Читать книгу: «Район мертвых», страница 2

Глава 4. Волков

У Волкова совсем другая ситуация. Что им только не довелось пережить с Галкой и десятилетним Ванькой.

Галина работала оператором на местной почте, а Коля Волков занимался перевозками на своей старенькой «Газели». Он и с Дёминым познакомился, когда привез тому софу, купленную по объявлению. Душевно разговорились, прониклись друг к другу и стали дружить.

В Воскресенках заказы с неба не сыпались, поэтому Волков сидел без работы иногда по месяцу-полтора. Жена при этом добросовестно суетилась по хозяйству, поддерживая еще и огород в свободное от работы время.

Галке, конечно, как и любой женщине, хотелось жить лучше, но мужа она никогда не обвиняла и носом в грязь тыкала. Она вообще держалась с достоинством, не опускаясь до раздражения, а тем более до склок и скандалов. Волков же иногда не сдерживался и начинал поносить мир да государство за жизнь, за ее устройство, за цены, за все плохое и хорошее. А с этим коронавирусом и вовсе зачастил бурчать. Мужские комплексы он так выплескивал, особенно в периоды жизни на одну Галкину зарплату. В такие моменты она спокойно отмалчивалась, стараясь лишний раз не провоцировать мужа, и с пониманием относилась к его кратковременным, но безобидным возмущениям. Проще говоря, сохраняла женскую мудрость и не пáрилась. Какой-то породистостью обладала, что внешне, что в поведении, хоть и деревенская была. В Галке напрочь отсутствовало баби́щенское хабальство и крепкая вера в то, что ей все должны, потому что она женщина. Отведя душу, Коля быстро прекращал гудеть, после чего брался за важные и неважные по дому занятия. Сотрясать воздух и командовать диванными фронтами все-таки не его профиль. А когда у Волкова появлялась работа, то свои средства он пускал на семейные нужды или возил жену с сыном куда-нибудь развлечься. Не было никогда такого, чтобы один у другого злонамеренно и подолгу на шее сидел.

В отношениях у них царила взаимоподдержка, какая, по их общему мнению, и должна существовать между супругами.

Сына Волков при любой возможности привлекал к разным мероприятиям: то по мелкому ремонту, то по починке грузовика, то еще по всяким делам, при этом по-отечески наставляя подробными разъяснениями. Учил всему, что знал и умел сам. Короче говоря, нормальные отношения «отец – сын». Галку эта картина очень умиляла. Правда, раз в сто лет мог и затрещину отвесить за нефильтрованные слова, а затем прочитать короткую по содержанию, но емкую по смыслу лекцию. Леща прописывал жесткого – Коля-то весил килограммов за сто и ростом был под метр девяносто. Прописывал за дело и по очень веской, на его взгляд, причине. Ванька неправоту осознавал и обиды не держал. За все время сильнее всего получил, когда в одну из ночей украл из серванта несколько папирос. Думал, батя не заметит. Батя не то что заметил, он за километр еще и унюхал. После тяжелой плюхи сказал сыну следующее:

– Еще раз повторится, уважение в моих глазах потеряешь навсегда, как последний обсос.

Слова простые, но на Ваньку, по какой-то причине, впечатление произвели сильное. Курить он, правда, не умел как взрослый, попаравозил только невзатяг с друганами в подворотне, но табачный порыв после отцовского втыка улетучился надолго.

Волков в жизни Галины – мужчина второй. Причем во всех смыслах, а не как в одной замшелой попсовой песне, где каждый, кто у них не первый… С первым она рассталась сразу же, как только тот поднял на нее руку. Это было еще в селе Федякино, Рязанской области, до переезда в Подмосковье. Прощелыга жил в соседней деревне и слыл красавцем-бунтарем, лихо рассекающим по коровьему говну на своем шумном мотоцикле. Ежедневный и еженощный рев мотора особенно неистово будоражил жителей центральной улицы, названной именем героя Советского Союза красноармейца Федякина. На ней же располагалось местное сельпо по соседству с убогой дискотекой в большой дощатой комнате. Там была деревянная стойка, покрашенная синей краской, и шесть самодельных столов с табуретами – тоже синие и неоднократно битые об чьи-то головы да хребты. Тут провожали в последний путь и женились, тут же по утрам опохмелялись дешевым портвешком… А вечером начиналась вакханалия под доносившиеся из колонок музыкального центра, прикрепленных к стене под потолком, песни Ветлицкой, Ласкового Мая, группы Комбинация и другого нафталина. Сама башня аппарата стояла на стойке рядом с бочкой разливного пива и телевизором, на пузатый экран которого выводились слова песен караоке. Любой желающий за недорого мог накаркать в микрофон «Владимирский централ» или «Группу Крови» – самый тогда заезженный в тошниловке репертуар.

