Читать книгу: «Токсик: дневник выживания»

Глава 1: Кремний

Я ненавидел своего отца. Ненавидел с безумной, почти дикой яростью, которая клокотала во мне, как ядерный реактор на грани расплавления. Множество раз я представлял, как расправляюсь с ним, растягивая этот момент и смакуя его, как аристократ смакует редкое вино. В моих фантазиях я был режиссером, а он – главным актером трагедии, которую я ставил в своей голове снова и снова. Этот человек, хоть и относил себя к роду человеческому, им не являлся. Он был чем-то вроде гибрида: спортсмен, мастер рукопашного боя, биолог с уклоном в ядерные исследования – идеальное сочетание для создания безумного ученого из дешевого триллера. Он обожал эксперименты, и я, скорее всего, был для него одним из них – живой инфузорией-туфелькой в лаборатории под названием «жизнь». Только вот я не плавал в капле воды под микроскопом, а ходил, падал, ломался и снова вставал.

С пяти лет он занялся моей физической подготовкой, и так увлекся этим, что уже через месяц я, будучи еще ребенком, сломал обе ноги. Это было мое первое «достижение» в его бесконечной программе тренировок. За последующие пятнадцать лет переломы стали моими постоянными спутниками: ключица, трещины в тазобедренной кости, пара ребер, два пальца и снова ноги. Ноги были моим слабым местом, как будто сама судьба решила, что я должен быть прикован к земле, а не стремиться в небо. Каждый раз, открывая зеркальный шкафчик в ванной, я доставал оттуда кальций и горсть других таблеток, запивая их проточной водой. Кости – такие твердые, но такие хрупкие. За эти годы я научился на слух определять, насколько серьезен перелом. Это был мой негласный талант, который я бы с радостью променял на что-то более полезное, например, умение играть на гитаре или хотя бы нормально шутить. Медики, которые часто меня видели, прозвали меня Христофором Колумбом, потому что я «открывал» для себя все новые и новые травмы. Если бы они знали, что я еще и «открыл» для себя ненависть к отцу, они бы, наверное, дали мне Нобелевскую премию по выживанию.

Но, как говорится, смех сквозь слезы. В моем случае это был скорее хриплый смешок, который я выдавливал из себя, когда очередной перелом заставлял меня снова оказаться в больнице. Там я стал своим человеком. Медсестры знали меня по имени, врачи шутили, что я их лучший клиент, а я, в свою очередь, мечтал о том дне, когда смогу уйти от отца и никогда не вернуться. Но пока что я был всего лишь его экспериментом, его «шедевром», который он создавал с таким же упорством, с каким другие отцы собирают модели самолетов. Только вот мой «самолет» постоянно разбивался, и никто, кроме меня, не видел в этом трагедии.

К своим девятнадцати годам я чувствовал себя мужчиной под тридцать. Смеяться я перестал еще в тринадцать, а к пятнадцати научился терпеть пограничную боль, которая сопровождала каждый перелом. Она была неимоверной, безликой, но я научился жить с ней. Это была не просто боль – это была моя тень, мой вечный спутник. Иногда я думал, что она стала частью меня, как эти шрамы на руках и ногах, которые я уже даже не замечал. Но в тишине, когда оставался один, я чувствовал, как она шепчет мне на ухо: «Ты сломан. Ты никогда не будешь целым». И я верил ей.

Мой дневник. Я пишу в него каждый день. Доктор Дейв, хирург из отделения, где я часто бывал, посоветовал мне завести его, чтобы научиться контролировать гнев и свое сознание.

– Это поможет, – отчеканил он, похлопав меня по плечу.

Его слова звучали как шутка, но я решил попробовать. Теперь этот дневник стал моим единственным другом. В нем я был честен, как никогда. На страницах я мог кричать, плакать, ненавидеть – и никто не мог меня остановить.

Я вошел в холл. Отец чуть приподнял глаза от электронного микроскопа, бросив на меня короткий взгляд украдкой.

– А, это ты. Извини, не смог тебя забрать из больницы. Дел много. Сегодня тебя выписали?

– Угу, – промямлил я, открывая холодильник и набивая рот всем, что там плохо лежало.

