Читать книгу: «Ад за углом»

У родившегося в 1968 году Эдриана Тоуса было трудное и неспокойное детство. Когда ему было четыре года, его мать, Максин Куэй, покончила с собой. Это наложило глубокий отпечаток на дальнейшую жизнь мальчика, которому суждено было стать музыкантом, известным под псевдонимом Трики. Он добился мирового признания и уважения величайших деятелей шоу-бизнеса, включая Дэвида Боуи. Трики выпустил тринадцать студийных альбомов, разошедшихся по всему миру тиражом более двух миллионов копий.

Дисклеймер

Наркотические и психотропные вещества, а также иные запрещённые препараты упоминаются в книге исключительно как часть описываемых жизненных событий.

Автор и издательство не преследуют цели пропаганды, оправдания или популяризации употребления наркотических средств.

Напоминаем, что указанные вещества включены в Перечень наркотических средств, психотропных веществ и их прекурсоров, оборот которых запрещён на территории Российской Федерации (в соответствии с Федеральным законом № 3-ФЗ «О наркотических средствах и психотропных веществах» от 8 января 1998 года).

Предисловие

В этой книге много рассказчиков, не только я один, просто потому, что так лучше! Знаю, это не совсем типично для автобиографии, но пусть так и будет – свою книгу мне хотелось видеть именно такой.

Если бы повествование велось только от моего лица, кое-чему из написанного мало кто бы поверил. Я уверен, что в своих автобиографиях некоторые излишне драматизируют, преувеличивая те или иные вещи, поэтому, если бы эти истории были рассказаны исключительно мной, они могли бы показаться надуманными. «Да ну, быть такого не могло!» – сказали бы вы. Возможно, услышав эти истории от кого-то еще, вам будет проще в них поверить, тем более что все это – чистая правда.

В книге члены моей семьи описывают события, которые имели место до моего рождения или когда я был еще слишком мал, чтобы по-настоящему понимать, что на самом деле происходит. В ней вы также найдете рассказы друзей, тех, кто помнит какие-то случаи из прошлого лучше меня – ведь я годами курил травку, да и других наркотиков в моей жизни хватало. Понимаете, о чем я? Иногда лучше послушать кого-то еще, чтобы увидеть картину целиком.

Список соавторов

Мартин Годфри – Двоюродный дед

Тони Гэст – Дядя

Мишель Портер – Двоюродная сестра

Рой Тоус – Отец

Марлоу Портер – Тетя

Уитли Аллен – Друг

Рэй Майти – Smith & Mighty

Роб Смит – Smith & Mighty

Марк Маро – Генеральный директор Island Records

Джулиан Палмер – Island Records

Терри Холл – The Specials

Шон Райдер – Happy Mondays, Black Grape

Бен Уинчестер – Организатор выступлений (Агентство Primary Talent)

Пит Брикетт – Бывший участник концертной группы

Перри Фаррелл – Jane’s Addiction, Porno For Pyros

Амани Вэнс – Подруга

Ли Джаффе – Фотограф

Сизар Асейтуно – Друг

Маи Лукас – Фотограф, подруга

Шарль де Линьер – Друг

Хорст Вайденмюллер – !K7, менеджер

Мэйнард Джеймс Кинан – Tool, A Perfect Circle

Мари – Дочь

Глава 1. Пэдстоу-роуд, 13

Мое первое детское воспоминание – гроб, в котором лежит тело мамы. Мне было четыре года. В те времена, когда кто-то умирал, гроб оставляли в доме на неделю или две, чтобы до похорон все члены семьи могли проститься с усопшим. Я был еще слишком мал, чтобы осознать, что происходит, хотя по опечаленным и заплаканным лицам приходивших к нам родственников догадывался, что случилось что-то плохое. Я понятия не имел о том, что мама свела счеты с жизнью.

Гроб поместили в комнате напротив моей. По ночам, когда все засыпали, я заходил туда, вставал на стул и заглядывал внутрь. Гроб оставляли открытым, и тело мамы лежало прямо передо мной. Я ничего не чувствовал. Понимал, что это моя мама, но до конца осознать, что произошло, не мог. Таким и осталось в памяти первое воспоминание из детства: мне четыре года, и я захожу в ту самую комнату.

