Когда запоют мертвецы

С этими словами он покинул их дом.

Бьёрн долго смотрел ему вслед, пока мать сиплым голосом не велела закрыть дверь. Стоило ему это сделать, как Хельга рывком схватила Дису за шкирку и выволокла из бадстовы. Она злилась, и ей требовалось немедленно выплеснуть эту злость хоть на кого-то. Дисе было знакомо подобное чувство слепой беспомощной ярости, такой сильной, что, если ты не позволишь ей вырваться наружу, придется что-нибудь сделать с самой собой.

Девочка не упиралась, когда Хельга отодвинула занавеску соседней пустой комнаты и швырнула ее туда с такой неожиданной силой, что Диса едва не разбила нос о стену. В этой комнате обычно ночевали батрачки, но накануне Рождества прислуга работала до поздней ночи, так что девушки все еще трудились. На кровати были комом свалены шерстяное одеяло и чья-то теплая одежда. Лунный свет слабо пробивался сквозь окно, затянутое овечьей кожей. Бьёрн не последовал за ними, оставив мать самой разбираться с дочерью.

Внутри Дисы все клокотало и пузырилось. То же происходило с ее матерью: никогда прежде девочка не видела Хельгу Маркусдоттир такой злой.

– Что ты творишь! Почему от тебя всегда одни неприятности? Сколько можно забивать голову сестре своими выдумками?

Диса не успела отскочить, когда Хельга схватила ее за волосы и больно дернула, а потом влепила пощечину, такую звонкую и горячую, что голова девочки дернулась в сторону. Хельга собиралась ударить второй раз, когда Диса крикнула ей прямо в лицо:

– Я убью тебя!

Рука Хельги, занесенная для второй пощечины, дрогнула. Диса чувствовала материну неуверенность и страх. Ей было всего одиннадцать, но она точно знала, что никогда никому не позволит себя бить.

– Я дождусь, пока ты уснешь, и задушу Арни! Запомни мои слова! Я всех твоих детей перебью, если ты ударишь меня еще раз!

Она смотрела Хельге прямо в лицо, как глядела в морду скельяскримсли – без страха, без единого сомнения в том, что действительно на это способна. Левая щека и краешек губ слабо горели. Мать и дочь стояли друг напротив друга, растрепанные, тяжело дышащие, со сверкающими глазами и глухой клокочущей яростью внутри. Мгновение – и Хельга отступила. Диса расслабила плечи. Если бы пришлось, она бы дралась с матерью. Возможно, не победила бы, но приложила бы все силы, чтобы не дать себя наказать. Будь наказание справедливым, она бы еще смирилась, как смирялась уже не раз, но сейчас твердо решила, что не будет платить за материнскую мягкотелость.

– Дрянь, – резко выдохнула Хельга и, развернувшись, ушла.

* * *

После ссоры девочка долго сидела в комнате батрачек и прислушивалась к тому, что происходит в бадстове. С детьми Хельга почти не разговаривала, но, судя по сопению и возне, семья вернулась к работе. Бьёрн выспрашивал у матушки, что произошло, но, получив в ответ только грозный рык, отправился сам искать Дису. Девочке тоже не хотелось пересказывать брату подробности ссоры, поэтому она взбила одеяло и забралась в него так, что со стороны в темноте и не заметно, что там лежит человек. Бьёрн несколько раз окликнул ее, но, не дождавшись ответа, вернулся к матушке.

Девочка дрожала от злости и страха. Каждый ребенок испытывает нечто похожее, поссорившись с родителями. Отстояв себя в одной битве, он начинает готовиться к следующей. Диса не знала, отступит ли мать окончательно или придумает другую каверзу: будет терзать ее голодом, велит батрачкам придержать дочь, чтобы выпороть, или запрет в доме, не дав ни глотка свежего воздуха. Родителям нужно, чтобы дети покорялись, пока живут с ними бок о бок. Как только сопротивление становится слишком сильным, значит, ребенка пора отпускать.