Прожевав и запив водой из-под крана, я вытер лицо и легкую щетину рукавом.

– Ну, я особо и не рассчитывал.

– Ну и отлично. Думаю, ты понимаешь, что есть вещи поважнее.

– А то! Моя комната еще принадлежит мне, или ты сдал ее какому-нибудь бомжу?

Отец оторвался от расчетов и пристально посмотрел на меня.

– Все на месте, – сказал он ледяным тоном, посмотрев исподлобья.

Я снял обувь, кинув кроссовки в угол, и, наступая на слегка скрипящую лестницу, поднялся на второй этаж. У двери высветился голографический код. Приложив палец к голограмме, я услышал:

– Ронт, рада вас снова видеть в здравии. Как ваша коленная чашечка?

– Две, – выдавил я.

– Что «две»? – переспросила Риза, мой виртуальный ассистент.

– Две коленные чашечки. Обе раздроблены. По крайней мере, были.

– Ронт, простите мою невнимательность. Я не видела вашей медкнижки, поэтому…

– Все окей. Скажи лучше, Кэрин не оставляла мне ничего?

– К сожалению, ваши соцсети, как и ваш личный почтовый ID, пусты. Ну, кроме спама.

– Не удивительно. Кому я, к черту, нужен такой, – цыкнул я и повернул ручку двери в своей комнате.

Комната встретила меня привычным хаосом. На полу валялись книги, которые я так и не дочитал, на столе – пустые банки из-под энергетиков и крошки от батончиков, которые я ел вчера. Я бросил сумку в угол и упал на кровать, уставившись в потолок.

Университет был местом, которое я не очень любил, а иногда и вовсе ненавидел. На следующее утро я проснулся, и отец уже ждал меня, как ни в чем не бывало. Он стоял в дверях моей комнаты, держа в руках ведро холодной воды.

– Вставай, – сказал он, и прежде чем я успел что-то ответить, он вылил на меня воду.

Я вскочил с кровати, проклиная его на чем свет стоит. Но он уже подключил множество датчиков к моему телу – к своей экспериментальной крысе, то есть ко мне.

– Коленные чашечки хрупкие, могут потрескаться, – ответил я, вспоминая свое падение на бетон, из-за которого попал в больницу.

– Ничего, мелочи. Нагрузка всего 60% от нормы, – отчеканил он, открывая силовое поле над домом и создавая в нем брешь для выхода.

– Фанатик, – стиснув зубы, прошипел я с злостью и пренебрежением, разогревая суставы.

Пробежка была стандартной: потом битье палкой и легкий спарринг, где отец сделал несколько бросков, слегка отбив мои легкие.

Лежа на земле и глядя в небо, я еле слышно спросил, когда смог снова дышать после удара:

– Зачем это все? Зачем ты так издеваешься надо мной? Тебе в школе девки не давали, или тебя били, и ты теперь срываешь на мне свою злость и никчемность?

Я знал, что ответа не последует. Его никогда не было, сколько бы я ни задавал этот вопрос.

– Скоро, – сказал отец, и мое тело напряглось. Я думал, мне показалось, но он добавил: – Скоро ты все поймешь.

Часы на руке завибрировали, оповещая о том, что время для душа и учебы.

Мир будущего. «Оазис» – так прозвали наш городок. Утопия для ленивого интеллектуала и душное место для любителя свободы и действий. Меня ненавидели все за мою грубость и вульгарность. Меня сторонились, за спиной тихо насмехались. В школе не было выразительных черт в моем характере, ровно как и в умении работать и изучать точные науки. Я умел строить дом из грязи, палок и глины, но не мог выучить простейшую теорему Пифагора, которая просто вылетала из моей головы. Все думали, что я отсталый, хотя это было не так. Мой IQ был выше среднего, но из-за постоянной физической подготовки мои мысли были сосредоточены только на ней.

Вернувшись на занятия, я понял, что за мое отсутствие ничего не изменилось. Радости моему появлению не было. Те, кто знал меня лучше, делали вид, что не замечают. «Токсик» – так меня прозвали за упертость и внутреннюю агрессию, которая плескалась из меня и наполняла до краев.

