Читать книгу: «Страницы жизни», страница 3

Люба

В семье Смоленских были две дочки Нина и Люба. Люба была старшей сестрой в семье. Она родилась 23 августа 1909 года. После смерти отца в 1929 году Люба устроилась работать на завод «Красный треугольник» техником-лаборантом, а затем перешла на работу во Всесоюзный Научно-исследовательский институт синтетического каучука (ВНИИСК), где и проработала до выхода на пенсию в 1967 году.

В 1934 году она встретила и полюбила молодого моряка (он был на два года младше ее) Долговского Сергея Васильевича. Сергей Васильевич (для меня он всегда был дядей Сережей, а в последние годы и просто Сережей) плавал на торговых судах, участвовал на ледоколе «Красин» в спасении экспедиции Нобиле. Предвоенные годы я плохо помню, но их комната на Бумажной улице мне помнится отчетливо. Она не сохранилась. Сохранились в памяти висевшая на стене большая фотография команды ледокола «Красин» и гипсовая статуя гречанки, покрашенная бронзовой краской. Эти предметы жили с Долговскими во всех послевоенных квартирах. Дом на Бумажной улице был разрушен бомбой и сейчас на его месте отстроен Дом быта.

В 1941 году ВНИИСК был эвакуирован в город Казань. Люба устроила нас с мамой и бабушкой в последний эшелон, отправлявшийся из окруженного города. Сережа в это время работал на заводе Судомех (ныне Адмиралтейский) и как мобилизованный не мог покинуть город. Его вывезли из осажденного города в 1942 году для работы на судоремонтном заводе в городе Зеленодольск (пригород Казани). Разместится впятером в маленькой комнатушке, площадью не более 10 квадратных метров, было сложно, да и добраться до завода, чтобы успеть к началу рабочего дня было практически невозможно. Поэтому Сережа жил там постоянно в общежитии, а к нам наведывался в выходные дни и праздники.

Надо сказать, что долгое время Любе с Сережей не удавалось завести ребенка и вот в самое трудное, неустроенное, голодное время у них родилась дочь. Назвали ее Надеждой. Характер у моей сестренки далеко не ангельский. В этом плане она многое заимствовала у отца. Жизнь у нее была бурной, но неустроенной и сегодня, к великому сожалению ее накрывает зонтик одиночества, к которому она в известной степени стремилась. Есть подруги, есть культурное общение, но все время практически подчинено «братьям и сестрам нашим меньшим». Обидно, когда такая красивая женщина и не имеет продолжения рода.

В Ленинград из эвакуации в Казань Долговские вернулись в 1946 году. И в этом же году у них родился сын Александр. Судьба Саши сложилась трагически. К моменту окончания школы он попадает в компанию. Случай достаточно типичный. Конечно сказалась мягкость мамы и отстраненность отца. В результате – уголовное дело по групповому изнасилованию. Срок – семь лет, который он отбыл от звонка до звонка в местечке Ивдель на Северном Урале.

Вернулся он в 1971 году, двадцати пяти лет от роду без законченнго образования, без специальности. На работу никуда не устроится. Частично выручает Надежда. Она сосватала за Сашу свою приятельницу Аллу. Алла старше Саши на пять лет, у нее взрослая дочь, но семья исключительно надежная, типичная еврейская, где все хозяйство держится на теще. По-началу все складывалось благополучно. В 1973 году рождается дочка Катя. Саша устраивается на работу в Балтийское пароходство, затем на завод Шампанских вин.

Парень он рукастый – в отца. Но в стране непростая обстановка – перестройка. Белой зарплаты на семью нехватает, добирать приходится тем что производишь. Если учесть, что к алкоголю он не стоек и к семейной жизни не очень готов, да и жена, работая секретарем в большой компании, вращаясь в кругу молодых людей, дает повод к размышлениям, то здесь совсем недалеко до краха семьи.

Так оно и случилось. Саша ушел из семьи, а дальше накатанная тропа 80—90 годов – БОМЖ. Так Сашка и сгинул без всяких следов.

