Читать книгу: «Цена моего «Да»», страница 2

Снимаю бельё и вздыхаю.

Вода в ванне почти набралась. Пар лёгким туманом поднимался к зеркалу, стирая границы между мной и моим отражением.

Хотела раствориться в этом паре. Исчезнуть.

Хотя бы на час.

Пусть бы ничего не чувствовать.

Ни памяти тела. Ни памяти сердца.

Глава 2

Бриэль

Я открыла глаза резко, будто кто-то внутри меня закричал.

В комнате было уже светло.

Я резко повернулась к тумбочке, взгляд – на часы.

08:47.

Чёрт.

Сердце сорвалось вниз.

С работы не звонили, но уже точно должна была быть в больнице. Я всегда приезжала раньше – чтобы всё проверить, спокойно войти в ритм… А сейчас…

Сорвалась с кровати почти в прыжке.

Халат – в сторону, в шкафу выхватила тёмно-синее платье до колен. Волосы – быстро причесала, даже не глядя. Умывание – в ледяной воде.

Схватила медицинскую папку, сумку, ключи.

Сердце билось в горле.

Я уже бежала вниз по лестнице, когда услышала его голос:

– Доброе утро, красавица.

Антонио сидел за столом в белой рубашке, без галстука, чашка кофе в руке. Он смотрел на меня с той ленивой, самодовольной ухмылкой, которую я ненавидела.

– Ты не собираешься хотя бы позавтракать?

Я резко остановилась.

Глянула на часы в коридоре.

– Опаздываю, Антонио! Почему… почему не сработал будильник?

– Потому что я его выключил, – сказал он спокойно, не поднимая голоса. – Хотел, чтобы мы провели утро вместе. Без спешки. Без твоей вечной “работы”. Хоть раз.

Я застыла.

У меня даже не было слов.

– Ты что, издеваешься?

– Нет. Я твой муж и хочу проводить с тобой время. Это нормально, Бриэль. Ты ведёшь себя так, будто я враг, а не человек, который любит тебя.

– Любит?! Ты называешь это любовью? Выключать мой будильник, ставить под угрозу мою работу, мою репутацию? Это контроль. Это… это не любовь, Антонио, это – насилие.

Он резко встал из-за стола, чашка звонко ударилась о фарфор.

Лицо его стало другим – холодным, сдержанным, но с теми вспышками в глазах, которые я уже знала.

– Не перегибай. Ты бы вообще не работала, если бы я не позволил. Ты – в этом доме, в этой жизни, потому что я тебя сюда пустил. И мне плевать, сколько у тебя пациентов. Ты должна быть женой, а не просто квартиросъёмщицей с кольцом на пальце.

– Ты не дал мне выбора, – голос уже срывался на крик. – Ты сам всё решил. А теперь хочешь, чтобы я была благодарна за клетку?

– Лучше клетка со мной, чем свобода, где ты никому не нужна.

Я замерла.

Молчание. Только дыхание, горячее от злости.

Развернулась на каблуках, резко, почти ломая ритм шагов.

Дверь хлопнула так, что, кажется, зазвенели стекла.

Я ехала, прикусывая губу, чтобы не закричать. Чтобы не разреветься прямо за рулём.

Он украл даже утро. Даже тишину перед началом дня.

И каждый раз, когда он говорит: “Я люблю”, слышно лишь: “Ты – моя вещь”.

Сегодня был новый день.

Но я чувствовала себя так, будто проснулась в том же аду, просто в другой одежде.

Ворвавшись в больницу, как буря пролетела мимо медсестры на ресепшене, с коротким кивком вместо приветствия.

Переодевание – в спешке. Халат, карточка на груди, волосы в пучок поуже. Никакой косметики – стерильная версия себя. Только гнев внутри, свернувшийся плотным комком между рёбрами.

Список пациентов – на планшете. Первым в списке значился: Энцо Торелли, палата 208.

Я втянула воздух. Подняла подбородок.

И пошла.

Дверь открылась легко. Он сидел на кровати – уже одет, в серой хлопковой футболке, с книгой в руке. При моём появлении сразу отложил её и чуть приподнялся. Его лицо озарилось лёгкой, спокойной улыбкой.

– Доктор, доброе утро.

– Что в этом утре доброго? – вырвалось с раздражением, прежде чем я успела себя остановить.

