Читать книгу: «ПГТ. Роман о людях», страница 3

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Мечта филателиста

На выходе из квартиры я был остановлен непреодолимым препятствием: вчерашним танкообразным чувичкинским шофером. Он, улыбаясь, как белый медведь, высматривающий в воде тюленя, вручил мне красивую кожаную папку и предложил подбросить до работы. Я бы, безусловно, согласился, головка после вчерашнего была бо-бо, а по организму бродила похмельная тревога. Но у меня имелось небольшое дело. Поэтому, вздохнув, я отказался. Тогда шофер протянул мне трубку, из которой раздался бодрый голос Чувичкина:

– Олег, как здог'овье?

– Спасибо, жив пока.

– Гена, водитель, пег'едал тебе папку. В ней, кг'оме остального, лежат письма. Писал какой-то Плойкин, мама с ним выг'осла в Г'азумном. Я, когда после ее смег'ти бумаги г'азбиг'ал, вот, нашел. Там ничего особенного, собственно. Но глянь, авось, чем поможет.

– Спасибо, посмотрю.

– Ну, все, хог'ошей тебе поездки. У тебя – неделя, максимум две, помнишь, да? «На дальней станции сойду…", – пропел олигарх и повесил трубку.

«Еще издевается, зараза, – подумал я. – Ну, ничего, за такие деньги и потерпеть можно».

По дороге на работу я забежал в фирменный парфюмерный магазин. Это и было мое маленькое дело. Если хочешь появляться на службе реже, чем это дозволено трудовым кодексом, надо активно дружить с руководством. И знать его вкусы. Вкусы своей непосредственной начальницы, Зои Павловны Жуковской, я знал назубок. Духи, крем ночной-дневной, шоколад и так далее. Она – женщина в самом соку, ей надо за собой ухаживать. Хотя я, честно говоря, совершенно не понимаю смысла этой фразы. В каком соку? Причем тут сок? Когда слышу это выражение, у меня возникает ассоциация с бычками в томате. А Зоя Павловна не была похожа на бычка, тем более в томате.

Затарившись всем необходимым, я добрался до родного архива. Жуковская, как всегда, была на месте и, как всегда, укоризненно посмотрела на меня: опаздываете, мол. В ответ я лишь виновато-обреченно пожал плечами: мол, ничего не поделаешь, такова она, жизнь, чтоб ее. Опаздывал я часто, ритуал повторялся почти ежедневно и практического смысла не имел. Мы так здоровались.

О том, что в ближайшую неделю я буду отсутствовать на службе, с Зоей Павловной мы договорились быстро. Парфюмерия и шоколад безошибочно попали в центр ее большого женского сердца. Тем более, в этот раз я наступил на горло своим принципам и оформил отпуск за свой счет. Так что даже формального повода не отпустить меня у Жуковской не было.

Обычно перспектива потери и так небольшого денежного содержания вызывает во мне сопротивление всего внутреннего я. Кто-то, человек грубый и не тонкий, может назвать это «жадностью», но я предпочитаю выражение «экономическая целесообразность». Мне семью надо кормить. Так что совесть меня не гложет.

Но в данном случае считать копейки не было никакого резона. Тем более олигарх обещал оплатить все расходы по поездке, включая питание и… как бы это сказать помягче? Вознаграждения людям, предоставляющим полезную информацию. Проще говоря, взятки. Так что потеря в зарплате компенсируется легко.

***

Решив все технические вопросы, я добрался до своего стола и открыл принесенную чувичкинским шофером папку. Так, посмотрим. Ага, билеты до Белгорода. Купе выкуплено целиком, все четыре места. У богатых свои причуды. Но это же отлично, значит, будет шанс выспаться.

Обратного билета нет. Понятно, неизвестно же, когда я с делами справлюсь.

Так, что еще? Конверт. Толстый. Написано «Накладные расходы». В конверте – деньги и сложенная бумажка. На бумажке – надпись «Финансовый отчет» и таблица табличка под ним. Вот ведь бюрократы! Наверное, Владислав Всеволодович постарался, зараза. Ладно, сделаю я вам отчет. Мало не покажется.

