Читать книгу: «Недостающее звено», страница 10

В гостинице на нашем втором этаже чьи-то дети гоняли шайбу, курильщиков не было видно, но куревом все равно перло. Сегодня по расписанию у спортсменов ужин ранний: в связи с пятницей обслуживание вечерних посетителей начиналось на час раньше, и нас всех желали откормить побыстрее. Надо было решать – идти или нет, еще обед не успел перегореть. Решил идти, чтобы добру не пропадать, спортсмены доедали ужин последнего предбоевого дня. В глубине зала так и сидел тот дружный коллектив и беседовал в убедительных тонах. Похоже, «нашенские» продолжали грузить «джинсовых». Под эту загрузку официантка таскала им графинчики, она и нас тоже обслуживала. Сегодня выглядела нарядно, в юбке в белый горох, такую я видел на Лоле Евгеньевне, но у официантки бедра были не столь сильно разбалованные, и ей юбка в горох работать не мешала. Но я не упустил, что один из «нашенских» пытался ее приобнять ниже пояса, за что получил с локтя от одной из Танюшек, и, наверное, это было справедливо. Юбка в горох скорым шагом подошла ко мне, ровно через минуту оторвала талоны и улыбнулась хорошей улыбкой. Она не была похожа на успешную профессионалку, скорее на подрабатывающую студентку. На таких как, мы, соответствующих и ставили, а настоящие, матерые, будут трудиться вечером и получать настоящие деньги, а иногда, тайно, даже не советские.

Выходя из дверей, я глянул еще раз в глубину зала. Все говорило о том, что мне завтра самому придется и руки бинтовать, благо опыт такой у меня уже был, и я подумал, что справлюсь. А с «нашенскими» меня сегодня объединяло одно: что мы здесь, а зарплата идет. В вестибюле все шло по заведенному расписанию: туда-сюда хлопали двери, кто-то заезжал, а кто-то выезжал. Зашла парочка с повязками «дружинник», повертелись, заглянули в ресторан и ушли.

У стола книжной распорядительницы стоял солидный гражданин в касторовой шляпе, на этот раз она меня не проглядела и энергично пригласила подойти. Гражданин в касторовой шляпе оказался ее младшим братом и жил где-то рядом, а сюда зашел поздороваться по дороге с работы. Она нас представила, брат оказался не простым, он работал в местном НИИ и был то ли программистом, то ли электронщиком. Ему тоже показалось интересным, что я тут живу в ожидании боксерских соревнований. А хранительница книг тут все и разболтала: что брат неделю как вернулся из Ленинграда, пробыв там неделю в командировке от НПО «Позитрон», и привез оттуда, вместе с другим оборудованием, видеомагнитофон «Электроника-видео», который предназначался для установки в лаборатории НИИ. Но там сейчас шел ремонт, и налаживанием этого оборудования брат занимается у себя на квартире. Она остановилась, а брат продолжил, что одна из коробок с кассетой в ящике была вскрыта, и теперь будет утилизирована. Так вот, на ней была записана документальная биография Кассиуса Клея (он же Мухаммед Али), и там было много бокса. На последнем его предложении я мог только рот открывать, не издавая звуков. Хранительница помогла вопросом:

– Хочешь, брат тебя пригласит и покажет?

Я кинулся одеваться, не замечая ни лестниц, ни крови, растоптанной на полу. Брат повел меня в стационарную хрущевку через четыре дома. В его двушке тоже, похоже, был вечный ремонт и, помимо всякого хлама, посредине стояли еще картонные ящики. Я сел прямо на пол, он включил телевизор и, пока тот грелся и гудел, щелкал рычажками на рядом стоящем таинственном ящичке. Звука не было, была только картинка: это был американский документальный фильм о величайшем боксере. Так я на полу и просидел больше двух часов, накачиваясь черно-белыми кадрами, на которых в основном черные парни показывали, каким трудом добываются лавры на ринге. И было очень понятно, что их лавры – это их деньги. У них не было ДСО «Трудовик». Труд был, а ДСО не было. И труд не легче, чем тот, которым занимались их предки на плантациях. Увидел я, что на той Олимпиаде 1960-го года у нашего Г. Шаткова, уже олимпийского чемпиона предыдущей Олимпиады, не было ни малейшего шанса против 18-летнего Кассиуса Клея. Это была та самая Олимпиада, с которой Борис Лагутин вернулся только с утешительной бронзой. Мне почему-то захотелось домой, увидеть его над своей кроватью. Он-то точно ждет меня с победой, поэтому я буду стараться. Я тихо вернулся в гостиницу и лег спать, впечатленный сегодняшним днем и в ожидании завтрашнего.