В комнатке Диса пролежала до самого возвращения батрачек, стараясь не шевелиться. Девушки удивились, застав в своей постели хозяйскую дочь, но та молча выскользнула из-под теплого одеяла и скрылась за дверью. В бадстове уже было темно, и все лежали в своих кроватях. Из угла, где спал Бьёрн, доносился его храп, удивительно мощный для такого паренька. Казалось, отец, уезжая, оставил свой храп сыну как напоминание о том, кто тут хозяин усадьбы. Матушка отвернулась лицом к стене. Диса слышала ее прерывистое дыхание. Кристин распласталась по всей кровати, так что пришлось растолкать ее, чтобы устроиться на краешке. Сестра спала до того крепко, что даже не поняла, что Диса вернулась, лишь сонно натянула себе на нос одеяло и скукожилась.

Спала Диса недолго – вскоре она проснулась, услышав чьи-то шаги. В темноте мелькала матушкина фигура. Хельга торопливо набросила на плечи теплый плащ и, всунув ноги в ботинки, скрылась за дверью, аккуратно придержав ее, чтобы не хлопнула. Сперва Диса подумала, что мать отправляется заглаживать свою вину перед преподобным Свейнном. Стоило представить, как Хельга униженно просит простить ее глупую дочь, как обещает пастору принести ему лучшие куски мяса от рождественских угощений, девочке стало дурно. Ну уж нет! Невзирая ни на какие ссоры у них в семье, ее мать не будет опускаться до такого!

Диса так и не разделась перед сном, так что ей оставалось только накинуть плащ и отыскать обувь. В темноте она никак не могла нашарить, куда скинула ботинки, так что влезла в первые попавшиеся. Судя по тому, как они сдавили ногу, это были сапожки Кристин.

Девочка выскользнула в метель. Снежные хлопья кружились вокруг коньков крыш, ветер гнал тучи, что заслоняли луну. Бурно шумело море. Следы на снегу можно было бы различить днем, но ночью сделать это было невозможно. Двор просматривался плохо. Диса уже собиралась вернуться в дом, как заметила слабый теплый огонек посреди метели. Дома арендаторов и рыбаков стояли так плотно друг к другу, что трудно было отличить один от другого, но она точно знала, в чьем окне сейчас горит свет. Девочка проводила в этом доме столько времени, что знала каждый его уголок. Гисли учил ее делать снасти и предсказывать шторм, ориентироваться по звездам и ловить рыбу без приманки. От него она узнала, как схорониться в снегу и выжить в лютый холод, если заблудился, хотя у них на юге не бывает настолько холодно. Гисли научил ее ничего не бояться. Сейчас же она почему-то испугалась этого зажженного окна и ночной тишины.

Но тем увереннее она двинулась навстречу тайне. Чем ближе подходила, тем лучше просматривались материны следы на снегу. В отличие от их собственного дома, жилище Гисли было пыльным и тесным. На подземном этаже жили овцы, так что в бадстове всегда пахло навозом, а снизу доносилось блеяние. Диса осторожно приоткрыла дверь и заглянула внутрь.

После ночной темноты даже слабо освещенная очагом бадстова просматривалась как на ладони. Хельга нашлась там. Гисли тоже. Оба были голыми. Со смесью страха и удивления Диса наблюдала, как прогибается тонкая матушкина фигура и смотрят вверх крупные плоские соски. Узловатые руки Гисли лежали на шее женщины, словно мужчина хотел задушить ее, но не решался. Он был обращен лицом к очагу, так что Диса могла видеть только широкую спину, поросшую светлыми волосами. Зато лицо матери могла рассмотреть во всех подробностях: брови сдвинуты, как от боли, рот плотно сжат, лоб и щеки покрывают капельки пота…

Диса закрыла дверь. Отчего-то она была уверена, что теперь можно не осторожничать: Хельга и Гисли так увлечены своим делом, что вряд ли заметят наблюдателя. Девочка вернулась в дом и улеглась в кровать, не чувствуя своего тела. О том, что нужно снять ботинки, она вспомнила, лишь когда испугалась, что ноги опухнут. Потом ей стало жарко. Кожа стала такой тонкой, что шерсть одеяла раздражала неимоверно. Одну руку Диса сунула в рот, остервенело отгрызая себе один за другим отросшие ногти. За этим занятием она и уснула.

