Читать книгу: «Точка невозврата», страница 2

Туннель уходил вниз широкой дугой. Каким бы ни был его конечный пункт, он располагался где-то внизу. Роберто прошёл не менее двадцати минут, а затем путь ему преградила чёрная плита. Энергокабели уходили в плохо различимое отверстие ниже уровня пола. Дисфарси попытался вызвать «Харон», но ответа не последовало.

Он осмотрел плиту. Сквозь покрывающий её тонкий слой инея проступал контур двери. Рядом с ней монотонно мигала зелёным кнопка. Роберто осмотрелся, освещая фонарём стены, пол и потолок. Вокруг был только лёд. Никакого намёка на происхождение плиты, её предназначение или ожидающее его по ту сторону. Даже эта кнопка: если нажать её, то откроется дверь или с ним кто-то заговорит?

Немного успокаивало, что рядом не было ни трупов, ни крови, ни других следов насилия. Те, кто был тут раньше, проходили через эту преграду без каких-либо проблем. Значит, сможет пройти и он.

Роберто проверил работу горелки и нажал на кнопку. Она перестала мигать и загорелась ровным зелёным светом. Ледяная корочка на плите треснула, и часть перекрывающей путь плоскости ушла внутрь, а потом отъехала вбок. Открывшееся помещение очень сильно напоминало шлюз. В отличие от тёмного коридора здесь на освещении не экономили. Свет был ярким настолько, что разглядеть его источник не получалось.

Шлем скафандра с запозданием включил поляризацию, но Роберто ещё некоторое время видел световые круги. Дав глазам восстановиться, он осмотрел открывшееся перед ним пространство. За дверью оказалось квадратное помещение размером с небольшую комнату. Лившийся с потолка свет позволял увидеть, что оно пусто. В противоположной стене виднелась хорошо различимая дверь, рядом с которой мигал зелёный огонёк.

Полноценный рабочий шлюз. Видимо, из-за него инструкцией запрещалось трогать энергосистему корабля.

Дисфарси шагнул в шлюз и нажал расположенную внутри кнопку закрытия двери. Дверь встала на место, и в помещение хлынули белёсые струи газа. Шлем сразу же покрылся непрозрачной корочкой, лишив Роберто обзора. Он попытался счистить наросший иней со шлема, но полностью убрать его не получилось: на прозрачном прежде материале остались разводы.

По спине капитана Дисфарси побежала струйка пота от возникшего ощущения беспомощности. На внутреннем экране скафандра отобразилось, что воздух насыщается кислородом, а количество метана снижается. Шлюз работал исправно. Однако возможность видеть не восстановилась: разводы с забрала исчезать категорически отказывались. Тогда Роберто рискнул и открыл шлем.

В нос ударил резкий медицинский запах. Скафандр и окружающее пространство покрывало что-то белое, стремительно испаряющееся. Вторая дверь начала открываться сама, не дожидаясь действий со стороны Дисфарси. За ней располагался короткий коридор, выходивший в большое помещение, полностью не видное из шлюза.

Роберто осторожно пошёл вперед. Внезапная усталость требовала от него пройти внутрь и найти место, где можно присесть, а ещё лучше – прилечь. Это показалось странным, ведь ещё минуту назад никакой усталости он не чувствовал. Однако тревожная мысль быстро пропала, уступив место апатии.

Помещение оказалось большим залом в форме вытянутого эллипса, в одном из фокусов которого стояла колонна из прозрачного материала. Над колонной медленно вращалась та самая золотая табличка, на поиски которой он отправлялся. Он двинулся в её сторону, одновременно оглядывая зал.

Идти становилось всё тяжелее. Зрение перестало быть чётким, и ему всё никак не удавалось рассмотреть колонну, к которой он приближался. Уже дойдя до неё, он протянул руку к табличке, но схватил лишь воздух. Голограмма. Он медленно, опираясь на колонну, стал опускаться вниз. Ноги перестали держать, а голова словно наполнилась туманом. За секунду до потери сознания он заметил смотрящие на него сквозь стекло колонны восемь глаз со звёздчатыми зрачками.