Утром проснулся вроде как по своему будильнику, вероятно, в эту ночь у меня случилось то самое койкопривыкание. Ночью, кажется, никого не было, койки рядом были пустые, но все следы инопланетного присутствия были в инопланетном отсеке. Там, похоже, опять была возня, только в этот раз я ее не слышал. На полу валялись шкурки от упаковок резиновых изделий, на которых было написано «проверено электроникой». А в раковине умывальника лежало нечто телесного цвета, изготовленное из капрона. Такое в фильме про Фантомаса надевали на голову, чтобы не быть опознанными. Похоже, в какой-то момент произошло разделение отсеков, и часть перешла в наш, а часть осталась в главном. А теперь они, видимо, опять в главной кают-компании обсуждают дальнейшие планы освоения пространства. А у Танюшек-то, похоже, не первая в «Гавани» команда, с которой они выходят на орбиту.

Я открыл окно, номер быстро наполнился бодрящим воздухом. Отжался, порастягивался до первого пота и залез в маленькую, с отколотой эмалью ванну, ополоснулся. Вода дотягивала только-только до комнатной температуры. Чулок в мойке лежал, как свернутый маленький зверек. В комнате я закрыл окно, оделся и пошел вниз, надо было что-то съесть, ибо день будет голодным. У меня было еще минимум два часа до начала работы. В ресторане все плафоны горели, за столами сидели ребята, похожие на меня, с прическами полубокс. Завтрак принимался в умеренной тишине. Это были два яйца под майонезом, обжигающий какао со сгущенкой и большой крендель из слоеного теста. Жаловаться было не на что, талоны сегодня отрывала другая женщина, более взрослая. Она была в теплой кофте, и отрывать у нее получалось не так ловко, как у той, что была в «гороховой» юбке. Может, от того, что у нее не было железной линейки?

В вестибюле «Гавани» было не протолкнуться: то ли заселялся какой-то сменный экипаж, то ли уезжать собирались. Было шумно и дико воняло куревом. Вообще, чтобы понять, что такое «бич-холл», нужно в нем с недельку пожить. В междугородний телефон-автомат стояла очередь, а кто-то прижимался задом к брезентовому покрытию распорядительницы книг. К моему удивлению, в номере все были на месте. Они достали из-под кровати свои сумки и рылись в них – оказывается, потеряли листок с жеребьевкой. Я им отдал, они, может, и были неумны, но хотя бы догадались того зверька из раковины выкинуть в помойную урну и собрали шкурки от изделий. В номере стоял оглушительный запах одеколона «Шипр». Когда его много на себя выливают, он активно вступает в симбиоз с другими запахами, особенно с перегаром, и начинает озонировать, как старые валенки у печки, у которой сушили потные портянки. А может так пахнет в помещении птицефабрики, где 10 тысяч кур-несушек? Но к этому придется привыкать, так как на сегодня эти ароматы все время будут где-то рядом. Старший по «нашенскому» наряду достал из сумки майку с эмблемой ДСО «Трудовик» и кинул мне на кровать. Мои тренер и секундант ушли, все же взяв с собой одну сумку.

Я остался с майкой, про внешний вид которой в народе обычно говорили «как в жопе была». Эту проблему оставили на меня. Но такую срамоту надевать вместе с подаренными мне Сергеем носками и преподаренными шефом красными боксерками я не мог, конечно. Взяв майку, я вышел в коридор, но мир, как известно, не без добрых людей, и такой человек нашелся в самой крайней комнатке на нашем этаже. И величали этого человека кастелянша. Это была маленькая бабушка в платочке и байковом халате до пола. Она взяла у меня майку из рук, я даже не успел попросить. Утюг у нее на столе был горячий, и она за две минуты эту срань привела в порядок. На мое спасибо она ответила:

– Удачи тебе, милок.