Меня и по сей день мучает совесть – почему я не помог ему. Чем не знаю, но должен был. Вот только дочку я простить ему не могу. Это же его родная кровь. Как можно забыть, вычеркнуть ее из своей жизни.

После возвращения из эвакуации в Ленинград вместо комнаты на Бумажной улице Долговских поселили практически в такой же по размерам комнате в коммунальной квартире на проспекте Римского-Корсакова, но с видом на Никольский собор. Соседи у них оказались очень приятными людьми – сестры Кира и Валя Самарина с мужем. Дружба их продолжалась долгие годы и после разъезда на разные квартиры.

Сережа после войны работал в Балтийском пароходстве на ремонте судов. В порядке улучшения жилищных условий ему предоставили две комнаты в коммунальной квартире на улице Новостроек, которые они впоследствии разменяли на отдельную двухкомнатную квартиру в этом же доме, но по другой лестнице. По характеру это был прямой, честный, жесткий человек. Он безумно любил море, поддерживал контакты со старыми друзьями, с капитанами плавающих судов. Трудно сходился с окружением на работе и родственниками. Я имею в виду Павла, его родного брата. В характере они были как две капли воды. Ни в чем не уступали друг другу.

В работе он отличался исключительным трудолюбием и добросовестностью. Все, что он делал, делалось на века. Морская служба воспитала в нем аккуратность, подтянутость. Он всегда был в идеальной форме – костюм, галстук, морская фуражка на голове, рабочая роба при выполнении любых работ даже на даче. К своим инструментам он относился исключительно бережно, не допуская кого-либо к ним. Лишь в последние годы подобрел и разрешил мне пользоваться ими безраздельно. В его хозяйстве ничего не пропадало. Все гвозди, даже ржавые, всегда выпрямлялись и использовались неоднократно. Будучи один раз забитыми, вытащить их было практически невозможно.

С появлением дачи в нашей семье Сережа стал, по сути, главным строителем. Забор, водопровод, душ, мансарда, балкон, лестницы на второй этаж – все это дело его рук. Люба с Сережей обосновались во времянке, которую он отделал и утеплил. Все годы мы вместе с Долговскими жили практически одной семьей. Люба занималась вместе с мамой садово-огородными работами, Сережа – хозяйственными нуждами. Первые годы, когда не было электричества, коротали вечера за игрой в лото или домино. Зимой все дружно вставали на лыжи, причем самым большим энтузиастом был Сережа. На лыжах он бегал до тех пор, пока его не сломала операция по удалению аденомы простаты. Лето же было посвящено сбору грибов и ягод. Выезжали либо на машине вчетвером – мы с Леной, мама и Люба, либо дружно посещали окрестные леса.

С Любой неразрывно связана вся моя жизнь. Она незримо всегда была рядом: и на Бумажной улице, и в Казани, и в послевоенные годы на Римского-Корсакова и Новостроек. Я всегда радовался и ждал похода ним в гости на любые праздники (само собой разумеется, я так же радовался их приходу и к нам в дом на Лесном). Наверно лакомства к столу готовились для всех гостей, но я был твердо уверен, что и «наполеон» и «хворост» делаются специально для меня, по моему заказу. Ее отзывчивость, доброта и ласка, вселяли в меня эту уверенность. Запомнился навсегда поход в лес за грибами. Это было после окончания 9 класса. Не помню, где были мои родители, но я сидел в тоске и одиночестве и вдруг появляется Люба с корзинкой и говорит, чтобы я немедленно собирался – мы едем за грибами в Мельничный Ручей. Я так благодарен был ей за тот прекрасно проведенный день и поднятое настроение.

Наша соседка по дачным участкам Галина Евгеньевна Новикова, старший научный сотрудник ВНИИСК, встреченная мной на страховом поле, работавшая вместе с Любой в предвоенные годы и в эвакуации, и соседка по даче, старшая Галина Ивановна, иначе как «Любочкой» ее не называли. Для всех окружающих она была всегда мила, ровна и радушна. Характер у Любы была очень мягкий, и это сыграло не лучшую роль в воспитании детей, Нади и Саши. Последние годы свою любовь она перенесла на внучку Катеньку и очаровательную собачонку Максимку.