Стабильно раз, а то и два в неделю случалась драка, если, конечно, посетители к тому моменту еще не хрюкали мордами в своих тарелках с обглоданными остатками сушеного полосатика или какой-нибудь янтарной вонючей рыбки. Конфликты с рукоприкладством чаще всего возникали из-за деревенских красавиц, которые, в надежде познакомиться и убраться из засосавшей их дыры, подсаживались к приезжим парням, понаехавшим к лету на дачи своих предков. Местных мужичков-односельчан подобные телодвижения очень сильно раздражали, и те решали проблему просто: били городских, а вместе с ними ногами и кулаками растаптывали девчачьи потуги в отношении хоть сколько-нибудь перспективного будущего. Или хотя бы нормальной жизни подальше от мерзких рож и фраз типа: «Те че, мля, ссаного места жалко?!»

Местные на роль женихов, мягко говоря, не годились. Алкаши и дебилы. Были, конечно, в деревне хорошие кандидаты, но не в таком количестве, сколько на них выстраивалось претенденток – единицы нормальных, которых разобрали быстро и без набивания себе ценника. Тут не город – задранный нос не поймут, а дешевый пафос только курам на смех.

Галка в это чертово логово, в отличие от мотоциклиста Василия и прочей местной молодежи, не ходила ни разу и за кем-то бегать мысли не имела. Не ее уровень – рыскать с фонарем по сельским рыгаловкам в поисках жениха и хватать то, что бесхозно шатается или валяется, тем более в замызганной сельской дискотеке. Но в этом не было сознательного выпендрежа, и Галка пошла бы навстречу интересному знакомству, а главное – настоящим чувствам.

А еще на тот момент она ни разу в своей жизни не материлась, не пробовала курить и не сделала ни одного глотка спиртного.

Со временем Василий все-таки умудрился заманить скромную девку в свои порочные сети после долгих ухлёстываний и обманчивой перелицовки. Правда, Галкины юные гормоны здесь тоже поучаствовали. Преследовал он ее регулярно, долго и даже имитировал разумное поведение. А женщины часто ведутся на таких прохвостов: влюбляются в «плохих мальчиков», особенно популярных среди других девочек, и все заканчивается нередко печально, чем радужно.

Не прошло и нескольких месяцев со дня свадьбы, как Василия будто подменили. Его истинная натура всплыла наружу довольно быстро и понеслась во всю разнузданную прыть. Алкоголь, безделье, мат-перемат, флирт с местными шарамы́жками… Короче, полный набор тупого безответственного бабуина. У Василия началась – а вернее сказать, продолжилась – временно законсервированная деградация, приправленная омерзительными оскорблениями в отношении не заслужившей того Галины.

Он продал родительский дом и чесал жене по ушам, что вложил средства в какой-то автосервис на окраине города, а на самом деле промотал все вырученные богатства на игровые автоматы, спиртное и корешей, которых щедро угощал, пока не закончились деньги. Вместе с деньгами закончились и корешá, причем в одночасье.

Как потом Галка узнала, ее Васёк еще и по местным шлюшкам таскался у нее за спиной, хотя жил в доме супруги и жрал за ее счет как паршивый иждивенец и приживала.

И вот настал момент, когда в порыве очередного пьяного монолога с нецензурной бранью Василий двинул кулаком Галке в лоб в ответ на ее вырвавшееся: «Заткнись!» Недолго думая, она вызвала участкового, из соображений безопасности дождалась мента на улице в присутствии соседей, пока Василий дрых в беспамятном угаре лицом в заблеванную подушку, и велела выставить мужа к собачьим чертям. Из окна бывшей родительской квартиры в городской черте следом за Василием полетели его вонючие манатки. И обрыганная подушка, которая рухнула на голову невиновного участкового, снеся тому фуражку.

Развод и девичья фамилия. Моментально. Без раздумий и сожалений. Галина тогда в первый и пока еще в последний раз в своей жизни произнесла несвойственные ей слова. Произнесла холодно и злобно, металлическим голосом отчеканив по слогам каждое отдельное слово:

– Пиз-дуй на хуй, дол-бо-ёб.