Мир был другим. История меня вдохновляла. Именно там я ощущал себя в своей тарелке, слушая о нравах и быте людей, живших в 2000-х. Сейчас же мир изменился полностью. Свобода, равенство, отсутствие дискриминации и открытость – вот что было в почете. Почти 90% работы, как интеллектуальной, так и физической, выполняли роботы, оставляя людям профессии по их обслуживанию. Прыщавые подростки жили до 35 лет с родителями, не желая создавать семьи или брать на себя ответственность.

Из водоворота мыслей меня вырвала резко нахлынувшая боль в колене.

– Инвалид в кресле – вот кто я, – сказал я себе, с силой ударив в кирпичную стену библиотеки Университета.

Хоть все срасталось быстро и регенерировало за недели, страх потерять себя и стать инвалидом был почти осязаем. Посмотрев на костяшки пальцев, я увидел, как с рассеченной кожи каплями проступила кровь. Поднеся руку к губам, я отсосал грязь и пыль, выплюнув их на землю.

Я знал все об экстренной помощи при ожогах, травмах и даже смерти. Отец бил меня хлыстом по пальцам каждый раз, задавая новый поток вопросов о выживании.

– Тварь… Больше нечего сказать. Весь мир получил нормальных родителей, а мне досталась тварь…

Сползая по стене и присев на корточки, я осмотрелся вокруг. Прохожие, одетые словно на маскарад, глумились. Каждый был личностью, индивидуальностью, неповторимостью. Девушки часто одевались в стандартные наряды, так что не отличишь, парень перед тобой или женщина. Селфи, миллионы селфи: еды, ног, улыбок и сторис, таких же однотипных, как и их жизнь. Невольно я коснулся коленей и начал их массировать, унимая пульсирующую боль.

В углу остановилась розововолосая девушка в длинных мешковатых штанах, напоминавших мешок для угля. В такие мешки я часто собирал дрова для печи на даче в лесу, куда отец заставлял меня нырять в снег зимой и бегать с рюкзаком на 30 кг летом.

– Интересно, эти штаны и тот мешок шьет одна фабрика? – ухмыльнулся я.

Девушка с подругой бросили на меня брезгливый взгляд и, хмыкнув, отошли подальше.

– Токсик. Что тут поделаешь? – пробормотал я.

К тому же, если взглянуть со стороны, вид у меня был подобающий: коротко стриженные виски, копна черных волос, закрывающая глаза. Кстати, из-за редкой мутации в одном из зрачков у меня было золотистое пятно, придававшее моему взгляду странность. Я был бледным, подтянутым, сухим и жилистым. Я по-старомодному носил джинсовый костюм и поло-футболки, которые вышли из моды сотню лет назад. Отец редко давал мне деньги на что-то, и одежда была той, что он покупал или забирал в секонд-хенде.

Я был чужим в этом мире, и человек, который сделал меня таким, шел к своим безумным планам.

Год. Мне оставалось вытерпеть год. Потом – практика, общага и, возможно, подработка. Я смогу уйти от него. Я не знал, почему правительство разрешало этому человеку калечить меня, но, судя по тому, как легко он выходил сухим из воды, его связи были выше моего понимания.

Я хмыкнул, доставая пачку смятых сигарет, которые мне поставлял один знакомый. Ударив по пачке, выскочил окурок. Я достал бычок, чиркнул зажигалкой и затянулся. Медленно выдыхая, я слушал, как воздух с шумом вырывается из легких, оставляя борозды белого дыма.

Отсидев четыре урока, я не хотел идти домой. Сделав еще пять затяжек, я затушил сигарету и засунул ее в пачку на следующий раз.

Ученики стоят кучками, вещая в своих стримах и обсуждая купленные безделушки, которые они цепляли куда только можно. Я ехидно улыбнулся, оскалившись. В этот момент в кармане завибрировал телефон. Я достал его, увидел имя на экране и мысленно выругался.

«Опять он. Что ему нужно? Сколько можно? То тренировки, то эксперименты, то внезапные звонки с приказами. Как будто у него больше никого нет в жизни, кроме меня. Ну, конечно, кто еще будет терпеть его безумные идеи и издевательства? Тупой, тупой, тупой…»

Я выдохнул, сжав телефон в руке, и взял трубку.

