– Сусанна, милая – отозвался он, обрадовавшись и вспыхнув от смущения. – Так вот ваши детки! Я слышал, что школы будут допускаться после уроков, и ожидал, что вы вероятно придете сюда с ученицами; но меня так заняла модель, что я совсем забылся. Подобная вещь переносит зрителя совсем в иной мир, не правда-ли? Я в состоянии рассматривать ее целыми часами, но, к сожалению, мог забежать только на минутку, так как занят работою здесь поблизости.

– Ваша кузина оказывается такой развитой особой, что критикует эту модель беспощадно, – вставил Филлотсон с легкой иронией. – Она очень мало верит в её точность!

– Нет, м-р Филлотсон, вы ошибаетесь, я не такая, я вовсе не желаю, чтоб меня принимали за так называемую «развитую барышню» – их и без меня развелось теперь так много, – возразила Сусанна с ударением. – Я хотела сказать… не знаю, что я хотела сказать, кроме того, что вы этого не понимаете!

– Я знаю ваше мнение, – сказал Джуд с жаром (хотя он вовсе не знал его), – и полагаю, что вы совершенно правы.

– За это хвалю вас, Джуд, я знаю, вы верите в меня! – Она крепко пожала ему руку, бросив укоризненный взгляд на Филлотсона, причем в голосе её слышалась раздраженная нотка, вовсе не соответствовавшая задевшей ее безобидной иронии. Она не сознавала в ту минуту, как оба сердца, и молодое, и старое, стремились к ней при этой внезапной вспышке чувства, и какие осложнения создавала она в будущем для обоих своих поклонников.

Дети давно уже утомились пространными объяснениями модели, и вскоре маршировали обратно в Лемздон, а Джуд возвращался к своему делу. Он любовался на ребятишек в их чистых платьицах с передничками, шедших стройными парами в сопровождении Филютсона и Сусанны, и ему досадно было, что он стоит в стороне от жизни этих двух людей. Прощаясь, Филлотсон пригласил его навестить их вечерком в пятницу, когда у него не будет занятий с Сусанной, и Джуд охотно обещал воспользоваться этим приглашением.

Между тем, правительственный инспектор производил в это время «внезапныя» ревизии в районе Лемздона, и два дня спустя, после школьной прогулки на выставку, во время утренних уроков, в класс Филлотсона незаметно вошел ревизор, – гроза начальных учителей.

Для м-ра Филлотсона этот сюрприз не имел большего значения; он уже столько раз благополучно встречал и провожал такие «внезапныя» посещения. Но класс Сусанны помещался в самом конце залы, и во время урока она стояла спиной к входной двери; поэтому, прежде чем она догадалась о присутствии оффициального посетителя, он, остановившись позади учительницы, уже прислушивался к её преподаванию. Сусанна случайно обернулась и тут только поняла, что давно пугавший ее момент наступил. Она до того растерялась, что вскрикнула. В невольном испуге Филлотсон очутился подле, как раз во-время, чтобы поддержать ее. Впрочем, она вскоре овладела собою и улыбнулась; но после ухода инспектора произошла реакция, и Сусанна почувствовала такую слабость, что Филлотсон увел ее в свою комнату, где дал ей подкрепиться глотком вина. Очнувшись, она увидала, что он нежно держит её руку.

– Вам следовало предупредить меня, – простонала она с упреком, – что такой приезд неизбежен! Что я буду теперь делать! Инспектор вероятно наговорит обо мне начальству ужасных вещей, и я навсегда останусь в опале!

– Он этого не сделает, милая барышня. Вы лучшая учительница, какую я только знаю, – говорил Филлотсон с особенным участием. которым она была глубоко тронута; она жалела теперь, что так необдуманно упрекнула его. Оправившись, Сусанна ушла к себе.

Джуд, между тем, нетерпеливо поджидал пятницы. Предстоящее свиданье так сильно волновало его, что вечерами он все прохаживался по дороге в Лемздон, а по возвращении домой оказывался совершенно неспособным сосредоточить мысли на занятиях.

Наконец, настал желанный день, и Джуд, окончив работу и мечтая, как Сусанна будет рада видеть его, наскоро напился чаю и пошел к ней, не обращая внимания на ненастный вечер. Ветвистые деревья, по сторонам дороги, еще более усиливали таинственный мрак, и уныло кропили его каплями стекавшего с них дождя, производя впечатление каких-то уродливых привидений.

