Читать книгу: «История освободительной войны в Греции. Том 2», страница 3

Примерно через десять дней после ухода гарема визиря прибыл английский фрегат с оставшейся частью выкупа, чтобы принять киайя и попросить некоторых объяснений по поводу недавно объявленной блокады. Капитан и его офицеры дождались президента, который принял их со свойственной ему любезностью; когда они попросили разрешения осмотреть цитадель, оно было с готовностью предоставлено; но в знак того, что они считают его виновным в своем поведении по отношению к ним и их делу, правительство не позволило английскому консулу в Патрасе, который находился на борту фрегата, даже высадиться на берег. Киайя и еще пять или шесть турок были посажены на фрегат, и Пелопоннес был избавлен от присутствия этого свирепого чудовища.

В это время Марк Боцарис прибыл в Коринф, чтобы узнать, было ли оговорено освобождение его семьи. Известность его имени сделала его объектом любопытства. Солиотский герой был одет в простой жилет из синей ткани, поверх которого накинул свой белый плащ из козьей шерсти, а к поясу пристегнул грубо сделанный пистолет. Первым к нему подошел Теодор Колокотронис, богато одетый и вооруженный, что было плодом его корыстолюбия. Контраст был разительным, и Колокотронис, похоже, осознал его и удалился в некотором замешательстве. На следующий день он пришел в своем клефтийском платье, грубом, солдатском и грязном. Боцарис поднялся, подал ему руку: «Теперь, – говорит он, – ты одет как храбрец». Он расспросил о подвигах мореотов и показал не только жестокость, но и нецелесообразность резни, учиненной ими в Триполице и других местах; ведь если бы, по его словам, жители этих городов были отправлены в целости и сохранности в Патрас, Корон и Модон, то эти места вскоре были бы вынуждены сдаться, а греки избежали бы упреков в жестокости и нарушении веры, которым они себя подвергли.

Простодушный Сулиот мало знал о характере человека, к которому обращался. В лице А. Маврокордатоса он нашел аудитора совсем иного толка. Когда он объявил ему о своем намерении приложить все усилия для помощи Соли, Боцарис сказал ему: «Ты носишь титул князя, сохрани его; это необходимо для нас; подготовь армию в 10 000 человек и акты независимости для некоторых албанских беев. Не ставь себя во главе экспедиции, чтобы не навлечь на себя зависть, следуй за мной на расстоянии; я открою тебе дорогу в Эпир и сделаю половину Албании данником Греции».⁸

Было решено, что как можно скорее одна армия должна войти в Эпир, чтобы дать работу войскам Коршида, а другая направиться в Фермопилы, чтобы не дать армии, собранной в Фессалии, проникнуть в Ливадию.

Глава II

Состояние Хиоса – Восстание на острове – Резня жителей – Нападение на Афинский Акрополь – Война в Фессалии – Депутаты, убитые Одиссеем – Нападение на турецкий флот на Хиосе – Сожжение двух турецких воинов – Возобновление резни на Хиосе – Высадка египтян на Крите – Смерть Балесты.

Пока правительство в Коринфе готовилось встретить бурю, которая вот-вот должна была обрушиться на него из Эпира и Фессалии, несчастный остров Хиос был опустошен варварскими ордами османов, а его жители подверглись резне, подобной которой не было в другие периоды войны.

Жители Хиоса, находясь под покровительством дам императорского гарема, пользовались преимуществами, неизвестными их соотечественникам в целом. Здесь процветали торговля, сельское хозяйство и мануфактура. Население острова, составлявшее 120 000 душ, было почти исключительно христианским: 30 000 человек проживали в столице острова; остальные были распределены между семьюдесятью деревнями, двадцать одна из которых была посвящена выращиванию мастики.⁹

Правителем острова был назначаемый султаном мусселим (субпаша), которого, если его поведение не нравилось жителям, немедленно смещали. Каждый год жители выбирали себе четырех геронтов, или сенаторов, один из которых всегда был прихожанином латинской церкви, так как часть жителей была прихожанами. Эти магистраты были неоплачиваемыми; они выступали в роли судей и управляющих общественными делами, и очень редко мусселимы отменяли какие-либо их решения. Геронты также распределяли и собирали ежегодную дань, которую следовало платить капитону-паше, и выполняли все обычные и чрезвычайные требования правительства.