Порой я ловлю себя на мысли, что совершенно ничего не помню до этого момента. Я даже не помню, какой была мама: помню только, как увидел ее, когда она уже была мертва. Удивительно, но то, что осталось у меня в памяти не кажется мне жутким или неприятным. Воспоминания большинства людей связаны со школой, родным домом и подобными вещами, но мне запало в душу именно это.

Все происходило в доме моей прабабушки на Барнстейпл-роуд в Ноул-Уэсте (белом гетто Бристоля), построенном в 1930-х с целью очистить центр города от трущоб. Первыми туда перебрались мои прабабушка и прадед (тогда они были еще совсем юными) и начали обживаться в недавно построенном муниципальном доме.

Многие, наверное, знают, что я рос в суровой семье с непростыми нравами, но мало кому известны подробности. В Англии мы были одной из первых семей смешанной расы, которая насчитывала несколько поколений. Мой дед Куэй был африканским солдатом и какое-то время служил в Ноул-Уэсте. Никто точно не знает, откуда он родом, хотя в Гане есть племя под названием Куэй. Готов поспорить, что в родословной деда найдется немало историй, связанных с рабством.

В Ноул-Уэсте он встретил белую девушку по имени Вайолет, и у них родился ребенок. Спустя какое-то время дед покинул Англию, так что их дочь, моя мама, Максин Куэй выросла под присмотром белой половины семьи. И хотя она была метиской, в культурном отношении мама была очень «белой». А учитывая район, где она выросла, можно было предположить, что в будущем Максин выйдет замуж за белого парня.

Однако мама начала встречаться с ямайцем по имени Рой Тоус – моим будущим отцом. Не могу точно сказать, как именно они познакомились. Перед тем как перебраться в Бристоль, Рой какое-то время жил в Лондоне, а его отец был участником одной из самых известных в Британии саундсистем¹ – Tarzan the High Priest. Мой отец так и не стал англичанином. Он продолжал оставаться истинным ямайцем в том, что касалось традиций в еде, и даже возглавлял команду по игре в домино, с которой исколесил всю страну.

Вероятно, Рой был первым ямайцем, с которым у моей мамы сложились такие близкие отношения. Они часто посещали одни и те же клубы, например Bamboo в Сент-Полсе, черном гетто Бристоля. Заведение славилось хорошей музыкой и пользовалось большой популярностью среди всех местных жителей, не только темнокожих, так что мне нравится представлять, что они встретились именно там.

Родители так и не поженились. Правда, когда 27 января 1968 года родился я, мама уговорила Роя дать мне его фамилию. Если бы у меня осталась мамина, я был бы Куэй, а если бы она сохранила бабушкину, то Годфри, но в те времена было принято давать детям фамилию отца. Так я стал Эдрианом Николасом Мэттью Тоусом.

Родственники рассказывали, что мы с мамой были очень близки, но я совсем ее не помню, за исключением того момента, как увидел ее лежащей в гробу. Гораздо позже я узнал, что она увлекалась поэзией и даже кое-что писала сама. Когда в середине девяностых британский телеканал Channel 4 снимал «Tricky: Naked and Famous», небольшую документальную ленту обо мне, кто-то из членов нашей семьи передал съемочной группе мамины стихи. Тетушка Марлоу прочла их на камеру. Я и понятия не имел об этом мамином увлечении, пока не увидел готовый фильм, а ведь к тому моменту я уже выпустил два или три альбома, так что все начало вставать на свои места.

Само собой, в те годы маме некуда было пойти со своими стихами. Пусть бы она даже писала, пока руки не отвалятся – у нее все равно не было ни единого шанса опубликовать их. Ей просто нравилось излагать свои мысли на бумаге, чем она с удовольствием и занималась. В стихотворении, прочитанном тетей, говорилось об уникальности и неповторимости каждого человека, и в этом тоже был некий смысл.