Васёк с пожитками отправился в местное отделение протрезвляться, и больше Галина не имела с ним никаких дел. Он, конечно, пытался вымолить прощение, как последний слюнтяй, но Галка сразу же обратилась в милицию с требованием оградить ее от преследований бывшего мужа, и со временем Василий не только окончательно пропал из виду, но и из самой деревни. Поговаривали, спутавшись с женщиной и ее двумя детьми от разных таинственных мужиков, которая жила в соседнем населенном пункте с символическим названием Козловка, он окончательно спился. Погряз в долгах и кредитах под жестким каблуком стокилограммовой бабы, имевшей в наличии противный норов и зад шириной с два Васькá. Гармонии как-то у них не получилось: он сох, а ее распирало.

В общем, с первым парнем на деревне случилось логичное завершение жизненного пути среднестатистического «альфача-буяна».

Отец Галки был родом из Воскресенок. После смерти он оставил ей в наследство скромный подзаброшенный домик, который все эти годы пустовал. Ушел из жизни на год позже матери, и через несколько месяцев Галина переехала в Подмосковье, разменяв дом в Федякино и квартиру в городе на добротную однушку в центре Ступино. Таким образом, она осталась при своих.

Как-то раз Волков завозил стройматериалы для ремонта почтового отделения, в котором до сих пор работает Галка… Слово за слово, вечерние прогулки, луна, шаткая лавочка у пруда… Потом свадьба, переезд в дом Волкова, что в полукилометре от теперешнего обитания Дёмина, рождение Ваньки и нормальная семейная жизнь. Не без мутных облачков бывало, а то и черных туч, но в целом все по-человечески. Углы сглаживала всегда жена – Волков не умел и учиться не хотел. Сглаживала умело, мудро и с благородным спокойствием. Коля отходил быстро, потому что человек он не злой и не злопамятный.

Она любила и уважала его, он – отвечал ей взаимностью.

Папин дом в Воскресенках Галина так и оставила одиноко стоять, дожидаясь Ванькиного совершеннолетия. Старый очень, покосившийся, да и в отличие от двадцати соток Волкова – четыре для выращивания овощей с фруктами ни к селу, ни к городу. С продажи копейки сущие выгадаешь и ничего путного на них потом не купишь. Решили не трогать до лучших времен. Пусть сын, когда подрастет, занимается благоустройством сам. Будет ему отдельный собственный угол для личной жизни. Оставаться с родителями, будучи взрослым, – дело гиблое и бесперспективное. Эту истину Волков и его жена усвоили еще в юности, придерживаясь того мнения, что если супруги не могут обеспечить хоть каким-то жильем своих детей, то и нечего их рожать, обрекая бедолаг на вечные скитания или кабальные займы. Как говорится, сначала надо дать ребенку благодатную почву с подпиткой, а дальше пусть уже собственными силами пробивается.

Квартиру свою Галина сдавала. Деньги хоть и небольшие выручала, поскольку городок провинциальный и ценник высокий не заломишь, но зато имела хороший довесок к скромному почтовому окладу и щедрому огороду, который активно плодился благодаря ее трудолюбивым рукам. Галка вообще была воспитана так, что рассчитывала только на себя. От Волкова она ждала в основном лишь его чуткого присутствия и простого внимания.

Да Ванькой чтобы занимался, она хотела. Волков и занимался.

Глава 5. Иваныч

С Иванычем история приключилась намного хуже. Его внучка, говоря народным языком, кинула деда через то место, которого у нее нет, но при современных мировоззрениях и технологиях запросто может появиться. Горе-родители Машки ничего, кроме как бухать днями напролет, не умели. Овдовев, когда его дочке Ксюхе исполнилось пять лет, Иваныч растил внучку сам. А когда той стукнуло шестнадцать, начал регулярно выдавать любимому чаду денег немалыми для деревни суммами из своих многолетних накоплений. Думал, Машка в институте учится. Она даже показывала ему какие-то липовые бумаги. Доверчивый Иваныч свято верил, что внучка в кампусе ночами обтесывает гранит науки, не щадя прокуренных зубов, а утром вприпрыжку и с улыбкой бежит на лекции, всякие там пары и периодически ездит куда-то на практику. Наивный старик принимал все за чистую монету и продолжал ежемесячно отстегивать ей деньги со своей инвалидской пенсии – три пальца не имел на правой руке. Ему казалось, вот отучится Машка и человеком станет, не то что ее родители – алкаши проклятые.