Так, далее. Копии документов на самого Чувичкина и его мать. Паспорта, свидетельство о рождении, свидетельство о браке. Это я попросил сделать. Сделали. Молодцы, но сейчас не нужно. Поехали дальше.

Подборка материалов по селу Разумное. Несколько принтов из интернета. Так, почитаем. Кусок из Википедии, например.

«Точных данных о дате образования села Разумное нет, но первое упоминание о нем появилось в 1678 году (солидный возраст, чего уж – О.Я.). Населяли село в основном однодворцы (это были такие как бы частные пограничники, охранявшие границы за наделы земли, да – О.Я.), переведенные в девятнадцатом веке в разряд государственных крестьян.

В 1855 году, при активном содействии мецената, статского советника Владимира Федоровича Буженина (о, он-то нам и нужен – О.Я.), в селе вместо деревянной церкви была построена каменная, а также открылась церковно-приходская школа.

С началом Великой Отечественной войны около 500 разуменцев ушли на фронт, 350 из которых не вернулось (обалдеть! Это же больше, чем каждый второй. Представляете: каждый второй мужик не вернулся с войны – О.Я.). В ходе войны Разумное было выжжено дотла. Также была разрушена церковь, являвшаяся самым высоким зданием и хорошим плацдармом для ведения огня. Вернувшиеся жители были вынуждены поднимать село из пепелища.

После войны село активно развивалось, и его население росло, а с середины 1970-х гг. началось строительство многоэтажных домов.»

Как же там сказал Чувичкин? Слово какое-то непонятное? Аббревиатура. Эм… Во, ПГТ! ПГТ, ПГТ… Интересно, что такое ПГТ? Надо будет спросить его при случае.

Про архив в тексте не сказано ничего, но в поселке его, скорее всего, и нет. Зато архив, я уверен, есть в Белгороде. Значит, надо будет там на денек задержаться. Хорошо, что дальше?

А дальше шла пачка писем. Конверты – с кучей марок. Мечта филателиста. Пахли письма почему-то подсолнечным маслом. Домашний такой, блинный запах. В графе «кому» написано Софья Петровна Чувичкина. В графе «от кого» – «Федор Иванович Плойкин».

Конверты заботливо разложены по датам. Я взял первый из них. Эх, старость не радость, вижу-то уже не очень. «Мартышка к старости слаба глазами стала». Ладно, заработаю, куплю себе модные очки. А пока посмотрим, что это за Плойкин.

Почерк разборчивый, немного детский. Помарок мало. Видать, писал сначала на черновиках, потом переписывал. Как сочинения в школе. Несмотря на это, запятые, впрочем, как и любые другие знаки препинания, отсутствуют. Понятно, чего чернила зря переводить? Русские же языками не владеют. В том числе и своим собственным. Хорошо хоть точки ставил. Ошибки тоже присутствуют, куда без них?

Меня могут спросить: есть ли у тебя, Языков, совесть? Не стыдно ли тебе читать чужие письма? Отвечаю по пунктам: есть, не стыдно. Чужую переписку я читаю всю жизнь, работа такая. Если бы каждый раз стыдился, давно бы уши отвалились от покраснения.

Я достал из конверта листок из ученической тетради в клеточку. На нем было написано следующее:

«Здраствуй дорагая Соничка.

Не знаю почему наченаю писать тебе но тетя Люся когда умерла я понял что никого ближе тебя у меня и нету. Вот такая смешная котавасия.

А молчал я все эти годы сама знаешь почему. А еще не ведал как ты и что с тобой и боялся услыхать что тебе нет среди живых. Но вдруг увидал тебя по телику с сыном твоим рядом в новостях а потом узнал что мужа своего ты давно схоронила и обрадовался и подумал как же хорошо что ты жива и здарова. И еще подумал дай напишу ей. И адресок твой узнал у родственницы у Валюхи. Вот пишу.