С появлением Лены в нашей семье у нее с Любой с самого начала установились доверительные, добрые отношения. Надо сказать, что когда Лена была в Америке, Люба была для меня наиболее близким человеком, всегда готовым выслушать, дать добрый совет. Приезжая на дачу, разгрузившись, я в первую очередь заходил во времянку к Долговским, обменяться мнениями о последних событиях дома и в мире. Вообще Люба для меня, как в песне Лещенко, всегда была и останется в памяти как «Люба, Любушка, Любушка-голубушка, сердцем Любу-любушку любить».

Детские и школьные годы

Раннее детство

Появился я на свет 23 июня 1937 года. Произошло это в Институте акушерства и гинекологии им. Отто. Принимал роды профессор Беккер. Кстати, он же участвовал в родовспоможении при появлении на свет Андрюши. Родился я в сложное время. С одной стороны – счастливые родители, прекрасное свадебное путешествие, новая квартира, интересная работа. Только жить и жить. Но в стране Советской жить счастливо получалось далеко не всем и не всегда. Начинается период жутких сталинских репрессий. Я, конечно, в том возрасте ничего этого не знал и не понимал, но сейчас по рассказам и бытописаниям можно представить, как жилось родителям, слушая каждую ночь шум подъезжающего «воронка» и вычислять – за кем приехали.

Телефонная дирекция, где работал отец, была «выбита начисто». К счастью мои родители, если можно так сказать, отделались легким испугом. Исключительная честность отца спасла его от серьезных последствий этого времени, и он отделался увольнением за допущенные упущения в работе. Мама, как «жена врага народа», естественно была тоже уволена с работы. У мамы пропало молоко. Зарплаты нет. Отец решается на отчаянный шаг – идет в Большой дом: «Если я виноват, то судите, а так жить дальше нельзя». И добровольно соглашается ехать в лагерь на «Сегежстрой» вольнонаемным. Год, проведенный там всей семьей на подножном корму, спас нас от голодной смерти. Там же нашлась и кормилица для меня. Год, проведенный в лагере, позволил отцу выиграть время, чтобы через суд восстановиться на работе и вернуться в Ленинград.

Жизнь начала налаживаться. Наверно для меня это было счастливое детство. Обычно в памяти откладываются острые, переходные моменты жизни. Честно признаюсь, что память не сохранила ничего необычного, чем-нибудь примечательного. Пожалуй, может быть, один момент запомнился, когда отец принес домой мандарины. Это было, когда в стране отменили продовольственные карточки.

Двор нашего дома располагался на закрытой территории. Во дворе гуляли только дети связистов, живших в доме: Нора Пивоварова, Лида Кириллова, Петя Егоров. Квартиру нашу помню смутно, скорей по расстановке той же мебели в послевоенное время. Книжный шкаф и фикус в одном углу, слева от балконной двери, в другом углу, справа от нее, письменный стол отца и над ним картина – детский портрет отца, рядом тумбочка с приемником ЦРЛ-10К. Стену, напротив окна, занимала «холостяцкая» оттоманка отца и посередине комнаты обеденный стол с фанеровкой под дуб. И стол, и тумбочка, и оттоманка по сей день служат нам на даче. В другой комнате были кровать родителей, моя кровать, оттоманка, платяной шкаф и тумбочка под красное дерево, которые также пребывают с нами на даче. Комнаты соединялись межкомнатной дверью, и был большой простор для катания на велосипеде. На кухне стояла бабушкина кровать, ее сундук и конторский стол со столешницей из чертежной доски (сейчас он на балконе). В переходе между прихожей и кухней размещался бабушкин черный шкаф. Почему я вспомнил все это. Возможно с этим «хламом» давно можно было расстаться, но с ним прошла вся моя жизнь. И когда я приезжаю на дачу, то не столько пользуюсь этими предметами как мебелью, сколько вижу в них определенные реликвии моей и родительской прошлой жизни.

