Читать книгу: «Поезд вне расписания», страница 4

Сохраним память

Переделкино. Лето 1998 года. Дачный поселок писателей. Приехал к приятелю, отдыхающему здесь в Доме творчества, идем в магазин купить водки и что-нибудь закусить. На главной магистрали поселка писателей, улице Серафимовича, тихо, пустынно. Улица довольно широкая, положен асфальт, так что просторно и удобно идти. По обе стороны – высокие, под самое небо, отливающие вековой синью могучие ели; внизу заборы, крашенные, как правило, в такой же успокаивающий иссиня-зеленый цвет. Словом, дачная идиллия.

На заборе, то тут, то там – что-то вроде листовок. Подходим, читаем. Так и есть – воззвание к дачникам, к отдыхающим туристам, экскурсантам. Приезжают сюда на экскурсию, как правило, в Дом-музей Бориса Пастернака. Музей хорошо разрекламирован, широко известен. И туристы, в том числе и иностранные, в писательском поселке не редкость, и идут они в первую очередь в Дом-музей Пастернака. Хотя сам писательский поселок, без преувеличения, музей под открытым небом…

Хорошо помню, как в конце восьмидесятых – самом начале девяностых бились за дом Пастернака писатели-демократы. И отстояли, спасибо им. Не было бы у нас Дома-музея Пастернака, а был бы обычный дачный дом. В нем, в лучшем случае, жила бы писательская семья (или несколько семей), а так, повторяю, общественность имеет возможность прикоснуться к святая святых – тайнам творчества «великого русского поэта, лауреата (правда, Борис Леонидович, как известно, отказался от нее по велению сверху) Нобелевской премии Бориса Пастернака».

Очередное воззвание о том же: «Отстоим дом Булата» – огромный заголовок черными буквами по снежно-белому листу бумаги. Текст воззвания – в лучших традициях российской критики последних лет: «Великий поэт», «Совесть нации», «Наша эпоха», «Наша любовь»…

– Слушай, – спрашиваю у приятеля, известного московского поэта, прозаика и переводчика (все это, разумеется, в прошлом, так как в настоящее время талантливый литератор занят, прямо скажем, побочной окололитературной работой, приносящей хоть какие-то деньги; иной работы сегодня у московских писателей практически нет), – сколько в Переделкино домов-музеев?

– Два, Пастернака и Чуковского.

– Странно… Столько выдающихся писателей, поэтов здесь жили, и всего – два дома-музея…

– По-моему, все правильно. К чему все эти музеи? Лучший памятник писателю – книга. Вспомни Пушкина: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…». Все прочее – от лукавого.

И все-таки, тут жили и Фадеев, и Катаев и Симонов… да что там, весь цвет советской литературы! Это же история.

– Кстати, в этом доме, – мой приятель указал в глубь темного из-за частых, огромных деревьев двора, – жил Александр Чаковский. Теперь это – собственность Владимира Познера. А вон в том доме, – мой приятель кивнул головой в противоположную сторону и немного вперед, – жил как раз Симонов.

– А теперь?

– А теперь… а теперь здесь никто не живет. Так, купили и…

Тут из калитки впереди нас высыпала шумная толпа и повернула в нашу сторону. Впереди, я узнал его сразу, – Михаил Козаков. Он приветливо и с достоинством поздоровался с нами, на ходу приобнял за плечи моего приятеля и так же шумно удалился, сопровождаемый тремя почтенными дамами.

– А в том доме жил Владимир Солоухин.

– И что?

– А теперь Владимир Вигилянский живет.

– Кто это?

– Священник.

– Священник, в писательском доме?

– Ты что, не знаешь Вигилянского? – посмотрел на меня приятель. – Он известный критик. Правда, в прошлом. Лет семь – десять назад ни один номер «Огонька» без него не обходился. Неплохо писал. И много.

– Но все-таки Владимир Солоухин, – как бы оправдывал свое невежество я, – согласись, величина в русской литературе не меньше того же Окуджавы…

– Оставь. Кому теперь нужен Солоухин? – оборвал меня приятель. – За Вигилянского сам патриарх перед Литфондом хлопотал. Кстати, я с Владимиром Вигилянским вместе в Литературном институте учился. Парень был – хоть куда?

– И в батюшки подался?

– В университетском храме МГУ подвизается. Православную молодежь окормляет.

– А знаешь ты, что Владимира Солоухина, – не унимался я, – патриарх отпевал? Солоухин – первый русский писатель, кого отпел патриарх Алексий II. И вообще, первый человек, кого отпевали в храме Христа Спасителя.