При входе в местечко, Джуду прежде всего бросились в глаза две фигуры, вышедшие под одним дождевым зонтиком из дома местного пастора. Джуд был еще далеко позади, и не мог быть замечен ими, но он догадался сразу, что это Сусанна и Филлотсон, державший зонт над её головою. Они заходили к пастору, вероятно, по каким-нибудь делам, касающимся школы. Парочка шла по безлюдной аллее, и Джуд видели, как Филлотсон обнял свою спутницу, при чем она деликатно отклонила его руку; но он снова обнял ее, и она уже ему не помешала, только быстро оглянулась, с оттенком какого-то предчувствия. Но она не заметила Джуда, который мгновенно спрятался за дерево, оставаясь в этой засаде, пока Сусанна не вошла к себе, а Филлотсон в школу.

«Да ведь он-же стар для неё – такая нелепость невозможна», успокаивал себя Джуд, как-бы отвечая на душившие его ревнивые мысли.

Но всякое вмешательство в их отношения было-бы глупо. Он был человек без будущего, он был связан Арабеллой. Однако идти дальше он не мог и повернул обратно в Кристминстер. Внутренний голос твердил ему, что он ни в каком случае не должен стоять на дороге Филлотсона и Сусанны. Положим, учитель был лет на двадцать старше её, но много счастливых браков встречается и при такой значительной разнице возрастов. Впрочем, грусть нашего идеалиста продолжалась недолго, так как он хорошо сознавал, что сближение между его кузиной и учителем было всецело устроено им самим, и досадовать было не на кого.

VI

Старая и ворчливая тетка Джуда лежала больная в Меригрине и в ближайшее воскресенье, после описанного эпизода, он пришел навестить ее. Это посещение явилось результатом неожиданной победы, одержанной им над своим влечением свернуть в Лемздон, где его ожидало-бы тягостное свидание с кузиной, без права высказать ей накипевшие в его сердце слова по поводу терзавшей его последней встречи в аллее…

Больная старушка уже не расставалась теперь с постелью, и все свободное время Джуда было занято хлопотами по устройству её дел и доставлению ей необходимого спокойствия. Булочная была продана, и благодаря вырученной сумме и прежним сбережениям, старушка не только ни в чем не терпела недостатка, но даже пользовалась заботливым уходом одной соседки, переселившейся к ней на это время и исполнявшей все её желания. Собираясь в обратный путь, Джуд завел с теткой мирный разговор, незаметно перешедший на расспросы о кузине.

– Скажите, тетушка, здесь родилась Сусанна?

– Да, здесь; даже вот в этой самой комнате. Родители её жили тогда в нашем местечке. Что тебе вздумалось спросить об этом?

– Так, мне хотелось знать…

– Значит, ты виделся с ней? – подозрительно спросила строгая старушка. – А я тебе что внушала? Ну, и ты разговаривал с нею?

– Да, тетушка.

– Советую оставить все эти нежности. Она воспитана отцом в ненависти в родным её матери, и с неприязнью будет смотреть на трудового парня, как ты. Ведь она теперь городская барышня и нам не ровня. Я никогда не обращала на нее особого внимания. Она так и осталась в моей памяти маленькой своевольной девченкой с капризными нервами. Частенько-таки ей доставалось от меня за дерзости. Помню, раз как-то, озорница, разувшись и подняв юбочку, забралась по колена в пруд, и прежде чем я успела пристыдить ее, кричит мне: – Отстаньте, тетушка. Таким скромницам, как вы, здесь не на что смотреть!

– Она была тогда маленькой, конечно?

– Ей было двенадцать лет, день в день.

– Ну, хорошо, может быть. Но теперь она взрослая девушка, очень дельная, живого симпатичного характера, и добра, как…

– Послушай, Джуд, – воскликнула тетка, вскочив с постели. – Уж ты не влюблен-ли в нее?

– Нет, тетушка, право-же, нет.