Лето мы проводили в деревне Вычелобок, на бабушкиной родине. В раннем детстве (до войны) меня вывозили родители на отдых в эту деревню. Жили мы в доме у двоюродных сестер мамы, Маши и Симы. Это было счастливое детство. Во время войны дом этот сгорел. А сестер немцы угнали в Германию. После войны они осели в городе Стрый (Западная Украина), так как возвращаться к разбитому очагу не хотелось, да и восстанавливать его после плена двум забитым, неграмотным женщинам было не только не под силу, но и невозможно по тем суровым временам.

В один из отпусков, когда мама приезжала во Мроткино, мы с ней пешком сходили навестить место моего детства. Деревня представляла жалкое зрелище. Кругом запустенье. Церковь разрушена. Река Удрайка обмелела. Но оставшиеся в живых, более состоятельные деревенские уже возводили дома. Мне еще дважды, в 60-х годах, довелось побывать в этих местах. Приезжал я к бабушкиному брату Василию Павловичу. После выхода на пенсию его потянуло в родные места. И он поселился там, но не на месте родового гнезда, которое уже было застроено, а на другом берегу реки. Дед, я его звал не иначе, как дядька Вася, всегда хорошо относился ко мне, да и был он исключительно добрым, отзывчивым человеком. К сожалению, с этими местами меня уже ничего не связывало, и позже я там не был.

Дошкольная жизнь

В Вычелобке мы оказались с бабушкой и в страшный, 1941 год. Жаркий июнь, казалось, что ничего необычного: война где-то далеко. А она вмиг приблизилась к нам. Командир одной из проходивших через деревню воинских частей спросил у бабушки: «А что вы здесь делаете? Немцы в 100 километрах». Пришлось срочно принимать решение. Председатель колхоза дал бабушке лошадь. Погрузив меня на подводу, она отправилась в Лугу, чтобы успеть на поезд в Ленинград.

Город уже бомбили. Кольцо блокады вокруг города замыкалось. Было принято решение эвакуироваться. Уезжали мы с Институтом синтетического каучука, где работала Люба, в Казань, одним из последних поездов, покидающих осажденный Ленинград. Ехали в товарных теплушках. По дороге часто бомбили. Поезд останавливался, все высыпали из вагонов и прятались по придорожным обочинам. Во время одной из таких остановок я умудрился потерять свой вагон и в ужасе мчался за поездом, пока кто-то из другого вагона не подхватил меня.

В Казани, эвакуированных сотрудников института, разместили в бараке, недалеко от озера Кабан. Нам досталась маленькая комнатушка на втором этаже. В ней вдоль стенок размещались два топчана и бабушкин сундук, на которых мы спали. В первую ночь все собрались у окна в большой комнате соседей, окна которых выходили на озеро Кабан. За озером был сильный пожар, горело здание, в котором размещалось эвакуированное ЦКБ-17. Страшной показалась первая ночь.

Дальнейшие события развивались спонтанно. Мама с ее сестрой, Любой ушли устраиваться на работу, а я остался с бабушкой. Игрушек никаких не было, только две книги: Бадигина «Седовцы» и сборник стихотворений под редакцией Маршака. Судя по всему, читать я научился рано, так как обе эти книги читал самостоятельно довольно бегло и знал их почти наизусть. В этот год детский сад еще не был организован и я все время проводил с бабушкой. Мама все свободное время посвящала добыванию продуктов для пропитания. С этой целью она ходила на базар и меняла предметы одежды на крупу, сахар и картошку. Особенно в ходу были кофточки, которые отец привез маме накануне войны из Прибалтики. Это бабушка, умудренная опытом, посоветовала маме взять с собой именно эти вещи, казалось бы, совсем не нужные в такое время.