Под таким мягким управлением, а следовательно, в процветании и счастье, киоты создали различные общественные учреждения. У них была академия, насчитывавшая 600 учеников, библиотека, содержавшая до 6000 томов, типография, больницы и лазаретто. Хиос стал Афинами современной Греции, и его жители, естественно, были не склонны рисковать, навлекая на себя ярость османов, которой, как им казалось, они были так мало в состоянии противостоять.

Поэтому, когда в предыдущем году гидраоты и ипсариоты так неосмотрительно попытались распространить пламя восстания на этот счастливый остров, сенаторы Киота умоляли их удалиться и приняли решение зарезервировать себя для более благоприятного случая. Геронты и архиепископ Платон, чтобы успокоить опасения турок, с готовностью подчинились приказу прийти в качестве заложников в цитадель.

Однако Порта, почувствовав подозрения, послала на Хиос пашу с 4000 или 5000 солдат, чтобы усилить гарнизон, привести форт в состояние обороны и разоружить жителей. Турки потребовали еще десять заложников под предлогом разрешения первым четырем отправиться к своим семьям. Однако все они были оставлены, к ним добавили еще двадцать, а затем сорок, так что в итоге их число составило семьдесят четыре главы главных семейств острова. К людям применялись все виды притеснений под предлогом их заинтересованности в деле повстанцев, а свирепые солдаты совершали по три-четыре убийства в день.

11 марта (по старому стилю) 500 саамийцев и 150 хиотов с двумя полевыми орудиями высадились в бухте Святой Елены, в полутора лигах к югу от города Хиос. Самийцами командовал Ликург Логотетис, уроженец Самоса, который большую часть своей жизни провел в Смирне. Он, вероятно, был членом Гетайрии, был смелым и предприимчивым человеком и, как только вспыхнуло восстание, вернулся на родной остров, где сумел стать своего рода диктатором. Чиотских изгнанников возглавлял Антонаки Борниа, который был на французской службе, но некоторое время жил в своей родной деревне Врондадо на Хиосе. Во время осады Триполицы он предложил Гипсилантису поднять этот остров, но его средства оказались настолько недостаточными для выполнения задуманного, что принц не прислушался к его словам. Тогда он удалился на Самос, где хиосские эмигранты сделали его своим вождем, и, убедив саамийцев в выгодности предприятия, предложил им присоединиться к изгнанию турок с Хиоса.

Сразу же после высадки они с громкими криками бросились на турок, которые после слабого сопротивления бежали и затворились в цитадели. На следующий день они приступили к созданию провизионного правительства, состоящего из шести магистратов, называемых эфорами. Эти магистраты немедленно приступили к разработке мер для энергичного продолжения осады; осознавая недостаток средств, они отправили двух депутатов к правительству Коринфа с просьбой о совете и помощи. Их просьбы были удовлетворены; в их распоряжение были предоставлены две мортиры, шесть таранных орудий и несколько иностранных офицеров для управления артиллерией. К сожалению, тринадцать дней ушло на приготовления, и время, которое уже никогда нельзя было вернуть, было потрачено впустую.

Тем временем киоты получили боеприпасы и несколько артиллерийских орудий с соседних островов; были возведены батареи, которые начали обстреливать цитадель. Но среди них начались разногласия: крестьяне столпились вокруг Борнии, привлеченные, вероятно, трехцветной кокардой Французской республики, которую он вывесил на своей шляпе; и, опираясь на свое влияние, он отказался признать верховенство Логотетиса, сказав, что будет хозяином в своей стране и его воле будут повиноваться. С другой стороны, саамский вождь обращался с киотами как с покоренным народом и потребовал от них огромную сумму на покрытие расходов по экспедиции. Многие жители, охваченные тревогой, готовились покинуть остров, опасаясь последствий отсутствия согласия и подчинения.