А жизнь моя хорошая. Живу один как перст в Белгороде в доме тети Люси. Здоровье нормальное только пью иногда. Тоска навалится временами потому и пью. А так все хорошо.

Долго думал что же я могу написать тебе о своей сегодняшней жизни но оказалось что писать то и нечего. Живу как живется. Раз живой то и живу пока. А мыслено в прошлом бытую. Оно для меня как живое. Старый стал наверно маразматик. Вот и буду прошлым с тобой дилиться. Уж будешь ты читать или нет не знаю мне главное написать тебе. Хотя вру конечно хочу что бы ты прочла. И может быть ответела.

Помнишь как мы с тобой в Разумном детями бегали? Старая часть мало изменилась с тех пор все как в нашем детстве. Те же домишки ну может только кирпичом облажили. Зато кругом выросли всякие новостройки высоченные. Приедешь не узнаешь. И народу понаехало ни одной знакомой морды не встретишь за целый день поздоровкаться не с кем.

Я катался туда раньше часто к корешам своим да бабу Клаву навестить. А сейчас и не езжу уже. Зачем? Друганы мои да собутыльники перемерли а билет на автобус денег стоит. А на кладбище ходить так расстраиваюсь только да и напоминаюсь вечно так что домой еле доберусь. Так что редкий я гость в родных краях.

Зато был недавно по делам в Крутом Логе. Парни то наши помнишь крутовцев при случае как мутузили? Да и те спуску не давали. Там возле клуба ихнего дом был. Так хозяин того дома вечно без забора оставался для драки все доски разбирали. Ох помню и мне досталось. Прямо промеж глаз дрыном засветил мне Копыла. Но через месяц подзажило опять туда. И Копыле по горбу черенком от граблей заехал так что неделю он лежал. Отомстил я значит. Мне правда потом кто-то тоже приложился на знаю кто с той поры коленка на дождь всегда ноет. Нормально развлекались.

А потом и женились друг на дружке. Не парни конечно как теперь модно а парни с девчатами из разных сел. Почему-то любили наши крутовских баб замуж брать а крутовцы наоборот наших сватали. С риском для морды конечно. Нынешние парни то смотрю и одних таких танцев не переживут. Хилые какие то. Жидкие как понос извини Соничка.

На этот раз больше писать не буду и так не знаю ответишь ты мне или нет. А беспокоить тебя просто так не хочу. Но ответу обрадуюсь.

Любящий тебя, Федор Иванович Плойкин.

Федюшка, как ты меня звала».

Мдя, анамнез тут, видать, отягощенный. Любовью застарелой пахнет. Только вот зачем это мне, не понятно. Ну да ладно. Я исследователь добросовестный, должен изучить любую бумажку, раз клиент считает ее относящейся к делу.

Я посмотрел на часы и понял, что мне нужно срочно собираться на поезд. Собрал бумаги в папку и, как говорится, рванул навстречу грядущему.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Короткие проводы

Дома меня ждал царский обед. Доллары продолжали свое целебное воздействие на наш семейный очаг. Света была не только самой любезностью, но и самой игривостью, что, в общем-то, чуждо ее натуре. Старания я оценил, но сделал строгое лицо: давай без глупостей, муж-добытчик мало-мало спешит. А то мамонты разбегуться. А ты, женщина, храни очаг.

Тяжело быть циником. Циники почти не способны к ощущению счастья. Но и разочарований у них не в пример меньше.

Вещи, собранные Светой, мне пришлось перебрать. Чемоданов она собрала два. Очень тяжелых. Видимо, перепутала меня с собой.

– Ты выгоняешь меня из дому? – спросил я жену, чуть не заработав приступ радикулита при попытке поднять один из них.

– Почему? – с полоборота начала заводиться Света, чувство юмора никогда не было ее сильной стороной. – С чего ты взял?

– Ну, судя по чемоданам, туда поместились все мои вещи. Все, которые есть. Включая дрель.

– Дрель я не клала, – округлила глаза жена.