– Ничего удивительного. Идея возрождения храма Христа Спасителя в Москве принадлежит Владимиру Солоухину. С этой идеей он лет двадцать, как я знаю, носился…

Но вот уже и магазин. Заходим. Ничего особенного. Обычный сельский магазин, так и хочется сказать «лавка». Правда, выбор продуктов довольно приличный: колбаса, консервы, водка, вино…

…А «дом Булата», как спустя месяц я узнал из программы «Время», отстояли. В писательском поселке еще одним музеем стало больше.

1998

Выручает белорусская картошка

Встреча эта была совершенно случайной, неожиданной, и, конечно же, она никоим образом ужа не могла повлиять на мою дальнейшую жизнь. Тем более на жизнь человека, с которым в тот вечер мы встретились. А увидеть его, да еще поговорить с ним, в далекой уже молодости было тайной и, увы, несбывшейся моей мечтой. Особенно, когда я бывал в Ленинграде у своей первой жены, которая так ревностно следила за моим творчеством и, можно сказать, жаждала моей поэтической карьеры. По крайней мере, пока мы жили вместе. Встреча же моя с этим человеком оказалась, как я уже сказал, случайной, неожиданной, не принесла она нам и какой-то особенной радости. Тем не менее, встреча та для нас обоих оказалась в определенной степени приятной, а для меня и желанной – все-таки увидел и хоть вкратце поговорил с хорошим человеком и, безусловно, большим поэтом современности.

Его мы увидели сразу, как только вошли в правление Союза писателей России. Невысокий, но заметно выше среднего роста, довольно крепкого телосложения, на густой, уже поседевшей шевелюре – кепка, такая же большая, как и голова. Голова древнеримского патриция! Да и сам он похож на древнеримского патриция. По крайней мере, если вспомнить рисунок из учебника «Истории Древнего Рима» – той, что проходил когда-то в школе. Да, несмотря на седьмой десяток и, скажем так, бурную молодость, Глеб Горбовский все такой же красивый, как на фотографиях тех лет, когда был пусть и не кумиром, но большим авторитетом для многих, в том числе и для меня.

Мы прошли холл, где он стоял в одиночестве, и свернули в коридор, ведущий к кассе. Мой товарищ по ВЛК, нижегородский прозаик Евгений Шишкин, намеревался получить стипендию правительства России. Таковую по сей день получают российские писатели. Не все, конечно. Отбор довольно строгий, зачастую несправедливый и, честно говоря, вызывающий много кривотолков, нареканий и обид.

– По-моему, Глеб Горбовский, – сказал мне Евгений Шишкин и кивнул головой назад, в сторону одинокого человека, стоявшего в холле.

Касса оказалась закрытой, и некоторое время нам пришлось ждать.

– Похож, – ответил я и тут же предложил: – Давай подойдем.

– А если не он? И что ему здесь, в Москве, быть?..

И мы молча стали ждать открытия кассы. Потом я вернулся в холл – еще раз посмотреть на стоявшего там человека, так похожего на поэта Глеба Горбовского.

В Москве я жил второй год. Многого насмотрелся, многих видел, с кем-то был уже даже знаком. Но Глеб Горбовский и на фоне многих оставался поэтом. Притом из тех, кого с восторгом принял и когда-то чуть не боготворил.

Евгений Шишкин, пока я ходил в холл, успел заглянуть в бухгалтерию и вернуться обратно, к окошечку кассы, в дальний угол совсем узкого коридорчика, отворачивающего в сторону от основного широкого коридора.

– Там, – он показал рукой на двери бухгалтерии. – З. пьет кофей с мадамами. И кассир там. Так что подождем, недолго. Главное – деньги есть. Получим стипендию.

Прозаик З., тоже слушатель ВЛК, совершенно бездарный и амбициозный северянин, был вхож в любые двери. Как все графоманы, он любил похваляться своим знакомством с писательским начальством, а особенно – успехом у дам, что в немалом количестве обслуживали Союз писателей и Литературный институт.

Тем временем к нам подошел человек, в котором мы подозревали Глеба Горбовского. Вскоре окошечко кассы открылось, и Евгений Шишкин предложил ему:

– Вы пришли раньше нас, пожалуйста. – Женя, всегда умеющий хорошо держаться, приветливо улыбнулся и отступил от окошечка кассы.

Я стипендию не получал и, чтобы не толкаться в узком коридоре, куда тут же подошли еще несколько человек, отправился в холл.