* * *

Пробуждение было внезапным. Мгновение назад он находился в пустоте без времени, а теперь – сидит в мягком кресле в белом пижамоподобном костюме. Как давно он тут? И кто он такой?

– Здравствуйте, мистер Дисфарси, – поприветствовала его женщина, выглядевшая точной копией его Варии. Только что он никого не видел, и вот теперь перед ним стоит мечта его юности во плоти.

– Где я? И как ты… вы… Вария? – Роберто чувствовал некоторую заторможенность.

– Скоро вы всё узнаете. Насчёт Варии, – девушка улыбнулась, – конечно же, я не могу быть ей. Никто не может, так ведь?

– Так, – согласился Роберто.

– Этот образ показался нам наиболее удачным для первой встречи. – Девушка села в копию занятого капитаном кресла, появившуюся из пустоты. – Одобряете?

– Даже не знаю, – растерянно ответил Роберто. – А это место? Тоже образ, выбранный для первой встречи?

Вария засмеялась, и обстановка вокруг начала меняться. Сначала они оказались в кают-компании «Харона», затем – на ледяной поверхности Желлада. Образы менялись так часто, что перестали определяться. Наконец визуальное безумие остановилось, и Роберто оказался всё в том же кресле, висящем в космическом пространстве. В кресле напротив сидела улыбающаяся Вария.

– Визуальное отображение мира определяет не мир, а инструмент, через который вы на него смотрите. Хотя ваша раса считает иначе.

– Наша раса? А какая раса у вас?

– О! Повторю – скоро вы всё узнаете. Ведь ваше путешествие к тайнам Желлада завершено. – Произнеся эти слова, Вария изменилась, став копией сухопарого старика, пославшего его сюда.

– Вот чёрт!

Его собеседник снова принял образ Варии и мелодично засмеялся:

– Хотите сказать, что полетели бы в неизвестную даль, чтобы встретиться с представителем иного разума?

– Это вряд ли. С сумасшедшими не работаю, – согласился Дисфарси.

– Поэтому и маскировка. Кстати, тот человек искренне верил, что отправил вас за древним золотом. Заказчик ему неизвестен. Простите его?

– Ещё чего.

– И всё же. Мы встретились, – девушка искоса посмотрела на капитана, – и расстанемся, только если это будет безопасным для нас. Ваша раса нам представляется излишне агрессивной.

– За похищение с вас спросят! – возмутился Роберто.

– Вот! – грустно ответила Вария. – И вас необходимо принуждать к разговору.

Дисфарси вздохнул и закрыл глаза. Мысль, что он попался в смертельную ловушку, грызла его мозг, перебивая страх перед совершенно непонятным существом, сидевшим напротив. Был ли это представитель другого разума или очередной мошенник? Хотя зачем мошенникам столько с ним возиться? Красть у него практически нечего.

– Хорошо, я согласен на… разговор, – ответил капитан Дисфарси после нескольких минут раздумий, – но у меня есть несколько условий.

– Хорошее начало.

– Как вы выглядите? Покажите мне ваш истинный образ. Мой-то вы видите.

– Боюсь, что это невозможно, – с грустью проговорила Вария. – Ваши органы чувств не способны его воспринять.

– С чего это?

– Ваш облик описывается тремя пространственными координатами, а наш – состоянием электромагнитного поля.

– А эти осьминоги?

– Интересные экземпляры, согласны? Это аборигены Желлада. Назвать их вполне разумными сложно, но у них есть шанс.

Дисфарси замолчал. Он незряче смотрел перед собой, пытаясь уложить услышанное в сознании. Всё оказалось слишком невероятным. Слишком невероятно для человечества, убеждённого в своём одиночестве во вселенной. Вот только он уже знал, что решение принято.

– Я согласен… на разговор с вами, – произнёс Роберто, – но не во вред своей расе.

– Разумно, – с улыбкой ответила Вария.