Лето 1942 года было очень жарким. Из-за жары находиться в помещении было невозможно, да еще заедали клопы, этот бич барачной жизни. Поэтому после работы все население барака высыпало с матрацами на улицу спать. Озеро Кабан было относительно недалеко, но на его берегах ютилось местное население, с которым отношения были весьма сложные. Предупреждение со стороны местного населения звучало красноречиво: «Если немцы приблизятся к Казани на 150 километров, мы всех вас вырежем». Поэтому о купании не могло быть и речи. Лишь однажды мама взяла меня на Волгу реку, и я был поражен ее величием и шириной. Из детских забав были бесконечные войны, в которых мы бегали друг за другом с палками, изображающих воображаемые винтовки и автоматы; ведь шла война. Наиболее спортивной была игра в «бабки». Это прототип игры в «городки». В качестве «рюшек» использовались лошадиные или бычьи мосолыги.

Осенью 1942 года я пошел в детский сад. Детский сад мне ничем не запомнился. Была одна группа ребят разных возрастов. Развлечения все те же – игра в войну, лазание по крышам. Ходил туда я без радости и когда однажды, прыгая с крыши, подвернул ногу и вынужден был провести дома какое-то время, то был безмерно счастлив.

В это же время из осажденного Ленинграда через Ладогу вывезли Любиного мужа, Сергея Васильевича. В Ленинграде он работал по ремонту подводных лодок на заводе «Судомех» (ныне «Адмиралтейский завод») и поскольку его физическое состояние соответствовало крайнему истощению, то был откомандирован в Казань на «Зеленодольский судоремонтный завод». С появлением Сережи (так я звал его всегда) в нашей жизни наступило некоторое облегчение. С его помощью оказалось возможным создать некоторые запасы продовольствия на зиму. Картошку и турнепс (кормовая свекла) заготавливали на подшефных институту полях. Оплата в процентах от собранного урожая, ну а доставка домой мешков с картошкой и турнепсом, конечно, собственными силами на своем горбу. Сладость того турнепса стоит и по сей день во рту. Сколько я не пробовал турнепс после войны, таких ощущений не испытывал.

Зима в Казани устанавливалась рано и холмы, и безбрежная степь, на которую открывался вид из нашего окна, покрывались снежным покровом. Вот тут и наступало раздолье для веселья и развлечений – игра в снежки, катание с гор на санках и просто так. Перед Новым Годом с фронта в отпуск приехал отец. В доме появилась американская тушенка, конфеты и сухие галеты вместо печенья. В придачу к тушенке прилагались консервный нож, до невероятия простой и надежный. Ничего лучше я не встречал и сейчас дома мы с успехом пользуемся таким. А еще был складной нож «scaut knife» из великолепной стали, моя гордость, который мне служил верой и правдой в командировках. Отец пробыл с нами два дня, а мне запомнилась морозная лунная ночь, когда мы вдвоем катались на санках с самой большой горы

Новый 1943 год мы встречали под елкой. Елку же конечно привез Сережа из-под Зеленодольска. Мы с мамой к ней старательно готовились. Она принесла какой-то журнал с картинками, и мы их вырезали, склеивали, так что получались разнообразные елочные игрушки, к которым добавились конфеты, привезенные отцом. Некоторые из этих клееных игрушек и сейчас сохраняются в коробке с новогодними атрибутами. В крохотной комнатушке мы по-прежнему размещались вчетвером. Сережа жил в общежитии при заводе и наведывался к нам по выходным. Зимой он добирался до завода на лыжах. Запомнилась его стремительная фигура, убегающая вдаль через снежные холмы. А в июле 1943 года нашего полку прибыло. У Любы с Сережей родилась дочка Надя. Теперь все внимание было уделено ей.

Радостно встретили полное снятие блокады с Ленинграда и начали готовиться к возвращению в родной город. Отец перевелся к этому времени на Ленинградский фронт и озаботился освобождением нашей квартиры. На квартиры военнослужащих, призванных в действующую армию, устанавливалась бронь. Во временно пустующих квартирах во время блокады размещали жителей из квартир, расположенных близко к фронту и подверженных частым обстрелам. Наш сосед по лестничной площадке Игорь Евгеньевич Голубцов, чтобы избежать подселения к себе, перевез в свою квартиру все наши вещи, сохранив их тем самым.