– А пальто положила? – уточнил я, не сомневаясь в ответе.

– Конечно! – не раздумывая ответила моя заботливая половина. – А вдруг холодно?

– Конечно, – покорно согласился я. – Где ж это видано: в середине июля, да без пальто. Но только вот где я там буду жить, пока непонятно. Скорее всего, в каком-нибудь «Доме колхозника». Вещи запылятся. Так что давай пальто вынем. Да и остальное посмотрим.

Дрели в чемоданах, как ни странно, не оказалось, но вот фен присутствовал. Учитывая, что моя стрижка представляет собой сантиметровый, идеально ровный ежик, вещь для меня абсолютно необходимая. Также в чемоданах обнаружились: электрочайник, мой единственный костюм-тройка и крем для ног.

– Света, а крем зачем? – задал я ненужный, праздный и лишенный, в ее понимании, практического смысла вопрос. Но мне было интересно проследить движение женской мысли.

– Ты будешь много ходить, появятся трещины. Помажешь кремом – пройдут, – ответила жена.

– У меня же никогда не было трещин, – возразил я, упиваясь своей логичностью.

– Будут, – зловеще пообещала Светлана и, обиженно забрав у меня крем, захлопнула крышку клавесина… в смысле, вышла из комнаты. Как всегда, пошла на кухню плакать.

Я никак не могу перестать реагировать на ее обиды. Тут бы мне поучиться у тестя, Светиного папаши. Что бы ни происходило, он остается абсолютно невозмутим. На атаки жены и дочери реагирует стоически и с достоинством. Можно сказать, по-королевски.

Мне вспоминается один случай. Тогда мы, молодые еще обалдуи, жили у Светиных родителей и, конечно, участвовали во всех семейных мероприятиях. В том числе и в уборке.

Когда в квартире, под руководством тещи, затевалась генеральная уборка, это было сравнимо с подготовкой театра к премьмере. Все мылось, стиралось, драилось, чистилось, а мебель, даже очень тяжелая, обязательно сдвигалась со своих мест. «Генералили» обычно с утра до позднего вечера, иначе было «не считово». На выходе примался только сияющий идеал, в ином виде результат не рассматривался. Устать до упаду было непременным условием, без этого уборка не мыслилась законченной.

В одну из таких «генералок» тесть был отправлен выбивать ковер. Его сняли со стены, положили на могучее тестево плечо, в руки дали колотилку, и наказали не возвращаться, пока в ковре прячется хоть одна пылинка. Мол, проверим потом, не обижайся, если что.

Егор Владимирович вынес семейное достояние на улицу, развесил на трубах, размахнулся и… его позвали приятели. Нет, пить они не стали, хотя это довольно удивительно и свидетельствует о его потрясающей стойкости. Тесть выпить был, в общем, не дурак, причем мог сделать это абсолютно спонтанно и в любое время суток. Но не в этот раз. В этот раз они просто обсуждали какой-то чрезвычайно важный вопрос. То ли неработающий карбюратор волновал их умы, то ли игра «Зенита», но увлеклись они настолько, что не заметили, как прошел час.

Из подъезда появилась теща. С подозрением осмотрев компанию и поведя чутким носом, она воскликнула:

– Егор, что же ты так долго. Выбил? Мы все помыли, ковер вешать надо.

Егор Владимирович понял, что если скажет правду, за жизнь его никто не даст и ржавой копейки. Поэтому он мобилизовался и ответил, изображая некоторую одышку:

– Так луплю без продыху. Знаешь, сколько там пылищи!

Теща, выразив лицом радость, тут же сменила ее на деловитость:

– Ну, так снимай и неси скорей, дел еще сколько!

Тесть снял ковер и занес в дом родной.

Поздно вечером, когда квартира по чистоте превосходила операционную, а все устали, как шахтеры—стахановцы, теща с удовлетворением отметила:

– Ну, теперь порядок. И ковер, смотри: как новый. Совсем по-другому смотрится. А вы говорили: «не надо выбивать, не надо выбивать!»