– Что же вы хотели обсудить? – после недолгой паузы спросил Роберто. – Количество колонизированных людьми планет? Их координаты?

– Нет. Вам надо будет закончить работу, начатую экипажем первого спустившегося корабля.

– «Вечности»? – уточнил Дисфарси и, дождавшись утвердительного кивка, тут же спросил: – Какую работу?

– Создать космический корабль. Для нас. Как вы понимаете, он будет специфичен, ведь должен сохранить внутри себя сложную электромагнитную структуру.

– Понимаю… наверное…

* * *

Роберто несколько недель возился с оборудованием астроархеологов, пытаясь разобраться в их задумке. Решение, которое позволяло упаковать магнитное поле с постоянно меняющейся структурой и энергонасыщенностью в металлическую капсулу, было где-то близко. Профиль оказался не совсем его, а потому работа шла тяжело.

День за днём он штудировал книги из библиотеки «Вечности», обсуждая прочитанное с «Варией», и предложенное ему дело казалось всё менее выполнимым. Всё-таки Роберто Дисфарси был сначала космолётчиком и лишь потом – инженером и физиком. Совсем не этим он планировал заниматься, когда соглашался лететь на Желлад.

Вендавалиан можно было сравнить с шаровой молнией, живущей в магнитном поле родной планеты. За его пределами они быстро теряли энергию и умирали. Капсула, способная сохранить этим существам жизнь, должна поддерживать магнитное поле, по характеристикам схожим с полем родной планеты. Воссоздать его оказалось непросто. Хорошо, что нехватку оборудования компенсировали добровольные испытатели: вендавалиане охотно участвовали в проверках созданных Дисфарси прототипов.

Ему понадобился год. Даже чуть больше, но несколько дней не в счёт. Он разместил на «Хароне» изготовленную им капсулу, которую занял вендавалианин. Наверное. Увидеть скопление силовых магнитных линий человек действительно не в состоянии. Они взлетели, и Роберто Дисфарси направил корабль прочь от гигантского шара Вендавала.

– Послушай… Вария, – обратился Роберто, когда «Харон» вышел за пределы магнитного поля планеты, – зачем вам лететь в космос?

Динамики капсулы, в которой пульсировали силовые линии магнитного поля, некоторое время молчали.

– Думаю, за тем же, зачем и людям. Нам любопытно. – Преобразованные техникой импульсы были лишены эмоций, но Роберто был уверен, что расслышал радость ожидания встречи с неизведанным.

Человечество ещё не знало, что утратило монополию на разум.

Внеклассное чтение. Дмитрий Гартвиг

They'll laugh as they watch us fall

The lucky don't care at all

No chance for fate

It's unnatural selection…

Muse

– …Таким образом, – продолжал распинаться учитель, – мы можем заметить, что идеи технократии, а также морального и этического превосходства рационализма зародились задолго до основания Конклава и уж тем паче задолго до появления Концепции. Виктор, потрудись объяснить, каким образом то, о чём я сейчас говорил, отражено в повести Михаила Афанасьевича Булгакова?

Этот вопрос обращался ко мне. И даже несмотря на то, что сегодняшнюю лекцию я слушал достаточно внимательно, обращение учителя застало меня врасплох.

– Не могу ответить на ваш вопрос, Владислав Сергеевич, – чётко и без запинки произнёс я, поднимаясь.

– Вот как? – удивлённо хмыкнул наш преподаватель по гуманитарному развитию. – Что же, тогда объясни причину. Почему ты не можешь ответить на простой вопрос, заданный по существу прочитанного материала?

– Владислав Сергеевич, я не выполнил задание, так как в приоритете моего домашнего образования была подготовка к олимпиаде по математическому развитию, – всё так же без тени смущения или стыда продолжил я.