В 1972 году, в день своей смерти мама надела лучшее платье и отправилась в гости к родным. Все были удивлены ее внешним видом, ведь так обычно одевались лишь по воскресеньям: «Чего это ты так разоделась? Собралась куда-то?» На что мама ответила: «Да так, никуда». Вернувшись домой, она написала письмо, в котором попросила тетушку позаботиться обо мне, и приняла смертельную дозу таблеток, скорее всего, снотворного. Родственники рассказывали, что никто в семье не ожидал от нее такого поступка, ведь в поведении Максин не было ни малейшего намека на то, что она собирается наложить на себя руки. Единственным, что показалось им необычным в тот день, был ее наряд.

Маму обнаружил отец. Он так и не смог оправиться от всей этой истории – никогда больше не вспоминал о том дне. И, раз уж об этом зашла речь, он вообще редко говорил со мной о маме. Лишь однажды ни с того ни с сего произнес: «Твоя мама гордилась бы тобой». И больше не касался этой темы. Отец был еще совсем молодым парнем, когда это произошло. Представьте, что он пережил, когда нашел бездыханное тело своей возлюбленной.

До случившегося мамины родственники хорошо относились к Рою, но после все изменилось. Бабушка недолюбливала моего отца: думаю, винила его в смерти своей дочери. Но в действительности он не был причастен к случившемуся. Дело в том, что мама страдала эпилепсией. Приступ мог случиться в любой момент, поэтому с ее недугом присматривать за мной и моей сестрой Лианной было, мягко говоря, непросто. Неизвестно, что могло бы произойти, не окажись никого рядом во время очередного припадка. Мне кажется, мама просто устала бороться со своей болезнью. Но бабушку тоже можно понять – проще всего было спустить всех собак на отца. Гораздо легче, когда есть кого винить.

На первых порах Рой периодически навещал меня, но через некоторое время мой двоюродный дядя Мартин, отбывавший на тот момент семилетний срок в тюрьме Дартмур, отправил оттуда письмо прабабушке, в котором говорилось: «Рою за многое придется ответить». Чуть ли не прямым текстом он дал понять, что после освобождения первым делом планирует разобраться с моим отцом. Эта новость быстро долетела до Роя. Отец предпочел держаться от нас подальше, ведь дядя Мартин грозился убить его. Много лет спустя он так объяснил свой поступок: «Останься я с тобой тогда, меня бы не было рядом сейчас».

Со стороны может показаться, что у меня было трудное и безрадостное детство. Но я никогда не ощущал его таковым. Хоть Ноул-Уэст и был бедным районом, я не чувствовал себя там в опасности. Тем не менее был в курсе, что люди из других частей города обходили это место стороной. У района была дурная репутация.

Из-за моего цвета кожи люди часто думают, что Ноул-Уэст был черным районом, но на самом деле там проживали преимущественно белые, включая большую часть моей семьи. Любопытно, что, будучи представителем меньшинства, в детстве я никогда не сталкивался с расизмом. Я узнал о нем позже, когда обзавелся деньгами и стал знаменит.

У нас очень многонациональная семья. Мой прапрадед, Дэниел Лоуренс – на четверть ямаец и на четверть испанец – был моряком. Он прибыл в Корнуолл с Ямайки в 1915 году и так и остался там, а моя прапрабабушка Минни, работавшая на оловянных рудниках неподалеку, родилась в абсолютно белой семье. Вот они точно не понаслышке знали, что такое расизм, ведь в Корнуолле в то время почти не было темнокожих.

Их дочь, моя прабабушка Маргарет (Мага), была метиской. Когда она вышла замуж за моего прадеда, семья отреклась от него. Он носил фамилию Годфри – их род происходил из семейства известных землевладельцев не то Уэльса, не то Ирландии. Вероятно, в их родословной можно найти представителей королевских или аристократических кровей, ведь у них даже был свой герб. Годфри не были сказочно богатыми, но владели несколькими фермерскими хозяйствами и точно были состоятельнее многих.