* * *

Есть вещи, которые сложно держать в себе, особенно когда ты одиннадцатилетняя девочка. Наутро мать занималась Арни и делала вид, что никакой ссоры не было. Лицо у нее посвежело, а в глазах появился задорный блеск. В этот день Диса не сумела отправиться к морю. Со дня на день должны были явиться торговцы, поэтому времени, чтобы доделать одежду, оставалось совсем мало.

Голова у Дисы была тяжелой. Она выполняла работу бездумно, стараясь избавиться от воспоминаний о том, чему стала свидетельницей. Дети рано учатся понимать, что происходит между взрослыми по ночам: когда делишь одну бадстову, нужно быть слепым или недоумком, чтобы однажды не сообразить, что к чему. Сначала пабби карабкается на матушку, кряхтит на ней. Иногда после этого спустя девять месяцев на свет появляется новый ребенок, иногда нет. Что бывает, когда на матушку залезает кто-то другой, не ее муж, оставалось загадкой. Сколько бы Диса ни внушала себе, что это ее не касается, странное чувство пустоты и безысходности не покидало ее.

Она не собиралась никому ничего говорить. Даже матушка не должна была знать, что родная дочь подкараулила ее ночью. Но какой бы храброй ни была Диса, она по-прежнему оставалась маленькой девочкой, которую мучила невозможность поделиться секретом. Поэтому, застав Бьёрна во дворе за обработкой рыбьих шкур, она не смогла пройти мимо.

Брат был в приподнятом настроении и насвистывал себе под нос, будто и не вспоминая о вчерашней склоке. Его вообще не очень заботили женские дела. Иногда Дисе казалось, что, хотя Бьёрн живет с ними под одной крышей, он не знает ничего, что происходит внутри женского круга.

– Ты чего такая смурная, сестренка? Рождество скоро!

Дисе хотелось бы промолчать, притвориться веселой. Вместо этого она неожиданно для себя разрыдалась. Бьёрн растерялся. Кристин могла всплакнуть, если ударится или слишком устанет, но Диса не ныла никогда. Он отложил шкуры и неуклюже протянул сестре руки, давая обнять себя, уткнуться в кофту, пропахшую овцами и рыбой. Девочка простояла так, пока шерсть под ее носом не стала мокрой, потом отняла лицо от его плеча и выложила всю правду. По мере того, как Диса облегчала душу, лицо Бьёрна мрачнело. На лоб его набежала тень: недоверие сменялось злостью.

– Ты уверена? – несколько раз переспросил он.

Диса не догадывалась, как брату самому хотелось убежать от этого нового знания. Бьёрн осваивал взрослое ремесло с усердием и недурной хваткой, но некоторые вещи оставались для него неприкосновенными. Брак родителей относился к их числу. В их поселке не случалось разводов последние десять лет, а об изменах, если те случались, старались не говорить вслух. Снова и снова Бьёрн пытался заставить Дису взять свои слова назад, передумать, усомниться в увиденном. Но она не могла облегчить его ношу. Теперь и он стал частью этого постыдного секрета.

Оба разошлись как чужие. Общая тайна не сплотила брата с сестрой, а словно разделила. Диса чувствовала исходящую от Бьёрна обиду – не на мать, а на нее, за то, что не сумела удержать язык за зубами и вывалила на него правду, к которой он не был готов. Никто из них не знал, что делать.

А к обеду вернулся отец. Он был весел и привел в поводу нового коня в подарок Дисе. Невысокую мохнатую лошадку цвета свежевысушенного сена девочка назвала Вереском и пообещала пабби, что будет любить и заботиться о ней. Ей не хотелось смотреть, как матушка приветствует пабби, поэтому она увела нового питомца в загон, задала ему корм и отчистила выпачканные дорожной грязью бока и бабки.

За время поездки отец окончательно отошел от своего мрачного настроения. Когда, поддавшись любопытству, Диса выглянула из загона, то увидела, как нежно он обнимает матушку и целует Кристин. С крыльца своего дома за семейным воссоединением наблюдал Гисли. Лицо у него было совсем пустое.