Только в начале апреля хиосские депутаты и помощь, которую они везли, достигли Ипсары – из-за встречных ветров они провели в пути из Коринфа восемь дней, и за время их отсутствия дела на Хиосе приняли роковой оборот.

Получив сведения о восстании на Хиосе, Порта приказала капитанпаше без промедления пройти через Дарданеллы. В полдень 30 марта (по старому стилю) его флот, состоящий из семи линейных кораблей и двадцати шести фрегатов или корветов, появился у порта Хиоса. Он начал обстрел города и лагеря греков, и первые же выстрелы привели их в смятение. В то же время гарнизон крепости предпринял вылазку и заставил осаждающих оставить город и удалиться в деревню Святого Георгия, расположенную в четырех лигах от него, куда за ними последовала часть жителей.

Турки, не считая себя еще достаточно сильными, чтобы осуществить задуманное, решили усыпить бдительность своих жертв, пока капитан-паша собирал в бухте Чесме полчища свирепых и фанатичных азиатов, которые должны были стать их мясниками. Агентами, которых они выбрали для обмана греков, были консулы христианских держав; и эти люди – либо сами обманутые,¹⁰ как мы охотно поверим, хотя такое незнание турецкого характера удивительно, либо соучастники предательства, как громко обвинили их греки, – согласились быть носителями предложений грекам и ручательствами за добрую волю турок.

Французский консул, который был уже пожилым человеком и удалился в Смирну, когда на Хиосе вспыхнуло восстание, остался представлять его, сопровождал Юдоотци, английского агента, и австрийского консула в миссии к повстанцам, чтобы предложить им помилование от имени султана, если они сложат оружие; они использовали все аргументы, чтобы склонить людей принять эту амнистию. Некоторые жители поддались на их обещания и покорились. Их тут же собрали в монастыре Святого Минаса, а на следующий день вывели по 200 человек и зарезали.

Три дня, которые заняли эти операции, дали азиатам время собраться на побережье; и каждый миг небольшие лодки высыпали на берег Хиоса. Первым делом они сожгли город и церкви, уничтожили все общественные памятники, а в больницах расправились с немыми, слепыми, престарелыми и неизлечимыми. Затем они начали распространять свои опустошения на всю страну.

Греки, числом 1500 человек, расположились во Врондадо, против них выступил отряд из 3000 азиатов, но был отбит и загнан под пушки крепости. Получив подкрепление, они с яростью бросились в атаку и заставили повстанцев отступить, потеряв 160 человек. Греки, однако, отступили в полном порядке, защищаясь от врага с большим мужеством; одна из их женщин, как было замечено, убила трех турок своей рукой, прежде чем упала сама, возле церкви Святого Коринфа. Они остановились на некоторое время у подножия горы Эпос, и большая их часть бежала в Ипсару.

Позиция греков в Тимиане была атакована с теми же результатами. На небольшом расстоянии от нее на берегу стояла небольшая батарея; против нее враг послал отряд, который должен был поддержать стрельбой с фрегата; но это судно село на мель, греки пробрались к нему через воду, забрали боеприпасы и сожгли.

Самианцы и хианские эмигранты заняли позицию на некотором расстоянии от города, и тысячи несчастных людей собрались за ними, ожидая результатов конфликта. Он был недолгим: греки сдавались и бежали, одни в одну сторону, другие в другую. Солдаты и крестьяне, женщины и дети, старики и молодые, разбегаются в разные стороны, преследуемые свирепыми мусульманами; тысячи людей истреблены безжалостными дикарями, не щадящими ни возраста, ни пола; матери, чтобы спастись самим и уберечь своих детей от более жестокой участи, сбрасывают их со скал и обрывов. Остров изъезжен во всех направлениях; дома сожжены, жители истреблены. В течение пятнадцати дней резня продолжалась без перерыва. Более половины населения было истреблено или обращено в рабство. Тысячи людей прятались в горах и тайных убежищах, пока с Ипсары и других островов не пришли корабли, чтобы снять их и рассеять по архипелагу.