– Твоя женитьба на Арабелле была таким несчастием, какое только может человек придумать себе в наказание за глупость. Но она отправилась на другой конец света и больше ужь никогда тебя не потревожит. Дело, однако, будет еще хуже, если ты, уже и без того связанный браком, увлечешься Сусанной. Если кузина любезна с тобой, то и принимай эту любезность за то, чего она стоит. Но заходить дальше родственного расположения было-бы с твоей стороны большим безумием. Как легкомысленная горожанка, она доведет тебя до погибели.

– Не говорите ничего дурного про нее, тетушка, умоляю вас; мне это неприятно!

Джуд почувствовал облегчение с приходом ухаживавшей за теткою соседки, вероятно, подслушивавшей их разговор, так-как она тоже пустилась в свои воспоминания о Сусанне. По её словам, Сусанна еще ученицей в сельской школе отличалась уже разными странностями, например, на народных чтениях выступала, на эстраду она, самая маленькая из всех учениц, в коротеньком белом платьице с розовым кушачком, и декламировала стихотворения, причем насупит бывало маленькия бровки и, бросая кругом грозные взгляды, с жаром произносит что-то в пространство, как будто перед ней и в самом деле стоит кто-то невидимый для других.

– Нельзя сказать, – продолжала она, – что девочка была такой-же повесой, как бывают мальчишки; но она проделывала такие шалости, на какие обыкновенно только те и бывают способны. Я видела, как она бегала и скользила по нашему пруду, с развевавшимися по плечам мелкими кудряшками, вместе с целой толпой ребятишек, и при этом просто не знала устали. Кроме неё тут были все только мальчишки, которые бывало примутся апплодировать ей, кричать «ура» и всячески выражать восторги, на что она только скажет: «Перестаньте, мальчишки», и вдруг упорхнет домой. Те стараются снова ее выманить, но резвушка уже не поддается.

Эти рассказы про маленькую Сусанну заставили Джуда еще сильнее сокрушаться, что он не может на ней жениться, и он вышел в этот день из домика тетки с тяжелым сердцем. Ему хотелось-бы завернуть в школу, посмотреть ту залу, в которой так прославилась маленькая Сусанна, но он сдержал свое желание и пошел в обратный путь.

Чем более вдумывался Джуд в свою настоящую судьбу, тем более убеждался, что ему надо глядеть на вещи проще. Что было толку, например, отдавать весь свой досуг научным занятиям, вместо того, чтобы глубже окунуться в самую жизнь?

«Мне следовало об этом раньше подумать», упрекал он себя на возвратном пути. «Лучше было вовсе не браться за исполнение этого сложного плана, нежели трудиться над ним, не видя ясно, куда идешь, чего домогаешься… Это блуждание вокруг колледжей – словно в самом деле какая-нибудь рука протянется оттуда, чтобы втащить меня – ни к чему не ведет. Мне необходимо заручиться указаниями людей вполне компетентных, чтобы чего-нибудь добиться…»

Остановившись на этом решении, Джуд искал теперь встречи с подходящими людьми. Удобный случай вскоре представился. Как-то на после-обеденной прогулке он встретил в парке пожилого господина, о котором случайно узнал, что он состоит начальником частного колледжа. Лицо у него было доброе, довольно симпатичное, но господин этот почему-то показался Джуду не общительным и он не решился заговорить с такой важной особой. Но за то встреча навела его на мысль объяснить свои затруднения в письмах к некоторым из лучших и наиболее доступных ученых педагогов и просить их авторитетного совета.

Когда после долгих колебаний, письма к ним были наконец отправлены, Джуд впал в сомнения. «Я позволил себе», – размышлял он, «один из тех навязчивых, вульгарных приемов, к которым и без меня так часто прибегают в наше время. И как это я решился беспокоить своими письмами людей, совершенно меня не знающих? Может быть, – я какой-нибудь обманщик, праздный шелопай, негодяй… Они могут подумать обо мне что угодно!»

Тем не менее Джуд не терял слабой надежды на какой-нибудь ответ, как на последний якорь спасения. Он ждал его со дня на день, терзался, уверял себя, что ждать глупо, и все таки ждал. В эпоху этих ожиданий он вдруг был поражен совершенно неожиданным известием о Филлотсоне. Почтенный педагог оставлял свою школу, меняя ее на более значительную в другой местности. Что это значит? – размышлял он: как отзовется эта перемена на его кузине; скорее всего со стороны учителя это был обдуманный шаг на пути к высшему окладу, в виду предстоящих забот о содержании двух лиц вместо одного? Джуд не мог разобраться в разных предположениях. Установившиеся в последнее время нежные отношения между Филлотсоном и Сусанной, в которую Джуд был так страстно влюблен, положительно мешали злополучному сопернику обратиться к Филлотсону за советом в своем собственном деле.