Я прекрасно запомнил тот день, весенний и тёплый, один из самых важных дней в моей жизни. Я стоял, вытянувшись по струнке, чуть в стороне от небольшой квадратной парты, чьё пространство принадлежало только мне одному и которое не приходилось, как в стародавние времена, делить с лоботрясом-соседом. Майское солнце, пробиваясь сквозь завесу купола и неплотные бежевые жалюзи кабинета, било мне в левый глаз тёплыми, чуть синеватыми лучами. Где-то в груди поднималось нечто клокочущее, непоседливое и азартное, страстно нашёптывало мне в нагретое ухо, что место моё – не здесь. Что оно там, за окнами, за невысокой оградой школы, в чистом и опрятном городском парке, среди зеленеющей травы, под голубеющими всполохами энергетического щита, прямиком в беспорядке раскиданных вокруг бутербродов и беззаботных мыслей, которые так приятно дополняют друг друга.

Возможно, будь на моём месте ученик из какого-нибудь двадцатого века, ровесник того самого Булгакова, меня бы тут уже не было. Колени аккуратно выглаженной чёрной ученической формы давным-давно были бы вымазаны зелёным травяным соком, а под глазом сиял бы фингал, полученный в какой-нибудь бессмысленной и тут же напрочь забытой драке.

Но на моём месте был я сам, а не кто-то другой. И потому я стоял в жарком кабинете навытяжку, по существу отвечая на вопрос учителя.

А ещё потому, что беспричинное насилие – первый признак деградации разума. Как, впрочем, и безделье. Это общеизвестный научный факт.

– Что же, – вновь хмыкнул Владислав Сергеевич, звонко пискнув небольшим пультом, включающим кондиционер. – Похвально, когда ученик даже в таком юном возрасте обладает способностью расставлять приоритеты. Особенно радует, когда высшим из них для него становится математика. Скажи, пожалуйста, Виктор, ты уже задумывался о будущей профессии?

– Мне бы хотелось попробовать свои силы в фундаментальной физике, – без тени сомнений ответил я.

Учитель хмыкнул снова, чуть пригладив густые усы.

– Вот как? А поточнее? Фундаментальная физика достаточно обширное направление…

– Атомная физика и теория холодного синтеза.

– Прекрасно. – На лице немолодого уже преподавателя расцвела улыбка. Он медленно встал и размеренными, широкими шагами прошёлся мимо белого прямоугольника настенного экрана. На желтоватые кадры из древнего фильма тут же упала объёмная тень. – Ядерная отрасль – невероятно важный фактор развития всего Конклава. Особенно здесь, в Поволжье, где мы, в силу природных причин, не можем полностью полагаться на другие возобновляемые и невозобновляемые источники энергии. Сможешь ответить, почему?

– Конечно, учитель, – уверенно кивнул я. – Возобновляемые источники энергии в Поволжье недопустимо использовать потому, что Волга после Последней войны до сих пор заражена поражающими элементами боевых отравляющих веществ. Очистительные мероприятия, проводимые для городских канализационных сооружений, невозможно реализовать в том объёме, который требуется для нескольких ГЭС, а значит, механизмы станций будут медленно выходить из строя. Электростанции других типов, кроме атомных, затруднительно использовать из-за большой удалённости от других городов-куполов, а также горнодобывающих районов. Следовательно, АЭС, а тем более АЭС с реакторами холодного синтеза, – единственный возможный вариант для Нижнего Новгорода.

Всё время моего монолога Владислав Сергеевич простоял прямо напротив меня, то и дело перекатываясь с носка на пятку и чуть вытянув голову в мою сторону. Это была его любимая поза, которая означала, что ответ ему нравится и учеником он доволен.

– Отличный ответ, Виктор, отличный, – произнёс он, едва я закончил. – По крайней мере, теперь я точно вижу, что тобой действительно руководила грамотная расстановка приоритетов, а никак не банальная лень.

– Лень является основой регресса, – нисколько не сомневаясь в своих словах, ответил я. – Именно лень, нежелание ответственных за судьбы нашего вида рассуждать, выстраивать логические цепочки и рационально мыслить и привели человечество к Последней войне. Только из-за этих низменных качеств остатки цивилизации вынуждены жить под защитными куполами.