Евгений Шишкин вышел сразу же за тем, кому уступил место у кассы и кто только что прошел мимо меня на выход.

– Да, это Глеб Горбовский, – сказал мне Женя. – Я пропустил его вперед, и взгляну на фамилию в ведомости.

– Давай догоним! – предложил я и пустился по Комсомольскому проспекту, где впереди еще маячила чуть сутуловатая спина Глеба Горбовского. Как раз передо мной он завернул в магазин.

– Глеб Яковлевич!

Он резко обернулся, не ожидая, что здесь его могут окликнуть, и с любопытством посмотрел на меня. Тут подошел и Женя Шишкин. Глеб Горбовский, конечно же, сразу признал в нас сотоварищей. Это было видно по всему. Ему, безусловно, сразу же понравилось и то, что к нему, наконец, здесь, в Москве, подошли, обратились. Он, наверное, какое-то время прождал и в Союзе писателей, где, увы, никто даже не пригласил его в кабинет.

– Мы с Высших литературных курсов, – сказал я.

Глеб Горбовский подал руку. Сперва мне, потом Евгению Шишкину.

– Очень приятно. А я вот приехал, подаяние (так и сказал) получил.

– Читаю вас с юности, – я тут же решил сменить тему. Тогда, а было это в декабре 1994 года, все русские писатели последними словами крыли и Москву, и московские власти. – Рад видеть вас в добром здравии (по Москве ходили слухи о жутких запоях Глеба Горбовского). Знаете, недавно на семинаре Юрий Кузнецов приводил ваши стихи как образец русской лирики.

– Интересно. На Юру не похоже. Передай ему поклон от меня. И помолчав, спросил:

– Вы не из Питера?

– Нет, я белорус. А это – Евгений Шишкин, прозаик из Нижнего Новгорода.

– У меня дом в Белоруссии.

– Где именно?

– В Витебской области. Я совсем недавно оттуда. В Питере голодно, тоскливо. Вот и стараюсь больше бывать в Белоруссии, в своей деревне. Дешеви-изна!.. А картошки… Меня и в Питере белорусская картошка выручает. Пропал бы…

Поговорили еще о чем-то. Но светло, с улыбкой, без обычной злобы, что не покидала русских писателей в те страшные годы. И сегодня, читая новые стихи Глеба Горбовского, довольно мрачную, пессимистическую его лирику, ловлю себя на мысли: есть ли кто-нибудь, чтобы в роковую минуту не оставить поэта в одиночестве, хоть словом поддержать его в горькую часину? А жизнь у Глеба Горбовского, судя по стихам последних лет, далеко не отрадная…

1998

Вопрос Президенту

Литературный институт имени Горького, знаменитый на всю Москву «Дом Герцена» на Тверском бульваре. Еще недавно – один из самых престижных вузов самой большой и, как обязательно подчеркивалось, самой читающей страны. Чисто убранный двор, свежепобеленные деревья. Погожий весенний день. Необычное оживление. Во дворе много милиции, то там то здесь – молодые люди в штатском. Явно не студенты-литераторы, теперь уже довольно убогого и чуть ли не для убогих все еще существующего этого странного для сегодняшнего мира учебного заведения. Полно и студентов. Сегодня и они, и это бросается в глаза сразу, оживлены более, чем обычно. Много здесь и писателей. Так много их здесь в одночасье, пожалуй, давно не собиралось.

Вот появились на крыльце, их сразу обступили, ректор Литературного института, известный прозаик, профессор Сергей Есин, председатель Союза писателей России Валерий Ганичев, всем знакомый, не стареющий «дядя Степа» Сергей Михалков, тут же с золотой звездой Героя Соцтруда писатель Юрий Бондарев, выделяется (даже в этой группе) повышенным достоинством и активностью, руководитель созданного им же творческого объединения «Современный писатель», прозаик Арсений Ларионов.

Все как-то сразу притихли, и на совсем небольшом, уютном дворе Литинститута как бы само собой образовалось что-то вроде солдатского каре на казарменном плацу. Правда, вместо однообразно бритых и одетых голов – здесь много бородатых, и лица все сплошь интеллектуальные, с высоким полетом мысли.

