Читать книгу: «Ежедневные вечера танцевальной культуры и отдыха в Парке имени железнодорожников», страница 6

9

Ольга опустила руку с часами в холодную тёмную воду, к ней сразу подплыли рыбки и начали пощипывать пальцы. Ивану хотелось показать Ольге всё, что он полюбил в городе, каждое приятное местечко обойти с ней, привязать Ольгу как можно больше к этому городу, его холмам и таким образом самому привязаться и к Ольге, и к городу.

Одним из любимейших мест приезжего Ивана оказался отчегото рыбный магазин и ведущий к нему над крышами домов, садами, огородами решетчатый мостик. Деревья прорастали сквозь него, под ногами Ольги и Вани, мост змеился между печных труб, поднимаясь с уровня на уровень тонкими, скользкими, прозрачными лесенками. Мостик был хорош. Что же касается рыбного магазина – то в нём соединялись сразу три любимые Ванины вещи. Вопервых, он был бывшей церковью, с высоченными белёными арками и резными напольными плитками, что всегда пленяло Ивана. А вовторых, во всю ширь магазина простирался выложенный разноцветным кафелем, разгороженный решётками бассейн с фонтанами, в который из огромных чёрных цистерн запускали щук, карасей, осетров, стерлядь и карпов. И, втретьих, от этого бассейна и маленьких окон лучи плясали вверх и вниз, пронзая крестнакрест загадочные сумерки огромного рыбного магазина. Настроение Ольги со вчерашней ночи вновь качнуло в обратную сторону. Её нельзя было сейчас надолго оставлять одну. Но гулкий магазин с журчащей сквозь зелень водой подходил к этому настроению значительно лучше, чем вчерашнее лёгкое и солнечное кафе. Ольга опустила руку с часами и ноющими синяками в холодную воду.

– Они остановятся.

– Пусть.

– Тебе больно?

– Это как попасть под поезд, – тихо засмеялась Ольга. – Я хочу, но не могу тебе сопротивляться, – это так ужасно! Ужасно!

– Это замечательно.

– Нет, это ужасно. Меня больше нет. Впрочем, и тебя нет. А то, что есть, – ни я, ни ты и вообще непонятно кто. До дрожи хочется сбежать на край света, до того страшно. Знаешь, если я решу больше никогда с тобой не встречаться, уехать, ты обидишься? Потому что пока мы вместе – мир переворачивается.

Иван испугался. В жизни ему не было так страшно, как сейчас, пока он ждал, что Ольга улыбнётся, или оглянется, или ещё чтонибудь скажет, а она не говорила и не шевелилась. И кто знает, что произошло бы дальше. Его обидела её холодность. Но в магазин с гулкими рыбами влетело несколько товарищей Ивана по курсам, и все уставились на него с девушкой.

– А ты что прохлаждаешься? – быстро подошёл один. – Ты хоть слышал, что было?

* * *

Иван, опустив глаза, шёл по коридору. Он несколько запыхался, и редкие встречные на него нехорошо оглядывались. Полкилометра по городу он бежал, как последний этап эстафеты, и теперь сердце просто выскакивало из груди. Он распахнул дверь. Один из его знакомых стоял у стола. Видимо, он тоже слышал о произошедшем, потому что не возмутился, а лишь блеснул на Ивана диким глазом.

– Вы теперь мои друзья! – нагло начал Иван, выбив из собеседника тусклую улыбку. – Так за помощью я сразу к вам! Помогите! Объясните, кто кого там убил! Понимаете, Зайнулла очень любит Марусю… мм… Марьям. А Марьям Зайнуллу. Ничего плохого нет. Только они так друг друга любят, так, что их обоих… просто… – Иван пытался найти слово, – …оторопь берёт. Вот… Честное офицерское, как парализованные стоят и смотрят друг на друга, и дальше этого – нини. А что делать, не знают. Что они там натворили, товарищ… – он посмотрел на лычки, – старший лейтенант… – он вспомнил фамилию: – Пономарёв! Зайнулла вам тоже не чужой! Помогите, пожалуйста, как другу! Вы же честный человек! Коммунист! Я верю!