– Хорошо, хорошо. – На лице учителя вновь заплясала улыбка. – Я понял, Виктор, что мой предмет вы всё-таки учите…

Где-то над правым ухом раздалась мелодичная электрическая трель. Сигнал, въевшийся в подкорку мозга настолько, что, перейди образовательная система Конклава на какое-либо другое обозначение окончания занятий, всё наверняка бы посыпалось прахом.

– Все свободны, – тут же завершил урок Владислав Сергеевич.

Лишь после его команды ученики начали размеренно и неторопливо складывать учебные планшеты и стилусы в ранцы. Сборы происходили почти в полной тишине, без каких-либо перешёптываний или разговоров: учитель всё ещё находился в классе, а значит, любая несдержанность была под запретом.

Конечно, спустя пару минут инстинкты и здоровая подростковая жажда физической активности возьмут своё, но… Но это будет уже спустя несколько минут. Спустя несколько тяжёлых минут, во время которых ученикам девятого класса, шестнадцатилетним, уже почти оформившимся юношам и девушкам, необходимо учиться властвовать над собой. Держать инстинкты в кулаке.

– Виктор, кроме тебя, – негромко, так, чтобы услышал я один, окончил фразу мой учитель. – Я хочу, чтобы ты ненадолго задержался. Нам, как мне кажется, есть, что обсудить…

***

– Виктор, разреши поинтересоваться… – негромко произнёс Владислав Сергеевич, как только мы остались вдвоём.

Он старался делать одновременно два дела: что-то набирать на компьютере, очевидно составляя отчёт о двух прошедших академических часах, и вести диалог со мной. Как и у любого нормального человека, что не тренировал навык многозадачности специально, получалось у него это не очень хорошо.

В конце концов решив, что бумажная (а точнее, электронная) волокита подождёт, он с явным наслаждением откинулся на спинку компьютерного кресла и полностью переключил внимание на меня.

– Разреши поинтересоваться – если это, конечно, не секрет – твоими результатами за прошлую олимпиаду по математике.

– Девяносто шесть целых и восемь десятых балла, Владислав Сергеевич, – тут же ответил я, пусть и не без доли самодовольства.

– Лучший результат в классе?

– В школе, – поправил я его.

Я не понимал, зачем он спросил про класс. Мои результаты были общеизвестны, о них в прошлом году говорила вся школа. Мою фотографию даже выставляли на электронной доске почёта, и было, кстати говоря, за что. Хоть общегородской тур в том году не проводился, в неофициальной таблице результатов я занял второе место, уступив только какому-то одиннадцатикласснику из математического лицея.

Учитель кашлянул, вновь пригладив свои усы.

– Это прекрасный показатель, Виктор, ты знаешь? Да что там прекрасный – это высший пилотаж. С такими способностями в прошлом – да что там в прошлом, и в нашем настоящем, – тебе дорога в большую науку. В самую большую, Виктор, в высшие её сферы…

Тут он резко грохнул по шершавому пластиковому столу раскрытой ладонью, словно прихлопывая невидимую муху. От громкого и неожиданного звука я едва испуганно не дёрнулся, но успел взять себя в руки и ничем не выдать своего волнения.

Владислав Сергеевич же внимательным, неотрывным взглядом смотрел на меня, словно оценивая. От этого взгляда мне пусть и было слегка не по себе, однако же разумом, которым и должен руководствоваться в подобных ситуациях цивилизованный человек, я понимал, что подобным отношением можно только гордиться.

Меня испытывают, изучают. А значит – считают достойным.

– …Но это лишь один из вариантов. Один из нескольких, – после недолгого молчания продолжил учитель. – Скажи, пожалуйста, я давно наблюдал за твоими успехами в области гуманитарного просвещения, особенно тех аспектов, что касаются положений Концепции, географии и логики мышления, однако ты никогда не интересовался художественной литературой. Почему?

Я улыбнулся. На этот вопрос ответ у меня был.

