Читать книгу: «1916. Волчий кош», страница 3

Глава 4. Пятничный намаз

В мечети было многолюдно, шумно. Жума – пятничный намаз – еще не начался, и мусульмане, ожидая второго азана⁷, толпились во дворе небольшими группами. Вокруг невысокого человека, похожего на разукрашенный пузатый бочонок, собрались бухарские сарты. В пестрых полосатых халатах и с белыми тюрбанами на головах они напоминали сказочных рыб, плавающих возле затонувшего с богатствами пиратского корабля. Сарты то доставали из своих бездонных карманов какие-то бумаги, то вновь их убирали, то вдруг закрывали голову руками – причитали.

Человеком в центре круга был Джалил. Уже лет десять, как он был главой общины сартов в Акмолинске, совмещая этот пост с собственной торговлей и должностью главного смотрителя на городском базаре. Если последние два занятия приносили Джалилу доход и уважение в обществе, а также существенные вливания со стороны желающих торговать на хорошем месте в хороший день, то первый, выборный, пост (и не откажешься же) больше доставлял суеты и нервотрепки.

Вот и сейчас, когда с минуты на минуту имам поднимется на минбар⁸ и начнет читать пятничную проповедь, он вынужден слушать споры и крики о долговых расписках: Юсуф не отдал Юсупу; Фаузайми просрочил день; Хасан убегает от Рахима. «О Алла, – Джалил закатил глаза, – дал ты мне наказание». Он в сотый раз подумал о том, что быть главой у сартов – сущий ад. Другое дело – у башкортов, или уйгуров, или тех же касимовских татар, на чьи деньги построена эта мечеть, да хоть у казанлы⁹ – куда ни шло, но раз он сам сарт, кто даст ему стоять над казанлы? Хуже, наверное, только быть старшим в слободе! У тех вообще не принято решать вопросы в своем кругу, чуть что, на люди выносят – позор один. Орут, бегают, рожи красные, араком все дела решают. А пьяный какие дела решишь? Кого услышишь? Нет… лучше уж среди своих разбираться.

Джалил, взяв протянутую ему бумагу, пробежался по ней своими крупными, как у совы, глазами.

– Ну вот! Я сколько раз говорил? – он обвел всех взглядом.

Сарты, вмиг перестав галдеть, успокоились. Стали внимательно слушать.

– Говоришь вам, говоришь! Одно и то же! Зачем ты, – Джалил ткнул пухлым указательным пальцем со сверкавшим на нем рубином в высокого сарта, – зачем ты, Шахар, дал в долг ему… бухарскому, в долг! Да еще с распиской? – Он перевел палец в сторону еще безусого юноши в цветастом халате. – А ты зачем расписку с Ахмеда взял? Не знаешь его? Не видел никогда раньше? Ваши отцы не вместе сюда пришли? Лавки у вас не друг напротив друга стоят? Не один товар от Халила получаете? Стыд есть у вас? Раз харам не страшен…

Круг молчал. Шахар тоже молчал, виновато опустив голову.

– Вам некому больше давать в долг? – перешел на шепот Джалил. – В Акмолинске никого другого не осталось? Что молчите? И не бегайте больше ко мне… Если кто своим дает – не буду решать. Сами разбирайтесь!

– А кому давать? – Шахар наконец поднял голову и, сложив руки на груди, осторожно наклонился в сторону Джалила. – Казанлы с мишарями к нам не ходят, им касимовские помогают, и наоборот, башкорты не торгуют, а если нужда, то терпят. Кипчакам и аргынам опасно, могут не вернуть… – Шахар чуть слышно прошептал: – Чуть что – угрозы сразу! Со степи беспокоятся, в гости заезжают! Никто не хочет связываться.

Шахар повернулся в сторону круга.

Все замахали головами. Подтвердили.

– Так с кем работать? – задал вопрос Шахар. – Не с кем, выходит.

Джалил улыбнулся, кряхтя, вроде как по-отечески погрозил всем пальцем. Затем положил правую руку на плечо Шахара и развернул его в сторону Купеческого квартала, остановив как раз напротив громадного белокаменного собора. Не дожидаясь ответа, Джалил вновь повернул Шахара, но уже в сторону Казачьего стана, и опять перед глазами высокого сарта возникли купола, на этот раз чуть поменьше, монастырские.

– Их вам мало? – перестав улыбаться, спросил Джалил. – В этом году мокшей да эрзя под сто обозов пришли. С Вологды да Костромы народ появился. С кем-то познакомились? К то-то слышал про вас? Или и за них кто беспокоится? А?