За ужином пабби спросил Дису, наклонившись к ее уху, почему Бьёрн такой хмурый. Та только пожала плечами. Рядом с отцом ей было спокойно и сонно. Она предпочла бы, чтобы он больше не уезжал и они с матушкой не ругались. Ночью до нее донесся разговор родителей:

– Хельга, ты совсем не соскучилась?

– Соскучилась. Просто столько дел перед Рождеством, Маркус, я на ногах не держусь.

– А тебе и не надо держаться…

Затем последовала возня и тяжелое отцовское дыхание. Диса отвернулась к стене и накрыла голову подушкой.

* * *

За два дня до Рождества случилось нечто тревожное. Бьёрн ни на шаг не отходил от отца: они чинили вместе полозья, ткали вадмель и кормили овец. В тот день они как раз ушли выбирать овцематку, которую предстояло зарезать к Рождеству, а Диса побежала на свое место на берегу, где обычно встречалась со скельяскримсли. Но его там не было, как не нашлось и остатков трапезы: чаячьих перьев или рыбьих голов, которые чудище почему-то всегда бросало нетронутыми.

Все утро Диса провела на берегу, но зверя так и не дождалась. Зато на отмель вынесло здоровенный ствол дерева с торчащими во все стороны ветками. Девочка понеслась домой, чтобы сообщить о находке пабби, и встретила того в конюшне. Он ничего не делал, просто стоял перед стойлом Вереска, обхватив себя руками и глядя прямо перед собой. Лицо у него покраснело, и когда Диса подошла ближе, то почувствовала исходящий от отца запах браги. То ли она подошла так тихо, то ли Маркус был настолько погружен в свои мысли, что не заметил дочери. В ответ на оклик он вздрогнул и выругался.

– Я нашла бревно на берегу, – сообщила она. – Это же наш берег, так что и бревно наше.

Маркус смотрел на дочь не мигая, потом переспросил, в чем дело. Мозг его, когда он был пьян, размягчался. Диса терпеливо повторила все то же самое, но лицо пабби так и осталось безучастным и скучным.

– Нравится тебе лошадка? – наконец спросил он.

– Да.

– Это хорошо.

Оба помолчали, удивленные возникшей между ними неловкостью. Потом пабби перевел взгляд на Дису и смотрел очень долго, как будто за время отсутствия отвык от ее лица. Протянул руку и большим мягким пальцем поковырял щеку.

– Тут грязь…

– Это родинка.

– О как! Всегда была?

– Вроде всегда.

Откуда ей знать, всегда ли с ней была эта родинка? Она видела свое отражение только в ведре воды и не то, чтобы много разглядела. Даже не знала, красивая она или нет. Вот Кристин, та часто спрашивала у матушки: «А я красивая?» Хотя полагалось отвечать, что красота женщины в благочестии, матушка всегда говорила: «Да». Диса же не назвала бы сестру красивой. Уродиной та, впрочем, тоже не была, но мамино «да» все равно было враньем.

– Ну как, выбрали овцематку? – спросила Диса.

– Барана выбрали, – ответил отец и усмехнулся, но больше ничего не сказал.

* * *

Все равно забили почему-то овцу. Накануне рождественской ночи матушка вымела каждый уголок в доме, чтобы не осталось ни соринки. Арни, все еще слабенький и вялый, все-таки перестал кричать и наконец стал наедаться. Хельга увидела в этом добрый знак. Торговцы уехали с одеждой, которую вся семья вязала весь рождественский пост, а из оставшегося каждому досталось по обновке. Диса получила новые ботинки из рыбьей кожи и приятную телу кофту, так хорошо связанную, что в ней было уютно, как в одеяле.

– «Дети должны получить кусочек хлеба на Рождество», – напевала мама, метя пол, и ласково подмигивала Тоурдис.

Девочка уже знала, что их семья гораздо богаче остальных в деревне, поэтому по праздникам у них всегда бывал хлеб из ячменя, а на кухне в большом котле булькал наваристый мясной суп. Ароматный дым взлетал под крышу и утекал в узкий дымоход. Арендаторы и батраки будут довольствоваться куропаткой, а хозяевам достанется парная баранина. Старая кухарка ловко заплетала тесто в причудливые косы, обваливала их в миске с жиром и отправляла на раскаленный камень.