И я вдруг ощутил, что ее глаза были очень похожими на глаза той женщины из квартиры Николая Максимовича. Придя в номер, я еще час развлекался журналом «Вокруг света». Оказывается, в этом году было его 155-летие. Это была целая эпоха научных и технологических открытий, и журнал прошел этот путь вместе со всем миром. Это было также время великих политических и социальных экспериментов, время штурмов полюсов земли и космоса. Я перебрал сумку, оставил только лапы, они никак сегодня не могли пригодиться. Коробку с четырьмя ампулами хлорэтила хотел выложить: во время поединка им пользоваться никто не разрешит, но передумал, в перерыве между боями она ой-ой-ой как может пригодиться. Вот такой во мне жил страх после травмы левой руки. Я ее и бинтовать сегодня буду по-особому. Огуренкова тоже не стал выкладывать, пусть со мной побудет этот подарок от физрука. Я с теплым чувством сейчас подумал и о физруке, и о Сергее. В вестибюле так и толпился народ. На улице уже было достаточно светло, я оглянулся на «Гавань» – частично еще горел свет в окнах, а в самом крайнем на втором этаже я увидел ту самую бабушку, и, кажется, она меня крестила.

На улице за ночь пролетела пороша, и у входа в помещение, где будут проходить соревнования, стоял какой-то фельдфебель и заставлял всех отряхивать обувь. Уже от входа слышался звонкий гонг на ринге, там уже началась работа. По моим подсчетам, мне до выхода оставалось где-то еще полтора часа. Я снял куртку, положил ее на одну из скамеек, стоящих вдоль коридора, и сел рядом. Надо было искать, где переодеться и, хоть по-малому, но размяться перед выходом. Еще издалека я увидел, как по коридору идет тот самый человек во френче, которого я видел на взвешивании. Ему бы еще пальцы заложить за среднюю пуговицу, точно был бы киногерой. И, как ни странно, он остановился около меня. Я встал ему навстречу из уважения к возрасту. Он, не представляясь, назвал меня по фамилии и имени, добавив, что является старым другом моего тренера, Николая Максимовича, и что знает, что тот сильно болеет. Позвал меня за собой и в самом дальнем конце коридора открыл своим ключом дверь в небольшую пустую раздевалку, в которой при всем был даже душ с туалетом. Я с вопросом посмотрел на него, он ответил, что в этом здании, и во всем этом мероприятии он всего лишь технический работник – пенсионер, и ничего не решает. Но хочет, чтобы я что-то знал. Он присел на скамейку напротив меня. Его вопрос был для меня совсем неожиданным: он спросил, знаю ли я, какое у Коли было в молодости прозвище. Я ничего не ответил, тогда он сказал:

– Мы, сверстники, знали его под именем Боец. А о тебе я слышал от Николая, когда мы имели с ним разговор по телефону. И он тебя очень хвалил, хотя похвала его из его уст – редчайшая вещь. Но я и так знаю, какой он, как тренер, может выдать продукт.

Мужчина многозначительно посмотрел на меня и сказал, что будет по существу говорить и постарается быть кратким и понятным.

– То, что сейчас происходит, и что должно произойти с тобой – это финальная сцена большого реалити-шоу областного комитета КПСС. А точнее, его второго секретаря по идеологии. И сегодня на ринге тебе предстоит встретиться с его сыном, который является ведущим теле- и радиопрограмм, воспитывающих патриотизм и русский дух. Именно себя эти люди считают такими патриотами и продолжателями традиций русского народа. Сегодня ты будешь представлять армию Мюрата, а он, Тушин, понятно кого. Тебя, милок, привезли сюда как агнца на заклание, и люди, которые тебя сюда привезли, это знают. Их еще вчера нагнули, но тебе они не решились сказать, что ты должен лапки свесить. И выбрали они тебя по той причине, что ты из самой дальней периферии, и у тебя нет ни имени, ни званий. Никто. Где-то в течение часа прибудет и телевидение, а болельщики и почитатели уже заполняют зал, и русский дух сегодня должен победить публично у всех на глазах. И папа твоего оппонента, конечно, будет, а его ведь прочат на место первого секретаря. Такая вот картинка, теперь выбор за тобой. А штабс-капитан Тушин не собирается становиться чемпионом, ему нужна только триумфальная победа на публике, а потом он снимется из-за занятости. Не будет он долго рисковать медийным фейсом. Это вылитый папа. А твоя роль известна: так как русский дух не знает поражений, то проигравшим можешь быть только ты.

