обижать нельзя, Андрей, поверь мне. Какая ни есть, а жена. Ты ее изучил, она тебя изучила. Привыкли друг к другу, притерлись. Вот и живите. Можно и без большой любви жить, если друг друга хорошо понимать.

– Лиза меня понимает.

– Вот и хорошо. Вот и живите. Одному мужику не прожить, у одинокого мужика даже вид теряется. Он на обезьяну становится похож.

Вася умолк, сонными глазами посмотрел на Андрея и вздохнул. Андрей понял, что он, пожалуй, тоже похож на обезьяну. Оброс, не брился давно.

– Пойду пиво пить, – продолжил Вася. – А ты скажи Онучину, что Вася приходил, глядел мотор-то, обещал завтра наладить. Надо кожух снимать – четыре болта и муфту переколачивать – тоже четыре, а то бы сегодня сделал. Так и скажи… Крыльчатку не бьет пока – и ладно. Много воды не вытечет за сутки-то. Вечером накачаешь побольше в расширитель – вот и все дела.

И Вася Рашпиль удалился, шаркая подошвами сапог о темный пол котельной. Немного погодя, Андрей вышел следом за ним, заглянул в топку, пошевелил кочергой раскаленный до бела шлак. Решил подбросить в котел немного угля, потом включил поддувало. Громко сработало реле в железном ящике над окном, нудно завыл вентилятор. Пока работал вентилятор, Андрей смотрел через окно на зимнюю улицу, на белесый тополь под окном, на темную одинокую ворону, неподвижно сидящую на соседнем заборе. И тут вдруг его поразила неожиданно возникшая мысль: неужели это все, что подарила ему жизнь? Приди сюда завтра – и увидишь то же самое. Белый снег, темный забор и ворону. И Андрей снова остро почувствовал свое внутреннее несоответствие той роли, которую вынужден сейчас играть. Хотя, вполне возможно, что каждый человек в какой-то момент чувствует то же самое. Глаза просят яркого света и чистоты, а взгляд упирается в какую-то серость. Ум просит радости и тепла, а судьба преподносит сумрак и холод. И от чего это так – не поймешь. Пыльное окно, темный забор, ворона. Вот так и будет сейчас идти его жизнь – от окна к окну, от двери к двери, от одного разочарования к другому.