– Ты в школе, пока дышишь, – услышал я голос отца-паразита.

– Началось, – сказал он.

– Что началось? – спросил я, не понимая его ответа.

– Опять очередной квест. Раньше я ожидал по просчетам через… – он кашлянул, видно, собирался с силами. На него это не похоже. – В общем, тебе лучше это все самому увидеть.

– У меня два! – перебил я.

– Что два?

– Два урока!

– Бросай эту чушь. Домой. У тебя 20 минут!

Я выключил звонок.

– Придурок, – выпалил я и, развернувшись, пошел в класс забирать свои вещи.

– Эй, ты куда? – окликнул меня хомяк. Так звали моего соседа по парте, который нещадно жрал батончики с сахаром и кукурузные палочки, зажевывая это все какой-то бурдой из бич-ланчей.

– Че тебе, хомяк? Отвали, дела…

– Опять он? – Хомяк выглядел взволнованным, его толстая туша слегка подрагивала. Он беспокоился, волновался, что кто-то опять начнет стримить рядом со мной. В километре никого… Хм.

– Спасибо за заботу, но я исчез. Скажешь, заболела новая кость… Эмм… Коленная чашечка.

– Но… – начал он.

Я махнул рукой, показывая, что аудиенция окончена.

– Крошки… – пробормотал я.

– Что, крошки? – Хомяк дернулся, его розовые щечки затряслись в такт словам.

– Крошки от еды на шее стряхни.

– Ааа, спасибо!

Воспользовавшись его заминкой, я развернулся и посеменил домой.

Кинув портфель в угол, я вышел на улицу и сел в автоматическое такси. Внутри, на сиденье напротив, сидел робот-обезьяна. В этом году это был тренд – робомарионетки для развлечения. Они могли болтать, шутить и даже имитировать эмоции. Эта, например, была одета в ярко-желтую жилетку и держала в руках табличку с надписью: «Скучно? Давай поговорим!»

– Обезьяна, – сказал я, глядя на нее с легким отвращением.

– Привет, дружище! – заверещала она, неестественно широко улыбаясь. – Куда путь держим?

– Домой, – буркнул я, отворачиваясь к окну.

– О, дом – это круто! Там тепло, уютно и…

Я выключил ее нажатием кнопки на панели. Тишина. Наконец-то.

Через несколько минут я уже стоял перед домом. Отец встретил меня на пороге.

– Ты опоздал.

Я пожал плечами.

– Что в этот раз?

– Возможно, у меня все, – ответил он.

Я не понял его ответа и насторожился.

Он хищно, но холодно улыбнулся и продолжил.

– Все. Больше мне тебе нечего дать.

«Будто он что-то действительно дал мне», – хмыкнул я про себя.

На улице завопила сирена. Послышался гул, и в этот раз я повернул голову.

– Закрой дверной барьер! – выпалил отец и втолкнул меня в дом. В этот момент на землю начали сыпаться куски раскаленного металла.

– Что это? – оторопел я.

– Спутники, – рявкнул отец и достал древний телефон, начал кому-то звонить.

– Спутники?

– Да. Сети почти конец.

Я с подозрением достал свой телефон и увидел, что сети нет. Проверил обе карточки.

– Что за бред?!

– Присядь, – скомандовал он.

Я послушно сел, не отводя взгляд от отца. Его лицо было напряжено, а в глазах читалась странная смесь тревоги и… удовлетворения? Как будто он ждал этого момента годами.

– Сегодня почти вся электроника в мире погорит, – сказал он, его голос звучал холодно и методично. – И часть наших разработок сыпется с неба, как ты видишь.

– Мы что, в войну ввязались? – спросил я, чувствуя, как в груди сжимается комок.

– Нет, – ответил он, и в его голосе прозвучала странная уверенность. – Это не война. Это магнитная аномалия, которая влияет на кремний. Выгорают все микросхемы. И неважно, как они защищены и где находятся. Всему, что на кремнии работает, пришел конец.

Я отвесил челюсть, продолжая смотреть на отца. Его слова звучали как приговор. В голове пронеслось: «Это конец всего. Телефоны, компьютеры, машины, даже эти дурацкие голограммы – все, что держало этот мир, теперь превратилось в хлам».