Теперь мне стало понятно, как проводилась жеребьевка, и почему у моего соперника не было имени. Все соответствовало лозунгу «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен». Но это для тех, кто подвиги совершал не в шоу, а на войне. Я помнил, как прочитал у Толстого: «капитан Тушин был без имени, а имя ему было – весь русский народ». Но только для меня все эти секретари были совсем не народ, а если они себя такими заявляют, пусть докажут в бою. И мне так захотелось на ринг, что я украдкой глянул на часы. Человек во френче на это сказал:

– Твои лже-тренеры знают, где ты, и непременно прибегут к тебе вовремя. Только помни, что они тебе не помощники. Ты здесь один на один со всей системой.

Я начал переодеваться. Он умело забинтовал мне руки с учетом бывшей травмы левой руки, предложил лапы подержать, но, так как их не было, ушел, обещая принести. Пока его не было, мне в голову приходили то Мексиканец Джека Лондона, то Мухаммед Али, в 18-летнем возрасте выигравший Олимпийские игры в Риме, то кислый вид Лолы Евгеньевны. У шефа от нее, понятно, секретов не было, и она точно знала, куда меня отправляют. Если бы был кто-то другой в моем весе, ясно, что я бы не поехал, но, по понятной причине, никого больше не было, ибо бокс там был лишь убогой карикатурой, которую хорошо финансировали, и от этого финансирования и начальству прилипало, и Лолам, и это была та самая пищевая цепочка. А папа этого Тушина обязательно должен стать первым секретарем, если такие шоу создает, но этот, ими придуманный, патриотизм и есть их последнее прибежище.

Вернулся человек во френче, он принес лапы, рыжие и жесткие, как надо, помог мне зашнуроваться. Лапы он накидывал точно так же, как Николай Максимович. Что я делал, ему, видимо, нравилось, и он еще раз повторился, что у Коли по-другому и быть не могло. Прибежали оба «нашенских» и наперебой заорали, что надо уже выходить, и это было справедливо. Пришло время мне выходить. Народу сильно прибавилось, коридор был забит юношами и девочками примерно одного возраста. Я просто через них продирался. Уже у самых дверей, в зале, справа от себя увидел Машеньку, она с кем-то разговаривала и меня не заметила. Я теперь понял, что за мероприятие в училище проходило сегодня: их, наверное, просто свезли сюда на автобусах, и наверняка не только их училище. Зал был полон, за синим углом ринга стоял «нашенский» с вафельным полотенцем в руке. Это был секундант. Я поднялся в свой угол, секундант кинул на покрытие ринга две горсти канифоли, и я стал тереть об них подошвы.