Он чуть приподнял бровь. Улыбка осталась, но в ней мелькнула игра.

– Пожалуй, ничего. Особенно если судить по вашему тону, – он наклонил голову. – Я что-то сделал?

Я застыла, чувствуя, как пылает лицо.

Вот же… замечательно.

Срываюсь на пациента. На единственного, кто за всё утро не кричал на меня, и не требовал, чтобы я была кем-то ещё.

– Простите, – выдохнула, опустив взгляд. – Это не должно было звучать так. Просто… утро вышло напряжённым.

– Понимаю, – мягко сказал он, и вдруг в голосе появилась лёгкая насмешка:

– Надеюсь, виноват не кофе в больничной столовой?

Я подняла глаза и – впервые за утро – едва заметно улыбнулась. Совсем немного.

Он заметил это. И не стал давить, не стал спрашивать. Просто перевёл взгляд обратно на столик.

– Вам стало лучше? – спрашиваю, взяв планшет в руки. – Голова не болит, температура в норме? Анализы уже должны скоро прийти и, если все хорошо, вы можете отправиться домой.

– Всё отлично. Почти скучно. Даже жаль – мне кажется, я привык к вашему голосу.

Я чуть напряглась от этой фразы.

Слишком личное. Но не прозвучало грубо. Просто… неожиданно. Не в лоб, не с наглостью.

Просто факт, сказанный с лёгким оттенком тепла.

– Постараюсь не дать вам повода соскучиться, – произнесла уже спокойнее. – Но только в рамках терапевтической этики.

Он рассмеялся негромко, искренне.

И впервые за долгое время я почувствовала, как гнев внутри меня чуть сдулся. Как будто на секунду я дышала свободно.

Сделав отметки в планшете, бегло пробежалась по последним записям, машинально проверяя пульс на его запястье. Кожа тёплая. Ровное биение. Никаких отклонений. Всё в норме.

– Подозреваю, вы не относитесь к пациентам, которые начинают жаловаться на что-то новое, как только их хотят выписать.

– А вы – к тем врачам, которые скучают по жалобам? – улыбнулся он, чуть наклоняясь ко мне ближе. – Или просто хотите, чтобы я остался?

Я на секунду задержала дыхание.

Легко. Играючи. Без вульгарности.

Но прозвучало… слишком близко.

Хотя, может, это я просто слишком близко всё воспринимала.

– Я хочу, чтобы мои пациенты выздоравливали, – ответила сдержанно, отстраняясь. – Всё остальное – не моя компетенция.

– Жаль, – спокойно сказал он, не убирая взгляда. – Потому что кажется, вы единственный человек здесь, с кем действительно хочется говорить.

Я чуть напряглась, пальцы крепче сжали планшет.

– Я ваш лечащий врач. Не больше. Не стоит путать вежливость с чем-то личным.

– Но вы сейчас не вежливая. Вы – настоящая. И мне это нравится. – Он слегка пожал плечами, как бы извиняясь. – Простите, если сказал лишнего. Просто… вы очень красивая, когда злитесь. Хотя уверен, это опасно – говорить такое доктору.

Молча посмотрела на него секунду-другую, прежде чем отвернулась.

– Отдыхайте, господин Торелли. Я ещё вернусь позже.

И уже собиралась выйти, но услышала за спиной:

– Всё же вы больше похожи на кого-то, кто прячется, чем на того, кто злится.

Я замерла у двери.

Но не обернулась.

– Вы, вероятно, переоцениваете свою наблюдательность.

Я вышла из палаты Торелли, всё ещё ощущая в себе неприятное покалывание – от того, насколько легко он меня прочёл. Это злило. И пугало.

Но впереди был обход.

И десятки других лиц, забот, историй.

В палате 213 – Мили, девочка с астмой. Девять лет. Худенькая, с огромными глазами и мягкой игрушкой под мышкой, которую она ни на секунду не выпускала из рук.

– Как дышим, Мили? – Я села рядом, на краешек кровати. – Всё спокойно ночью?

Она кивнула, а потом неожиданно улыбнулась и прошептала:

– Я нарисовала вас. Хотите посмотреть?

Я рассмеялась и кивнула.

На клочке бумаги была кривая фигурка с халатом и огромным шприцем в руке. Подпись: “Доктор Бриэль – волшебница”.