Выслушав всё это, старший лейтенант госорганов Пономарёв с фырканьем тряхнул головой и, не найдя слов, какимто невнятным жестом повертел ладонью в воздухе: то ли звал Ивана за собой, то ли махал на него рукой, то ли пожаловался ему на судьбу. Печатая шаги за лейтенантом, будто так и надо, Иван отметил с удовлетворением, что фырканье у Пономарёва вышло добродушное, вроде как у циркового тюленя. Он как следователь знал, что иногда можно раскрыть человека и таким дурацким способом, но, откровенно говоря, не ожидал, что номер сработает с кадровым офицером. Поняв, что план почти сработал, отчаявшийся Иван приободрился и ощутил некоторую уверенность.

«Повезло, на хорошего парня, видимо, попал», – благодарно пояснил он себе и чуть не сглазил, потому что, уже взявшись за дверную ручку, хороший парень и старший лейтенант Пономарёв почуял неладное, оглянулся и нарочито строго поинтересовался:

– Да как вы… Как ты вообще сюда попал?

– Сказал, что нужно отчитаться перед вами в проделанной работе.

Давя улыбку («Напою его коньяком, если всё удастся», – благодарно подумал Иван), старший лейтенант открыл дверь и представил присутствующим вошедшего.

И тут вдохновение покинуло Ивана. Дело было не в тёмной комнате и сразу нескольких сияющих высокими ромбами чекистах, сидящих за столом, – этого он ждал, и это бы он снёс. Как и то, что некоторые были их преподавателями. Дело в том, что посреди комнаты на табуретках сидели Марьям с Зайнуллой и в ослепительном свете лампы смотрели друг на друга улыбаясь. Марьям прижимала к груди забинтованную руку.

Старший лейтенант сказал громко Ивану, показывая на влюблённых:

– Вот! Пятый час уже так сидят и молчат! То вместе, то по отдельности. Может ты, Вань, нам что объяснишь? – и ввёл Ивана в тесный круг. Зайнулла и Марьям не прекратили улыбаться и не оторвали взглядов друг от друга.

– Да. Хватит уже этих влюблённых… Ты, что ли, Иван Челищев? – бросил сквозь зубы седой генерал. – Давай его сюда!

* * *

– Открою тебе одну тайну, – сказал не без насмешки, но и не без уважения старший лейтенант, когда выведенный им наружу Иван прислонился к железной двери и закрыл глаза. – Видел генерала? Никого не напоминает?

– Хороший генерал. Красивый.

– Ты, Вань, как бы сказать, только не обижайся, у нас далеко не первый проситель. Первым был четыре часа назад тот самый генерал. Мингали Минвалиевич Ахметов, герой войны, руководитель всего округа, отец Марьям Мингалиевны. Так что за девушку не беспокойся, волоса с головы твоей Маруси в ближайшем будущем не упадёт. А вот насчёт твоего друга сказать наверняка не могу.

– Николай…Тебя ведь Николаем зовут?

– Если мы друзья, говоришь, то валяй, зови Колей.

– Коля, мне надо срочно ещё раз с генералом поговорить, только с глазу на глаз.

* * *

У генерала было действительно очень красивое лицо. Но ничего похожего на убийственную красоту дочери в нём не было. Оно скорее располагало, чем пугало.

Иван неуклюже взял под козырёк.

– Разрешите обратиться к вам, товарищ генерал, не как к генералу, а как к отцу Марьям, просто как к человеку.

Генерал поднял на Ивана глаза – они оказались чистого яркозелёного цвета, цвета майской листвы, – и кивнул. Видно было, что он сильно расстроен и утомлён.

–У меня есть к вам предложение, товарищ генерал. Если вы, Минвали Мингалиевич…

– Мингали Минвалиевич, – вежливо поправил генерал, причём на лице его ненадолго появилось такое же, как у Марьям, неопределимое выражение.