В молодости прадед, которого в округе прозвали Фармером², торговал лошадьми. В Англию он привозил их из Ирландии: не берусь судить, законно это было или нет. Семейство Годфри было категорически против его отношений с Маргарет – все связи между прадедом и его семьей были окончательно разорваны сразу после их бракосочетания. Именно Фармер с супругой со временем переехали в Бристоль и осели в Ноул-Уэсте.

За век или два до этого в Бристоле процветала работорговля. Здесь строились практически все рабовладельческие суда Англии. Вообще-то это достаточно щекотливая тема, ведь даже Колстон-Холл, самый посещаемый концертный зал в Бристоле, был назван в честь Эдварда Колстона, одного из судостроителей; правда, ходят слухи, что зал собираются переименовать. К тому же Бристоль являлся крупным работорговым портом, через который ежегодно переправляли сотни темнокожих невольников. В городе до сих пор остались улицы с говорящими названиями: Блэкбой-Хилл и Уайтлэдис-роуд³.

Большая часть темнокожих в Бристоле происходит от американских солдат, дислоцированных там во время Второй мировой войны, – отец моей мамы был одним из них. Но черных военных не всегда принимали там с распростертыми объятиями: дядя Мартин собственными глазами видел, как одного из них до смерти забили прямо у дома моей прапрабабушки.

Когда я показываю наши семейные фото, многие восклицают: «Ого, какие вы все разные!» Но для нас это не было чем-то диковинным, мы даже не задумывались о том, что может быть по-другому. Мои бабушка и двоюродная сестра Мишель – белые, прабабушка выглядела как индианка, мой отец темнокожий, а у тетушки Марлоу испано-итальянские корни. Но это не имело для нас никакого значения – мы всегда были дружной семьей.

После смерти мамы все члены семьи сплотились, чтобы позаботиться обо мне. До восьми лет я жил с тетей Марлоу, затем в Ноул-Уэсте: поочередно у прабабушки с прадедушкой, Фармера и Маги, на Пэдстоу-роуд, 13, и у бабушки Вайолет на Барнстейпл-роуд. Их дома располагались в пяти минутах ходьбы друг от друга. В те дни можно было оставлять входную дверь открытой, так что я сновал туда-сюда, беспрепятственно попадая внутрь.

И хотя Ноул-Уэст скорее походил на гетто, кроме многоэтажек там было полно двухквартирных домов из красного кирпича, которые располагались на холмистых улицах, усаженных деревьями. Я очень рад, что мне не пришлось жить в одной из тех многоэтажек. В доме Фармера и Маги были только мы втроем. Думаю, мне невероятно повезло: прабабушка была жива до моих тринадцати или четырнадцати лет – редко кому выпадает возможность пообщаться со своими прадедами и прабабушками. У меня сохранились снимки трех или четырех поколений нашей семьи (мы с мамой там тоже есть) – все они сделаны на крыльце дома на Пэдстоу-роуд. У себя на шее я сделал тату с номером нашего дома. Для меня, как и для дяди Тони, тринадцать – счастливое число. Оно, безусловно, много для нас значит.

Помню, как Фармер настукивал ритм наперстками, а Мага напевала тюремные песни, аккомпанируя себе на стиральной доске и насвистывая в такт. Тюрьма для ее сына Мартина стала вторым домом, оттого и репертуар у Маги был соответствующим. В их доме не было ковров, лишь голый бетонный пол и камин. Прабабушка научила меня разводить в нем огонь. Мы не могли просто взять и посидеть у телевизора, ведь там его не было, так что все свободное время мы проводили на улице.

Каждый июнь все жители Пэдстоу-роуд выходили на улицу, чтобы отметить день рождения Ее Величества. Чествование проходило с размахом. Посреди дороги устанавливали палатки и столы с едой, в руке у каждого была кружка с изображением британского флага и портретом Королевы. Поразительно, но почти все обитатели гетто (даже самые отпетые футбольные хулиганы!) фанатично относились к этой чепухе, кажется напрочь забывая о том, что каждый божий день их притесняли и смешивали с грязью высшие слои общества. Я никогда не мог этого понять.