Между тем ученые лица, к котором обращался Джуд, не удостоили его ответом, и молодой человек был, по прежнему, предоставлен самому себе, с прибавкой уныния от несбывшихся надежд.

Кроме трудности приобрести надлежащую учебную подготовку, было еще и другое затруднение: невозможность оплачивать в заведении право слушания курсов. Взвесив хорошенько это обстоятельство, Джуд к немалому разочарованию своему убедился, что, при самых благоприятных условиях, ему придется собирать необходимую для этого сумму целых пятнадцать лет. Затея оказывалась безнадежной.

Джуд помнил, как сразу очаровал его этот город. Придти сюда и жить здесь; вращаться среди древних церквей и замков и дышать обаянием чудной старины – все это, с первого взгляда на город, предоставлялось его пылкой голове разумным и идеально прекрасным делом. Между тем теперь становилось очевидным, что для него во всех отношениях было-бы лучше, еслиб он, не увлекаясь никакими несбыточными стремлениями, отправился-бы, вместо Кристминстера, прямо в какой-нибудь коммерческий город с единственной целью нажить там побольше денег и потом уже приступил-бы к осуществлению своего намерения. Но как-бы то ни было, теперь ему ясно одно, что весь план его лопнул, подобно мыльному пузырю, от малейшего прикосновения разумной критики.

По счастию, ему не пришлось отравить своим разочарованием жизнь дорогой Сусанны, впутав и ее в свое крушение. Грустное пробуждение его к сознанию ограниченности своих сил не коснется её интересов. Она в сущности знала только малую часть этой несчастной борьбы, на которую Джуд отважился таким не подготовленным, бедным и неопытным юношей. Он понимал теперь, что его настоящее место не в этих гордых зданиях, манивших его издалека, а между ремесленниками и мастерами, на бедных окраинах города, где он ютился, – никем не признаваемый и никому не нужный пришлец и пролетарий.

Под гнетом таких грустных дум Джуд вышел побродить по улицам и зашел в попавшуюся на глаза таверну. Здесь он выпил залпом несколько кружек пива. Когда он покинул таверну, была уже ночь. Вернувшись домой, Джуд нашел письмо на столе. Взглянув на конверт, он заметил штемпель одного из тех колледжей, к ректору которого он писал.

– Слава Богу, хоть один ответ, наконец! – торжествуя, воскликнул Джуд.

Но извещение было коротко и не соответствовало его ожиданиям, хотя и действительно было лично от директора. Оно содержало следующие строки:

«Сэр, – я с участием прочел ваше письмо, и, усматривая из него, что вы человек рабочий, смею думать, что вы добьетесь лучших шансов на успех в жизни, оставаясь в настоящем положении и занимаясь своим ремеслом, нежели на каком-либо ином поприще. Отсюда вытекает и мой совет, что вам делать.

Преданный NN.»

Этот безусловно разумный совет окончательно рассеял все иллюзии Джуда. Все это он и сам прекрасно сознавал, но все-же этот ответ показался жестоким ударом после многолетнего упорного труда. С разбитыми надеждами он махнул рукой на свои занятия и вышел развлечься на улицу. Потом отправился в пивную и, выпив изрядно, бесцельно поплелся дальше к центру города, рассеянно, как лунатик, глазея на уличную толпу и, наконец, вступил в разговор со стоящим на углу полисменом.

Блюститель порядка зевнул, приосанился, ехидно усмехнулся и посмотрев на Джуда, заметил:

– А вы нагрузились-таки маленько, молодой человек.

– Не беда; я только фундамент выложил, – цинично возразил Джуд.

Он взглянул на часы, и, заметив что еще не очень поздно, зашел в какое-то увеселительное заведение, где давался концерт. Джуд пробрался в залу, переполненную лавочными сидельцами и девушками, солдатами, ремесленными мальчишками, курящими папиросы и кокотками низшего разбора. Джуд окунулся в настоящий омут городской жизни. Гремел оркестр, и густая толпа, толкаясь, подвигалась взад и вперед на открытой веранде, и по временам на подмостках появлялся какой-нибудь «артист», распевавший пошленькие куплеты.