Возвращались в Ленинград мы с мамой по только что восстановленной железной дороге из Москвы. Сесть на поезд оказалось не сложно, так как в город пускали только по пропускам. На вокзале нас встречал отец на штабной машине. Город только отходил от блокады, но наш вид смутил даже водителя: «Товарищ капитан, откуда ж они такие замученные?». Пока мы ехали от вокзала до дома, несмотря на разрушенные дома, город показался мне очень чистым, на улицах не звенели трамваи, было малолюдно. Поразили аэростаты воздушного заграждения, которые несли по улице. Квартира встретила нас голыми стенами, с обоями, сплошь исписанными людьми, которые жили здесь и умирали в блокаду. Написанные разным подчерком, разными людьми, все они сводились к одной мысли: «Будьте счастливы, кто будет жить здесь после нас».

Наш дом в городе располагался на закрытой территории. Не было сквозных проходов, как сейчас, в другие дворы. И это служило основой образования дворового коллектива с его мужской и женской половиной. В мужской половине верховодили Витя Новиков, Петя Егоров и Витя Демин. Они были на 5—6 лет старше нас – меня, Игоря Демина, Толи и Жени Платоновых, Бориса Райхмана, Геши Чернышева, Кима Нургалеева. Где сегодня эти ребята не знаю. Витя Демин окончил Военно-морское училище, служил на флоте. При расселении дома, когда на две парадные, за исключением нашей, претендовал Выборгский телефонный узел, все разъехались в разные концы города. Бориса Райхмана я еще встречал в 80-х годах, но сейчас думаю, что он в Израиле. Это был удивительно подвижный парень, достаточно хлипкого телосложения, но увлекающийся, принимавший активное участие в комсомольских дружинах по наведению порядка на улицах нашего района.

Геша Чернышев и по сей день живет в той же квартире, несмотря на все попытки ФСБ, разместившегося ныне в этих парадных, отселить его. Толя Платонов уверенно пошел по уголовной стезе. Нина, дочка дворничихи тети Тани, (в их квартире сейчас располагается магазин белорусского белья) работала продавцом в овощном магазине. Видел ее за прилавком в палатке на улице Лебедева в 80-х годах.

Развлечений в те годы было не так уж много. Это лазание по крышам и чердакам, устройство лежбища на чердаке, походы по карнизу пятого этажа, обливание водой из шланга (пока дворник не видит), походы на рыбалку за колюшкой на Неву, катание на буферах и подножках трамвая, игра в прятки, используя все те же чердачные помещения и сараи.

Надо сказать, что в то время дальних прогулок по городу мы не совершали. Я не бывал ни на Невском проспекте, ни на Петроградской стороне, ни на Васильевском острове. Самый дальний поход – в пункт сдачи металлолома у Кондратьевского рынка. На путях Финляндской дороги, за тюрьмой, стояло множество паровозов, пригнанных для ремонта. Вот с этих паровозов мы и снимали медные части и затем через пути, старое польское кладбище тащили их в пункт сдачи металлолома. Денег заработать не удалось, но милиции избежали.

Во время одной из игр я умудрился так спрятаться в прачечной, что свалился с вытяжной трубы через котел прямо на бетонный пол. Увы, разбитый нос и сломанная на всю жизнь носовая перегородка.

Еще играли на деньги в «пристенок» или с битой. В первом случае, ударяя монетой об стенку, нужно было попасть в монету противника, либо, в крайнем случае, дотянуться до нее рукой с растопыренными пальцами. Во втором случае деньги выкладывались на кону стопкой. Надо было с расстояния 5—10 шагов попасть битой в эту стопку, разбить ее. Те монеты, которые перевернулись «решкой» вверх, ты выиграл, но можно и продолжить, ударяя битой по монетам с орлом вверх. Если перевернуть ее не удается – ход переходит к следующему игроку.