Не тут-то было. Вместо институтской пятилетки нерадивое дитя закрутила шашни с каким-то быдлом на двенадцать лет взрослее. Авантюрист надоумил малолетнюю дуру, владевшую наряду с Иванычем частью дома тоже по соседству с дачей Дёмина, нахватать кучу кредитов непонятно на что. Это случилось почти сразу, как ей исполнилось восемнадцать. В итоге добрая половина деревянной двухэтажки, принадлежавшей на законных правах Машке с глупой подачи деда, ушла с легкой руки и за позорный бесценок каким-то жуликам – а-ля браткам из девяностых. Своеобразные были ребята: туповатые, огромные и с бугристыми складками на затылках и почти отсутствующих шеях, опутанных золотыми цепями толщиной с большой палец. Ума им особо и не требовалось: бумажками занимался какой-то худосочный типок – адвокат, волочившийся всюду за этой сворой жуликов. Они потом еще предъявили деду долговую расписку на крупную сумму, подписанную рукой любимой внучки. Таким образом, вторая половина дома ушла в руки бандюков вслед за первой без долгих церемоний и необходимости применять против деда утюг с паяльником: братки не гнушались самых жестоких методов – а старик перед ними или бабка не играло никакой роли.

Мать Машки и ее отец, которого дочка ни разу в жизни не видела, к тому времени сами потеряли единственную халупу на окраине села и сгинули где-то в Москве среди городских бомжей, тершихся в вестибюле станции метро Теплый Стан.

И внучки тоже след простыл.

Дом этот потом еще сто раз перепродали, и жили в нем теперь нормальные люди, которым и предъявить-то было нечего.

– Развели блядство кругом, дерьмократы поганые! – сетовал Иваныч. – Вот при Советском Союзе не посмели бы такое сотворить! Да за подобные дела высшая мера им в те времена полагалась! Расстрел пидарасам!.. – злился он, сотрясая кулаком воздух, но потом принимал смиренный вид и, отчаянно махнув рукой да плюнув в сторону, брался за чтение очередной документальной книги про Великую Отечественную Войну – его излюбленная тема. – Такую страну просрали.

Дёмин знал Иваныча с детства. К тому времени тот уже был младшим офицером, после срочки оставшимся служить по контракту в стройбатовской части, расквартированной неподалеку от Воскресенок. Это на службе побратим оттяпал ему три пальца лопатой. Как сам Иваныч невнятно пояснял, произошла у них с товарищем рассинхронизация действий во время строительных работ по возведению дачи генералу. И все-таки Дёмин не понимал, как можно лопатой случайно лишить человека трех пальцев на руке. С ногой если бы такое случилось, Саня бы еще понял – как-то логичнее выглядит, технически не так фантастично и умозрительно не таким уж нелепым представляется… Если он только босиком стоял. Но три сразу! Видимо, старик хранил какой-то секрет, и Дёмин лишними расспросами его не напрягал, потому что заметил, как тот меняется в лице и начинает заметно нервничать, если затронуть данную тему.

После службы Иваныч женился на приличной девушке, с которой познакомился в городе, когда ходил в увольнение. Родили дочку и все у них было хорошо, пока супруга не слегка от рака. Сгорела за четыре месяца, оставив мужу добрую память и пятилетнюю Ксюху. Растил он ее совершенно один, как и Машку в свое время, потому что сильно любил покойную жену и никого близко не подпускал, хотя желающие были. Не получалось у него начать новую жизнь с другой женщиной. Правильнее сказать, он и не пытался. Какой бы старенький домик не стоял посреди восьми соток, все же был вполне себе аккуратный и вполне себе пригодный для постоянного жилья. Инвалидская пенсия в довесок к частному извозу и вовсе прибавляла хозяину статуса в глазах хитрожопых бабенок, искавших, где бы закинуть свой ржавый якорь под занавес неудавшейся по фантастическому сценарию жизни и захомутать очередного бедолагу, с которого есть чего поиметь. Другой контингент к нему почему-то не подкатывал, да он всей этой ненужной ему романтикой и не загонялся, так что попытки профур оказывались тщетными, отчего тех жутко коробило.

Иваныч Ксюху кормил, одевал, возил в школу на зеленой «Копейке»³, которую еще в перестроечные времена отстоял в очереди по инвалидности, и все в таком роде. Ксюха папу любила и до шестнадцати лет была совершенно обычной девчонкой, не создававшей никаких проблем. Училась хоть и не на одни пятерки, но твердые тройки и четверки приносила домой почти каждый день.

А потом деваху понесло по кочкам так, что карму эту Иваныч до конца своих дней с трудом расхлебывал, вращаясь в хитросплетениях пресловутого колеса беспощадной сансары.

