Читать книгу: «Блокнот для записей. Очерки интросоциальной публицистики», страница 3

Не с ненавистью, а с любовью

Вопрос к Терентию Травнику: Встретился в интернете ролик под названием «Как нас расстреливали», в нем многодетный отец призывает знакомить детей с жестокой реальностью событий Великой Отечественной войны. Среди комментариев есть и такие: дети этого не понимают; не надо травмировать детскую психику. Наверное, Вам есть что сказать об этом? Или порекомендовать?

Ответ: Ставить вопрос таким образом и ожидать от детей, что они начнут проявлять возмущение и ненависть к врагам, есть самая обычная спекуляция на незрелых душах в угоду политическим амбициям ряда ястребообразных лидеров. И дело даже не в том, что это калечит детскую психику, – главное, надо понимать, что любое упоминание о зверствах войны формирует привычку разделять людей на «плохих» и «хороших», тем самым с детства закладывая в человека потенциальную потребность враждовать с кем-то и кого-то ненавидеть, которая может проявиться в будущем. Рассказывать детям о тяжелых реалиях войны не имеет никакого смысла. Пора бы остановиться и не делать этого. И если есть необходимость говорить о войне и говорить правду, то стоит поискать материал отнюдь не о зверствах, а о подвигах, о прощении и о взаимном примирении. На войне было и это! Такие истории детская душа запомнит, и они послужат ей только во благо. Что касается верного построения материала, то дело вовсе не в описаниях зверств, а в правильном преподнесении глубины драмы, а потому лучше бы вспомнить гениальные произведения писателей советского времени. Они, как ничто другое, расскажут детям правду и не повредят их юные души, ибо великая печаль, переживаемая с терпением и пониманием, врачует и возвеличивает достоинство. Пользуясь случаем, позволю себе напомнить названия таких книг – величайших книг о войне… Достаточно их просто не забывать.

Алесь Адамович «Каратели», Виктор Астафьев «Прокляты и убиты», Борис Васильев «А зори здесь тихие…», Юрий Бондарев: «Горячий снег» и «Батальоны просят огня», Василь Быков «Дожить до рассвета», Эммануил Казакевич «Весна на Одере», Валентин Катаев «Сын полка», Константин Симонов «Живые и мертвые», Михаил Шолохов: «Они сражались за Родину», Илья Эренбург: «Буря»… Этот список – далеко не полный. И конечно же, надо читать бессмертные романы Э.М.Ремарка.

Заметки на полях… невидимой брани

Может кого-то это и удивит, но мне ни разу не удавалось достичь восторженного состояния души. Каким бы прекрасным ни было происходящее со мной и вокруг меня, но во мне всегда присутствовало нечто такое, что мешало моей душе ощутить непосредственное любование. Видимо, допустив многое близко к сердцу, я окончательно и бесповоротно погрузил себя в мир постоянной задумчивости. Сегодня во мне нет ни тоски, ни печали, но присутствует грусть, светлая грусть, и для этой грусти всегда находится объяснение. И даже тогда, когда мое окружение искренне выражает радость по поводу созданного мною, когда мне удается достигнуть определенной степени качества в моих трудах, моя совесть не позволяет мне до конца соразделять это с близкими, непременно напоминая что-то из моей юности или даже из детства, за что я и сегодня продолжаю краснеть. Это может показаться пустяками, и, скорее всего, так оно и есть, тем не менее это присутствует и ставит меня на соответствующее место: уж больно силен стыд во мне. Что ж, я принял его условия, и как бы ни было мне хорошо, каких бы успехов я ни достигал, со мною навсегда останется это почти невыносимое жжение стыда и совести, позволяющее мне ни на минуту не забывать о своей греховной сути и всегда ставящее меня в правильное положение по отношению ко всем встречным и ко всему, что случается на моем пути.

Ноль в три: вызов врача-поэта на дом

Да не покажется это вам странным, но иногда поэтическое сообщество напоминает мне коллектив районной поликлиники, состоящий из поэтов-санитаров и поэтов-врачей. И действительно, есть поэты-кардиологи, глубоко чувствующие тревогу и боль за грудиной государства, есть поэты-хирурги, готовые к резекции любого социального нарыва и проводящие стихами сложнейшие операции по удалению внекультурной онкологии. Есть поэты-окулисты, тонко видящие мельчайшие подробности бытия и открывающие читателям глаза на жизнь, есть поэты-эндокринологи, управляющие жизненными силами и соками того или иного события, есть поэты-отоларингологи и поэты-логопеды, обучающие четкому произношению услышанного из глубин души. Есть поэты-невропатологи, владеющие знаниями о связях с внешним миром, есть поэты-дерматологи, способные своими сочинениями убирать с кожи общества ненужные раздражения, есть поэты-урологи, знающие толк в циркуляции живительной влаги в гражданском населении. Есть поэты-стоматологи, обеспечивающие качественное пережёвывание медийных сплетен и болтовни, есть поэты-массажисты, мастерски поднимающие тонус эмоций, есть поэты-гастроэнтерологи, владеющие искусством переваривания некачественной информации. Есть и поэты-психиатры, почти не отличимые от самых обычных поэтов и, конечно же, есть поэты-терапевты, пишущие стихи о сохранении здоровья и дающие направление не только на анализы, но и на путь, точнее, правильный образ жизни, такой желанный для многих из нас.