Это было летом, а зимой мы катались на коньках по Лесному проспекту, цепляясь крюком за проезжающие автомобили. После войны улицы не очищали от снега. Правда на коньках катались те, у кого они были, а это была большая редкость. Зато катание на санках с горы была величайшая радость для всей детворы нашего двора. Целый флигель дома 12, расположенного по улице Нижегородской (Академика Лебедева), который частично граничил с нашим двором, в результате попадания бомбы в 1941 году, был разрушен, и образовалась гора высотой до 3 этажа. С нее можно было съезжать, выкатываясь через подворотню даже на Лесной проспект. Эта гора просуществовала 2 или 3 года (точно не помню). Потом ее вывезли и на этом месте в очередной день Победы всем двором разбили сквер.

До прихода родителей после возвращения из школы я попасть домой не мог, так как ключи не оставляли и будучи однажды облит из шланга с ног до головы ничего лучше не нашел как забраться в курятник к Тете Тане дворничихе. Осень на дворе и нигде не согреться. Там меня и обнаружила Татьяна Григорьевна Кириллова, наша соседка. Она работала рядом, на Выборгской АТС, и до прихода родителей я проводил время у них дома в играх с ее дочкой Лидой. В ту пору игр было не так уж много. Нашей любимой игрой была игра «Три поросенка». Мы увлеченно ползали по полу, строя дома за Наф-нафа, Ниф-Нифа и Нюф-нюфа и спасаясь от злого волка. У Кирилловых появился и первый телевизор в доме. И все вечера после приготовления уроков мы сидели, уткнувшись в маленький экран КВН-49, впоследствии дополненный плексигласовой линзой, наполненной дистиллированной водой.

Трамвай, как и сейчас, ходил по Лесному проспекту, но контактная сеть подвешивалась на столбах, которые стояли посреди трамвайных путей. Перед поворотом с улицы академика Лебедева на Лесной трамвай всегда притормаживал и если вскочить на подножку площадки (трамваи тогда были с открытой площадкой) или на буфер, то можно было прокатиться до остановки на Ломанском переулке (ныне улица комиссара Смирнова). Однажды друзья успели вскочить на подножки, я же не успел этого сделать и результат – столкновение с трамвайным столбом, искры из глаз, разбитый лоб и навсегда отпавшее желание догонять трамваи.

Вспоминается и другой эпизод – старшие товарищи пришли в гости, поиграли и утащили отцовский трофейный фонарь и патроны из кобуры от пистолета. Эти патроны раскладывали на трамвайных рельсах, не задумываясь о возможных последствиях – возможности подстрелить случайного прохожего. Тогда я получил впервые порку армейским ремнем отца. Второй раз порка была по случаю пожара, который мы устроили с соседским мальчиком, Вадиком Медведевым. В то время, пока наши родители мирно беседовали на кухне, мы занялись тем, что начали чиркать спички и бросать друг в друга. Одна из горящих спичек попала на занавеску, она молниеносно загорелась, начался пожар, следы которого и по сей день хранит платяной шкаф, отвезенный на дачу.

По мере нашего взросления во двор пришли и другие игры. Это конечно футбол, волейбол и моя любимая игра – лапта. Сделав себе биту из отрезка алюминиевой трубы, я смог проявить неплохие качества игрока. И волейбол и лапта объединили мужскую и женскую половину нашего двора, сделав из них единомышленников. В это же время родилась и другая страсть – игра в домино. Сражения продолжались с раннего утра до позднего вечера.

Нельзя не упомянуть здесь и об отношениях полов. Сейчас это покажется странным и неправдоподобным, но для нас – ухаживание за девушкой (я даже боюсь упоминать слово «любовь») было чем-то противоестественным и пришло значительно позже по мере взросления с поступлением в институт и приобретением свободы от опеки домашних и школы. В ту пору никаких кафе не было, можно было пойти в кино, но это был единственный кинотеатр при ВДК (Выборгском доме культуры), где собирались все ученики класса одновременно. Да и карманных денег практически не было. Дискотек не было, а в парке гулять с девушкой было как-то зазорно.