Сердце немного отпустило.

Потом – палата 219. Пожилая пара, супруги Карли. Ему – 83, ей – 79. Он лежал с переломом шейки бедра, она не отходила ни на шаг. Плела ему носки из серой пряжи, прямо здесь, в палате. Когда я вошла, они оба улыбнулись.

– Моя любимая доктор, – сказала синьора Карли. – Хотите чаю? Я в термосе принесла.

– Только если с любовью, – улыбнулась, проверяя показания на мониторе.

– Другого не держим, – подмигнул старик, с трудом приподнимаясь.

Эти минуты были якорем.

Они напоминали, зачем я здесь. Зачем вообще всё это терплю.

К полудню я уже почти потеряла ощущение времени. Рука слегка дрожала от кофе на голодный желудок, голос охрип.

Зайдя в свой кабинет, прикрыв дверь, позволила себе выдохнуть.

Облокотилась на стол, прикрыла глаза. Две минуты тишины.

Стук в дверь.

Лёгкий, нерешительный.

– Да?

Вошла девушка – новая, я видела её мельком в ординаторской. Молодая, аккуратная, с мягким взглядом.

– Простите, доктор Харрис, можно?

Я вздрогнула.

«Доктор Харрис».

Это звучало слишком официально. Слишком близко к тому, что терпеть не могла.

Как напоминание, к чьей фамилии я теперь привязана.

– Просто Бриэль, – сразу поправила я. – Я прошу всех так.

– Конечно, Бриэль… Простите, – она улыбнулась немного виновато и протянула мне букет. – Вам передали. Курьер только что зашёл. Оставил на посту, сказав, что срочно.

Я взяла букет.

И как только дверь закрылась, медленно опустилась в кресло, положив букет на стол.

Запах был сильный. Слишком сильный для помещения – он будто насильно врывался в ноздри, заставляя сердце сжаться.

Белые лилии.

Я не любила их. Но он, кажется, не замечал.

Или замечал – вот что пугало больше всего.

Проведя пальцами по гладкой ленте, заметила маленький конверт, прикреплённый к зелёной проволоке в букете. Почерк – чёткий, мужской. Тонкий.

«Сегодня ночью хочу услышать, как ты стонешь моё имя.

И не говори, что у тебя ‘болит голова’ или твои вечные женские штучки.

Ты моя.

Не забывай.»

– А.

Карточка упала на стол.

В горле запершило.

Воздух стал густым, липким. Букет вдруг начал казаться похоронным. Или… нет. Как будто он стоял на алтаре перед жертвой.

Я встала и отодвинула стул так резко, что он скрипнул.

Подошла к умывальнику в углу кабинета, включила холодную воду и плеснула себе на лицо.

Словно это могло смыть всё – ощущение, что кто-то снова вторгся в мою кожу, лишив даже собственного тела.

Ты моя.

Не забывай.

Он мог обнять меня вечером, поцеловать в висок, положить руку на бедро – всё снаружи выглядело бы нежно.

Но за этим всегда был контроль. Владение. Приказ. И счёт, который я, как ему казалось, до конца жизни должна оплачивать телом.

Желудок скрутило. Я схватилась за край раковины. Сделала несколько глубоких вдохов.

Ты – на работе. Здесь ты – Бриэль. Врач. Живая. Не вещь.

Стук в дверь.

– Доктор Хар… то есть, Бриэль, – это снова была та медсестра. Голос робкий. – Простите, вас пациент просил зайти. Энцо Торелли.

Я выпрямилась.

Подошла к зеркалу.

Вытерла лицо.

Поправила волосы.

– Скажи, что зайду через пять минут.

Я пыталась собрать мысли в кучу, стараясь не думать о букете и записке, оставленных за закрытой дверью моего кабинета. Это сейчас – не про меня. Сейчас – работа.

Когда подошла к палате Торелли, на выходе столкнулась с медсестрой Мариной – та держала в руках планшет с результатами анализов.

– Доктор, вы как раз вовремя. Последние показатели по крови Торелли. Я бы на вашем месте оставила его ещё хотя бы на пару дней. – Она понизила голос, заглянув в лист. – Повышены некоторые маркеры воспаления. Возможно, скрытый процесс. Лучше не рисковать.

Я кивнула, забирая планшет.