– Простите, Мингали Минвалиевич, у меня к вам важное предложение. Если вы сделаете так, что мой друг, который там сидит, Зайнулла, будет спасён, – я смогу уговорить Марьям дать показания. Иначе она будет молчать, дело пойдёт по верхам, я знаю, и вы знаете, никто тогда не сможет поручиться, чем всё закончится. Но моего друга, Зайнуллу Наврузова, нужно спасти. Иначе Маруся не согласится. Вы можете мне пообещать спасти друга, чтобы я, не обманывая, мог это обещать Марьям?

– Нет, – тяжело, но почти сразу ответил генерал.

«Ну всё, точно Зайнулла погиб», – подумал Иван и замолчал.

Генерал, сидя за письменным столом, снизу вверх внимательно смотрел на него.

– Совсем дочь меня довела, – сказал он ласково. Ивану показалось, что генерал плачет, но это у него самого плыло в глазах. – Нет, я не могу отпустить Зайнуллу. Он чтото сделал, и никто не может просто так его отпустить. Но, что бы он ни натворил, – генерал сузил ослепительно зелёные глаза, – что бы такого он ни натворил, я могу сделать так, что через месяц он выйдет на свободу. Вы не знаете, но я в курсе: скоро, примерно через месяц, будет амнистия. И я могу пообещать, что ваш друг пройдёт по статье, которая попадёт под эту амнистию. И через месяц его освободят. Я могу сделать так, чтобы с ним ничего плохого не случилось. – Генерал помолчал. – Если вы пообещаете это моей дочери, вы сможете уговорить её дать показания? – Генерал всмотрелся пристально в Ивана.

– Да. – Иван медленно кивнул головой.

– Сядьте, выпейте воды, – предложил генерал. Иван с готовностью послушался. – Я и сам, пожалуй, налью…

– Скажите, вы были в Испании, товарищ генерал? – спросил Иван, отдышавшись.

– Был, а что? – с любопытством взглянул на него генерал.

– Ничего. Это я так. Я смогу уговорить Марьям, только, возможно, мне понадобится помощь нескольких человек. В первую очередь Ростислава Капитонова, художника из Москвы. И той девушки, её подруги, Ольги Збальони, итальянки.

Генерал долго и грустно глядел на Ивана.

– Капитонов здесь. Уже давно все здесь, и Стёпа ваш, и сестра ваша Таня. Да толку никакого. Только вас с Ольгой не могли найти. Но теперь все здесь.

Иван представил, что гдето там, в коридорах, сидят и ждут, не зная, что думать и делать, и Ольга, и Капитонов, и другие.

– Можно я с ними поговорю, объясню, почему они нужны, и отошлю домой? Может быть, их помощь ещё и не понадобится.

Генерал разрешил. Иван отпустил бледную Ольгу, её увёл художник, и увидел Таню.

– Надо взять молитву и читать! – узнав, в чём дело, сразу зашептала Таня. – Я найду хорошую молитву. Знаешь пятиэтажный универмаг рядом с парком Железнодорожников? Её моей подруге давали читать, она там продавщицей работает. Она девушка честная, но начальник вор, и дело плохо. И она читала каждый день. Богородице. И та спасла её от недостачи. Помогла.

Помощь понадобилась, и не только небесная.

Несколько тяжких дней не только Иван, но и Слава, и Ольга, и даже Стёпа и Таня уговаривали Марьям. Уговаривали девушку и её отец, генерал, и хороший человек, старший лейтенант Коля Пономарёв, и его начальник, и простодушный преподаватель курсов, которого однажды так смутил Ванин ответ, и другие преподаватели, имевшие отношение к учреждению, и много кто ещё. Уговорщики сменяли друг друга днём и ночью. Капитонов, как ревниво предполагал Иван, действительно оказался довольно близок обеим девушкам. И в конце концов обещаниями и посулами Ивану и отцу удалось Марьям разговорить.

Сморщив лоб, Маруся вглядывалась в Ивана.