Лида Кириллова в те годы была моим кумиром и «первой любовью». Стройная, высокая девушка с огромной русой косой, круглая отличница – ей не было равных в нашем дворе, а в других местах я и не бывал. Конечно ни о каких объятиях, поцелуях, играх в «бутылочку» не могло быть и речи. В ту пору мне попалась книга Перельмана «Занимательная математика», где рассказывалось о различных способах шифровки документов. Так вот, пользуясь этим пособием, я писал ей «любовные послания», чтобы их не могли прочесть родители. Другим способом наших отношений – было перестукивание по батарее: я проснулся, идем гулять, сейчас зайду к тебе…

Свадьба Лиды Кирилловой и Володи Назаренко состоялась в 1959 году. Познакомились Володя с Лидой, в одну из поездок в Крым на последнем курсе института. В этой поездке с ними был мой друг Саша Хорьков, который все подтрунивал над Володей, говоря, что Лиду ожидает жених в Ленинграде, имея в виду меня. Долгое время Володя ревновал меня, но после свадьбы мы подружились и до его смерти поддерживали дружеские отношения.

Лида после окончания Политехнического института и защиты диссертации осталась работать в должности доцента на кафедре Соколова. Володя работал в Институте ядерной физики (ИЯФ) в Гатчине. Он защитил докторскую диссертацию, получил за работы Ленинскую премию и в последние годы занимал должность директора ИЯФ. Кирилловы обменяли квартиру в нашем доме и переехали на улицу Победы в Московском районе. Там родилась дочка Инна. С Инной раз в году встречаюсь на предмет страховки дачи. Лида после смерти мужа очень изменилась. Она привыкла жить с Володей как за каменной стеной. Потеряла интерес к активной жизни. Меня очень удивляло: как программист, электронщик, специалист лучшей кафедры в стране по ЭВМ, не хочет общаться с компьютером.

Были и другие девушки, но помладше, а в юности всегда тянет к более зрелым женщинам. Какие взоры мы бросали на высокую, румяную, белокурую сестренку Толика Моссе или изящную кокетку Киру Ниссен, или певицу Лиду Бобченко, когда они проходили по двору. Среди младших своей красотой выделялись Таня Жукова и Камашина Галя. Галя слыла девочкой «нелюдимой» и мы играли с ней редко. У обеих сложилась непростая судьба с первым замужеством. Но должен отдать должное, когда спустя пятнадцать лет я увидел Таню Жукову при очередном посещении ею родительского дома, я был просто сражен ее красотой.

В старших классах был кружок бальных танцев, Мы разучивали такие танцы как падеграс, падепатинер, польку, мазурку, на закуску – вальс, а хотелось танго и фокстрот! Интуитивно чувствовалось, что только в них, обнимая партнершу, можно почувствовать запах женщины, вместе совершать какие-то па, кружиться, увлекая друг друга. На одном из таких уроков в кружке я так увлекся партнершей (ее я не помню ни внешне, никак), так закружился в вальсе, что потерял сознание и рухнул на пол. Было уже не до запаха женщины. Попытки освоить танцы были и дома. Соседкой Бориса Райхмана была Алла Соловей. Ее-то мы подбили пригласить подружек и организовать танцы. По какой причине то ли родители вклинились, то ли не было взаимных симпатий, но это мероприятие продолжалось не долго.

Летние каникулы в 1945—47 годах прошли в пионерских лагерях в Мельничном Ручье, Раута (ныне Сосново) и Петергофе. В поселке Раута лагерь был на берегу красивого озера, но так как все вокруг несло следы войны, не разминированные окрестности, то жили мы за колючей проволокой. От Мельничного ручья воспоминаний никаких. Это был обычный городской лагерь. В Петергофе – лагерь работников связи. Размещался он в здании школы. Территория огороженная, за которую не выпускали. Развлечения стандартные: зарядка, линейка и т. п. Потому главным удовольствием среди этой повседневной рутины были побеги в Петродворцовый парк. Надо сказать, что в те годы парк (дворцовые ансамбли, фонтаны) пребывал в разрушенном состоянии, еще не был полностью разминирован и для посетителей не функционировал. В эти годы ко мне попала довоенная книга с описанием Петродворцовых парков, какими они были раньше, и во время отлучек из лагеря оказалось возможным изучить их достаточно досконально.