В этот момент прозвучал второй азан, и сарты, быстро закивав в знак понимания, стали рассовывать свои бумаги по карманам широких халатов.

Через центральную арку с открытыми коваными воротами двор мечети заполнялся народом. Прошли быстрым, суетливым шагом, боясь опоздать, мишари. В черных длиннополых кафтанах из пестряди и в широких штанах – ыштанах, они самые первые зашли в мечеть, рассаживаясь поближе к михрабу¹⁰. За мишарями в зале мечети расположились башкорты, аккуратно подминая расписанные, праздничные еляны¹¹, надетые поверх двух, а то и трех халатов. За башкортами небольшой группой, в простроченных ватных чапанах, разместились уйгуры, они держались общим гуртом, не делясь на восточных и южных. Аргыны¹² зашли вместе с купцом Байщегулом, разбавляя входящих вместе с ними пестрых сартов однотонным синим цветом своих чапанов. Последними обувь перед мечетью снимали казанлы с касимовскими. Одеты были они одинаково – в легкие просторные джиляны. Только у первых джилян был без шалевых воротников.

На минбар поднялся имам-хаттыб¹³ Карабек. Сегодня, в пятницу, вместо обычной полуденной молитвы зухр он прочтет хутбу¹⁴ и, с перерывом перед второй частью, закончит пятничный намаз.

Остановившись на третьей ступеньке деревянного минбара, Карабек оглядел зал. В большой татарской мечети помещались не все мусульмане города, большинство осталось на улице и ждет оттуда начала проповеди. Карабек облокотился на искусно переплетенные, словно лоза, перила минбара… Красиво вырезал вятский татарин Гумер и двери мечети, и минбар, покрыл всю поверхность лаком да пропиткой. На полу гранитные срезы вперемешку с мраморными плитами лежат ровной гладью. Сверкает изнутри мечеть, в народе прозванная Татарской. Татарской – потому что на деньги купца Забирова построена. Зеленой – из-за крыши медной, крашенной под изумруд. Отсюда и название… Двадцать лет назад построили, вот и не вмещает сейчас всех. Столько людей в город приехало, и еще едут, и будут ехать…

А тогда, двадцать лет назад, когда Карабек еще в медресе мугалимом при старой Султановской мечети был, уговаривал он: надо новую строить! Каменную, да с минаретом высоким, михрабом на Мекку! Но у аргынов своя, Султановская, и их самих в городе мало, все в степях, при пастбищах, зачем им в городе вторая мечеть? Сарты? Уйгуры? Казанлы?.. Все промолчали, отворачивая глаза. Забиров взялся. Потом уж, конечно, совесть и казанских с касимовскими взяла. Смотрят, дело-то идет. Забор выше домов многих уже стоит… А где забор, там и сувал¹⁵ скоро появится. Пришли, принесли деньги. Все до тиына по бумагам прошло. Перед всеми отчет был дан, куда потрачено и сколько. А как закончили строить – то уже не до старых обид, лишь бы места хватало. Время прошло, в Татарскую мечеть все ходят. Все молятся…

Карабек начал проповедь.

Тихо под сводами, не слышно даже вздохов. Лишь огромная камышовая стрекоза, залетев в зал, крыльями сечет по стеклу. Июньское солнце прогрело полуденный воздух, но в мечети прохладно и свежо. Так же должно быть светло от дум и дел своих. А иначе как? Зноем, жарой и пеклом в разуме чистоты не удержать! От гнева, гордыни и алчности не только мозги плавятся, но и дела растекаются, словно и не было ничего. Будет холодный разум – будет тебе спасение и твердый шаг в делах, а гордыня возьмет – как Кенесары о Шубинскую крепость разобьешься: кровь прольешь, а дела не выполнишь. Тихо в мечети… даже стрекоза успокоилась или шею себе о стекло свернула…

Карабек присел на минбар. Перерыв в хутбе нужен обязательно, а ему, девяностолетнему, сухому как жердь старцу с белой длинной бородой, вроде как и нет. Откуда силы берутся? Пальцы, правда, скручивает, левой рукой уже писать не получается, только правая калам¹⁶ крепко держит. Ни грамма жира на теле нет. В день по пять намазов обязательно, спина гнется, колени слушаются. Но не это главное. Главное, чтоб разум чистый оставался. Разум, как и тело, тренировать надо. Глаза плохо стали видеть, значит, слушать больше нужно. Ни на минуту отдыха себе давать нельзя. Дашь отдых, считай, все – не ты, имам, джамаат поведешь, а тебя самого под руку водить будут.