– Потому что художественная литература никак не способствует научному познанию мира, Владислав Сергеевич. Строго говоря, если смотреть с позиции Концепции, именно интуитивная манера познания, манера чувств и эмоций, которую культивировало подавляющее число писателей прошлого, и поставила человечество на грань вымирания. Национализм, реваншизм, философские идеи и популистские идеологии – вот что привело к Последней войне. Вот из-за чего наши реки и поля теперь отравлены джиэр-вирусом, а по безлюдным пустыням снуют кочевые толпы деградировавших техноварваров. Иррациональность – путь к гибели, в Концепции это явственно отражено, и очень странно для учителя гуманитарного познания задавать подобные вопросы.

На мои слова, резкие и даже в какой-то степени оскорбительные, Владислав Сергеевич, однако, не обиделся. Напротив, по окончанию моей речи он звонко рассмеялся и приподнял кверху руки, шутливо показывая, что сражён наповал. Его густые усы забавно тряслись в приступе смеха, а ярко-голубые глаза превратились в две узкие щёлочки.

– Хорошо, хорошо, – успокаиваясь, произнёс он. – Я понял тебя, хотя, прямо скажем, это и было несколько эмоционально. Не находишь, что ты обличил бездну, которой и сам подвластен? Впрочем, не переживай по этому поводу, в твоём возрасте это нормально. По правде говоря, на такой ответ я и рассчитывал.

Учитель поднялся и, не обращая на меня внимания, резко обогнул стол, широкими шагами направившись к окну. Он ещё несколько минут стоял неподвижно, не произнося ни слова, сложив руки за спиной и наблюдая в узкую щёлку между планками жалюзи за тонкой вереницей задержавшихся учеников, что размазанной колонной направлялись к общежитию.

– И именно поэтому я хочу, чтобы ты рассмотрел для себя военную службу, – наконец произнёс Владислав Сергеевич.

Я опешил.

– Простите?

Мой учитель тяжело вздохнул.

– Что же, реакция непонимания вполне естественна в твоём случае, – продолжил Владислав Сергеевич, оборачиваясь ко мне. – В конце концов, стереотипы всегда сильны, особенно среди молодого поколения.

– Нет, я всё понимаю, – произнёс я, неторопливо подходя к своему ученическому столу и медленно на него опускаясь против всех правил этикета. – Я и сам об этом думал…

Ложь, конечно. Я никогда об этом не задумывался, по крайней мере, серьёзно. Да и какой образованный человек вообще может всерьёз думать о военной службе? В конце концов, разум дан людям не для того, чтобы бегать с автоматом наперевес и лязгать танковыми гусеницами.

– Просто я не понимаю, – собравшись наконец с мыслями, спросил я, – какая может быть связь между художественной литературой и армией? Вы ведь не просто так об этом упомянули, правда? Возможно, я просто недостаточно знаю о современных вооружённых силах Конклава, но мне казалось…

– Совершенно верно, – кивнул Владислав Сергеевич, перебивая меня. – Связь тут имеется и имелась всегда. Подумай хорошенько, война – это, прежде всего, явление эмоциональное и иррациональное. А ведь именно на иррациональность ты возлагаешь основную вину за то прискорбное состояние человечества, в котором оно находится сейчас?

– Не я, – аккуратно поправил я учителя, – Концепция.

Он оставил это замечание без ответа.

– Но ты должен понимать, Виктор, что времена изменились, – продолжил учитель. – Солдат теперь – это не накачаное адреналином существо, которое демагоги и популисты распалили настолько, что он готов рвать на части себе подобных. Не иррациональность лучший друг деградации, Виктор, но чувства, ею вызываемые. Ярость. Ненависть. Любовь к семье и родственникам, которая напрочь перекрывает всякий инстинкт самосохранения. Нынешний солдат не таков. Им движут не эмоции, не чувства, но точный и холодный расчёт. Результаты которого очень просты: цивилизация и порядок всегда лучше анархии. Рацио, разум всегда лучше хаоса. Именно поэтому он чётко, математически, без каких-либо эмоций, без гнева и ненависти выбирает цели для оборонительных орудий, отражая очередной набег техноварваров. Солдат, Виктор, сегодня не инструмент разрушения, но такой же инструмент созидания, как и физик или биолог. Как агроном. Он призван защищать достижения нашей цивилизации, призван сохранить то наследие, что досталось нам от погибшего мира. Сохранить и расширить. Понимаешь меня?