– Поклянись, что Зайнулле точно ничего не будет!

– Точно. Его арестуют и выпустят через месяц с небольшим, через сорок шесть дней. Он, конечно, больше не будет следователем и уедет из этого города, но в остальном с ним всё будет хорошо, что бы он тогда ни натворил.

Генерал вздохнул.

– Главное, чтобы он не обиделся, – подняла туманные синие глаза Марьям. – А то он доверился, он всё объяснил… Хорошо, я всё скажу, Ваня. Когда ты был… – она покосилась на отца, – …гулял на острове с Ольгой, ты знаешь, в парке имени Железнодорожников, тогда Зайнуллу зло взяло. Он забрал из чемодана кобуру с оружием, убедился, что Ольги нет, и пришёл в комнату.

– Он ломал дверь? – спросил Ваня, потому что генерал был безгласен.

– Нет. Я сама открыла, – скорее трепеща, чем волнуясь, отвечала Марьям. – На пороге Зайнулла наставил на меня наградной маузер, такой, с планкой, и сказал: «Отдайся или буду стрелять!»

– И что?

– И я сказала: «Стреляй!» Не потому, что Зайнулла мне не нравится, совсем наоборот. Но чтобы он не подумал, что я согласилась изза маузера. И потому, что была в восторге оттого, до чего мой Зайнулла дошёл – пистолет направил. И я сказала: «Стреляй!» – и зажала дуло ладонью, вот так! – Марьям сжала забинтованную руку, к большой радости Ивана, убедившегося, что какимто чудом друг её не сильно покалечил.

– А дальше?

– А дальше Зайнулла выстрелил и пробил мне ладонь. Я закричала и расплакалась. И он расплакался. И мы наконецто смогли объясниться! – улыбнулась ослепительной радостной улыбкой Марьям. Иван вздрогнул и закрыл глаза. – Вот и всё, что было. Как ты думаешь, он меня простит? Потому что он поделился сокровенным, тем, что на душе, а я открыла… Я за ним куда угодно пойду! Хоть в Сибирь!

Генерал вздохнул.

10

«Надо взять молитву и читать! – сказала Таня. – И всё будет хорошо».

И всё стало хорошо. Зайнулла сидел. А Марьям лечила руку и вязала ему носки.

По безумной логике, свойственной влюблённым, Зайнулла, конечно же, навсегда обиделся на девушку, которой прострелил ладонь, и на друга, который спас ему жизнь. Но этого «навсегда», по крайней мере, в отношении красавицы Марьям, ему хватило дней на десять в одиночной камере. Ваня понимал, что его «предательство» Зайнулла будет переживать дольше и болезненней. Но готов был ждать сколько угодно. Тем более что не сомневался в Марусином миротворческом таланте. Синеглазая красавица с тех пор, как Зайнулла одумался, каждый день таскала ему передачи.

Иван смирился со всем тем охотнее, что все дни заключения Зайнуллы наслаждался обществом Ольги. Весь этот месяц Ольга была с ним, ни в чём его не упрекала. И никто их ни в чём не упрекал. И никто к ним не приставал. Хотя, может, они просто перестали обращать внимание на других.

Всё стало хорошо, хотя Ваня так и не начал договариваться о разводе.

Он хорошо относился к своей недолгой жене, та была хорошая девушка, и хотя бы с нею хотелось договориться и расстаться похорошему. Но договариваться с кемлибо не осталось сил, история с Зайнуллой выжала Ивана всухую. А ведь ещё после развода предстояли проработка и осуждение товарищей, такие, что мало не покажется! Пережить проработку сейчас Иван не мог. Надо заново набраться сил, чтобы вытерпеть и не наломать дров в придачу к уже наломанным за весну и лето… Только не сейчас. Не здесь… Впрочем, они с Ольгой почти не выходили на улицу, и было не так уж важно, когда будут эти «здесь и сейчас».