Большое войско турок напало на богатый монастырь Неамони, где укрылась толпа женщин и детей. Они ворвались в монастырь, зарубили монахов, сделали несчастных женщин жертвами своей похоти и, собрав всю священную утварь и сокровища этого места, разделили их, а также женщин и детей на жребии, чтобы забрать с собой. Тогда их осенила мысль, что если они продадут обесчещенных ими женщин, то их собственное потомство может стать рабами. Их фанатичная гордость была уязвлена этой мыслью, и они, выхватив свои пониарды, зарубили тех, кого только что сжимали в своих объятиях.¹¹

Потребовалось более пятнадцати мулов, чтобы увезти все драгоценности, найденные в монастыре Неамони.

Монахини монастырей Халандра и Калимасия, а также несколько семей, не успевших спастись, укрылись в башне высотой в три этажа. Придя туда, турки распахнули двери, принесли женщин в жертву своей похоти, схватили находившихся там священников, выкололи им глаза, а затем сожгли заживо. К счастью, они забыли про третий этаж, и тем, кто в нем находился, удалось спастись.

Молодая пара по имени Мике и Херонима Факаро была настигнута своими преследователями, когда они убегали. В мужа попал мяч, и он упал; жена потеряла сознание рядом с ним. Не обращая внимания на ее красоту, грубияны отрезали ей четыре пальца, чтобы убедиться, что она жива. Поскольку крови не было, они оставили ее, нанеся ей несколько ударов своими ятаганами. Оправившись от обморока, Иеронима позвала мужа и, к своей великой радости, обнаружила, что он только ранен. Они встали и медленно пошли к берегу моря, надеясь попасть на борт какого-нибудь судна; но тут они встретили новых врагов; муж был убит, а жену утащили в рабство.¹²

Когда один из отрядов греческого флота высадился на берег и направился в глубь страны, чтобы увидеть, какое опустошение было произведено, и попытаться спасти тех жертв, которых они могли встретить, они услышали громкие крики, доносящиеся из оврага, недалеко от разрушенной деревни. Поспешив туда, они обнаружили молодого человека, сражавшегося с тремя турками; за ним стояла девушка, чьи крики привлекли их к этому месту, и два священника, также пытавшиеся защитить ее. При виде греков турки обратились в бегство; один из них был убит, а двое других вынуждены были бросить своих лошадей. Старший из священников рассказал, что со времени высадки турок он и его коллега укрылись в этой пещере; последний каждую ночь выходил из нее и отправлялся в поле на поиски фруктов и овощей для своего пропитания. Во время одной из таких ночных вылазок он встретил молодую пару, которая, после того как за ней весь день охотились неверные, спаслась от них благодаря ночи. Их семьи были истреблены или обращены в рабство; молодой человек получил несколько ран, защищая свою госпожу; он видел, как на его глазах уносят его сестру, не имея возможности оказать ей помощь. Греки отвезли молодую пару в Ипсару; старый священник, которому было более семидесяти лет, отказался покинуть свою пещеру, сказав, что оставляет на попечение небес короткое время жизни, которое ему осталось, и которое не стоит того, чтобы брать на себя столько хлопот по его спасению.¹³

Когда турки опустошили весь остров, они вернулись в город, ведя за собой пленников. Примасов деревень заставили идти перед ними, неся штандарты; несколько пленников были убиты, остальные проданы за низкую цену. Архиепископа и заложников вывели из замка и повесили на берегу в восемь параллельных линий. Двое из них, Фона и Мени, умерли, произнося проклятия и пророчества против своих убийц. Турки в насмешку намотали тюрбан на голову мертвого архиепископа и выставили его в таком виде перед своими пленниками.