Энцо сидел, раскинувшись на кровати, на лице – спокойствие, почти умиротворение.

Он бросил на меня взгляд, будто мы вчера ужинали вместе, а не пересекались утром в полуприкрытом состоянии раздражения и злости.

– Вы как? – сказал он, слегка приподняв бровь. – Я уже начал думать, что вы решили избегать меня после сегодняшнего «утреннего шоу».

Я опустила глаза в планшет.

– Это не шоу. Это работа. И по ней – вы здесь ещё останетесь.

– Даже так? – Он подтянулся, сел ровнее. – Ну, значит, завтракать будем вместе ещё пару дней. Только прошу, без ваших колких утренних “доброе утро”, а то сердце не выдержит.

Ответить было нечего.

На секунду задержала взгляд на нём, прежде чем сухо заметить:

– Воспалительный процесс. Возможно, начальная стадия. Завтра пересдадим. А пока – никаких попыток сбежать. Ни через окно, ни с помощью обаяния.

– Понял, доктор. Обаяние отключаю. – Он слегка усмехнулся, но в этот раз без вызова. Больше – с осторожностью. Как будто не хотел снова провоцировать.

– Всё ещё злая? – тихо добавил он.

– Не злая. Уставшая.

– Тогда постарайтесь сегодня отдохнуть, Бриэль. Вы себе это явно давно не позволяли.

– Итак, пока вам надо находиться в покое, и, надеюсь, завтра вам не будет хуже.

– Как заботливо, – отозвался он без насмешки. – Вы беспокоитесь?

– Я выполняю свою работу, – строго сказала и сделала пару шагов к монитору, чтобы скрыть, как лицо на секунду дрогнуло. – Моя задача – не выпускать пациентов раньше времени, чтобы потом их не возвращали в реанимации.

– Ну, значит, мне повезло, что вы – моя лечащая. И я не против ещё немного пожить в этой роскоши, – он откинулся на подушку. – Кровать мягкая. Медсёстры милые. И вы иногда заходите. Прямо курорт.

Я чуть закатила глаза, но уголки губ сами дрогнули.

Он замечал слишком много.

А я позволяла себе слишком часто забывать, что не имею права улыбаться в этой палате.

– Вы серьёзно? – спросила, снова глядя на него. – Вам правда здесь комфортно?

– Честно? – Он чуть наклонился вперёд, сцепив пальцы. – Комфортнее, чем там, откуда я приехал. А ещё здесь меня не ждут с угрозами, не звонят каждые полчаса и не диктуют, как мне жить. Так что да. Здесь… дышу свободнее.

Я на мгновение замерла.

Это прозвучало слишком… знакомо.

Словно в зеркале.

Опустив взгляд, делаю отметки.

– Ещё два дня, не думаю, что вам потребуется больше времени, чтобы задержаться тут.

– А если я снова “случайно” покажу воспаление? – спросил он с лёгкой улыбкой.

– Тогда назначу вам капельницы, строгую диету и запрещу флиртовать с персоналом. – Я бросила на него взгляд из-под ресниц. – Вы не представляете, как быстро я могу испортить вам здесь отдых.

Он рассмеялся – по-настоящему, легко, тепло.

И это звучало как что-то невозможное в моей жизни. Человеческое.

Я поспешила выйти, пока снова не начала чувствовать себя живой.

А живым здесь было опасно быть.

После выхода из палаты Энцо задержалась в коридоре чуть дольше, чем стоило. Смотрела на белые стены, на бегущих по делам медсестёр, на мелькающие за стеклом капельницы, как будто во всём этом был смысл, которого мне сейчас отчаянно не хватало.

Но работа не ждала.

Следующей была детская палата.

Я зашла с лёгкой улыбкой, сразу вспомнив, как одна из девочек – Лара, семи лет, с опухолью в голове – вчера спрашивала, «почему у тёти Бриэль такие усталые глаза».

Сегодня она меня встретила с плюшевым зайцем и робкой улыбкой.

– Смотри, он выздоравливает, потому что ты ему таблетки дала, – сообщила она, протягивая игрушку.

Присев рядом, я кивнула серьёзно:

– Значит, работает лечение. Отличная новость.

Я поправила Ларе подушку, спросила про аппетит и настроение. Потом была ещё пара детей, каждый – со своей историей, со своими страхами. И каждый – как напоминание, почему до сих пор держусь.