Не выходить на улицу получилось само собой. Потому что у них наконецто появилось своё жильё, где их никто не мог побеспокоить. Ну, не считая домоуправления с флагами. Марьям захотела вдруг пожить у приехавшего отцагенерала. А Ваня вдруг взял и переселился в светлую девичью комнату. В их собственную комнату.

Всё, конечно, было не так, но Ване нравилось думать, что впервые они живут в собственном жилье. Что и комната с раскрытыми полукруглыми зелёными окнами, и высокий узкий гардероб с Ольгиными матрёшкамибогатырями напротив входа, и по левую руку от него, под ковром с ночником, Марусины зелёный диванлилия, зеркало и столик, и широкий Ольгин диван, в подушках, похожих на сардельки с кистями, и круглый стол со спиртовкой, и старинный пальмовый вазон в синеголубых завитках, и бамбуковые полки с книгами на стенах, и нигде более на свете не водившийся предмет – деревянная ширма с розовыми атласными занавесками… – всё это теперь стало его и Ольги нераздельным владением, их независимой народной италорусской республикой. Пусть единственным предметом, напоминавшим здесь об Италии, был маленький, очень красивый чёрный шкафчик с хрустальными дверцами и полками, весь уставленный белоснежными кораллами и ракушками, с танцующей девочкой в нездешнем чепчике на крышке.

Кроме этого и пары тяжёлых, казённых дермантиновых стульев, здесь была ещё хрустальная пепельница, использовавшаяся для хранения иголок и ниток, маленькие пластмассовые пальмы с обезьянками и несколько фарфоровых фигурок: Маяковский, революционные партизаны, Крокодил Крокодилыч в пальто, зевающий бегемот, пират в платке, зелёном жилете и лиловых шароварах, теряющий жёлтую туфлю и хватающийся, оглядываясь, за ятаган. А на столике Марьям – ещё большая белая девочка с красным мячиком в вытянутых руках. Да старая пишущая машинка «Триумф» – Марьям утверждала, что она принадлежала Ленину. Больше ничего не было, но этого было так много!

И всё это теперь както слилось и прониклось жизнями Ивана и Ольги, их отношениями, их мгновениями. Можно было не выходить, не одеваться, не вставать с дивана, а только нежиться рядом.

Но неизвестно почему и для кого – кто знает? – Иван продолжал ходить на курсы и тренировки. А Ольга – на учёбу. Пару раз они ещё посещали шофёрское кафе с шёлковыми розовыми колокольчиками, то, что вдоль стены рынка, за которой мраморные прилавки, эхо, мухи и воробьи под высокими колоннами. И кондитерскую с кружевными чугунными колоннами, фонариками и белыми конфетами, нарисованными на стекле. Но ни с кем почти, даже со Стёпой, Таней и художником, не говоря про остальных, не виделись, не разговаривали. За исключением единственного вечера, когда Иван, вспомнив о данном себе слове, в офицерском клубе напоил армянским коньяком хорошего старшего лейтенанта Пономарёва так, что тот стал совсем хорошим.

За этим исключением, Ольга и Ваня были вполне довольны обществом друг друга. И даже не ходили больше на вечера танцевальной культуры и отдыха в парк.

И всётаки, пока шли к концу эти сорок шесть дней, Иван переживал про себя. Он то ли боялся, что Зайнулла будет вести себя как дурак, то ли беспокоился о собственном будущем, то ли тревожился за Ольгу, то ли всё сразу. И, видимо, поэтому Ивану начали сниться кошмары, и в основном такие же, как раньше снились его девушке. Снилось, что над ними гасят постепенно свет. И всё тонет во мраке, голоса удаляются. Происходило такое то у зелёной раковины парковой эстрады, то у глухих маркиз театрального кафе, то в комнатах и на кухне Стёпы и Тани под патефон, карты и стучанье «Зингера». Или свет угасал здесь, в комнате Ольги, на жёлтозелёнокрасном полосатом диване с четырьмя длинными узкими подушками. А Иван с Ольгой сидели, обнявшись, в последнем, сжимающемся вокруг них тусклом мигающем пятачке света. Словно от настольной лампы. Необычный шелестящий звук вроде стрекотанья кузнечиков нарастал со всех сторон.