И тут, словно догоняя писательские фантазии, во двор Литературного института вихрем влетел кортеж президентских машин. Не успела первая машина остановиться, как распахнулась дверца и на асфальт, по которому с утра до вечера шляются вольнодумцы чуть ли не со всего света, ступил Президент Республики Беларусь Александр Григорьевич Лукашенко. «Дом Герцена» и его двор, конечно, много чего повидали на своем веку, но такого – даже здесь! – давно не было. Двор ликовал. К ногам Президента летели цветы. Студенты Литературного института, его профессора и преподаватели, московские писатели и общественность российской столицы встречали своего кумира – лауреата Международной премии имени М. А. Шолохова за 1997 год «За мужественную политическую публицистику и защиту народных идеалов» Президента Республики Беларусь Александра Григорьевича Лукашенко. Премия эта учреждена не так давно. Но уже среди ее лауреатов – известные писатели России Петр Проскурин, Юрий Бондарев, Тимур Пулатов, Егор Исаев… А также крупные политические и общественные деятели, лидер боснийских сербов поэт Радован Караджич, кубинский вождь Фидель Кастро, русский Геннадий Зюганов. И вот – Президент Республики Беларусь Александр Лукашенко…

Думаю, здесь будет к месту заметить и то, что сегодня в среде русских писателей Москвы, от самых молодых и до самых именитых, нет человека более популярного, любимого и уважаемого, нежели Президент Республики Беларусь Александр Лукашенко. Сколько раз, зная, что я белорус, известные люди останавливали меня прямо посреди улицы, в метро, в клубе писателей и осыпали комплиментами, словно и я, грешный, имею к Президенту РБ и его деятельности самое что ни на есть прямое отношение. А уж среди небожителей политического олимпа Александр Григорьевич Лукашенко для русских писателей, без преувеличения, самый-самый. А тут еще такое в Москве: то режут-стреляют, то взрывают-поджигают, то кроят-перекраивают, то делят-переделивают… Русские же писатели, не приведи Господи, чуть ли не по миру с протянутой рукой…

Все прошло настолько хорошо организованно, что я, неплохо знающий Литинститут и связанную с ним и около него суматоху, колготню и всякого рода несусветицу, был просто-напросто удивлен. Премию Президенту А. Г. Лукашенко вручили председатель комиссии по присуждению Международной премии имени М. А. Шолохова писатель Юрий Бондарев и писатель Арсений Ларионов. Было много поздравлений, цветов, улыбок, был, в конце концов, светлый весенний день, что в Москве не так часто и бывает. Словом, был праздник. Самый настоящий праздник, которые в последние годы не так часто выпадают Литературному институту.

И все бы ничего, таким бы и остался этот день в памяти, по крайней мере для меня, если бы не один вопрос, обращенный к А. Г. Лукашенко. Причем вопрос этот Президенту Республики Беларусь был задан самым первым. Как только Александр Григорьевич обратился к залу, как бы для диалога, с места встал член Союза белорусских писателей Н. В Москву он, минчанин, и приехал, конечно же, только потому, чтобы задать этот вопрос.

Мы с ним знакомы давно. Бывало, и чай пили. Но дружбы у нас не вышло. Да он и не искал дружбы со мной. Скорее всего потому, что КТО я такой в Москве… Он, как я знаю, бывая (и по долгу) в Первопрестольной, все жался поближе к руководителям Союза писателей России, главным редакторам «толстых» журналов, крупным писателям, поэтам… Я как-то даже намекнул ему, брось, мол, подобное тут давно не пролазит и вызывает разве что смех, унижение и дурную славу. Не помогло. Он обиделся и вскоре совсем отстранился от меня. И слава Богу…

В тот день во дворе Литературного института он появился раньше многих. Как он, минчанин, узнал о том, что сегодня в Москве Президенту Лукашенко будет вручаться Международная премия имени М. А. Шолохова, думаю, не столь важно. О таких, как член Союза писателей Н., говорят, «в любую щель пролезет». Вот и в тот день во дворе Литинститута он появился задолго до начала самих торжеств. Ходил одиноко в сторонке, как некий мыслитель, видимо, обдумывал, каким образом подойти (не шутка-то – Президент страны!), пробиться, показать себя Самому, заявить о себе…

И заявил: «Александр Григорьевич, вот вы в Минске васькаетесь (вопрос члена Союза писателей Н. я передаю, разумеется, в собственном изложении, но за подлинный смысл его ручаюсь на все сто процентов) с белорусскими (так и сказал) письменниками, они же не только вас не поддерживают, а наоборот, чуть ли не смеются над вами и жаждут одного – как бы дискредитировать вас. Я же, член Союза писателей Н.. всегда, везде и во всем был, есть и буду вашим верным оруженосцем и трубадуром. Почему же вы, Александр Григорьевич, к ним, вашим врагам, относитесь хорошо, квартиры им даете, должности и чины, а ко мне…»

Президент Республики Беларусь, лауреат Международной премии имени М. А. Шолохова Александр Лукашенко, как я понял, уже знал члена Союза писателей Н., поскольку, чуть ли не перебив его, обратился по имени и довольно по-свойски, как к давнему знакомому.