Я учился в начальной школе Конноут Роуд (теперь она называется Академия Оэйсис в Конноуте), где мы с моей сестрой Лианной были единственными темнокожими учениками. После смерти мамы Лианна около года жила у бабушки Маги, но дальше мы росли порознь и практически не общались друг с другом.

Мне никогда не приходилось покидать пределы района: Конноут находилась через дорогу от Пэдстоу-роуд и менее чем в десяти минутах ходьбы от Барнстейпл-роуд – все было в пешей доступности, так что до школы я добирался самостоятельно. В пять-шесть лет это доставляло мне массу удовольствия. Бояться было нечего, ведь все в округе друг друга знали. Вряд ли с тобой могло случиться что-то плохое – поблизости всегда был кто-нибудь из соседей. После школы я шел домой, пил чай и сразу же убегал гулять. Взрослые тогда сами выпроваживали нас: «Давай, иди поиграй на улице!» Мы шатались по паркам, катались на великах, зависали неподалеку от ларьков с едой и носились по району.

Частенько мы с приятелями околачивались в парке на Филвуд-Грин, прямо напротив молодежного клуба и дома моей бабушки. Летом мы гоняли мяч или просто валялись на траве. На другом конце парка находилась небольшая забегаловка, где стояли игровые автоматы и пинбол. Время от времени клуб организовывал автобусные поездки в Уэстон-сьюпер-Мэр, курортный городок на побережье, но в основном мы проводили время в парке, который к тому же был виден из окна моей спальни. С этим местом у меня связано много приятных воспоминаний – должен сказать, я неплохо проводил там время, сидя на солнышке и бездельничая.

Как-то раз, когда мне было примерно лет семь, я подрался в парке с каким-то парнем из-за футбольного мяча. Проезжавшая в тот момент мимо бабушка Вайолет все это видела. Вечером того же дня она усадила меня на колени и сказала мужу: «Ты видел, как он дерется, Уинстон? Он хорош!» Ба мной гордилась. Так меня и воспитывали.

Лишних денег у нас не водилось, но одет я был всегда хорошо. Сохранился отличный снимок, сделанный еще в семидесятых: на нем я в кремовой рубашке с узором, красном вязаном жилете и бежевых клетчатых брюках-клеш. Настоящий щеголь! Я практически не снимая носил футболку с изображением Марка Болана⁴ – мою первую и единственную футболку с изображением музыканта. Я надевал ее, когда в праздничные дни мы с тетей прогуливались по Блэкпулу и Уэстон-сьюпер-Мэр. Обожаю тексты Болана. Вы слышали песню «Cosmic Dancer»? Там есть такие строчки: «I danced myself right into the tomb, is it strange to dance so soon?»⁵ Первоклассный текст! Безумно жаль, что Болан ушел так рано. Для меня этот парень был пришельцем из другой галактики, гением и провидцем.

В детстве я никогда не грустил. Я был озорным и непослушным ребенком. Отсутствие в моей жизни мамы огорчало меня лишь тогда, когда, заходя за друзьями, я слышал, как они на прощание говорят: «Хорошо, пока, мам!» Только когда я слышал слово «мама», мне было по-настоящему больно. В остальном я был шаловливым ребенком и отлично проводил время.

В доме бабушки на Барнстейпл-роуд была мамина фотография, и каждый день, проснувшись, я смотрел на нее. Затем подходил к окну и, глядя на небо, произносил: «Доброе утро». Когда я был маленьким, все вокруг говорили, что мама теперь там, на небесах. Сейчас я не верю в эту чушь, но в детстве весь мир для тебя словно сказка. Подозреваю, что из-за отсутствия мамы в детстве в своих мечтах я переносился в воображаемый мир. Позже этим миром для меня стала музыка.

Бабушка любила слушать Билли Холидей⁶ на старом кассетном проигрывателе. Когда мне было шесть или семь, я играл, сидя на ковре посреди комнаты, а она наблюдала за мной – но не затем, чтобы я случайно не сунул пальцы в розетку, нет. Ба смотрела на меня и курила сигарету, стряхивая пепел в руку (в доме не было пепельницы), перетирала его в ладонях и вздыхала: «До чего же ты похож на свою мать!»