– Но как? – вырвалось у меня. – Как это вообще возможно?

Отец вздохнул, как будто объяснял ребенку, почему небо голубое.

– Кремний – основа всей современной электроники. Микросхемы, процессоры, память – все это работает благодаря его полупроводниковым свойствам. Но кремний уязвим к сильным электромагнитным импульсам. Если импульс достаточно мощный, он может буквально «сжечь» тончайшие структуры внутри микросхем, превратив их в бесполезные куски пластика и металла.

– И что, этот импульс был настолько мощным? – спросил я, чувствуя, как в голове крутится миллион вопросов.

– Да, – ответил он. – Это не просто импульс. Это глобальная магнитная аномалия, вызванная… – он сделал паузу, как будто взвешивая, стоит ли говорить дальше, – …выбросом энергии из ядра Земли.

– Что? – я не мог поверить своим ушам.

– Ядро Земли генерирует магнитное поле, которое защищает планету от солнечной радиации. Но если в ядре происходит сбой, если магнитное поле резко меняется, это может вызвать каскадный эффект. Магнитные бури, которые в тысячи раз мощнее обычных. Они проходят через всю атмосферу, достигают поверхности и… – он махнул рукой в сторону окна, где за окном падали обломки спутников, – …выжигают все, что работает на кремнии.

Я включил плазменную панель не поверив отцу, на экране мелькнуло сообщение о критическом уровне заряда и система отключилась.

– Странно, – пробормотал отец, рассматривая устройство.

– Кажется, этот образец частично защищён.

– Но ты же сказал, что никакая защита не поможет? – я удивлённо посмотрел на него.

– От полного отказа – нет. Но… – он задумчиво постучал пальцем по панели управления.

– Последние годы Консорциум разрабатывал альтернативные технологии. Транзисторы на графене, органические полупроводники, квантовые схемы. Некоторые устройства могли частично сохранить работоспособность.

– И много таких?

– Очень мало, – отец покачал головой.

– В основном, в закрытых военных комплексах и исследовательских центрах.

– Но почему сейчас? Почему именно сейчас? – спросил я, чувствуя, как страх смешивается с гневом.

– Потому что мы доигрались, – ответил он, и в его голосе прозвучала горечь. – Человечество слишком сильно вмешалось в природу. Геоинженерия, эксперименты с магнитными полями, попытки контролировать климат… Все это привело к тому, что ядро Земли «ответило».

– И что теперь? – спросил я, чувствуя, как в горле комок.

– Теперь? – Отец усмехнулся, но в его глазах читалась тревога. – Теперь мы выживаем. Как в старые добрые времена.

Я посмотрел в окно. На улице царил хаос. Люди метались, кричали, пытались спасти то, что еще можно было спасти. А с неба, как предвестники апокалипсиса, продолжали падать обломки спутников, оставляя за собой дымные шлейфы.

– Ты готов? – спросил отец, глядя на меня.

Я не ответил. Вместо этого я подошел к окну и сжал кулаки. Где-то внутри меня, сквозь страх и растерянность, пробивалось странное чувство – почти облегчение. Мир, который я ненавидел, рушился. И, возможно, это был шанс начать все заново.

– Давай, – сказал я, поворачиваясь к отцу. – Покажи, как выживать.

Он кивнул, и в его глазах мелькнуло что-то, что я раньше не замечал. Не гордость. Не злость. Что-то вроде уважения.

Глава 2: Путь к убежищу

– И что мы теперь будем делать? – спросил я, глядя на отца. Мой голос звучал сдержанно, но внутри все кипело.

Отец, не говоря ни слова, достал карту и развернул её на столе. Карта была старая, неестественно потрёпанная, с пятнами и потёртостями, будто её использовали в десятках походов.

«Такой раритет был удивительным даже для меня», – подумал я, рассматривая пожелтевшие края и едва различимые линии.

– Вот, смотри, – он указал пальцем на точку на карте. – Сюда. – Он посмотрел на календарь. – Мы должны попасть туда через десять дней.

– И что там будет? – спросил я, чувствуя, как раздражение нарастает.