Следующей была палата для пожилых.

Там я задержалась дольше всего.

Старик по фамилии Эльван – один из тех, кто не терял достоинства даже в халате и с капельницей. Он знал, что у него рак, но не говорил об этом ни с кем. Только со мной.

Сегодня он держал в руках старую фотографию своей жены.

– Сегодня пятнадцать лет, как её нет, – сказал он, не глядя на меня. – Знаете, Бриэль… Она бы вас очень полюбила. У вас глаза такие же – будто сразу видят всё.

Мне не нашлось, что ответить. Только мягко улыбнулась и поправила его плед.

Часы тянулись, как мёд.

Я зашла в ординаторскую, подписала истории болезни, просмотрела назначения, сверилась с графиком. Бумаги – это был мой способ зацепиться за рутину. Если контролирую хотя бы документы – значит, всё ещё существую не как вещь.

Около шести я открыла шкафчик, переоделась, сложила всё в сумку. Привела в порядок волосы. Провела помадой по губам, чтобы не выслушивать что выгляжу как серая мышь. Лицо в зеркале было спокойно-отстранённым. Таким я научилась его делать.

Почти семь.

Время ехать домой.

А внутри – глухой, мерзкий ком.

Не хочу туда. Не хочу этого ужина. Этой роли. Этой клетки.

Но всё равно пошла.

Потому что, если не вернусь вовремя – звонок. Потом второй. Потом холодное лицо. Потом крепкие пальцы на запястье.

А значит – нужно ехать.

Нужно быть «женой».

Двор утопал в полумраке. Фонарь возле ворот мигал, будто тоже хотел исчезнуть. Я заглушила двигатель, но не вышла сразу. Просто сидела в машине, руки на руле, пальцы побелели от напряжения.

Вдох. Выдох.

Дом. Как сцена, где каждый вечер – один и тот же спектакль.

Открыла дверь и вышла. Сумка на плече тянула вниз, словно вместе с ней я несла собственную усталость.

Ключ щёлкнул в замке.

Я переступила порог – и сразу ощутила запах алкоголя. Виски, крепкий, резкий. Смешанное с его одеколоном.

Он был дома.

– Милааяя, вот и ты… – голос раздался с глубины гостиной. Я даже не успела снять пальто, как он появился в дверном проёме.

Рубашка расстёгнута до груди, волосы чуть растрёпаны, глаза мутные, но весёлые. Опасно весёлые.

– Почему так долго? – Он пошатывался, но подошёл быстро.

Сделала шаг назад, не успев снять пальто.

– Рабочий день, Антонио. Как обычно. – Голос был сухой, ровный. Я заранее знала: любые эмоции – как спичка в бензин.

– Ты красивая сегодня, – пробормотал он, приближаясь. – Такая строгая, хмурая… ммм, как я люблю.

Он обнял меня, руки сразу скользнули к пояснице и сжали крепче, не давая шанса выбраться. Слишком крепко. На грани боли.

– Не сейчас, ты пьян… – Я хотела остаться спокойной, но голос дрогнул.

– И что? Зато честный. – Он прижался губами к моей шее. – Ты моя. Хочу тебя.

– Отпусти… – прошептала с ноткой усталости.

Он резко отстранился, посмотрел на меня с улыбкой, но глаза были пустыми.

– Что с тобой? Всё время дёргаешься. Словно я тебе не муж, а палач. – Он склонился ближе, шепча с почти детским упрёком:

– Или ты забыла, кто вытащил твоего брата из тюрьмы, а твою семейку – из грязи?

Это было как пощёчина.

Но я не ответила.

Просто стояла.

Смотрела мимо.

И позволила пальто соскользнуть с плеч.

– Вот так, – выдохнул он и, не давая мне даже возможности подумать, принял жест за согласие и поднял на руки, неся в спальню.

Даже не верится, что раньше я любила его. В начале нашего брака – искренне, по-настоящему. Он показался мне надёжным, сильным, взрослым. Антонио был заботливым, внимательным, умел слушать и говорить так, что внутри становилось тепло. Я восхищалась им. А после растаяла и позволила своим чувствам накрыть меня с головой.

Но со временем всё изменилось. Незаметно. Сначала – резкий тон. Потом – придирки.