Вон сидит надутый, как индюк, Джалил. Сюда пришел в грязных калошах да рваных шалбарах. А сейчас на каждом пальце по лалу, серебро да золото. Среди башкортов главный – Тагир-мырза, давно ли мырзой стал? Погрязли в земном, в дунье, в мечеть о душе ли идут заботиться? То-то и оно. Казанлы с хитрецой поглядывают на аргынов, вечно что-то делят! А что им делить? На одной земле живут, под одним Аллахом ходят.

Карабек сам из казанлы, еще до основания города здесь появился. Уже и не осталось тех, кто помнит его безбородым юнцом. Семьдесят лет назад в степи бежал, от царской охранки скрывался. И не будь аргынов, не было бы сейчас Карабека: волостной Уали Карабай укрыл беглеца, документы как на сына сделал – фамилию свою дал и имя новое. Бежал Шарафутдином, стал Карабеком. Был шакирдом¹⁷ в Казани, против царя с другими учениками в медресе бунт подняли, а стал мугалимом¹⁸ в Султановской мечети. Как сейчас Иманов против призыва воинского мятеж поднимает, так и они против службы взбунтовались.

Время идет… С Халилом, что сидит, смиренно склонив голову, возле входа (успел с дороги сюда, значит), одного возраста был. А сейчас? Сейчас сам старше всех в Акмолинске. Уже нет волостных султанов, нет и округа, уезд Омску подчиняется, станица в город переросла, а он, беглый татарин, до сих пор жив. Зачем? Самому неясно… Главное, отдыха себе ни на минуту не давать!

…Дружно все сидят в мечети, смирно и без злобы. Так и в миру надо жить. Гнать плохие мысли нужно. Не ставить себя выше других. Один у нас Всевышний. От этого и в молитве зовем его так, и в горе, и в радости. В одном доме живем. В городе одном. Кто в своем доме пакостит, кто смуту наводит, тому добра не будет. В доме как? Если чистота и порядок, если тишина и любовь, то и дом растет, потомство крепкое да дастархан богатый. А если ссора, если хвора, то и дом чахнет, задыхается. Брат на брата идет. Сын на отца руку поднимает! Сосед на соседа вилы точит… Дружно все сидят в мечети, смирно, без злобы… Только глаза прячут друг от друга… Аминь!

Как бы ни хотел в первую очередь оказаться Халил у дома и обнять Хадишу, попасть к Карабеку было важнее. Кривой Арсен у мечети встретил, верблюдов в загон поставил. Когда второй азан прозвучал, Халил занимал у входа в мечеть место для намаза.

Хутба заканчивалась. Карабек, читая проповедь, по обыкновению учит мусульман быть смиренными и почтительными, а между слов витает учение о дружбе и единстве. Последняя часть у Карабека всегда на арабском. Значений у каждого предложения много, язык двой ной, хитрый, чувствовать смысл нужно. Большинство сидящих молитвы вызубрили, заучили, а Халил в медресе учил, помнит, как не давались ему поначалу слова, как Сакен-мугалим заставлял его рот открывать и язык мял – пальцы в рот засунет и мнет, мнет… чтоб язык легче, податливей для арабского был.

Карабек так не делал: бесполезно, сказал, если в голове пусто, за язык дергать. Лопату в руки дал и огороды копать отправил. Не понял задания, не выучил – копай у Бибинур-апа. Сидишь, глазами хлопаешь, слова не понимаешь – к Салиме-ханум с лопатой идешь. Пока работаешь, в голове мысли появляются, думать начинаешь. Первый год Халил постоянно копал, убирал, чистил дворы. Зато за следующие три года все ясно стало: и русский, и арабский, и уйгурское письмо, и латынь легко дались.

Вот сейчас Халил сквозь слободу верблюдов вел – русский (Нестором кличут) рукой махал и привет передавал. Русский-то он русский, а говор рязанский. Из Тамбова когда пришли в Акмолинск обозы, все так разговаривали – гутарили, по-ихнему. Феодосий рядом с ним стоял. И его Халил знает, в каждом голенище по блуде¹⁹ размером со свинокол воткнуто. Он уже по-другому говорит, окает. Значит, с Вологды. Русский на то и русский язык, всех выравнивает, всех одним слоем мажет – обезличивает!

И здесь так же начинается. Тому же Кривцу, помощнику Тропицкого, особой нет разницы: мишари или касимовские, булгарские или иштяки, ногайцы или сибиры, казанлы – все для него татары, даже кызылбашей татарами кличет. А те татары зачастую друг друга не понимают, как они могут одним народом быть? Кривой Арсен, что ночью спас от смерти, – иштяк. По-русски – барабинский татарин, значит. Для казаков или жандармов пустой звук – не задумаются, где эта Бараба и почему иштяк. Потому и проблемы в городе… Вот на этой мысли и Карабек сейчас проповедь закончил – каждого уважать надо, каждого чтить и понимать.