– Всё.

– Опять загадки? – я не смог сдержать сарказма. – Ты можешь дать хоть чуть больше информации? Тебе бы «Оскара» дали за таинственность!

Отец выдохнул, сел и отложил очки.

– Это капсула. Со всем необходимым, что я смог сохранить. Там станки, установки, транспорт – в общем, все компоненты, которые я отправил в космос пару лет назад подальше от земли, и теперь она должна приземлиться.

– Компоненты? – переспросил я, чувствуя, как в голове крутится миллион вопросов.

– Да, именно они. А остальная техника находится в убежище, – ответил отец, его голос звучал спокойно, но в нём чувствовалась скрытая напряжённость.

– Что за убежище? – спросил я, чувствуя, как любопытство смешивается с тревогой.

– Действуем по моему плану. Потом всё увидишь, – он посмотрел на меня, его глаза были холодными, но в них читалась уверенность. – Первые дни будем сидеть дома. Выходить сейчас – самоубийство.

– Почему? – я не смог сдержать раздражения. – Мы что, будем ждать, пока всё само рассосётся?

Отец вздохнул, как будто объяснял что-то очевидное ребёнку.

– Ты думаешь, я просто так решил? В первые дни после катастрофы никто не знает, что делать. Люди в шоке. Они бегают, кричат, ломятся в магазины, но это не от того, что они понимают, что происходит. Это инстинкт. Они хватают всё подряд, потому что не знают, что им действительно нужно. Дороги перекрыты тысячами машин, которые никуда не едут. Никто не может связаться с другими, нет радио, нет интернета, нет этих твоих кибер-помощников, которые раньше подсказывали, что делать. Люди остались наедине с собой, и это их пугает больше всего.

Он сделал паузу, глядя на меня, как будто проверял, понимаю ли я.

– Первые дни – это хаос. Люди проходят несколько этапов. Сначала шок. Они замирают, как кролики перед удавом. Потом приходит осознание, и начинается паника. Они бегут, кричат, пытаются найти кого-то, кто их спасёт. Но когда понимают, что помощи нет, наступает третий этап – гнев. Они злятся на всех: на правительство, на соседей, на себя. И тогда начинается самое опасное.

Отец наклонился ближе, его голос стал тише, но от этого только весомее.

– В гневе люди теряют контроль. Они готовы убить за банку консервов или бутылку воды. Мародёры, банды, просто отчаявшиеся – все они будут охотиться за тем, кто слабее. А мы с тобой пока что – слабые. У нас нет ресурсов, нет группы, нет плана. Поэтому первые дни – самые опасные. Мы будем сидеть дома, ждать, пока первая волна хаоса схлынет.

– Но как долго? – спросил я, стараясь звучать спокойно.

– Пару дней. Пока не уляжется первая волна. Потом будем двигаться, – ответил он, его голос был твёрдым, как сталь.

– Ну и за это спасибо, – хмыкнул я, сворачивая карту и пряча её в рюкзак.

Первая ночь была беспокойной. Удары, визги, крики – все это сливалось в один непрерывный гул. Мы с отцом дежурили по очереди. Он открыл сейф и вытащил ружье, протянув его мне.

– Стрелять умеешь? – спросил он, глядя на меня своим ледяным взглядом.

– Всегда на поражение, – ответил я, стараясь звучать уверенно, но внутри все сжалось. Убить человека… Это было уже слишком.

На второй день начались сборы. Компас, базовые вещи для похода, керогаз, механические часы – отец был готов полностью. Он достал два огромных рюкзака и один из них протянул мне.

– На улице творится хаос, – сказал он, глядя в окно. – Энергетический барьер перестал работать после первых падений спутников. Люди бегают, орут… Как я понял, помимо выгорания техники, еще и пакет «вкусных» катаклизмов начал наводить безумие среди себе подобных.

Я услышал шум. Что-то металлическое резко врезалось в нашу дверь, лезвие топора разрезало дерево, и кто-то заорал. Я обернулся и услышал выстрел. Отец, на автомате, выстрелил в дверь. Снаружи стихло. Подойдя ближе, он резко открыл дверь и увидел мужика, всего в крови, с дыркой в лбу.