Когда Диса была маленькая, она любила готовить лиственный хлеб: тесто следовало раскатывать так тонко, чтобы сквозь него можно было рассмотреть огонек в очаге. Но это у девочки никогда не получалось: либо лепешка была чересчур толстой, либо рвалась. Взглянув на Дису из-под надвинутого на лоб платка, кухарка внезапно что-то вспомнила, обтерла руки о фартук и придвинула к девочке корзину.

– Вот, это надо снести пастору. Матушка твоя велела.

Диса упрямо спрятала руки за спину. Ничего она нести не собиралась! После того случая преподобный Свейнн ни разу не приходил к ним в дом, но, когда она спросила об этом у матушки, та неохотно ответила, что он занят подготовкой рождественской службы. Хранит ли он в душе обиду на тот случай, Дисе было неизвестно.

– Давай-давай, – поторопила кухарка, подталкивая к ней корзину. – Да его поди дома нет, там только Тоура. Ее-то ты не боишься? Нехорошо перед таким праздником со священником в ссоре быть!

Когда Диса набросила плащ и вышла за дверь, матушка даже не поинтересовалась, куда она направляется, как не осведомился об этом и Бьёрн, которого она встретила на туне. Преподобный Свейнн и его жена жили недалеко от церкви, чьи окна смотрели на море. День был ветреным, но снег почти растаял, так что ноги не скользили, а хлюпали. Обнажились черные прогалины, которые ночью будут выглядеть как бездонные колодцы.

Дом пастора был скромнее, чем их собственный, но нижнего этажа со скотиной в нем, конечно, не было. Как и предупреждала кухарка, дверь Дисе открыла Тоура с косами, заплетенными в кольца. Эта тучная женщина с неопределенным выражением лица говорила высоким девичьим голосом, что пугало только сильнее.

– О, Диса, проходи, проходи… Как хорошо, что ты пришла!

Внутри дом был чисто выметен. В углу, как и у них в бадстове, стоял вертикальный ткацкий станок с наполовину сотканной вадмелью. Из кухни тянуло едой. Жена пастора взяла у Дисы из рук корзинку и заглянула в нее. Диса уже знала, что там лежит: добрый кусок копченой баранины и теплые чулки.

– У меня для тебя тоже есть подарок, – проворковала Тоура, доставая что-то из сундука. – Мне не по душе, что вы повздорили с преподобным Свейнном. Приход должен жить одной жизнью, верно?

Она протянула девочке аккуратно связанные варежки с узором на ладонях. Диса скомканно поблагодарила женщину, но осталась в замешательстве. Подарки ей обычно дарили либо родственники, либо Гисли, и никогда – чужие люди. Тоура распрямилась и отряхнула платье, как будто успела запачкаться, пока сидела на корточках. Для такой крупной женщины двигалась она поразительно ловко и плавно. Ее мягкая ладонь легла Дисе на щеку, и девочка решила, что выворачиваться будет невежливо.

– Хочу, чтобы ты помирилась с преподобным Свейнном, милая, – мягко сказала женщина, и было в ее голосе что-то обволакивающее. – Он ведь неплохой человек, заботится о приходе… Осерчал на тебя, потому что испугался: если ты кому-нибудь еще сболтнешь о том, что видела, в деревню явятся законники. Разве нам это надо?

Ответа Тоура не ждала, а лишь мягко подтолкнула Дису в спину и шепнула на ухо: «Есть вещи, которые должна знать только ты». Тухлой рыбой от нее не пахло. У этой женщины словно вообще не было запаха.

* * *

Диса думала заглянуть к своему чудищу, но уже вечерело. Ярко светились окна церкви, ожидающей прихожан на полуночную службу. Этой ночью никто не будет спать – все задремлют уже под утро, пьяные и сытые, в надежде на то, что зима пощадит поселок, море будет спокойным, а овцы тучными. В самые скучные месяцы в году праздник служил крестьянам редким проблеском света в устрашающей зимней темноте.

В их собственном доме тоже было светло как днем. Хельга расставила по углам лампы и свечи, чтобы тьма не нашла себе дорогу. Этому обычаю ее научила мать, и Хельга никогда не отступала от него. Диса часто думала, что, когда вырастет и обзаведется семьей, точно так же будет освещать дом в праздник, а потом ночами сторожить сон домочадцев, чтобы ни один огонек в бадстове не погас. В этой таинственной вере было что-то пленяющее.