– Да, да, кажется, да, – невнятно промямлил я.

На самом деле о таком взгляде на суть вещей я не задумывался. Я на самом деле очень мало знал о том, как организована оборона городов-куполов Конклава. Мне это было не слишком интересно, и хоть я и слышал о регулярных набегах техноварваров, никогда не придавал значения тому, как подобные рейды купируются. Всегда полагал, что, как встарь, пушками, танками и крылатыми ракетами.

Кто же был носителем всех этих смертоносных орудий, меня не слишком занимало. Своим юношеским жестоким умом я почти бессознательно ставил на эту позицию тех, в ком общество не сильно нуждалось, разного рода отребье и отбросов.

Тех, например, кто не прошёл Испытание.

После слов Владислава Сергеевича моя уверенность в понимании устройства окружающего мира несколько пошатнулась. И это нужно было осмыслить. В спокойной обстановке.

Правда, учитель не дал мне такой возможности.

– Я знаю, что несколько смутил тебя, поверь мне, ты не первый. Власти Конклава сознательно не дают широким массам понимание того, как именно их жилища защищаются от дикарей. Просто иначе желающих вступить в Корпус Обороны было бы слишком много, а мы, в свою очередь, снова затянули бы порочную петлю. Понимаешь? Гнев, насилие… именно поэтому предложение такое делается очень и очень немногим. Только тем, кто уже в юном возрасте ставит разум превыше эмоций. Только тем, кто пусть и эмоционально – это присуще возрасту, – но всё же отвергает животные инстинкты. Именно поэтому я прошу тебя, Виктор, не только подумать о моём предложении, но и прочитать одну книгу. Да-да, ту самую, «Собачье сердце», о которой мы говорили сегодня на уроке. Она небольшая и, я уверен, много времени у тебя не займёт.

– Зачем? – удивлённо спросил я, искренне недоумевая о причинах такой просьбы.

– Затем, что мысли, заложенные в этом произведении, суть подлинное торжество разума, – терпеливо пояснил Владислав Сергеевич. – Это настоящий манифест, настоящее Бусидо для солдата нового, разумного человечества. Ода логике и здравому мышлению, поэма превосходства высшего над низшим. И, конечно же, сатира над глупостью и невежеством. Прочитай её, Виктор. Обязательно прочитай. Я почему-то полностью уверен в том, что она поможет тебе сделать правильный выбор. Загрузи её на свой планшет, доступ к сети нашей библиотеки у тебя есть?

Я коротко кивнул.

– Вот и славно. А теперь иди. Не смею больше задерживать.

Ещё раз кивнув, то ли чисто механически, то ли прощаясь в ответ, я на негнущихся ногах покинул кабинет. Мысли роились в голове, накладывались одна на другую и завязывались тугим узлом так, что у меня никак не получалось выстроить из них правильную и чёткую структуру. Впервые в жизни я оказался в той ситуации, когда я не мог явственно сформулировать причину, следствие и определённый вывод из этих двух переменных.

Но одно, я помню, в тот момент знал точно. Книгу эту самую, умершего уже давно, за два века до моего рождения, писателя, я прочитаю обязательно.

Сразу же, как только доберусь до своей комнаты.

***

Я сдержал обещание.

Спустя полтора часа, что были потрачены на неторопливую прогулку вокруг ученического общежития и долгие размышления, я наконец-то вернулся в свою комнату. Небольшое помещение, которое я был вынужден делить с соседом, учеником параллельного класса, дохнуло на меня тёплым, чуть затхлым воздухом. Приветливо качнулись плотно задёрнутые шторы – мой товарищ терпеть не мог работать при дневном свете, предпочитая голубоватому оттенку белую яркость электрической настольной лампы.