И все согласились, что ковер действительно здорово посвежел. Особенно Егор Владимирович согласился, и ни один мускул на лице его не дрогнул. Согласился и я, хотя единственный из всех наблюдал из окошка, чем занимался тесть во дворе. Но из чувства мужской солидарности Егора Владимировича, конечно, не сдал.

***

В какие-то сорок минут я привел количество вещей к состоянию минимальной достаточности. После этого они поместились в наплечную сумку. Зато кровать наша превратилось в подобие магазина секонд-хэнда с расширенным ассортиментом. Это там, где продаются не только шмотки, но и мелкая бытовая техника, и косметика, и еда. Кстати, еда «секонд-хэнд» – это сильно. Не хотелось бы пробовать.

Костюм с галстуком я тоже выложил. Не тот случай. Не те люди. Деревенская интеллигенция в виде алкашей и работяг примет меня любым.

Света отошла быстро. Даже попрощались хорошо. В общем, она никогда долго не дулась, это было не в ее стиле. Мелко отомстить потом, когда не ждешь, это – пожалуйста, это она могла.

За час до поезда за мной заехал прежний шофер. Я уже знал, что зовут его Гена. Машина, на которой Гена вез меня на вокзал, была ему под стать. Глядя на обоих, создавалось ощущение, что они могут пройти сквозь тебя, даже не заметив преграды. А ты при этом превратишься в космическую пыль. Рядом с таким Геной любой средних размеров мужчина чувствует себя Чебурашкой. Поэтому другие машины уступали нам дорогу самым естественным образом. И к возкзалу мы подъехали почти сразу после того, как отъехали от дома.

Гена порывался проводить меня до поезда, но тут я оказался непреклонен. Я представил себе, как он, неся мою сумку, доводит меня до вагона, а потом стоит на перроне, утирая скупую, но неудержимую мужскую слезу. И машет, и машет мне вслед платочком, больше похожим на наволочку. А все пассажиры смотрят на эту трогательную сцену, а потом всю дорогу, все двадцать часов, подозревают нас в чем-то нехорошем.

Нет уж, сумку я и сам донесу. Тем более, мне надо зайти в магазин. Ехать на село в трезвом состоянии – идея странная, не находите? Я нахожу.

Распрощавшись с Геной (целоваться не стали), я пошел, увидел и купил разного спиртосодержащего. Взял раза в полтора больше того, чем было надо. Потому что иначе все равно не хватило бы, и я бы пошел за добавкой на какой-нибудь заброшенный полустанок, и отстал бы от поезда навсегда. И остаток жизни провел бы на берегу тихой речки, в единении с природой, русалками и экологически чистыми комарами. Я себя знаю. А у меня семья. И Португалия манит и ждет.

Показав немолодой, но радостной, как рябина на морозе, проводнице паспорт, я прошел в свое купе. За радушием железнодорожной работницы тщательно скрывалась классовая ненависть: вот он, мол, буржуй, который четыре места выкупил. Ну и ладно. Хоть раз побуду ненавидимым всеми богачом.

Как хорошо, что теперь не надо стелить белье, уже застелено. В моем купе, естественно, белье присутствовало на всех четырех места. Обязательно буду спать на каждом и помну их, как в сказке про трех медведей. Это даже не одной попой на двух стульях, это гораздо круче.

Расположившись поудобнее, я щелкнул открывашкой, надолго приложился к бутылке, подергав кадыком, а потом блаженно растянулся на полке. В обычной ситуации кадыком я, конечно, не дергаю. Но надо привыкать к особенностям контингента, с которым придется работать. Вживаться, так сказать, в роль рубахи-парня.

Потом достал из папки конверты. Работа – прежде всего.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Тихий зов дембеля

«Дорогая моя Соничка.

Как же я рад что ты мне ответела и как же тебе спасибо за это. Письмо твое я читал и перичитывал много раз хотя оно короткое и рассказываеш ты о себе скупо. Но я тебе буду писать раз ты не против.