С тех пор, как Дисе исполнилось четыре года, в канун Рождества матушка брала ее за руку и выводила на улицу так, чтобы никто не обратил на них внимания. Женщина и девочка трижды обходили дом, приговаривая хором: «Кто хочет – придите, кто хочет – останьтесь, а кто хочет – уйдите, мне и моим без вреда». В этом обычае рождалось их единение, столь редкое в иные дни. Матушка никогда не брала в эти походы младшую дочь, а всегда только Тоурдис. Девочка каждый раз с надеждой ждала, что кто-нибудь действительно явится и уведет ее за собой в чудесное место, откуда можно будет не возвращаться в скучный рыбацкий поселок.

В домах арендаторов тоже светились окна, и лишь у Гисли было темно. Мамина рука, холодная и сухая, крепко сжимала пальцы Дисы. Земля у них под ногами была мягкая и паркая, как весной. Когда они вернулись в дом, вся семья уже расселась по кроватям и сундукам: отец с Бьёрном курили в углу рядом с ткацким станком, и плотный табачный дым быстро наполнял комнату, пряча мужчин в облачке тумана. Кристин болтала ногами в новых башмаках.

Как и полагалось, матушка заранее разделила еду на порции, и теперь каждому досталось по миске наваристого мясного супа с теплой ячменной лепешкой. Лепешку Диса макала в бульон, совала в рот и держала там до тех пор, пока та совсем не размякнет. От горячей еды, огня ламп и свечей, а еще от отцовской трубки в бадстове стало жарко и душно. Дисе хотелось, чтобы кто-нибудь приоткрыл дверь и впустил внутрь немного свежего воздуха. Пабби завел какую-то длинную сбивчивую песню, и девочка поняла, что он пьян – и Бьёрн, нестройно вторящий ему, тоже. Они спели еще две песни, одна хуже другой, а затем отец громко потребовал еще браги, и матушка постаралась его урезонить.

– Маркус, нам еще на полуночную мессу идти, придержи коней. – Голос ее звучал ласково, но твердо.

– Тебе-то что, Хельга! Не будет жена запрещать мне пить!

– В церкви все будут пьяными, матушка, – поддакнул Бьёрн. – Накачаются еще до полуночи, а потом продолжат после службы.

Представив, как пастор Свейнн отплясывает викиваки, Диса засмеялась.

– Будет тебе, Хельга, – смягчился Маркус, протягивая руки к кувшину. – Бьёрн прав. На мессе все уже хмельные будут. Дай облегчить сердце.

Диса радовалась, когда они наконец двинулись в путь. Ночь была безветренной. Только на Рождество можно было увидеть столько народу вместе. Настроение у всех было радостным и спокойным. Подвыпившие люди громко переговаривались и смеялись.

В поселке любили рождественскую мессу. Это был тот редкий момент чистого и незамутненного счастья, который объединял всех. Церковь была ярко освещена, и пастор Свейнн как-то терялся в этом свете, словно таял. Среди множества людей он уже не казался внушительным. Голос у него был хриплый и простуженный.

Пабби оказался прав: многие мужчины уже пошатывались, как матросы на корабле. Семья Дисы заняла первый ряд деревянных скамеек перед алтарем, а в нескольких рядах позади стоял Гисли. Лицо у него было серым и хмурым, как будто он состарился на десять лет за те несколько дней, что девочка его не видела.

Во время нестройного пения гимнов в голове Дисы шумело море. Как там ее чудище? Кристин попыталась откинуться на спинку скамейки и задремать, так что Дисе пришлось устроить голову сестры у себя на коленях и прикрыть плащом ее тощие ноги. Служба тянулась и тянулась. Диса и сама впала в сонное оцепенение, погрузившись в свои мысли. Она слышала сиплое дыхание Тоуры слева от себя, но не могла разглядеть женщину из-за фигуры пабби. Только Сольвейг один раз обернулась и посмотрела Дисе прямо в глаза, словно чего-то ждала от нее.