– На одного дурочка будет меньше, – хмыкнул он, а я просто ошалел от его холодности.

– Ты… ты его убил, – прошептал я, чувствуя, как ноги подкашиваются. В горле стоял комок, а в глазах плыли тёмные пятна. Я никогда не видел смерти так близко. Не так… намеренно.

– Он бы убил нас, – ответил отец, не отводя взгляда от тела. Его голос был ровным, как будто он говорил о погоде. – Сейчас в этом мире теперь нет места сантиментам.

Я молчал, глядя на кровь, которая медленно растекалась по полу. Она была темной, почти черной, и казалась живой, как будто пыталась дотянуться до моих ног. В голове крутилась одна мысль: «Это только начало. Что ожидать от отца в будущем?»

– Тащи его в сад, пока его труп не притянул ещё кого-то к нашим дверям, – приказал отец, не глядя на меня. Его голос был холодным, как будто он говорил о выносе мусора, а не о человеческом теле.

Я замер на мгновение, чувствуя, как во мне поднимается протест.

– А может, наоборот, тело возле дверей отпугнёт безумцев? – выпалил я, не сдержавшись. – Увидят, что здесь уже кто-то побывал, и пройдут мимо.

Отец медленно повернулся ко мне, его глаза сузились, а взгляд стал таким острым, что можно было порезаться. Он пристально посмотрел на меня из-под лоба, и в его голосе прозвучала холодная сталь:

– Ты так уверен, мальчишка?

Он сделал паузу, давая мне время осмыслить его слова, а затем продолжил:

– Труп возле двери – это не предупреждение. Это сигнал. Сигнал о том, что здесь есть что-то ценное. Почему иначе кто-то стал бы защищать этот дом? Мародёры не дураки. Они знают, что трупы – это следы борьбы. А где борьба, там и ресурсы. Еда, вода, оружие. Они не пройдут мимо. Они начнут ломиться сюда, как голодные псы. И тогда нам придётся иметь дело не с одним трупом, а с десятком живых, которые захотят забрать всё, что у нас есть.

Его слова звучали как приговор. Я хотел возразить, но просто не смог. Он был прав…

– Понял, – пробормотал я, чувствуя, как гнев сменяется пониманием.

Мы схватили тело за руки и ноги. Оно было тяжелым, обмякшим, как мешок с песком. Мы потащили его через двор, мимо разбитых горшков и вырванных с корнем деревьев. В воздухе висел запах гари – где-то поблизости горел дом. Дым поднимался высоко в небо, смешиваясь с серыми тучами. Вокруг царил хаос. Люди метались по улицам, кричали, плакали. Кто-то пытался тушить пожар, но вода из шлангов не шла – насосы, которые раньше работали автоматически, теперь молчали. Другие просто сидели на земле, уставившись в пустоту, как будто ждали, что кто-то придёт и скажет им, что делать.

Я смотрел на них и чувствовал странную смесь жалости и злости. Эти люди были беспомощны, как дети. Всю их жизнь за них решала система. Искусственный интеллект, который управлял всем – от подачи воды до выбора музыки в наушниках. Он был не просто программой, он был чем-то вроде бога. Демократичный, непредвзятый, он принимал решения за всех: куда идти, что покупать, как жить. Он даже читал молитвы для тех, кто просил. Власть отдали ему добровольно, потому что люди устали думать. Креативные гуру, которые когда-то гордились своей независимостью, с радостью передали бразды правления машине. А теперь, когда система рухнула, они оказались в пустоте.

– Двигайся быстрее, – рявкнул отец, прерывая мои мысли. Мы добрались до сада и сбросили тело в яму, которую он выкопал накануне для бассейна, как он мне сказал, но теперь у меня закрались подозрения насчет этой ямы. Оно упало с глухим стуком, и я на мгновение замер, глядя на него. Кто он был? У него была семья? Друзья? Или он, как и многие, жил в одиночестве, полагаясь только на систему?

– Не зацикливайся, – сказал отец, хватая лопату. – Это новый мир. Здесь нет места сантиментам.