Консульские агенты христианских держав покрыли себя позором, продавая свою защиту таким несчастным жертвам, которые искали убежища в их домах. Два примаса, получившие убежище в консульских домах Франции и Австрии, должны были заплатить 100 000 пиастров; бедняков, которые не могли ничего заплатить, изгоняли из них. Следует, однако, заметить, что большую часть этих агентов составляли так называемые левантийские арабы, раса почти столь же развращенная, как греки или турки.¹⁴

Некогда прекрасный и плодородный остров Хиос теперь представлял собой одну из сцен запустения, ни одна его часть, за исключением южного района, не была пощажена. Около 20 000 его жителей были истреблены, 30 000 угнаны в рабство, а большая часть оставшихся рассеяна в нищете и бедности по островам и Морее.

В апреле в окрестностях Фермопил произошел еще один конфликт между греками и варварами. Гипсилантис покинул Коринф в начале марта в сопровождении Никиты и 1200 пелопоннесцев и отправился в Афины. По его прибытии греки решили попытаться взять Акрополь штурмом. «В день, назначенный для штурма, архиепископ Афинский совершил обряд посреди лагеря, и воины, распростершись перед грубым алтарем из камней, поклялись на Евангелии смело встретить смерть. Увенчав себя ветвями лавра, благословленными прелатом, они удалились в дома, чтобы, согласно обычаю, отпраздновать свой погребальный пир. В полночь, облачившись в лучшие одежды, с пистолетом и мечом в руках, они подошли к Акрополю. Внезапно цитадель осветилась, словно по волшебству; на нападавших обрушился ливень из черепицы, факелов и шаров, которые после нескольких тщетных попыток отступили, покрытые ранами. Австриец открыл врагу их замысел».¹⁵ Гипсилантис, предложив осажденным почетную капитуляцию, но получив отказ, отправился в Дистомо, где встретился с Одиссеем.

Из следующей депеши Одиссея в сенат следует, что до прибытия Гипсилантиса в греческий лагерь произошло несколько серьезных сражений.

Собранное в Лариссе войско под командованием Мухаммеда Драмали разместило свой штаб в Таумакосе, заняло Патраджик и усилило гарнизон Зейтони. Затем сер-аскер двинулся к Элладе (Сперхию) и расположился лагерем в Алламане.¹⁶

«До этого времени, – говорит Одиссей, – мы держали оборону; но, получив известие, что турки сосредоточили свои силы в Зейтони и Патраджике, которые являются ключами Фессалии, мы решили выбить их с этих позиций. Пелопоннесские войска, находившиеся под командованием Никиты и Ятрако, составляли 3000 человек, а вся наша армия насчитывала около 8000, из которых мы сформировали две дивизии. Первая, под командованием Никиты, Одиссея и Диовонитиса, должна была направиться против Зейтони; вторая, под командованием Деметрия Контояниса и Эрве Гураса, выступила в сторону Патраика, после согласования способа и времени нападения, которые были определены на военном совете.

«В Страстную пятницу, 31 марта (по старому стилю), первая дивизия была высажена в Палеохори, деревне напротив Литады, на острове Эвбея, на семи судах, которые сопровождала толпа мистиков, или барков. Мы не переставали молить Бога об успехе нашего оружия и в Святую субботу, 1 апреля, с рассветом начали высадку в порту Эхинос, недалеко от Стелиды. Все шло хорошо, но едва мы высадили на берег 300 человек, как турки выступили против нас с войском, вчетверо превосходящим нас по численности и состоящим в основном из кавалерии. Наши солдаты отступили к морю, где, получив подкрепление в виде 500 наших людей, снова перешли в наступление. Турки были вскоре разбиты, потеряв тридцать человек и шесть пленных, и были вынуждены немедленно покинуть Стелиду, где они оставили шестьдесят шептаров, которые сохранили свой пост и были сожжены заживо в трех домах, в которых они окопались.