Халил поднялся с колен и, пропуская людей, боком встал у окна. Дождаться надо, пока Карабек с людьми поговорит, а потом выяснить, что сегодня ночью произошло. Откуда Кривой Арсен взялся на Чубарке, как прознал, что Халил там встанет? Китаец в камышах лежит, ивняком закиданный, не сегодня-завтра наткнется кто, дознаются, что за труп, – дорога к Халилу укажет. Нет, как ни хочется услышать Хадишу, сначала – слова Карабека…

– Чай, – мулла скрюченными от старости пальцами не спеша перебирал оранжевые четки, – сначала чай!

Служебная комната мечети, построенная сразу за минаретом, с левого крыла была небольшая: в самый раз помещаются два кресла, столик да коврик под ним. Карабек, сменив праздничный наряд (белая чалма, атласный кафтан с зеленой накидкой, вышитой золотыми узорами) на простую ежедневную одежду, сидел перед Халилом в тюбетее да рубашке, поверх которой был надет серый камзол с короткими, до локтя рукавами, на ногах – шалбары и мягкие ичиги. Еще недавно имам-хаттыб Зеленой мечети говорил своему джамаату проповедь, а сейчас пил чай как обычный старик в чайхане. Халил в очередной раз удивился, как быстро может Карабек сменить облик и превратиться из одного в другое. Только суть остается в нем та же, это как воду из кувшина в кувшин переливать: кувшины разные – вода одна!

– Откуда узнали? – увидев немой вопрос в глазах Халила, проговорил Карабек и сразу же ответил: – Алимбай тебя видел. Пока ты в Спасске торговал, новость и до нас дошла.

Халил маленьким глотком отпил чай.

– А какое дело Алимбаю до меня?

– Кто ж товары в Спасске сдает, а в город пустых верблюдов ведет? А? – Карабек достал из кармана камзола чехол с очками. – Арсен три дня дежурил, ждал. Алимбай про китайца сказал. Я хотел узнать, что за китаец такой. Узнал.

В очках Карабек стал похож на ученого-астронома из древности. Одной рукой четки перебирает, другой бороду гладит, от самого подбородка до груди пальцами ведет, как чародей сказочный.

– Никакой он не китаец! – заявил Карабек и достал из другого кармана фотокарточку. – Вот, смотри.

Халил взглянул на протянутую ему фотографию. С нее, сидя возле искусственной салонной пальмы, смотрел Асана-сан в военной форме. Внизу на вензеле было подписано: «Фергана. Ротмистр Асанов В. Х. 1904 г. Салон Стужева А.».

– То есть он китаец, конечно, – исправился Карабек, – но служит у царя. И ты в городе был ему не нужен.

От удивления Халил открыл рот, вертя фотографию в руках. Асанов – ротмистр? Так вот откуда русский без акцента. Вот почему не торговался, а торопился в Акмолинск. Но откуда Карабек это знает?

– Хаджи… И это Алимбай сказал?

Карабек, прекратив перебирать четки, поправил очки, затем молча приподнялся в кресле.

– Я стар уже, – выпрямляя спину, ответил он, – давно живу в этом городе… Очень давно… И ко мне разные люди ходят. Все знать тебе сейчас лишнее. Про Асанова никому не говорил?

– Кривой Арсен предупредил, – Халил никак не мог уловить смысл слов Карабека, – да и кому говорить? Но из управы обязательно спросят про него.

– Спросят, – загадочно подтвердил Карабек, – должны спросить. Ты про дорогу мне расскажешь? Про груз? Тебя Тропицкий почему выбрал?

Халил все честно рассказал, без утайки. Как встретился с уездным начальником в пекарне, как без помощников ушел в Бухару, как познакомился в караван-сарае то ли с японцем, то ли с китайцем – ротмистром Асановым, как пришлось его брать с собой.

Про обратный путь Карабек слушал особенно внимательно. Задавал вопросы, особенно когда Халил рассказывал про остановки и груз.

– Чувалы, – задумчиво ходил по небольшой комнате мулла, – два чувала. А что в них?

Халил пожимал плечами.

– И Асанов именно их взял, а не ящики с тканями. Интересно… На чувалах печати какие?

– Вроде Коканда.

– Все верно, – так же думая о чем-то своем, сказал Карабек, – кокандских ханов печати стоят.

Когда Халил рассказывал про чомолаковцев, Карабек интересовался их оружием.