Комментировать дальнейшее, по-моему, нет никакого смысла, как и вообще вести речь о болезненно тщеславном и амбициозном земляке. Я давно уже предполагал, что от члена Союза писателей Н. можно ожидать чего угодно. Вот стоящих произведений – вряд ли…

1998

Есть повод порадоваться

Белорусская литература, и этому надо только радоваться, еще совсем молодая. И сегодня она болеет всеми болезнями роста, свойственными молодому организму. А именно: всякими течениями, «суполками», что радикально взаимоисключают друг друга. И при этом – только помани пальцем – бегут под крышу официального издания, не говоря уж о членстве в Союзе писателей.

Но главное даже не в этом, а в том, что, слава Богу, белорусскую литературу обошло, и, хочется думать, подобного с ней не случится вовсе. Русская литература вслед за литературами Запада, которые «болезнями роста» переболели значительно раньше, еще в прошлые столетия, бросилась в чернуху и порнуху. Разумеется, не сама литература, а пишущая братия, кормившаяся от литературы. Сама же литература, как и писатели, оказалась в России резко отодвинутой на обочину общественной жизни. Совсем и, наверное, окончательно опустел, утратил свое былое значение ЦДЛ. А ведь еще совсем недавно литература, да и сами писатели в культурной (и не только) жизни России играли главенствующую роль. Не зря же так рвались в Союз писателей, и по сию пору в нем ошивается столько всякого рода пройдох, авантюристов и самых обыкновенных карьеристов, что оторопь берет. Правда, помыслы и цели их далеки от собственно литературы и культуры вообще.

Конечно, все это есть и в белорусском Союзе, но речь о другом. А именно: белорусская литература живет, растет, прогрессирует. Русской, как, впрочем, и западной литературе расти, как это ни обидно и ни горько ее сегодняшним лидерам, некуда. Попробуй, возьми высоту Пушкина, Лермонтова, Достоевского, Толстого, Бунина, Блока, Есенина, Шолохова, Твардовского… Список можно расширять и расширять!

Ничего не стоят и все эти сегодняшние выдвиженцы на Букера. Так, агония. После «деревенской» прозы и представителей «тихой лирики» – ничего существенного. Разве что в поэзии Юрий Кузнецов (но и его Кожинов отнес к «тихой лирике») да в прозе Битов и Искандер. Все последующее – суета да возня, соцреализм наизнанку: Петрушевская, Пелевин, Кибиров…

Правда, у русских есть еще литература эмигрантов: Солженицын, Синявский, Максимов, Бродский…

А в Белоруссии… Чего стоят одни только «закидоны» Анатоля Сыса – в Москве о нем, нет-нет да услышишь! А эстетствующий хуторянин Дранько-Мойсюк, этот местечковый денди!.. В Москве такого со времен НЭПа не видали. И поэты стóящие есть: Некляев, Голубович, Купреев. При желании – читай в обратном порядке; да как хочешь, так и читай! Но сегодня они – «Три богатыря» белорусской поэзии. А Казимир Камейша?.. Все так же сильны и неожиданны Анатоль Вертинский, Василь Макаревич, Василь Зуенок, Сергей Законников, Юрка Голуб, Алесь Каско, Алесь Письменков…

А какая проза… Без преувеличения – беловежская пуща имен! Янка Брыль, Василь Быков, Вячеслав Адамчик, Иван Пташников, Анатоль Кудравец, Виктор Гордей, Генрих Далидович, Алесь Жук, Алесь Кожедуб, Владимир Яговдик, Алесь Наварич, Андрей Федоренко, Анатоль Козлов…

Трудно найти слова, чтобы коротко и вместе с тем емко сказать о белорусских поэтессах. Самое удивительное, что все они красивы как женщины. И все пишут прозу. Да какую прозу! Ядреную, сочную, колоритную… Совсем как белорусские девчата на «кирмашы» по случаю престольного праздника в доколхозной Белоруссии – хоть на католическом западе, хоть на православном востоке.

Словом, не захвалить бы, и – дай Бог!

1998