Новостей в моей жизни нынешней кот наплакал. Да и нет их вовсе. Так что про прошлое буду писать. Повспоминаем вместе поплачем иногда. Страное дело но поплакать по прошлому бывает так сладко.

Расскажу теперь про свои странствования. Я когда в Белгород подался экспедитором стал работать. Поматался по ближним селам и по дальним. Был например в Генераловке. Помнишь как Вася-Пушка говорил о своей супруге «она же дура с Генераловки, там все такие!». Склонял он ее как только мог супругу свою и всегда деревню эту поминал. Правда никаких дур в Генераловке я не приметил. Может по домам сидят чаи гоняют.

Зато там потомки староверов живут. Их видел. Они там поголовно все с бородами кроме баб. И смотрели на меня таким волком и двумя пальцами крестились. Думал ноги не унесу но ничего обошлось.

Тут везде по Белогорью в войну народу тьма тьмущая полегла как и у нас в Разумном. Вся земля от осколков звинит. Бабушки моей сестру посекло таким осколком и кровью она истекла. Не добежала до погреба где остальная семья схоронилась. Молодая девушка совсем, Еремина Клавдия Михайловна ее звали. А бабушку мою Агафья Михайловну, баба Гаша, ты помнить должна».

Молодец Федор Иванович, правильно, соображает. Художественные достоинства его мемуаров мне, конечно, до фени, а вот имена-клички-географические названия – это мой хлеб. С маслом. Даже если впоследствии эта информация не пригодится. А вдруг да понадобится?

«Бабушкину семью потом эвакуировали в соседнее село где воевали не так люто. Когда вернулись в Разумное на месте дома только железная кровать стаяла. Не сгорела. Метал хороший. Пока не вырыли какую-то землянку так и спали в бурьяне.

Однажды сосед Коляша выбросил в мусорку футбольные кеды. Они совсем до тла были изношены. А баба Гаша пожалела и на себя напялила. Лыком подвязала чтобы не развалились по дороге и на рынок пошла картоху торговать. Над ней потом полгода наши смеялись а она говорила «себе в подол заглядывайте вдруг вы там принесли кого а обувку мою не трожьте она еще крепкая послужит».

Поминялось тут все с тех пор как ты уехала. Жизнь на селах теперь почти городская. Много участков поросли бурьяном. Кое-где траву скашивают и вид вроде опрятный но все не то. Если ранешние хозяева из гробов встали бы и землю свою увидели бы они бы сразу умерли вспять.

Раньше ведь с огорода кормились и люди и животные. Стояли раком на грядках с утра до ночи. Бабушка Гаша когда уже почти ходить не могла ложилась на живот и лежа полола да тяпала.

Про урожай морквы все говорили да про колорадского жука да чем травить медведку. За брошенную лопату можно было отхватить леща. Шутили что если кто выйдет сдуру или спьяну в феврале на огарод с лопатой все остальные выбегут и копать начнут немедля. Баба Гаша изводила соседских кумушек рассказами про невиданный урожай бурака а те и завидовали и не верили. А потом тут же жалилась что тля с медведкой все пожрала. А те опять не верили «как же пожрала сама каждый день на рынок с мешком морквы и с мешком денег обратно а нам тут плачется».

А сейчас нет ничего. Какие-то божьи одуванчики еще сидят на рынке и торгуют чем то там с огородов. Но их мало померли все. Даже коров ни у кого нет

А пока сегодня не буду писать больше. Пойду выпью чутка и спать лягу и буду ответа от тебя ждать.

Твой Ф. Плойкин.»

Вот никогда не любил эту сельскую жизнь, никогда. Должны быть профессиональные фермеры, с техникой и современными знаниями, как на Западе. Это они должны давать удои и покосы. А все эти тяпки, грабли и лопаты – дичь и средневековье. Только не спрашивайте меня, чем тогда будут заниматься деревенские. Нет, не пить. Пусть отдыхают что ли. Заслужили. Впрочем, не мое это дело.