Закончилась средняя школа, и дочка Ксюша пустилась во все тяжкие: мальчики, компании, шатания по сомнительным ночлежкам, подворотня и… стакан. Прямо как начала в свои неполные семнадцать горько пить, так до своей пропажи и не просыхала. Через год родила Машку, которую навещала поначалу раз в неделю, а после уже, дай бог, хорошо если раз в месяц с ней виделась. Уходила всегда второпях, в очередной раз выклянчив у отца деньги и ни разу не обняв на прощание свою единственную дочурку. А Машка, надо сказать, очень этого ждала и расстраивалась… аж до слез. Потом замыкалась в себе и рисовала в альбоме счастливые семейные картинки купленными дедушкой карандашами.

Так и дух Ксюхин постепенно испарился.

Иваныч дочку не искал. Ее пропажа не была ему безразлична, просто старая чуйка подсказывала, что человек она уже пропащий, и ничего с этой жестокой реальностью поделать нельзя. Надо ставить на ноги Машку, не поддаваться жестоким провокациям судьбы и беречь спокойствие, чтобы не слечь от какой-нибудь нервозной болезни или инсульта, думал он.

Но внучка, к несчастью деда, в какой-то степени пошла по стопам матери. На стакан или чего похуже Машка не села, но по части нахождения придурков, умело ее использовавших, матери давала фору. Здесь-то Иваныч действительно отчаялся и подломился. Он ведь внучку, как и мать в свое время, вы́ходил несмотря на трудности, отказывая себе почти во всем. А тут такой расклад. Житуха снова безжалостно ударила под дых, отправив старика в долгий нокаут. Иваныч даже гадал, в кого это они такие могли пойти? И он сам и его покойная супруга к спиртному относились холодно. Употребляли «как все»: чуть-чуть и лишь по праздникам. За родственников жены Иваныч только сказать ничего не мог, поскольку та детдомовская была. А вот среди своей родни алкоголиков и антисоциальных персонажей он не наблюдал, и поэтому продолжал недоумевать из-за всего этого беспредела.

Сдал ему в итоге Дёмин за символическую плату гостевой домик на своем участке. Домик – громко сказано. Бытовка обычная, на кирпичах держалась, даже не на сваях. Халупа, одним словом. Иваныч стих про нее как-то в одиночестве сочинил:

На столе унылый томик

в луже чая утонул.

Дверь поломанная стонет,

ветер холодом подул.

Тлеет свечка за портретом,

ускользает тонкий дым.

Скрип затертого паркета,

запах недопитых вин.

Конечно, никакого паркета в ней не было – обычные доски, но звучит красиво. Зато в его домике котел с душем стоял, который дровами нагревался – единственное на тот момент место для купания.

Дёмин брать денег со старика не хотел, но тот настоял. Потом они все-таки договорились, что Иваныч присмотрит за участком в меру своих сил, и этого будет достаточно. Благо служба в стройбате многому его научила по части хозяйства и строительства. Недаром есть анекдот про американского инструктора спецназа, который, напутствуя в учебном классе своих подопечных, переключает слайды с видами советских войск и, остановившись на картинке стройбатовца с лопатой в руках, объясняет: «А это вообще такие звери, что им даже автоматы в руки не дают!»

– Сторож мне не помешает, – отшучивался Дёмин, когда еще жил с семьей в городе и время от времени наведывался в дом детства.

Жена, кстати, в последние два года перестала с ним ездить. Слишком скромные условия для Танюхи были на даче, хотя раньше она не жаловалась. А вот Юлька иногда приезжала и крайне охотно. Закрывалась на втором этаже и читала пропитанные сыростью книги со старых покосившихся полок. Даже на свежий воздух с великом ее было трудно выгнать. Дёмин еще удивлялся, как это странно, что дочка учится плохо и прогуливает, а книжки взахлеб читает. Причем из последних она поглотила «Мертвые души» буквально за пару дней.

Так и помер Иваныч в своем пристанище, которое за пару лет до смерти успел облагородить с помощью Дёмина, превратив халупу в скромное, но уютное жилище со всем необходимым убранством и новенькой печкой.

Умер ночью. Тихо. В постели. Скорее всего, во сне. Говорят, так уходят хорошие люди.

Дёмин обнаружил старика рано утром, когда в очередной раз зашел его проведать. На лице покойника застыла легкая улыбка и хитроватый прищур. Казалось, что «маска смерти» Иваныча даже какое-то облегчение выражала.

Дёмин вызвал участкового, тот произвел осмотр с безучастным, отстраненным видом и выдал необходимую бумажку для соответствующих инстанций.