Образ Сусанны как-бы носился пред ним и удерживал от общения с веселыми женщинами, делавшими ему соответствующие авансы. В десять часов он ушел из таверны и нарочно избрал путь мимо колледжа, начальник которого только что прислал ему это злополучное письмо. Ворота были уже затворены и Джуд достал из кармана кусок мелу, с которым не разлучался, и, точно по какому-то наитию, написал на стене стих из Иова:

«Подлинно, только вы люди, и с вами умрет мудрость. И у меня есть сердце, как у вас; не ниже я вас; и кто не знает того-же? (Иов. XII, 1-3)».

VII

На следующее утро раздражение улеглось, и Джуд сам подсмеивался над заносчивыми словами, написанными на стене колледжа. Но это был смех нездоровый. Он перечел пресловутое письмо, и мудрый совет директора, возмутивший его сначала, теперь охладил последний пыл и привел в беспомощное уныние.

В таком настроении Джуд уже не мог продолжать свои занятия. Как только он начинал примиряться с судьбою в качестве неудавшагося студента, спокойствие его нарушалось безнадежными отношениями с Сусанной. Сознание, что единственная близкая душа, которую он встретил в жизни, была потеряна для него из-за его нелепого брака, возвращалось к нему с такой жестокой настойчивостью, что он, не умея сладить с этими терзаниями, опять шел искать развлечений в омут уличной жизни, и просиживал целый вечер в мерзейшей таверне на окраине города. В этом вертепе он сошелся с гуляками всевозможных профессий, и за стаканом вина болтал среди невзыскательной компании пьяный вздор о своей учености и людской несправедливости.

Как-то раз, отуманенный винными парами и оглушенный шумным разгулом пьяной компании, Джуд вышел за город на большую дорогу. Его влекла какая-то безотчетная, почти детская потребность скрыться от бездушных людей к единственному на всем свете существу, в которое он верил, – безумный порыв, нелепости которого он теперь не сознавал. Часам к одиннадцати ночи он уже был в Лемздоне, и, подойдя к дому Сусанны, увидал свет в нижней комнате, которую, хотя и случайно, но совершенно верно принял за комнату кузины.

Джуд не стесняясь постучал в окно, нетерпеливо вызывая: «Сусанна, Сусанна!»

Вероятно она узнала его голос, ибо свет тотчас-же исчез и Сусанна появилась в дверях со свечею в руке.

– Кто это? Джуд? Так и есть! Милый кузен, что такое с вами? – с участием допрашивала Сусанна.

– Ах, Сусанна, голубушка, простите, я того… я не мог удержаться, чтоб не придти к вам! – бормотал он, опускаясь на ступеньки крыльца. – Я такой скверный, Сусанна, – сердце у меня обливается кровью, и не могу я выносить такой анафемской жизни! И вот я пьянствовал в кабаке и болтал всякий вздор с негодяями и буянами, чтобы как-нибудь забыть свою тоску и обиду. Ах, сделайте со мной что-нибудь, Сусанна, – хоть убейте меня, – мне все равно! Только не разлюбите и не презирайте меня, как все другие на белом свете!

– Вы нездоровы, мой милый, несчастный Джуд! Нет, я не буду, никогда не буду вас презирать! Войдите и успокойтесь, а я посмотрю, что могу для вас сделать. Возьмите мою руку и идите за мною.

Сусанна ввела его таким образом в комнату и усадила в единственное кресло, оказавшееся в её распоряжении, причем заботливо положила одну на другую его вытянутые ноги и сняла с него сапоги.

Сусанна спросила гостя, не голоден-ли он, но тот покачал головой. Затем, простившись с ним, она обещала придти к нему рано утром с завтраком и ушла к себе наверх.

Джуд почти тотчас-же заснул, как убитый, и проснулся только на рассвете. Сначала он никак не мог сообразить, где он, но мало по малу догадался, в чем дело, и его положение представилось ему во всей его непривлекательности. Сусанна узнала его с самой дурной, отталкивающей стороны. Как он решится теперь взглянуть на нее? Она скоро сойдет с завтраком и вот он предстанет пред нею во всем своем позоре. Он не мог перенести этой мысли, и, тихонько обувшись и надев шляпу, бесшумно вышел из дома.