Насколько я помню, песни Билли Холидей были первым, что я услышал из музыки. Ее голос навсегда остался в моей памяти, как и слова бабушки о том, что я копия ее погибшей дочери. Безусловно, ба очень тосковала по ней, ведь она смотрела на меня, словно на экран телевизора. Моя сестра не похожа на маму – она больше пошла в отца. Я был слишком мал, чтобы понимать, что к чему. Должно быть, в каком-то смысле я заменил бабушке ее дочь. Я был призраком своей мамы.

Мне, наверное, было всего пять или шесть, когда у меня случился первый приступ астмы. Помню, как мой прадед Фармер держал меня за руку в доме на Пэдстоу-роуд, 13, потому что я не мог дышать. Он всегда так делал, когда я начинал задыхаться, поскольку не знал, чем еще мне можно помочь. Фармер сидел рядом со мной в маленькой комнате на втором этаже и сжимал мою ладонь до тех пор, пока мне не становилось лучше и я не засыпал. Первый ингалятор с вентолином⁷ появился у меня только в возрасте тринадцати или четырнадцати лет, ведь я жил с прабабушкой и прадедом, а люди их поколения не особо утруждали себя походами по врачам. Это сейчас все бегут в больницу по любому поводу: разболелся зуб – и человек уже сидит в приемном покое. В те времена так не было принято, по крайней мере в моей семье. Прабабушка ни разу не ходила к дантисту, а поскольку в то время сладости на столе были редкостью, так и прожила без единой пломбы. Что-то заболело? Приходилось терпеть, пока не пройдет само собой.

Судя по всему, до смерти мамы у меня не было проблем с дыханием, и когда я в конце концов обратился к врачу, то узнал, что появление астмы, вероятно, было спровоцировано пережитой психологической травмой, вызванной потерей мамы. Однажды, когда мне уже исполнилось восемь, приступ повторился – все произошло в том же доме, на бетонном полу, но рядом на этот раз оказались дядя Мартин и Мага.

– Ты ведь знаешь, почему это с ним происходит? – спросил Мартин у моей прабабушки.

– Нет. И почему же?

– Потому что он полукровка!

– Заткнись! – огрызнулась она. – Не смей говорить при нем такие вещи!

Эти слова навсегда отпечатались в моей памяти. Слышать подобное от Мартина было довольно странно, учитывая, что его мать была наполовину черной. Вряд ли он сказал это со злости – просто раньше у людей было такое мышление. Дядя Мартин не хотел меня обидеть – я знаю, ведь он любил меня! Так уж повелось в нашей семье, что все говорят друг другу правду прямо в лицо, ничего не утаивая и не приукрашивая.

На Пэдстоу-роуд мы жили как цыгане, отличие было лишь в том, что мы не разъезжали по округе табором, так что, на мой взгляд, мне досталось лучшее от обоих миров.

С Фармером и его сыном, моим дядей Мартином, мы часто ходили охотиться на кроликов. По ночам мы тайком пробирались на фермерские угодья; разумеется, это было незаконно и, что еще хуже – опасно, ведь нас в любой момент могли подстрелить. Но я обожал это дело. Фармер и Мартин брали с собой сети и остальное снаряжение. Мы использовали небольшие светильники или оставляли включенными фары автомобиля, но чаще ползали среди кустарников и сточных канав в кромешной тьме. Было по-настоящему весело, но в то же время жутковато. Помимо фермеров с ружьями, приходилось соревноваться в скорости еще и с быками. На одном из участков стояла табличка с надписью: «Возможно, вам удастся пересечь это поле за десять минут, но мой бык сделает это за три!» Риск всегда являлся частью веселья.

Снаряжение хранилось у прадедушки дома: длинные сети (их плела Мага) висели на стенах, а клетки с хорьками, которых мы запускали в кроличьи норы, находились на заднем дворе. Хорьки – одни из моих самых любимых животных: если хорек вцепился в руку, нужно с силой ущипнуть его за нос, и тогда он разожмет пасть. Наутро после удачной охоты вся кухня была увешана кроличьими тушками. До чего же я любил крольчатину! Бывало, мы питались и голубями, но в основном, конечно, кроликами. Стейки редко оказывались на нашем столе. Мы жили тем, что давала земля.