– Такое же новое, как Иманов получил. С одного склада, значит. Понятно…

На рассказе про Алимбая замолк. Затем неожиданно произнес:

– Алимбай всю правду сказать не может. Сам, скорее всего, многого не знает. Но в Акмолинске гроза собирается, что-то назревает. – Мулла провел ладонями по седой бороде. – Уходить надо тебе с Хадишой на Джамалеевку. Там отсидись. К тебе могут сунуться, когда гроза начнется. Ты теперь всем нужен.

– Да кто сунется? – не сдержался Халил. – Какая гроза? Что происходит?

– Асанов этот никакой документ при себе не держал? Не показывал? – не обращая внимания на слова Халила, твердо спросил Карабек. – Кроме этих чувалов ничего не вез?

– Нет. Все, что было, на хамамах грузили. Часть ящиков осталась. При себе, кроме халата и туфлей, не было ничего. Чалму и то мою взял.

– Сегодня груз Тропицкому отдашь, – размышляя, продолжал Карабек, – а будет про своего человека спрашивать, скажи, что в Спасске остался. Раз чист ты, то отпустит. А нет…

В этот момент в дверь постучались, и в комнату заглянул невысокий, одетый в белый легкий костюм человек, держащий в руках круглую летнюю шляпу с узкими полями. Большелобый, с живыми, немного навыкате глазами и модными нынче усиками (подбритыми у губы), он был похож на сома.

Мулла кивком дал понять, что заходить можно. Поздоровавшись с Карабеком, человек в белом протянул руку Халилу.

– Садвакас. Учитель в школе. А вы?

– Халил. Караванщик.

Садвакас с интересом разглядывал Халила.

– Тот самый караванщик, значит! Ну-ка, ну-ка, я вас получше разгляжу! Красавец! Выжил, значит!

Халил, услышав последнюю фразу, сжал кулаки, напрягся.

Садвакас, словно поняв, что допустил оплошность, стал говорить еще быстрее, поглядывая то на муллу, то на Халила:

– Дорога дальняя. Я бы точно не выжил. Вы же видите, как я одет. В таком костюме и шляпе дальше Каркаралинска навряд ли доеду. А в холод и подавно. Карабек-хаджи про вас много рассказывал. Позвольте, – он, заметив лежащую на столе фотокарточку, взял ее в руки, – это же фотография, которую мне сэр Томас из Тоттенхема передал. Карабек-хаджи, помните, он еще сказал, чтоб я вам ее показал и про Халила напомнил? Значит, прав был сэр Томас, этот военный человек был опасен!

– Был? – переспросил Халил.

– Ну, раз вы здесь, – рассмеялся учитель, – значит, был!

Час от часу не легче, подумал Халил. Карабек недоговаривает, из города советует уехать. Учитель тоже без остановки болтает. Еще какой-то сэр Томас появился. Шел в мечеть с одним вопросом, уходит – с целым ворохом.

– Впрочем, – Садвакас провел по лбу платком, – не слушайте меня. Карабек-хаджи в сто раз умнее, и слушать надо его. А вас, Халил… Вы женаты, кстати? Вот если женаты, то обязательно жену с собой берите, у нас завтра вечером в училище спектакль. Называется «Волны счастья». Придете? Я в город ненадолго, на неделю всего приехал. Вы должны быть и посмотреть. Будет очень интересно!

Карабек снова сел в кресло и перебирал четки – все, что нужно, он узнал от Халила. Чувалы с кокандским сургучом необходимо отдать Тропицкому. Забирать их опасно, да и что с ними делать. Не сэру же Томасу, действительно, отдавать. Садвакас – человек от бога, поэт. Обмануть его, как ребенка, можно. Сказал ему англичанин, он и поверил… Эх… Лет тридцать бы скинуть сейчас, чтоб как тогда, когда мечеть строили, мог бы генерал-губернатору на его издевательский указ: «Строить мечеть разрешаю. Но без минарета» в лицо сказать: «Ты церкви свои без крестов строишь? Народ не гневи… Гроза будет!» А сейчас… Сейчас гроза неминуема, говорить уже никто не хочет… И никто уже не слышит друг друга!

– Халил! Тебя же Хадиша ждет! – невзначай напомнил Карабек караванщику про дом. – А мы с Садвакасом еще посидим. Если что, Арсен тебя позовет!

Попрощавшись с муллой и Садвакасом, Халил вышел из мечети и быстрым шагом направился к верблюдам. Через минут десять, пройдя по Большой Татарской улице, он будет дома, откроет зеленые резные ворота и наконец-то обнимет Хадишу.