«Тем временем Одиссей с семьюдесятью решительными палицариями высадился в деревне Санта-Марина, расположенной недалеко от моря, в трех лигах от Зейтони, и занял позицию, разгромив 200 турок, из которых убил треть; наступила ночь, и началась подготовка к сражению, которое должно было состояться на следующий день.

«Это был день Пасхи. Турки, в количестве 3000 конных, пеших и артиллерийских, выступили против Санта-Марины, где находился Одиссей, получивший за ночь подкрепление в 130 человек. Его энергично атаковали, но усилия врага были безуспешны из-за сильной позиции деревни Санта-Марина, хотя дело затянулось до вечера.

«Одиссей послал известить Никиту о случившемся, и тот решился присоединиться к нему; отправившись с 1000 человек, он пробился сквозь варваров, в то время как Диовонитис, высадивший своих людей, направлялся к тому же пункту, куда все они благополучно прибыли.

«На следующий день, в пасхальный понедельник, турки, думая, что войска, оставшиеся в Стелиде, рассеялись, двинулись со всеми своими силами против Одиссея, таща за собой пушки и мортиры, чтобы выбить греков с их позиций. Сначала они выпустили более сотни пушечных ядер и столько же снарядов, но, подойдя вплотную к христианам, которые отвечали им лишь патриотическими песнями, Одиссей и Никита решили, что пора с этим покончить. Сложив оружие и предложив своим солдатам взять, как и они, мечи в руки, они бросились на неверных, которых избили и преследовали на протяжении лиги пути.

«Потери турок в этот и предыдущие дни составили пятьсот человек убитыми, греков – тридцать убитых и пятьдесят восемь раненых. С этого времени обе стороны сохраняли спокойствие.

«Тем временем дивизия Контояниса овладела Патраджиком, а турки, вынужденные переправиться через Элладу, расположились в Лиано Клади, деревне, расположенной на равнине, где они надеялись удержаться с помощью своей кавалерии».

Из этого сообщения, какими бы ни были его претензии на достоверность, ясно, что Никита и пелопоннесцы участвовали в боях под Фермопилами в начале апреля (по старому стилю), но не похоже, что среди них был Гипсилантис – обстоятельство, которое, казалось бы, должно было бы подкрепить утверждение о том, что он был с частью пелопоннесцев в Афинах.

В то время, когда Гипсилантис присоединился к армии, турки, получив сильное подкрепление, вынудили ее отступить. Греки, хотя и уступали в численности, решили напасть на них, чтобы не допустить их проникновения в Беотию. Силы греков оцениваются в 5000 человек, турков – в 15 000 человек. Греки разделили свои силы, чтобы напасть на врага сразу в нескольких местах. Контоянису было приказано занять их справа, овладев высотами горы Катавотра (Эта). Гипсилантис должен был занять позицию в центре, чтобы поддержать Одиссея и Никиту, а Эрве Гурас должен был действовать в тылу османской армии. Это произошло примерно в середине мая, и Мухаммед Драмали был отбит со значительными потерями. Среди пленных был его племянник.¹⁷ Через некоторое время после этого поражения турок правительство, по наущению Теодора Нигриса и, возможно, Гипсилантиса, решило лишить Одиссея командования, которое, по их мнению, он выполнял слишком независимо. Однако было нелегко напасть на него в окружении его преданных палиц, которые не признавали почти никакого авторитета, кроме его. Поручение, однако, было дано Александру Ноотзасу, который после смерти своего покровителя, Али-паши, сердечно встал на сторону своих соотечественников; и Паласкасу, человеку, который с честью служил в русской армии.

Согласно рассказу, предоставленному М. Райбо¹⁸ французом, прикомандированным к Гипсилантису и находившимся неподалеку от этого места, оба посланника в сопровождении небольшого эскорта без всяких препятствий прибыли в лагерь Одиссея.