Не могу сказать, что мои ровесники из Ноул-Уэста занимались тем же. Но у меня была несколько иная ситуация: я воспитывался старшим поколением – все как в старые добрые времена – мы ели рагу из кроликов, хлеб с подливкой и овощи, что выращивали в саду за домом: морковь, картофель, стручковую фасоль и томаты. Не зря же моего деда прозвали Фармером! Иногда мы воровали яблоки с чужих участков. На стол годилось все, лишь бы выжить.

Провожая Фармера в последний путь, мы разложили его сети на машинах похоронного кортежа. Бабушка Вайолет подралась на улице с Мартином, потому что тот был вусмерть пьян и продолжал надираться, а его сестры, Оливия и Морин, устроили потасовку в катафалке, прямо у самого гроба.

По части ловли кроликов дядя Мартин тоже был не промах. К тому же он смахивал на цыгана: уиппеты⁸, лошади, здоровенные сапоги, ружье за плечом… После ночной охоты он заходил домой в штанах, подпоясанных шнурком вместо ремня, и со связкой кроликов на шее – мы всегда возвращались с парочкой, а порой и четырьмя-пятью тушками. Еще ребенком я научился, как правильно убивать кроликов: схватив его за горло, нужно резко потянуть вверх за подбородок, пока не раздастся хруст сломанной шеи. Это самый быстрый способ. Мартин знал, как освежевать и приготовить кролика. Охота требует большого мастерства.

Когда я некоторое время жил в Тоттердауне, там неподалеку располагалось поселение цыган. Дядя Мартин то и дело наведывался к ним, чтобы потрепаться и выпить. Мартин водил с ними дружбу, впрочем, как и мой прадед Фармер – в них обоих было что-то цыганское.

Помимо охоты на кроликов, еще одним излюбленным занятием моих дядей и Фармера были кулачные бои. Фармер как-то подрался с цыганским бароном, а брат Мартина, Артур, с сыном того барона. Они никогда не брали меня с собой, но я и без того в детстве насмотрелся на драки в барах, на улицах и других местах нашего района. Большинством участников кулачных боев двигала вовсе не жажда наживы – это я знаю наверняка. Все делалось исключительно из любви к делу, они выросли на этом, в отличие от профессиональных боксеров, которых эксплуатируют промоутеры. Так что по одну сторону оказывались обычные ребята, которые точно дрались не ради денег, а по другую – цыгане, участвовавшие во всем этом, чтобы их, в один прекрасный момент, признали лучшими.

Мои дяди были настоящими гангстерами. Они крышевали пабы: им платили за их умение решать чужие проблемы. Кроме того, дяди и сами владели клубами. Мартин и Артур, сыновья Фармера и Маги, были известными людьми в Бристоле. Мартина боялись все, включая моего отца (особенно после угроз из тюрьмы Дартмур). Выйдя на свободу, дядя Мартин продолжил заниматься вымогательством. В какой-то момент он поджег свой собственный клуб в Манчестере, чтобы получить деньги от страховой компании. Сколько я его помню, у него всегда было бельмо на левом глазу: не знаю, что произошло, но вероятно, без насилия тут не обошлось.

Артур чем-то походил на своего брата, но был менее вспыльчивым. Мартина все знали как человека прямолинейного, тогда как Артура считали тихим и хитрым, но при этом не менее опасным. Он тоже был не прочь помахать кулаками, но делал это гораздо изощреннее. Мартину ничего не стоило порезать на куски целую гребаную толпу – во всяком случае, складывалось такое ощущение, – в то время как Артур подбирался к вам незаметно, с улыбкой на лице и только потом пускал в ход нож. Несмотря на разницу характеров, братья всегда были вместе. Все знали: где Мартин, там и Артур.