Стол главного судьи был покрыт красным и походил на первомайскую трибуну, там была целая делегация секретарей и тех, кто с ними. Все были на местах, кроме второго участника главного зрелища, даже телевидение застыло в ожидании. А дальше был стук метронома, и загремело из всех углов «Прощание славянки». И в дверях появился герой, держа руки в перчатках над головой. Раздался гул аплодисментов и восторженных возгласов, и вспыхнули над зрителями два баннера: «Мы с тобой, штабс-капитан Тушин» и «Твоя победа – это победа России». Таким вот стал Лев Николаевич Толстой в интерпретации современных идеологов. Их штабс-капитан остановился, давая интервью телеведущему. При этом все стояли, в том числе и те, что в президиуме. Я старался не смотреть в ту сторону, потому что меня могло стошнить. Он, наконец, поднялся на настил и протиснулся на ринг, но не как все боксеры, боком, а задом вперед. Последнее из услышанных мной приветствий было от отряда пионеров, которые под горн и барабанную дробь исходили речевками. Он был в красном углу и весь красный – халатик ниже колен, красная майка и красные шелковые трусы, модные, короткие. Он продолжал пританцовывать в своем углу, вскидывая руки. Пока я шел по коридору, у меня внутри еще теплилось что-то человеческое, но сейчас, когда мне всеми способами старались внушить, что я буду драться против любимой Родины, все человеческое истаяло. Если ему на сегодня отвели роль Родины, то я сам себе придумал роль предателя. И у меня родился план: чтобы он сам сдался. От секунданта, которого в их кругу звали Утюгом, веяло не только запахом одеколона и похмельем, но и паникой. Он ежился, стараясь выглядеть меньше и незаметней на фоне такого отрицательного персонажа, как я. Наконец, вся эта сексуальная прелюдия закончилась, и нас свели на середине ринга. Рефери был в белой рубахе и красном галстуке. Я стоял, смиренно опустив глаза, но, когда прозвучал гонг, я посмотрел на него вблизи. Если Толстой дал своему второстепенному персонажу фамилию Тушин, то он показал его скромным и добропорядочным человеком, старающимся не быть на виду. А тут было все наоборот.

С первой секунды стало понятно: этот парень мог быть кем угодно, но только не боксером. Он так свел плечи и скукожился весь, что сам ударить точно не мог, видимо, пытаясь закрыть как можно большую площадь своего тела. Но если шоу зовут реальным, то значит все и должно быть реальным. Как только он двинулся на меня, я левой показал в голову, а правой врезал по ребрам, по той стороне, где не было никаких вырубательных органов. Похоже, ему сразу зазудело, и он стал прикрывать то место локтем, а значит, открывать голову слева. Оставалось показать в голову, и бить уже не в больное место, а в голову. Но я не стал. Я ему попал по почке, но не очень сильно, чтобы сам дошел до угла. Подумал: пускай восхищенные почитатели понаслаждаются его мужеством и стойкостью. В перерыве в его угол налетела куча советчиков, но доктора с нашатырем не пропустили. В начале второго раунда он ссутулился, закрывая локтями оба бока, где явно болело. Он совсем открыл голову и подбородок, но это были не мои цели. Моей целью было солнечное сплетение, и в середине раунда я его достиг, и рефери истерично заорал:

– Брейк!

Хотя тот ни руками, ни коленями земли не коснулся. Считать рефери не стал, показал мне нейтральный угол, а его отвел в свой угол. И даже время на секундомере не остановил, боксера просто отвели в угол, как бы передохнуть. Потом опять стукнули в гонг; мне подумалось, что все этим и закончится. Я вышел из своего угла – было понятно, что решение принимает его папа в президиуме. Публика молча дышала. Решение будет такое – если русские не сдаются, пусть будет третий раунд, и он состоялся, но был очень коротким. Да простят меня за непонимание основ патриотизма, но я его нокаутировал в течение первых 10 секунд. Пусть это будет на совести рефери, который в первом раунде должен был прекратить этот спектакль, и на совести папы, который на благо успехов своих бредовых идей на убой своего сына отправил. Судьи долго совещались, видимо подсчитывая очки, но не объявили победителем ни его, ни меня, и даже на объявление не пригласили. Рефери просто объявил в микрофон, что я у него выиграл по очкам с минимальным преимуществом, так как мнения судей разделились. Я шел по коридору; народу поубавилось, я думал о том, что ведь они в следующий раз могут обыграть и Сталинградскую битву или взятие Берлина.

Добрался до раздевалки, чувствуя, что устал от всего этого. Никак не получалось снять левую перчатку, потому что до конца ее расшнуровать зубами не сумел. В мыслях все пытался отыскать свое место во всем этом представлении. Батарея Тушина никак не победила Наполеона, до поражения, которое должно произойти, пройдет еще много лет и событий, и то, что Тушин сегодня был повержен, – это ведь справедливо, а то, что он сегодня трусил и ежился под ударами, то не его вина, а работа плохих идеологических сценаристов. Пришел человек во френче, помог сдернуть левую перчатку и сказал, что не станет комментировать произошедшее, а попытается предсказать дальнейший ход событий:

– Сейчас один человек выбыл из твоей жеребьевки, и появилось право изменить состав пар, поэтому ты ничего с себя не снимай, а сиди, так как для них лучше всего, если ты не выйдешь на ринг. Они это объявят как причину после боя с Тушиным: вроде как ты снялся из-за травм, которые он тебе нанес. А твои продажные попутчики могут тебя и не упредить, ибо они сейчас в печали. Жди, я кого-нибудь пришлю за тобой. Имей в виду, что секретари тебе будут мстить тем, что найдут кого-нибудь под тебя, чтобы пустить кровь. И ты сам видишь, что они творят с правилами, – как захотят, так их и развернут. У нас в городе есть один такой, когда-то он был боксером, и сильным, но потом стал вести образ жизни неподобающий спортсмену, и плюс еще его иммигрантская история не дала ему дорогу. Он, наверное, не в твоем весе, да и возраста не твоего, но если они его уговорят, то выпустят на тебя этого зверя, с расчетом, чтобы отчитаться, что тебе воздалось. Так что тебя завтра, возможно, ждет совсем не молодежный и не любительский бокс. Но это будет завтра, а сегодня надо быстро день закончить и отдыхать. Имей в виду, что, если тебя дважды вызовут на ринг, а ты не явишься, тебе поставят поражение, и их этот вариант тоже устраивает. А твои тренеры, с которыми ты приехал, там никто, о них просто ноги вытирают.

Он как-то неловко меня приобнял и добавил:

– Ты – ученик бойца, и сам боец, а в тех людях больше подлости и коварства, чем мужества и правды. А вот Коля мне говорил, что ты ему как сын.

Я не стал ждать посыльных, ожидая какого-нибудь выкрутаса от «нашенских». Все свои пожитки собрал в сумку и пошел в зал. Народу в коридоре почти не было. Все вошло в привычное русло после главного акта, который прошел не по прописанному сценарию. Присев у самой двери во втором ряду, старался остаться незамеченным. На ринге двигались совсем малышковые веса. Неожиданно кто-то сел со мной рядом. Это была Машенька. Она только спросила:

– Что, еще?

Я кивнул. Она свои ладошки положила на колени и стала смотреть куда-то поверх ринга. Я был ей благодарен, что она ничего не спрашивает и ничего не прогнозирует. Прошло два боя, потом была пауза, и сразу вызвали меня, представителя ДСО «Трудовик». Я скоренько, с перчатками на шее, поднялся на ринг. Тут откуда-то вынырнул и Утюг, он начал мне помогать надевать перчатки. От него противно воняло. Когда я увидел своего соперника в майке «Урожай», то сразу понял, что быстро тут не получится. Он явно видел мой первый бой и сейчас чувствовал себя в опасности. Похоже, он, как и я, был с окраины, но самое главное – на нем были те самые брезентовые кеды со скрученными в жгутики шнурками и красными носами, загнутыми вверх. Бой длился три полноценных раунда, и мне казалось, что в этом бою я и отдохнул. Паренек в третьем раунде уже в себя уверовал и стал атаковать. Способный парень, его бы в хорошие тренерские руки. Мне надо было победить просто по очкам, но при отношении ко мне судей, по этим очкам я мог и проиграть. Пришлось дважды ударить его слева в голову, и перед самым концом третьего раунда бой остановили и отдали мне победу. Опять получилось назло вражеским окопам.

Вернулись с Машенькой в раздевалку, я постоял под горячим душем и мы, под ручку, пошли с ней в гостиницу «Гавань». Когда нас с ней вдвоем увидела распорядительница книг, она уж очень обрадовалась, а как узнала, что это я для нее купил Цветаеву, просто заплела Машеньку разговорами. Я зашел в ресторан узнать, можно ли покормить девушку. Официантка, та, что в теплой кофточке, ответила:

– Да, конечно, если есть на что.