Джуд был подавлен своим унижением и не знал, куда ему бежать от людей, где-бы он мог, забыться, каяться и молиться. Тогда он вспомнил о Меригрине. В городе он узнал, что хозяйка отказала ему от квартиры. Уложив свои пожитки, он вышел из города, так жестоко ему насолившего, и направился в Меригрин. В кармане не было ни гроша, так как скудные сбережения его хранились в кассе и по счастию остались не тронутыми. Поэтому в Меригрин он мог добраться только пешком, и, блого расстояние было не маленькое, – он имел достаточно времени, чтобы окончательно отрезвиться после долгого разгула.

Ранним вечером Джуд пришел в Ольфредстон. Здесь он заложил свою куртку, и, выбравшись из города, проспал эту ночь в поле под скирдом сена. На рассвете Джуд встал, и стряхнув с себя сенную труху, пошел дальше по длинной дороге в гору, видневшуюся еще из далека, и миновал тот камень, на котором когда-то начертал свои надежды. Он добрался до своего местечка, когда обитатели его сидели за завтраком. Усталый и пыльный, он присел у колодца, раздумывая о своей несчастной, бесприютной, горемычной доле. Потом умылся над колодою и пошел к домику своей тетки, которую застал тоже за завтраком в постели.

– Что – или без работы остался? спросила тетка, глядя на Джуда тусклыми, глубоко впавшими глазами, отененными нависшими седыми бровями, не умея иначе объяснить себе внезапного появления злополучного племянника, вся жизнь которого была бесплодной борьбой из-за куска насущного хлеба.

– Да, – уныло ответил Джуд, – а теперь мне хочется отдохнуть с дороги.

Подкрепившись завтраком, он ушел в свою прежнюю комнату и прилег на кровать, как был, в белом фартуке. Он спал не долго и очнулся точно от тяжелого кошмара. Неотвязчивое сознание нравственного падения и оскорбленное самолюбие не давали ему покоя.

Женщину в его положении могли-бы облегчить слезы, а он лишен был и этой отрады.

Унылый ветер шелестел в деревьях и выл в камине, надрывая душу. Жалобно трепетал каждый листок плюща, перекинувшагося через ближнюю церковную ограду, за которой уже не было старой церкви, уступившей место новой, построенной на другом месте, в модно-готическом стиле. Но вот Джуду послышался из соседней комнаты чей то незнакомый голос, и он понял из разговора, что это приходский пастор беседовал с его теткой. Вскоре голос замолк и шаги пастора остановились в корридоре его двери. Джуд пригласил его войти.

– Очень род познакомиться с вами, сэр, – приветствовал Джуд вошедшего пастора. – Тетушка не раз упоминала мне о вас. К вашим услугам, Джуд Фолэ, только-что возвратился домой, и при первом-же знакомстве должен вам признаться, что малый я свихнувшийся, хотя одно время имел наилучшие намерения. Теперь я страшно расстроен от пьянства и всевозможных других безобразий.

Мало-помалу Джуд, что называется, выложил перед пастором всю свою душу, рассказал ему без утайки о своем порочном прошлом, о стремлении к высшему образованию и духовной карьере, о препятствиях, неудачах и о разбитых надеждах.

– Теперь я сознаю, что был глуп, и эта глупость останется при мне, – добавил Джуд в заключение. – Но я ни чуть не сожалею о крушении моих академических надежд. Теперь я не возвратился-бы к ним, будь я даже уверен в успехе. Мне думается только, что я еще способен принести известную пользу на духовном поприще и сильно горюю, что лишен теперь этой возможности.

Пастор, человек новый в этом приходе, живо заинтересовался таким признанием и сказал Джуду:

– Если вы действительно чувствуете призвание к пасторскому служению, то вам остается только исправиться и выработать стойкий характер. Тогда вы можете вступить в это звание сначала в качестве лиценциата. Только повторяю, вам надо безусловно отказаться от распущенной, невоздержной жизни.

– Я легко мог-бы вполне исправиться, – ответил Джуд, – еслиб хоть какая-нибудь надежда поддержала меня в моих стремлениях.