Читать книгу: «Коллекционер бабочек в животе. Часть третья», страница 2

Глава 1. Марта

«È sempre una farfalla.

Anche quando tace, anche quando ferisce.

Vola sempre dove il cuore

scopre il vero sentimento»

Renato Ricci

«Это всегда бабочка.

Даже когда молчит, даже когда ранит.

Она всегда летит туда, где сердце

открывает истинное чувство»

Ренато Рицци

Вечер был липким от августовского тепла и чуть пьяным от запаха липы. Марта вернулась из города и, как всегда, оставила на кухонном столе записку – на плотной кремовой бумаге, красивым, чуть с наклоном в левую сторону, почерком: «Per te, come sempre – qualcosa che non si può comprare» (в перев. с итал. – Для тебя, как всегда – что-то, чего нельзя купить). Под запиской лежала маленькая деревянная коробочка. Ренато открыл её и увидел внутри засохший стручок ванили, обвязанный тёмной нитью. Марта могла дарить и камень с улицы, и брошку из антикварной лавки, и кулёк с апельсиновой цедрой: всё, что не стоило почти ничего, но пахло её вниманием. И всегда подпись была на итальянском, что откровенно восхищало Ренато. Она впервые призналась в том, что знает итальянский, именно так: в один из первых мартовский вечеров, уехав куда-то по делам, а Ренато остался в доме, уверенный, что Марта вернётся к ночи. Он вышел на кухню за водой, на столе лежал конверт, плотный и тёплый на ощупь, с чуть потёртыми краями, подписанный на итальянском: «Segui il profumo» (Следуй за запахом). Внутри маленький лист бумаги с единственной строчкой: «Vicino al cuore del fuoco» (с итал. – Рядом с сердцем огня). Он сразу понял, что речь о каминной полке, куда Марта ставила всякую мелочь. Там, у стопки старых журналов, он нашёл бутылку красного вина Barolo Riserva «Monfortino» 2010, и вторую записку: «Non volevo dirtelo subito… ma sì, lo capisco. E lo parlo.» (Я не хотела говорить тебе сразу… но да, я понимаю. И говорю.) Ренато перечитал эти слова несколько раз, вслушиваясь в их ритм, как будто они были не просто признанием, а мягким приглашением в ту часть её жизни, куда она никого не пускала.

… Марта вошла на кухню слегка возбуждённая от переполняющего её потока впечатлений за те три дня, что они с Ренато не виделись. Она не могла приезжать каждый день, да и не хотела, чтобы кто-нибудь знал об этом «райском уголке», где даже время шло иначе, и тишина звучала громче. Сначала она хотела арендовать другой коттедж для себя, оставив Ренато полную свободу для творчества, но он сам настоял, чтобы она ничего не меняла в своей привычной жизни ради него.

– Слушай, сказала Марта, глядя как Ренато с умилением разглядывает стручок ванили, периодически его нюхая. – Я тут случайно на выставку одну попала. Вот правда, очень странную, и уж поверь мне, я многое в жизни повидала, работая международным журналистом.

– Ti credo (с итал. – Я тебе верю), – Ренато наклонился и заглянул в один из пакетов, что привезла с собой Марта.

– Ты голодный?! Я сейчас… мигом, – она принялась выкладывать на стол привезённые с собой продукты. – Присядь, а лучше выбери нам вино к ужину, – сказала она, аккуратно доставая из пакета синюю коробку с золотыми буквами Tagliatelle all’uovo. Тонкие, высушенные в виде гнёзд ленты пасты звякнули, когда она положила их на стол. – Сухие, но хорошие, а соус будет мой, – Марта кивнула на корзинку с помидорами, свежим базиликом и головкой пармезана. – Двадцать минут и ты забудешь, что вообще ел что-то до этого.

Ренато улыбнулся, а сам в это время достал из холодильника бутылку белого сухого вина Gavi di Gavi, привезённую из Пьемонта во время последней поездки в Италию.

Марта ловко орудовала у плиты. Сковорода зашипела от нескольких капель оливкового масла, и она, раздавив зубчик чеснока широким лезвием ножа, бросила его туда, тут же убавив огонь. Помидоры, надрезав крест-накрест, обдала кипятком и сняла кожицу быстрыми, почти ленивыми движениями, как человек, который делал это сотни раз.

– Il segreto è la semplicità ( итал. – Секрет в простоте), – сказала она, глядя, как чеснок отдает маслу свой сладковатый запах. Потом разорвала базилик руками, добавила помидоры в сковороду, прижала их ложкой, чтобы пустили сок, и бросила щепотку соли.

Оставив помидоры томиться Марта взяла со стола свой телефон и протянула Ренато. На экране была открыта галерея фотографий с небольшой домашней выставки масок ручной работы, которую она посетила несколько дней назад. На полках и столах располагались работы разных мастеров: одни яркие, почти нарисованные, другие тёмные и строгие, третьи – почти прозрачные, хрупкие, с едва уловимой игрой света. Среди них явно выделялись грубые, деревянные маски, с изломанными линиями и прорезями для глаз и рта, которые создавали впечатление, будто лицо застывшее, но всё ещё наблюдает. Ренато невольно задержал взгляд на одной из них: тёмные глазницы словно смотрели прямо на него, а каждая трещина и царапина казалось хранили историю чужого молчания, которое вот-вот могло ожить.

– Di chi sono queste maschere? Sembrano vive, eppure così grezze (с итал. – Чьи это маски? Они как живые, хоть и очень грубые), – спросил он, от удивления перейдя на итальянский.