И мы с Машенькой засели за обед, а тут и борщ, и запеканка, и винегрет, и даже кисель с компотом на выбор. Машенька, раскрасневшись, ела с удовольствием, но все, конечно, не одолела. В вестибюле нас опять перехватила хранительница книг и, узнав, что Машенька дружит со мной с трехлетнего возраста, окончательно расчувствовалась и договорилась до того, что мы с ней очень друг другу подходим, чем нас обоих, конечно, страшно смутила. Я проводил Машеньку до автобуса и опять пообещал позвонить в общежитие. Но теперь уже точно знал, что не позвоню. Что будет завтра, ей никак нельзя видеть.

В комнате сидели «нашенские», они вроде даже хотели поговорить, но говорить было не о чем. Отдали мне листик с новой жеребьевкой и, спрятав под кроватью сумки, удалились куда-то. С жеребьевкой все было понятно. Сделали ее как хотели, точно так же, как и судили. В ней появился новый участник с короткой азиатской фамилией. Таких, с подобными фамилиями, по городу было много. Завтра мне предстоит испытание, и оно будет без правил, вернее – по тем правилам, о которых мне говорил Сергей.

Я сходил еще раз вниз, отнес журнал распорядительнице, а главное, попросил ее разменять пару рублей, чтобы завтра можно было позвонить. Она мне быстро все поменяла. В ресторане накрывали столы: похоже, кто-то заказал банкет. У крыльца стояла «Медспецслужба» с охранителями в форме и в портупеях, и просто в гражданском, но с повязками. Это место было очень хорошей кормушкой, особенно в выходные дни. Около пьяных морских можно было сытно поживиться. Они доились из страха и уважения.

В номере я, конечно, пожалел, что поспешил отдать журнал, и стал с особым вниманием вчитываться в Огуренкова. Потом выключил свет и, накрывшись с головой одеяльцем, пытался уснуть. И у меня это получилось. Я во сне время плохо ощущал, но, наверное, уже под утро снился сон, что вдруг мы живем с мамой в большом добротном доме, с хорошим туалетом, с горячей водой, и у нас из толстых досок ровный и крепкий забор. И все это на нашем бугре. Между домом и забором, вдоль огорода вниз, под бугор, течет маленький ручеек, летом он совсем зарастает травой, а зимой его заметает, и он коченеет от мороза. И вот как-то утром, летом, по какой-то нужде я забрел в эту траву и, раздвинув ее, в журчащем чистом ручейке, где слой воды был не более пяти сантиметров, увидел маленькую рыбку длиной всего лишь с мизинец. А означало это лишь одно: что рядом с моим домом из земли бил родник, и был он там всегда, только его никто не замечал. Теперь мне стало понятно, почему в этой полосе травы было много мелких пичужек, и они всегда там пели. А дальше мне снилось, что мы вместе с Николаем Максимовичем, Сергеем и физруком мотыгами углубляем и расширяем этот ручеек, чтобы для их жизни было больше места. Вот так мы с утра и работаем, а к обеду к нам приходит мама с большой глубокой тарелкой хвороста, который она всегда мастерски пекла. Она нас угощает и вдруг говорит:

– Все равно этот ручеек, что течет из родника, впадет в нашу «Нефтянку», и как из этой помойки могла сюда рыбка заплыть? А может, она здесь еще с тех, 30-х годов, когда «Нефтянка» была просто речкой? А если так, то какова сила у жизни, чтобы выжить вопреки всему?

Тут я проснулся; в номере горел свет, но никого не было. Сон был настолько реальным, что я еще несколько минут приходил в себя, понимая, что нет у нас ни того дома, ни крепкого забора и, наверняка, нет того родника. За окном было уже утро, а свет, похоже, включили «нашенские», чтобы случайно не проспать их общий со всеми врагами сценарий моего разгрома. Я встал, открыл окно, воздух был полон ароматов одеколона «Шипр» и еще чего-то летучего. В туалете, к счастью, не было ни «зверька» в мойке, ни блестящих шкурок на полу. Я умылся и пошел вниз, решив сегодня никак физически не нагружаться, и даже без утренней разминки обойтись. Тело за ночь отдохнуло и было послушным и отзывчивым. Командировка моя заканчивалась. Сегодня последний полный день, а завтра в дорогу.