Когда Мартин не одевался как цыганский барон, он выглядел как настоящий гангстер – с иголочки. В свои семнадцать Мартин стал самым молодым заключенным в Уормвуд-Скрабс⁹. Его имя часто мелькало на первых полосах газет и в криминальных сводках. Я бы не стал с уверенностью называть братьев местными знаменитостями – люди просто до смерти их боялись, особенно Мартина.

Их племянник, мой дядя Тони, был большим человеком в Манчестере и славился своей жестокостью. Когда он был в юном возрасте, его мама Вайолет и сестра Максин (мои бабушка и мама) перебрались из Ноул-Уэста в северную часть Англии. И даже когда женщины вернулись обратно в Бристоль, он в свои пятнадцать так полюбил Манчестер, что решил там задержаться. Когда я был маленьким, мы обычно приезжали к нему на пару недель во время летних каникул или отправлялись в центр отдыха Butlin's в Майнхеде, где вшестером жили в небольшом шале – я не покидал пределы Англии, пока не начал всерьез заниматься музыкой.

Как-то раз, в середине девяностых, я отправился перекусить в заведение под названием «Curry Mile» в Манчестере. Вместе со мной были парень, который снимал обо мне документальный фильм, и мой дядя, в доме которого проходили съемки. Не успел официант принести наш заказ, как к нам вышел владелец ресторана и, увидев Тони, тут же что-то быстро выкрикнул на хинди одному из своих работников. Тот пулей подбежал к нашему столу, накинул салфетки на тарелки и унес их обратно на кухню. Владелец заведения сказал дяде: «Это была еда для обычных посетителей – не для твоей семьи, Тони!» Было видно, что он старался не обидеть и уж тем более не разозлить моего дядю.

Дядя Тони был опасным парнем, но и женщины в нашей семье тоже любили подраться. Морин Годфри, моей тетушке, не было равных в уличных боях во всем Манчестере – она буквально уничтожала своих соперниц. Моя мама также умела постоять за себя. Женщины в гангстерских семьях часто бывают жестче представителей сильного пола. Многие гангстеры, по сути, всего лишь маменькины сынки – взять хотя бы близнецов Крэй,¹⁰ – вот и мои дяди занялись боксом по наставлению своей матери. А меня на первую тренировку отправила тетушка Морин.

Однажды Морин ударила ножом дядю Мартина – это произошло на моих глазах. Думаю, Мартин не очень-то жаловал мужа Морин. Поговаривали даже, что он пытался вымогать у него деньги – Мартин мог заявиться к ним домой и устроить небольшой погром. В один из таких визитов дверь ему открыла Морин и, недолго думая, швырнула Мартину в глаза острый перец и вонзила нож в живот.

Тетушка Морин была славной, милой женщиной и любила пошутить. Как-то раз я шел домой из школы со своим другом, когда тот вдруг, указывая пальцем куда-то в сторону, сказал мне: «Ты только посмотри на нее!» На асфальте, неподалеку от телефонной будки, лежала в стельку пьяная тетушка Морин с бутылкой в руке. Я притворился, будто не знаю, кто это. Морин была веселой, но многие считали, что у нее не все дома, поэтому старались лишний раз с ней не связываться. У нее был шрам, оставшийся после того, как кто-то (не помню, кто именно) ударил ее ножом – во всяком случае, так сказал мне дядя Мартин.

Вот в такой обстановке я рос. Я видел много насилия в свои детские годы, поэтому оно фактически стало для меня нормой. В детстве на вопрос о том, где сейчас дядя Мартин, бабушка могла ответить: «Он в тюрьме, но, по крайней мере, мне известно, где он». Вместо «Ох, как хотелось бы, чтобы он был на свободе!» Мага говорила: «Ладно, я хотя бы знаю, где он». Своеобразный взгляд на мир.

Я знал, чем занимаются мои дяди. Прогуливаясь по городу, мы заходили в различные заведения, где сразу становилось понятно, что окружающие относятся к ним с уважением. Но если дело касается родственника, ты не считаешь его плохим или хорошим. Будь Аль Капоне с вами в родстве, вы бы не относились к нему как к преступнику. Для вас он был бы просто членом семьи.