И тут поезд тронулся. Ну и ладно. Земля, прощай, в добрый путь! Выпьем за это, и к следующему письму.

«Дорогая моя Соничка.

Спасибо что отвечаешь мне старому пропойце. А я твоими письмами только и жив читаю их и радуюсь.

Вспоминал тут про совхозы. Денег в совхозах тогда и не платили а только трудадни. Позже стали пенсию давать крохотную но и этому были рады. Баба Гаша так сказала «слава богу теперь хоть в храм поехать не надо у детей копейку просить».

Помнишь Елисеева председателя совхоза нашего? При нем же Разумное росло как на дрожах и доросло до блеску. Тут тебе и ферма была и теплицы и поля и племзавод и кони всякие породистые. А главное винный завод был и делал кальвадос гнилуху да спирт. Все как положено

Серьезная промышленость была. И химзавод и витаминое предприятие где ты тогда работала когда французы приезжали. Ну тебе неприятно про французов наверно. Не буду раны бередить хотя поди быльем все уже поросло.

А спирт был везде. Много. Куча народу из-за него полегло. У нас на заводе однажды маляры выкатили с проходной бочку спирта под видом краски. Месяц веселились потом и в горячке бегали.

Наш деректор на планерку входил со словами «привет дурдом». А больше он приличных слов не говорил. Потому что народ не понимал по хорошему. Этот деректор вишь встретил кузнеца Пуню когда тот в час дня домой шел и спросил что мол за нахрен. Так Пуня ему в ответ: «пока домой дойду пока жрать разогрею как раз и пять часов».

Зачем мне вся эта сельская лирика – непонятно. Но такова уж специфика моей работы – среди тонн бумажной руды отыскивать жемчужину. Да и не скучно пишет Федор Плойкин, без занудства. Создает во мне, так сказать, аромат тамошних мест. Пусть создает, продолжим.

«В лесопосадках была у нас сделана канатная дорога. Тебя туда Соничка не пускали а мы с парнями тайком бегали. Повиснешь на специальной палке и катишься вниз. Так здораво! Я однажды навернулся отуда и поймал между ног другую веревку. Перевернулся на ней и шваркнулся об землю так что дыхалку отбило напрочь. Лежал и хватал воздух ртом и понимал что все помираю. И непонятно за что хвататься то ли за грудь то ли ниже. Все болит. Страшно было. Но ничего задышал как-то.

А за лесопосадками располагалось множество пионерских лагерей. Летом туда в большом количестве привозили толстых городских мальчиков и красивых девочек. Я то тебе всегда любил а парни наши ходили на дискотеки а после лазали в корпуса к девчонкам. Девочки были смышленые и деревенскими пацанам уступали. Но все происходило прилично так поцелуйчики-обнимульчики.

Ладно дорогая Сонюшка закончу опять чтобы ты не устала и не выкинула письмо не дочетав.

Твой Федор П.».

За стеной, в соседнем купе, гуляли дембеля. В какой-то момент степень моего опьянения приблизилась к той стадии, когда хочется общения и будьчтобудевщины. «Будьчтобудевщина» – мой личный термин, которым я скромно горжусь. Означает широкое понятие, включающее русский «авось», помноженный на ощущение вседозволенности и всемогущества. То состояние, в котором хочется перестать думать о последствиях. Я встал, достал из позвякивающей сумки бутылку и собрался пойти к ним. Но что-то остановило.

Посидел, посмотрел в окно. Лег под одеяло.

Уснуть сразу мне не удалось. Как пишут в плохих книжках, «его одолели разные мысли». До сего момента мне казалось, что ничего в этой жизни задеть и разбередить меня уже не может. Любови мои отболели, мир познан, нет никаких секретов и тайных смыслов. Все вокруг предельно логично, целесообразно и поддается статистическому анализу.

Но письма Плойкина разбудили во мне что-то… Я не знаю, что они во мне разбудили, не люблю самокопаний. Знаю только, что никакого отвращения от поездки в Разумное я уже не испытывал. Мне захотелось посмотреть на этих людей своими глазами.