В ресторане за столиком сидели «нашенские» и пили что-то горячее, готовясь к сегодняшним поркам за кулисами. Сегодня опять была та официантка в юбке с горохами. Она прямо порхала между столиками, но «нашенские» даже не смотрели в ее сторону. Они были собранные и напряженные. Я съел свой завтрак из сарделек и гречневой каши, запил желтым киселем, рассчитался под линейку талонами и пошел собираться. Сегодня приду рано, уж очень боюсь получить наказание за неявку.

Опять чуть припорошило, и было холодно. Свет в окнах «бич-холла» ярко горел. Окна в большинстве номеров были без штор и тюля, а в крайнем окне мне опять привиделась бабушка, которая крестила меня в дорогу. По свежему снежку на тротуаре дорожка уже была натоптана. У дверей я тщательно стряхнул снег, тут меня встречал человек во френче. Оказалось, он куда-то уходил. Сказал, что раздевалка открыта, а сам он скоро будет.

На скамейке в раздевалке сидел паренек. О таких говорят, что они в боксе в весе мухи. Он был без перчаток, а в остальном как будто готов выйти на ринг. Глаза у него были красные, может быть натер? Но если расстроился, то было от чего. Паренек назвал меня по имени и сказал, что все про меня знает. А тренер его сейчас убежал искать хлорэтил. Ему выходить в первых парах на ринг, а он минуту назад, работая на лапах, получил вывих правого плеча. Плечо, действительно, было вывихнуто. Такие травмы получались, когда максимально старались вложиться в удар, недостаточно согревшись. Это очень болючая и обидная травма, потому что наносишь ее сам себе. Я достал свой хлорэтил, уже было хотел сломать носик на ампуле, но вдруг вспомнил, что сначала надо поставить плечо на место, а потом замораживать. Поэтому решил все же дождаться тренера. Человек во френче, оказывается, был тренером «Буревестника», как раз по тому адресу, где мы сейчас и находились. Ждать нам пришлось не более 15 минут, но за это время я много чего узнал. Паренек оказался сметливый и словоохотливый. Он рассказал, что его тренер и мой тренер вместе где-то на Севере занимались боксом, а его тренер попал на Север следующим образом. Его отец был на очень большой должности и представлял МПС СССР на начале осуществления идеи постройки туннеля на Сахалин.

Летом 1951 года тренер, будучи семиклассником, вернулся домой после уроков, где им читали лекцию о бдительности. Так как они живут в зоне особых государственных интересов, а родители их трудятся на секретных объектах, то дети тоже должны быть особо бдительными и наблюдательными, и в пример, конечно, приводили Павлика Морозова и других их сверстников-героев. У подъезда стояла папина служебная «Победа», значит, отец был дома на обеде. Родители ругались, не заметив его возвращения. Мама кричала отцу, что больше не намерена терпеть его любовные забавы с секретаршей. А папа что-то говорил в свое оправдание и, в конце концов, громко закричал, что эта женщина приставлена следить за ним, и она – шпионка. Сынок привык верить своему папе, а шпионка – это угроза не только для отца, но и для Родины. Он же не мог, будучи ребенком, представлять, что шпионить за кем-то можно и по заказу Родины. Так он, тихонечко, достал из шкафчика папин ТТ, сунул его в школьный портфель и, прикрыв за собой дверь, вприпрыжку помчался к папе на работу. Секретарша сидела на своем месте в приемной, за печатной машинкой и даже не среагировала на вошедшего. Мальчик достал из портфеля пистолет, он знал, как им пользоваться. Секретарша его увидела лишь когда брякнул затвор. Мальчик выстрелил – и мимо, вторая пуля попала в плечо; слава Богу, пуль было только две. Эти выстрелы прозвучали тогда, когда папа уже поднимался по лестнице после скандала. Все утрясти легко не получилось. Не прошло и 15-ти минут, как НКГБ уже было на месте происшествия. В ходе разбирательств в работе секретарши все же нашли шпионский след, видимо, папа постарался, и она исчезла навсегда. Папе сотворили выговор по партийной линии, а больше ничего не смогли пристроить, так как он был в списках номенклатуры, которая числилась за Москвой, а там ничего усложнять не захотели. А вот мальчика отправили на Север, учиться в ремеслуху. Там они и свелись с Николаем Максимовичем, там и боксом стали заниматься.