Он начал раздражаться от моего смеха, говорил, что я слишком эмоциональна, шумна, будто ему мешает даже мой голос.

Первый раз, когда закричал, я испугалась. А он – будто вкус ощутил. Ему понравилось это: как сжимаюсь, как замираю. Он почувствовал власть.

А когда впервые поднял руку – и я не ответила от шока, не ушла, не закричала – это только усилило его ощущение силы.

Антонио понял, что может.

Что никуда не денусь. Что я – его.

И с тех пор продолжал.

Я уже не была для него человеком. Только телом. Удобным. Безмолвным. Без воли.

А уйти не могла. Он спас моего брата. Вытащил семью из грязи. Я словно была в долгу. И поэтому терпела. Хоть внутри от него воротило. Раз за разом он повторял, что я ничто, что после него на меня уже никто не посмотрит, и продолжал издеваться.

Я не сопротивлялась.

Было поздно.

Было бессмысленно пытаться что-то сделать. Каждое сопротивление делало его более жестким, действия резкими, а самочувствие после – более болезненным.

Он засмеялся, понёс вверх по лестнице, прижимая к себе.

А я только смотрела в потолок.

Считала шаги.

Каждый – как отсчёт.

До момента, когда всё закончится.

И начнётся новый день.

Где снова надену халат. И буду дышать.

Он кинул меня на кровать, начиная стягивать одежду, а я лишь считала в голове, чтобы отвлечься от всего и отключиться.

Когда всё закончилось, он откинулся на спину, выдохнув громко и тяжело, будто только что освободился от чего-то.

Я лежала рядом, не двигаясь.

Платье, которое он не захотел полностью снять, скомкано где-то на уровне талии. Простынь сбилась. Кожа ещё помнила его грубые пальцы. Губы – вкус виски и нетерпения.

Он уже спал.

Рядом.

С ровным дыханием, с раскинутой рукой, как будто был доволен. Успокоен.

Я же смотрела в потолок.

Там не было ничего. Только трещинка в левом углу, которая становилась заметнее каждый раз после… таких вечеров.

Мои глаза жгло. Но я не моргала. Не шевелилась.

Слеза, предательски тёплая, скатилась по щеке и исчезла в подушке.

За ней – вторая.

Потом третья.

Я не всхлипывала.

Не сжималась.

Просто… текла.

Молча.

Пусто.

Внутри что-то ломалось по чуть-чуть.

Тихо, как будто специально, чтобы не потревожить его сон.

Так проще. Не чувствовать. Не думать. Просто быть телом, которое «принадлежит».

Я встала тихо, стараясь не потревожить его. Чтобы он не проснулся и не решил сделать это снова.

Оказалась в ванной. Закрыла за собой дверь, включая лампу над зеркалом.

Ощущение холода было единственным, что я могла почувствовать. Сняв с себя платье, медленно опустила его на пол.

Зеркало. Оно всегда отражало что-то чуждое.

Моё лицо, мои глаза, мои руки.

Я посмотрела на себя и сразу же встретила взгляд, который не хотела видеть. На шее – едва заметный след от его поцелуев, больно щипавших кожу. На плечах – пятна, от которых не могла избавиться.

Моё отражение не говорило ничего. Оно молчало, как и я.

Провела рукой по руке, чувствовала, как болезненно реагирует кожа – это были новые синяки. Мелкие, но отчётливо видимые. Это следы от его пальцев, которые сжимали меня слишком сильно.

Я заметила, как одна линия на бедре ещё не исчезла – свежая, только оставленная.

Стиснула зубы. В зеркале видела не себя, а чужую женщину – женщину, с которой никто не захочет связать свою жизнь, которую он может тронуть, обидеть, и она не скажет ни слова в ответ. Время от времени она просто будет смотреть в зеркало, как сейчас, не чувствуя себя человеком.

Я включила душ. Тёплая вода покрыла кожу, смывая тяжесть, но не позволяя забыть.

Слёзы, которые сдерживала, медленно стекали по щекам, смешиваясь с каплями воды. Но я молчала. Молчала, потому что не было смысла говорить. Вся эта пустота была неизбежной, как дождь, который ты не можешь остановить.

Пока вода смывала следы его, я снова ощутила, что просто не выдерживаю.

Просто не могу с этим больше быть.