В голове почему-то мелькнула мысль, что этого мне будет не хватать, когда через каких-то два года я сменю нынешнюю жилплощадь на отдельную комнату. Пусть тоже в общежитии, но уже во взрослом, где никто не будет задёргивать шторы.

Он как раз возился со своими записями, пытаясь, наверное, одолеть ещё один параграф анатомического атласа, когда я вошёл. Нас сложно было назвать друзьями или приятелями, хотя и неудобств мы друг другу не причиняли. Просто старались не общаться, общих тем у нас не было. Неукоснительно соблюдали правила человеческого общежития, молчаливый регламент двух людей, против своей воли запертых на ограниченном пространстве.

Поприветствовав соседа коротким кивком, который он оставил без ответа, я аккуратно поставил рюкзак у изголовья кровати и тут же рухнул лицом в подушку. Синтетическая ткань послушно приняла очертания моей физиономии, оставляя мне небольшую щёлочку для дыхания. Мысли роились в голове, жужжали, требовательно дёргали меня то в одну, то в другую сторону, и даже долгая прогулка – проверенное уже не раз средство – не помогла привести их в порядок. Предложение Владислава Сергеевича не давало мне покоя, а в груди, я чувствовал это, поднималось что-то тёплое и возбуждающее, что-то отдававшее напряжением в руках и взъерошивающее аккуратно остриженные волосы на затылке.

Военная служба, подумать только! Высшая степень научного развития, высшая степень рациональности и разумности. Не бездумная животная ярость, не низменные эмоции, но холодный и точный расчёт.

Я был в смятении.

Ещё с час повозившись на кровати, переворачиваясь то на один бок, то на другой, а также приготовив себе нехитрый ужин в виде куска вырезки из батона соевого мяса и небольшой порции гречневой каши, я понял, что математическим анализом мне сегодня не заняться. Слишком беспорядочно я соображал, слишком многое нужно было осмыслить.

Недолго думая, я достал из рюкзака ученический планшет и двумя почти механическими нажатиями на сенсорный экран подключился к школьной сети.

Сосед не обратил никакого внимания на то, что я не приступил к домашним занятиям. Ему было абсолютно всё равно, что я весь вечер провалялся в кровати, не раздеваясь и не снимая ученической формы. Мне, если говорить начистоту, тоже.

В тот вечер я резко сменил давно и прочно расставленные приоритеты. Словно пловец, стоящий на краю бассейна, я решительно и с небывалой готовностью нырнул в новую, ещё неизведанную мне область. Буквально с первой строчки, с первого прочитанного предложения я погрузился в дикую, древнюю историю, кончиками пальцев прикасаясь к давним и неведомым конфликтам ушедшей эпохи.

И это было откровение. Какая разница, кому вообще могло быть дело в наше время до политической и исторической подоплёки повести, о которой подробно распинался невидимый редактор в своих комментариях? Как вообще можно рассуждать о давным-давно забытых «большевиках», чёткое представление о которых я так и не смог вынести из текста, когда шахматные фигуры расставлены, когда партия ясна и понятна?

Как можно говорить о художественных достоинствах, когда на одной чаше весов – Шариков, деструктивный и отвратительный, воплощение всей той мерзости, который был болен старый мир, а на другой – профессор Преображенский, последний рыцарь знания, изо всех сил пытающийся перевоспитать, пытающийся поднять своего протеже на собственный уровень, к своим вершинам?! И в конце концов проигрывающий в этой борьбе, выбирая сохранить тот порядок вещей, которого он достиг, к которому привык, которого добился собственным трудом.

Это действительно было Бусидо. Новый кодекс воина, устав солдата двадцать третьего века. Эта книга, увлёкшая меня полностью, заставившая неподвижно просидеть в одной позе до двух часов ночи, была предтечей. Была буревестником всего того, что составляет теперь наш мир, того, о чём говорила Концепция, когда поясняла, почему Конклав не ведёт экспансию в пустоши, не расширяет площадь городов-куполов и не оттесняет варваров от наших границ.