Они начали с того, что сделали ему несколько смущенных комплиментов и оправдывались за неприятную должность, которую им поручили. Одиссей не выказал никакого неудовольствия, и его поведение убаюкало их. Он пригласил их на ужин и, поскольку час был поздний, попросил их отложить разговор о цели их миссии до следующего дня.

Когда ужин был подан, они приняли его без всяких подозрений, потому что Одиссей не позволил себе ничего такого, что могло бы их встревожить. Они долго сидели, разговаривая о любопытных вещах, не имеющих отношения к тому предмету, ради которого они пришли. Вдруг шатер наполнился вооруженными людьми. «Братья! – сказал Одиссей, – довольны ли вы мною с тех пор, как служите под моим началом?» – «Да» – «Ну что ж, тогда они послали Нутсаса и Паласкаса сместить меня. Готовы ли вы отдать себя под их командование?» – «Нет, нет», – закричали они. Тогда, обратившись к испуганным помощникам, он сказал: «Видите, – сказал он; и, взглянув на своих людей: – Идите, избавьте меня от моих врагов», – Нуцас и Паласкас мгновенно упали, пронзенные ранами.¹⁹

Правительство не сочло себя достаточно сильным, чтобы попытаться наказать автора этих убийств, и это злодеяние только возвысило Одиссея в глазах беззаконных клефтов Аграфы и ее окрестностей.

Греческий флот под командованием адмирала Миоулиса отплыл с Гидры 12 и 15 мая и взял курс на Хиос, чтобы получить некоторое удовлетворение за расправу над несчастными жителями этого острова и спасти как можно больше из них. На его борту находились капитан Журдэн из королевского флота Франции (который и предоставил следующие подробности), офицер, недавно пришедший предложить свои таланты на службу греческому делу; лейтенант Гастингс из английского флота, который уже некоторое время участвовал в добром деле; и несколько других иностранцев.

Часть греческого флота блокировала турецкую эскадру в Хиосском проливе, а остальные корабли занимались тем, что снимали несчастных хиотов. 30-го числа было решено атаковать флот противника следующей ночью. Соответственно, в восемь часов вечера 31-го пятнадцать военных кораблей и три брандера под командованием адмирала Миоулиса вошли в пролив через узкий проход на севере между Хиосом и островом Стробли, одним из Спалмадских островов. Остальной флот держался в стороне, недалеко от входа в пролив, образуя линию, протянувшуюся от северной точки Хиоса до побережья Азии. Турецкий флот состоял из шести линейных кораблей, девяти фрегатов, нескольких корветов и других судов, всего сорок четыре паруса. Флот греков, включая пожарные корабли, состоял из пятидесяти шести небольших судов, ни одно из которых не имело более восемнадцати или двадцати орудий калибром от четырех до восемнадцати дюймов.

Турецкие фрегаты, находившиеся под парусами, увидев наступающих греков, открыли огонь из трех пушек и побежали, чтобы сообщить о случившемся флоту, который был пришвартован перед городом Хиос. При приближении греков противник перерезал свои тросы и приготовился к бою, находясь в большом смятении. Двум пожарным кораблям было приказано попытаться подойти к некоторым из их судов, а третьему – держаться ближе к бригу адмирала. Гидраотские бриги капитанов Сакуриса, Зумадоса и Скуртиса присоединились к бригу адмирала Миоулиса, и все четыре атаковали корабль капитана-паши Кара-Али. С обеих сторон велась сильная стрельба, но турки так плохо наводили свои пушки, что не причинили греческим судам никакого вреда, несколько пуль прошли только сквозь паруса. Пожарный корабль попытался взять корабль паши на правый борт; но капитан слишком быстро поджег его, и паша успел взять галс, и он немедленно поставил все паруса, чтобы уйти с его пути. Она прошла близко от его кормы, и если бы капитан задержался хоть на минуту, чтобы поджечь ее, цель была бы достигнута. Команда пожарного корабля поднялась на борт адмиральского судна, и флот начал выходить из канала. Турки, поняв их намерение, пустились в погоню и вели огонь всю ночь. Греки, простояв до рассвета, вышли тем же проходом, которым вошли; турки же вышли из канала тем, что был на азиатской стороне, и таким образом почти соприкоснулись с греческими судами, оставшимися снаружи. Один из их бригов, преследуя один из огненных кораблей, послал шлюпки, чтобы взять его на буксир, а капитан Балгари атаковал турецкий корабль и заставил его отказаться от погони. Греческий флот, вновь собравшись, направился к Ипсаре; капитан-паша выказал желание преследовать его, но его флот, находившийся у берегов Азии, не обратил внимания на его сигналы. На следующий день они вновь заняли свой пост в проливе.