Диса думала о скельяскримсли и его покрытом мелкими раковинами теле. Почему он так долго не появлялся? Быть может, зверь залечил те раны, которые толкали его на мелководье, и теперь вернулся к жизни на морском дне? Девочка спрятала в кармане юбки несколько жирных кусочков баранины, выловленных из мясного супа. Теперь они остыли, а ткань над ними стала противно мокрой.

Когда месса закончилась, Диса с трудом растолкала сестру и первая выскочила за дверь. Она знала, что матушка будет ругаться, но у нее сейчас хватало забот: пьяные отец и Бьёрн, маленький Арни на руках и сонная Кристин. Тоурдис различила, как ругается пабби, выронив свою глиняную трубку и рассыпав весь табак по дощатому полу церкви. Прихожане стали споро сдвигать лавки к стенам, чтобы освободить место для танцев. Одни раскладывали еду, другие расставляли кувшины с домашним пивом и брагой…

Диса проскользнула между людьми, как маленькая рыбка. Снаружи было свежо и тихо, а еще так темно, что она не могла рассмотреть даже свои вытянутые руки. Ни кусочка луны небо не подарило ей в эту ночь. К счастью, дорогу до нужного места она сумела бы найти и с завязанными глазами.

Как Диса и ожидала, никто не обратил внимания на ее побег. Рокот морских волн вел ее вперед. Возле воды стало резко холоднее, так что Диса плотнее завернулась в свою шаль. Глаза, разнеженные от яркого церковного освещения, неохотно приспосабливались к безлунному миру. Девочка осторожно шла вдоль берега, стараясь не споткнуться. Еще не хватало растянуться на холодных камнях и порвать платье! По звуку она угадала, что пришла к нужному месту: успела хорошо запомнить бульканье и шорох, с которыми вода баловалась в бухточке. Можно было найти путь по звездам, как учил ее Гисли, но под ноги сейчас смотреть было безопаснее, чем бродить, задрав голову.

Из-за валуна не слышалось пощелкивания ракушек и не доносилась вонь чудовища, пахло только солью и водорослями. Привычным движением подоткнув юбку, Тоудис вскарабкалась на камень. Сделать это оказалось труднее, чем при свете, но пальцы помнили каждую выбоину. Она не рассчитывала встретить по другую сторону своего зверя. Ей просто хотелось оказаться поближе к звездам. Зимой у тебя не так много возможностей остаться одной: день короток, а вечер загоняет всех в одну бадстову.

Диса сидела и слушала море, мечтая о том, как однажды к берегу причалит пиратский корабль и она прокрадется на него тайком, чтобы уплыть как можно дальше от поселка. Ей не хотелось оставаться здесь, чтобы вырасти и выйти замуж, как все прочие девушки. Кристин в свои девять лет мечтала о замужестве, но Дисе семейная жизнь казалась ужасной. Когда у тебя на груди висит ребенок, а еще несколько носятся вокруг, и нужно следить за хозяйством, времени ни на что по-настоящему интересное уже не остается.

Она просидела на камне до тех пор, пока колени не онемели, и уже готовилась спуститься, как вдруг услышала грубый мужской голос. По воде звуки разносятся иначе, чем по суше, так что вначале Дисе показалось, что говоривший стоит от нее буквально в нескольких шагах. Из-за того, что мужчина был пьян, слова звучали неразборчиво – ясно только, что он с кем-то ругался и временами срывался на крик, похожий на утробный рык тюленя. Только когда собеседник ответил ему: «Маркус, иди домой, ты набрался», Диса поняла, кто перед ней.

Она знала, что даже если мужчины посмотрят в ее сторону, им не удастся различить в темноте ее силуэт, но все равно легла на живот и вжалась в камень. Собственное дыхание казалось очень громким. Изо всех сил напрягая глаза, Диса вглядывалась в две темные фигуры шагах в десяти: одна грузная и высокая, другая – ниже и коренастее. Отец стоял по щиколотку в ледяной воде, но был так пьян и зол, что не замечал этого. Гисли замер в локте от того места, где заканчивалась волна, оставляя на песке белый след. Диса легко могла представить пабби в гневе: наверняка кожа его покраснела, а вены на шее вздулись, как у быка.