– Змея! – сказал Иван и проснулся.

Начался другой сон, но, как бывает в таких случаях, – ничем не лучше предыдущего. Иван со своими сослуживцами привёз в степь на грузовике разбойников. Одного разбойника он вывел из кузова и сейчас с ним разговаривал.

– Ты сам знаешь, что преступления, воровство, грабёж, убийства не могут продолжаться вечно. Все устали от такого безобразия. Прости, конечно, но ты сам знаешь, что за твои дела ничего не остаётся, как тебя убить.

Разбойник, хорошо знакомый Ивану, слушал его с пониманием, но, услышав слово «убить», задрожал и спросил:

– Неужели сейчас?

С нарастающим отвращением и неохотой Иван кивнул:

– Если так не сделать – жизнь людей не наладится. Ты не сможешь найти место в новой, мирной жизни. Ты сам знаешь.

И медленно насколько возможно, чувствуя невыразимую жалость к разбойнику и отвращение к тому, что должен сделать, Иван достал из деревянной кобуры какоето оружие и приставил его дулом к виску того трясущегося бандита, смотрящего кудато в сторону. Сделав так, Иван выстрелил. И, сразу отвернувшись, пошёл к машине.

Его товарищи уже поднялись в грузовик, к разбойникам. Иван залез на кабину и соскочил в закрытый кузов, чтобы посмотреть, что происходит. Но в кузове не было уже ни чекистов, ни разбойников, только сухое сено. Иван остался один. А ветер дул в щели и выдувал у него изпод ног клочки сухой травы.

Иван захотел посмотреть, жив ли разбойник, и проснулся.

Следующий сон оказался тоже тревожным, но повеселее. Ивану приснилось, что он зашёл за Капитоновым в гостиницу, а Дом трудящихся оказался роскошным дворцом. Хотя в настоящем Доме трудящихся на дворец походили разве что решётки с трилистниками и кинозал с розовоголубым потолком, в золотых ромбах и зелёных розетках с подвесками. Но во сне всё в Доме трудящихся блестело от хрусталя, а Капитонов шёл по коридору, и справа и слева от него, за стеклянными стенами, зеленел зимний сад. Они не встретились.

Иван проснулся от холода.

* * *

Заканчивался август. Ваня, откатившийся на край дивана, замёрз с открытым окном.

В дверь давно стучались.

Беззащитная белая спина Ольги метнулась к шкафу. Иван забросил подушки, сдвинул диван, откинул крючок.

За дверью стояла Таня. С пирогами, цветами, конфетами, фигурной бутылкой домашней наливки, дошитым платьем и даже саквояжем.

– Ты развёлся? – прошептала она конфиденциально.

– Нет.

– Почему?

– Потом.

– Хорошо, – Таня верила брату.

Котёнка от очередной кошки вынули из саквояжа и пустили гулять по комнате. Иван мимоходом удивился, как Таня ухитрилась завернуть спящего котёнка в газету и положить в саквояж. Зверь сразу же залез на руки к Ольге.

– Я не разуваюсь, я за братом. Ему надо картину нести.

– Картину? – с тоской спохватился Ваня. – Какую? Куда?

– Картину Славы Капитонова. На вокзал. Он завтра уезжает, но считает, что сам не довезёт, и Стёпа сегодня днём согласился сам её отправить в Москву и передать человеку из ВХУТЕИНа.

– Ту самую картину? Которую Капитонов здесь писал?

– Ту самую. Ты отнесёшь, а Стёпа увезёт. Он сегодня занят, а Капитонов не может. Не забудь! Завтра мы все встречаемся и Рорика провожаем.

– Оля, нужно срочно собираться, Капитонов картину увозит! – забеспокоился Иван. – Пока, я пошёл! – крикнул он, оставляя её с котёнком в их заветной, затенённой шторками норке.