На военном совете, состоявшемся на борту греческого флота, было решено воспользоваться темной ночью, чтобы снова напасть на врага. Было решено, что два пожарных корабля должны войти в пролив северным проходом, в этом месте часть судов должна остаться, чтобы принять на борт свои команды, когда они выполнят свою задачу, а другие суда должны продолжать крейсировать у южного прохода, на случай, если ветер заставит их пройти пролив на всю длину.

Ночь на 18 июня оказалась благоприятной для предполагаемого нападения на турецкий флот, и два пожарных корабля направились к проливу: один под командованием Константина Канариса, «Ипсариота», другой – под руководством капитана «Гидраота», Джорджа Пепиноса. Канарис, ставший впоследствии столь знаменитым, никогда не отличался яркими подвигами, а его маленький рост, робкий вид и смущенные манеры мало свидетельствовали в пользу его храбрости.

Когда они проходили мимо Спалмадских островов, то оказались на мели в пределах выстрела двух турецких фрегатов. Люди Канариса потеряли мужество, и он сказал им: «Если вы боитесь, бросайтесь в море и плывите к вон тем скалам. Я сожгу пашу». В девять часов вечера поднялся ветерок, и они вошли в пролив; Канарис обнаружил, что его судно не так хорошо плавает, как судно Пепиноса: «Друг, – воскликнул он, – если ты пойдешь впереди меня, ты сожжешь судно раньше, чем я успею выйти на дорогу, и наше предприятие будет выполнено лишь наполовину. Позволь мне идти первым, и ты обязательно придешь вовремя и выполнишь свою долю».

Наступил рамазан, и турки проводили вечер в радости и празднестве; флот был освещен, а корабль капитана-паши, в частности, был украшен большим количеством цветных ламп. Несколько капитанов других кораблей и множество других людей собрались на его борту; трубы, барабаны и цимбалы наполняли воздух своим грохотом; вдруг Канарис подбежал к своему огненному кораблю, прикрепил его к турецкому судну, поджег его и прыгнул в свою лодку…» Теперь вы хорошо освещены!» – крикнул он, проходя под форштевнем. Пламя быстро распространялось; все попытки потушить его были тщетны. Капитан-паша бросился в лодку; одна из мачт корабля, вздымаясь, задела его ялик и опрокинула его, и он умер, добравшись до берега, от полученных травм. Тем временем Пепинос поджег «Капитана-бея», на борту которого находились сокровища флота. Этот корабль сгорел лишь частично, но он был так сильно поврежден, что навсегда лишился возможности служить. Шесть других судов также сильно пострадали, столкнувшись друг с другом в ужасе и смятении, вызванных сожжением этих двух кораблей. Все суда, пришвартованные у острова, оборвали свои тросы, чтобы спастись от пламени; одни направились в город, рискуя сойти на берег в порту; другие взяли курс на южный проход и достигли берегов Азии; третьи пытались выбраться северным проходом. В городе царило такое же смятение: турки, опасаясь, что горящие суда выйдут на берег и подожгут его, подумывали о том, чтобы покинуть его. Если бы у греков было еще несколько пожарных кораблей и часть их флота подошла в это время, вся турецкая эскадра могла бы быть уничтожена.²⁰