– Ты не будешь говорить мне, куда идти! – крикнул Маркус. – Ты всегда был паршивым человеком, Гисли Пьетурссон, гнилой ты сукин сын!

Гисли молчал. Выражение его лица Диса не могла себе представить.

– Мало тебе было трахать моих овец, так ты решил залезть под юбку моей жене?!

– Маркус, следи за языком! – Голос у Гисли был ниже, чем у отца, как будто выныривал откуда-то из живота.

В ответ отец расхохотался, так сильно отклонившись назад, что Диса испугалась, как бы он не упал в воду. Он действительно сделал несколько неуклюжих шагов, наклонился и заметил, что стоит в воде уже по колено.

– Тебе надо было лучше следить за своим хреном! Что дальше, Гисли? Ты будешь делать мне детей, а я – выставлять себя на посмешище всему поселку? Или нам с Хельгой развестись, чтобы ты мог на ней жениться?

На последний вопрос Гисли ничего не ответил, хотя Дисе больше всего хотелось услышать, что он скажет. Она не знала, что матушка может просто уйти от отца. Останется ли она после этого дома? Вряд ли. Хотя какая-то земля у нее есть, они с Гисли могли бы уехать туда…

Лежать на камне было холодно и колко, руки так замерзли, что не получалось согнуть пальцы. Изо рта вырывались белые облачка пара. Девочке хотелось очутиться дома, в тепле, свернуться под одеялом рядом с Кристин и воображать себя капитаном пиратского корабля. Но вместо этого она вынуждена была торчать на берегу, кутаясь в шаль и натянув шапку почти до шеи.

Дисе казалось, что взрослые отравляют ее море своей руганью, изливают в воду так много желчи, что назавтра киты выбросятся на сушу и треска повсплывает брюхом кверху. Она зажала уши, чтобы не слышать воплей, но голоса мужчин легко проникали через пальцы. Диса закрыла глаза, но снова распахнула их, когда услышала грозный крик:

– Хватит! А ну-ка заткнитесь оба!

Глаза Дисы уже приспособились к темноте, и она легко узнала неповоротливого толстяка в шляпе, который со всей доступной ему скоростью несся к спорщикам со стороны церкви. Оклик заставил Гисли обернуться, доверчиво подставив Маркусу бок. Отец с небывалой для его габаритов прытью оказался у врага за спиной, одной рукой схватил его за шею, словно обнимая, а второй с размаха ударил под ребра. Тоурдис не могла разглядеть, было ли что-то зажато в его кулаке, но отец никогда не выходил из дома без рыбацкого ножа…

Гисли скорее закашлялся, чем вскрикнул, и протянул руку к пастору, будто умоляя о помощи. Преподобный Свейнн крякнул от испуга, а Маркус ударил еще раз в то же самое место, и еще. Гисли обмяк в его объятиях, уцепился за его руку, а потом повалился на колени в воду.

Диса сама не поняла, кто кричит. Сперва ей казалось, что это чайка, пока она не осознала, что рот у нее открыт и визг доносится прямо оттуда. Она съехала с валуна, зацепившись юбкой, оцарапав живот и колени, и услышала звук рвущейся ткани. Ей казалось, что она разбухает изнутри, что кожа пылает. Спотыкаясь и поскальзываясь на камнях, она побежала в сторону дерущихся, хотя понятия не имела, что сделает, когда добежит. Внезапно она врезалась в чье-то шаткое тело и лишь по резкому запаху бражки определила, кто это.

У пабби были чужие руки. Все вокруг было чужое, даже море пахло чем-то непривычным, вязким и тошнотворным. Пальцы Маркуса стиснули ее руку повыше локтя, в другой руке у него был зажат нож, испачканный чем-то темным. Отца так мотыляло, что он едва не падал в воду. Словно боясь, что девочку вот-вот утопят, пастор Свейнн схватил ее за другое плечо, пытаясь оттеснить здоровяка. Колени Дисы упирались в плечо Гисли, который все еще стоял на четвереньках. Он схватился за ее юбку, и Дисе показалось, что сейчас они все вместе рухнут в воду и их смоет волной в открытое море.