– Знаю, о каких масках ты говоришь, – даже не обернувшись ответила Марта, продолжая помешивать соус. – Мне сказали, что их делает женщина по имени Амая, для тех, кто боится себя. Большего пока сказать тебе не могу, но я обязательно узнаю. Мне самой интересно взглянуть на эту женщину.

Вода для пасты уже кипела, и Марта опустила в неё, с мягким плеском, свернутые в аккуратные гнёзда тальятелле:

– Otto minuti, – заметила она, бросив взгляд на часы. – И будет готово.

Ренато сидел на табурете, смотрел, как её руки двигаются с точностью, будто в каждом жесте был репетиционный опыт сотен вечеров. Нет, конечно же, не для него, но сегодня всё это принадлежало только ему. Он сглотнул слюну и снова посмотрел на экран телефона, вглядываясь в пустые глазницы одной из масок.

Восемь минут спустя Марта выловила пасту, добавила её в сковороду с соусом, бросила горсть тертого пармезана и перемешала, приподнимая щипцами так, чтобы каждая лента буквально обвилась вокруг вкуса.

Ренато отложил в сторону телефон, глядя, как она красиво раскладывает на тарелки ленты пасты, щедро политые соусом.

– Ecco (с итал. – Вот, пожалуйста), – Марта поставила перед ним тарелку. – Пробуй. И не спорь, что ты наелся ванилью.

Он, естественно, оценил её шутку, вдыхая ароматный пар и предвкушая сочный вкус. Всё было слишком просто и слишком вкусно, чтобы спорить.

Марта села напротив, придвинув к себе тарелку и слегка наклонившись, чтобы тоже успеть вдохнуть аромат только что приготовленного ужина. Ренато уже открыл вино и разлил его по бокалам, прозрачная жидкость играла в стекле солнечными бликами.

– Alla vita, e ai momenti che valgono davvero! (с итал. – За жизнь и за моменты, которые действительно стоят того!), – произнесла Марта, слегка касаясь бокала Ренато. Он кивнул в знак одобрения, и они одновременно пригубили вино. Лёгкий лимонный оттенок с зелёным яблоком в букете сочетался с едва уловимой минеральной свежестью, оставляя во рту ощущение лёгкости и чистоты.

Тальятелле были идеально аль денте: каждая лента пасты нежно обвивалась соусом из томатов и свежего базилика, в нём угадывались сладость спелых томатов, мягкая острота чеснока и едва уловимая нотка оливкового масла. Каждый кусочек таял на языке, а сочетание с холодным вином делало вкус особенно насыщенным, но при этом лёгким, как летний ветер.

Марта наблюдала, как Ренато закрывает глаза на мгновение, наслаждаясь ароматом и вкусом, и едва заметно улыбалась. Она знала, что такие моменты – это их маленький ритуал, скрытый от мира, где всё просто и совершенно одновременно.

После ужина они вышли на небольшую террасу, где в сумерках стоял кованый столик: тонкое кружево металла, тёмное на фоне бледнеющего неба. Воздух, ещё тёплый, приносил запахи скошенной травы и далёкого дыма, и каждое движение, каждый звук обретали вес.

Марта вернулась с двумя чашками эспрессо – густой, почти чёрный, с плотной золотистой пенкой. Аромат горького миндаля и тёмного шоколада витал между ними, смешиваясь с вечерней прохладой. Она поставила чашки на столик, и фарфор мягко звякнул о металл. Ренато облокотился на спинку кресла, его взгляд скользил по горизонту, где сливались кроны деревьев и первые звёзды. Он не написал за эти месяцы ни одного портрета, не только Марта – вообще. Лишь пейзажи, десятки этюдов, где небо встречалось с землёй, а свет дробился в листве.

Марта сидела молча, наслаждаясь вечером, но периодически бросая взгляд на Ренато. Она ничего не спрашивала, но её молчание было вопросом: терпеливым, ненавязчивым.

– Эти маски, – отпив кофе начал говорить Ренато, и его голос приобрёл особую, почти алхимическую плотность. – Та женщина… Амая. Мне необходимо встретиться с ней, – он повернулся к Марте, и в его глазах, помимо интереса горела настоятельная, глубокая потребность. – Ты должна найти её для меня, как можно скорее, per favore (с итал. – пожалуйста). При этом в просьбе не было сумасшедшего нетерпения – только ясность цели, та самая, что движет путником, увидевшим наконец огонь вдалеке.

Марта кивнула, без лишних слов, взяла свою чашку, пальцы ощутили тепло фарфора. Её собственная любознательность вторила его порыву, ей тоже хотелось разгадать загадку этой мастерицы, чьи творения дышали такой первозданной, почти пугающей правдой.

Они сидели так ещё долго, пока звёзды не зажглись в полную силу, а воздух окончательно не остыл. В нём уже витало невысказанное понимание: эта встреча с Амаей может изменить всё. Открыть дверь в мир, где искусство перестаёт быть предметным и становится явью.

…Прошло пять дней, наполненных тихим ритмом, в котором Ренато находил странное утешение: он подолгу сидел у окна, на втором этаже или на террасе с блокнотом на коленях, делая наброски окрестных пейзажей, где линии леса сливались с небом, где домики на горизонте выглядели так, будто сами пытались спрятаться в траве, и где свет падал на бумагу так щедро, что казалось, само время оставляет свой след рядом с его карандашом.

Марта приехала, как всегда под вечер. В те редкие дни, когда ей удавалось вырваться за город, чтобы побыть рядом с Ренато, она ощущала себя живущей в параллельной жизни, в другой реальности: иной, почти сказочной.