Я хотел что-то ответить, но в этот момент услышал лай. Резкий, отрывистый, он раздался где-то за забором. Мы оба обернулись. Из-за угла выбежала собака. Белая, с серыми пятнами, лайка. Она подбежала ко мне, виляя хвостом, и ткнулась носом в руку.

– Пристрели её, – сказал отец, не отрываясь от работы.

– Что? – я не поверил своим ушам. – Она же просто собака!

– Она будет есть нашу еду, пить нашу воду. В этом мире каждый сам за себя.

– Ты всех, кто на пути, будешь отстреливать? – я встал между ним и собакой, чувствуя, как гнев поднимается из глубины души. – Мы что, звери?

Отец посмотрел на меня. Его глаза были холодными, как лезвие ножа. Но в них мелькнуло что-то – может, уважение, а может, просто усталость.

– Ладно, – он опустил оружие. – Но если она станет проблемой, это на твоей совести.

Собака, как будто понимая, что её пощадили, прижалась к моим ногам. Я погладил её по голове, чувствуя, как дрожь проходит по её телу.

Мы дождались вечера. Отец решил, что двигаться ночью безопаснее – меньше шансов столкнуться с мародёрами или теми, кто уже окончательно потерял рассудок. Пёс, которого я взял с собой, жалобно заскулил, когда понял, что его хотят оставить. Он начал с безумием пытаться раскусить веревку, которой был привязан к трубе в углу комнаты. Его глаза, широкие и испуганные, метались между мной и отцом. Он понимал, что если его оставят здесь, он умрёт.

Я смотрел на него, вспоминая эксперимент, который когда-то читал. Крысу загоняют в угол, и она, понимая, что это конец, превращается из жертвы в агрессора. Она кидается на всё, что движется, даже если это в сотни раз больше её. Так и мой пёс, который стал частью нашей семьи всего пять часов назад, теперь рычал и скалил зубы, пытаясь выжить. Его лапы скользили по полу, а из пасти капала слюна. Он был готов драться до конца.

– Цыц, – я цыкнул, продолжая наблюдать за ним. Потом достал приготовленный нож и медленно подошёл к собаке. Отец, стоявший у двери, окликнул:

– Ну, чего ты ждёшь? Делай, что задумал, и пошли уже!

Я не ответил. Вместо этого я вплотную подошёл к собаке, схватил веревку, намотал её несколько раз на руку и резко потянул пса к себе. Он зарычал, пытаясь вырваться, но я был быстрее. Одним движением я перерезал веревку, и пёс уткнулся мордой в мою грудь, дрожа всем телом.

– Всё, спокойно, – прошептал я, гладя его по голове. – Ты с нами.

Отец фыркнул, но ничего не сказал. Мы вышли из дома втроём: отец, я и пёс, которого я назвал «Апокалипсис». Раз уж он нашёлся в такой идеальный день смерти, имя казалось подходящим.

Ночь была тёмной, безлунной. Мы шли по улицам, освещая путь фонариками. Отец шёл впереди, держа ружьё наготове. Я следовал за ним, а Апокалипсис замыкал наш маленький отряд. Его лапы мягко ступали по асфальту, но я чувствовал, как он напряжён – его уши были прижаты, а хвост опущен. Он понимал, что мир вокруг больше не тот.

Город был пуст, но не тих. Где-то вдалеке слышались крики, лай собак, а иногда – выстрелы. Дома стояли как тени, их окна были тёмными, словно слепыми глазами. Мы двигались медленно, стараясь не привлекать внимания. Отец выбирал маршрут, обходя места, где могли быть засады или ловушки.

Через пару часов мы добрались до окраины. Там стоял небольшой ветхий дом. Отец осмотрел его снаружи, затем кивнул:

– Здесь переночуем.

Мы вошли внутрь. В доме было пусто, но следы жизни остались – разбросанная мебель, пустые банки из-под еды, сломанные вещи. Кто-то уже был здесь до нас, но, судя по всему и не так давно.

Я решил пойти на кухню. Ноги сами несли меня туда, будто надеясь найти что-то полезное – консервы, воду, хоть что-то, что могло бы помочь нам в дороге. Рука автоматически потянулась к выключателю, но свет, конечно, не загорелся. Я усмехнулся сам себе. «Откуда ему взяться? Весь город обесточен».