Не так всё просто в виртуальном королевстве

Есть люди, которым намного проще вычеркнуть вас из друзей в соцсетях, чем выгнать из дома бешеную собаку или шелудивую кошку. А все потому, что последние находятся в реальности, а вы, и это хорошо, в виртуальном мире. Здесь оно понарошку, как говорится, не по-настоящему. И всё это было бы неплохо, если бы подобная манера и привычки кидаться такого рода штучками постепенно не перетекали в реальную жизнь. Удаление из друзей, скажу я вам, просто так не происходит, и человек, прежде чем это сделать, входит в состояние, близкое к бешенству. Трудно, но можно представить, что было бы, окажись вы реально рядом с ним в тот момент, когда тот дошел до желания стереть вас с лица своего монитора путем занесения в так называемый «расстрельный», точнее, черный список одним лишь нажатием клика-курка. Скорее всего вас бы облили потоком истеричных помоев, и это – как минимум, а что касается максимума, то и гадать не стоит – всё и так понятно.

А вообще-то удаление из друзей, как и периодическое удаление своей страницы в надежде привлечь внимание – это скрытая форма запредельной гордыни, близкая к психозу или предвестие надлома и депрессии. Негативная экзальтация у таких людей настолько сильна, что не исключено следующее: будь у них такие возможности в реале, то они либо сдали бы вас врагам на растерзание, либо расстреляли или просто изувечили… Так что делайте правильные выводы, но никогда не отвечайте им тем же. Подобное поведение ничего не решает, а мстите, пакостите или делаете плохо этим вы только себе.

Пара слов о слове

Воистину слово творит чудеса. Каким бы «глухим» ни был художник или «слепым» музыкант, писательское мастерство способно довести восприятие любого талантливого произведения до вершины, заставив потенциальный бриллиант, скрывающийся в пока еще алмазной оболочке, засиять всеми присущими ему цветами. Именно литераторам мир обязан появлению большинства шедевров в искусстве. Порой критики, искусствоведы, журналисты, публицисты и другие трудяги словопроизводства настолько красиво и верно раскрывают, а то и открывают заново суть того или иного музыкального произведения, картины, скульптуры, фотографии, что те без труда фиксируются в народном сознании как нечто совершенное и прекрасное – и все это благодаря не просто слову, а слову мастерскому. Нередко художники и композиторы даже не подозревают о внутреннем содержании произведений, созданных ими, и с немалым удивлением и даже интересом знакомятся с критическим обзором относительно сделанного ими.

Уберите из залов музеев искусствоведов-экскурсоводов, и на четверть, если не наполовину померкнет содержание экспозиций Эрмитажа, Лувра, Дрезденской и Третьяковской галерей. Ничто иное, как литературный дар Дэвида Вейса, донесшего до нас суть произведений великого Родена, и мастерство Ирвинга Стоуна, трепетно и выразительно описавшего жизнь Ван Гога в романе «Жажда жизни» и судьбу Микеланджело в «Муках и радостях», а также гениальные труды Фейхтвангера, Перрюшо, Глэдис, Шульца, Манфреда Шнайдера и работы наших соотечественников Мережковского, Рожина, Виленкина, Богата, Паустовского и, наконец, Анатолия Виноградова с романом «Три цвета времени» донесли до мира подлинную сущность как самих мастеров, так и их воистину гениальных творений.

Грядёт время пресыщения и нравственной утомлённости

– это когда никому ничего особо не нужно и не хочется.

В конце 19-го века Россия, худо-бедно, но ещё опиралась на семейное воспитание, основу которого составляли устойчивые, главным образом религиозные знания и понятия, наработанные и проверенные веками. С появлением множительной техники и, прежде всего, печатных станков, воспитанием детей занялись книги, газеты и журналы. Пришло время массового просвещения, которое в немалой степени ускорило социальное и интеллектуальное развитие общества, породив при этом не только вольнодумство, но и появление принципиальных ошибок, возникающих из-за нечистоплотности ряда изданий: по сути- это вирус регресса. Постепенно СМИ отказались от объективного изложения материала и, за редким исключением, перешли на коммерческое фальсифицирование, тем самым поддерживая устойчивость положения правящих классов.

Телевидение окончательно завершило создание деградационной машины. С экранов потоком идут подделки и фальшивки, изготовленные монтажным способом и направленные на бесцеремонное околпачивание рядовых граждан и затуманивание их умов. Количество лжи стало настолько огромным, что она, эта самая ложь, переквалифицировалась, страшно подумать, в педагогику, став учителем нынешних детей. Очевидно, что сегодняшние дети воспитаны на обмане. Объективности ради замечу, что идеологический обман присутствовал и в советское время, но в своей основе он не затрагивал корневых структур личности. Человек, в целом, имел относительно неверную точку видения на перспективу дальнейшей жизни. Но это не затрагивало нравственных основ его личности, которая по-прежнему была ориентирована на служение ближнему и понимание значимости своего бытия. Нынешние подходы к массовому сознанию активно превращают человека в малозаметный, бесполезный элемент жизни, ориентированный на ряд чудовищно примитивных интересов, главным из которых является страсть иметь и, как можно больше, и тратить, опять же, как можно больше, денег.

Беда не за горами: она наступит, когда современное поколение воспитает, если вообще можно так говорить, себе продолжение. Вполне вероятно, что в будущем общество, повсеместно пораженное частным личностным эгоцентризмом, все-таки будет нивелировано теми, в ком еще сохранились устойчивые формы социальной стабильности и этической грамотности. И все равно это не является решением проблемы, скорее – это некая нежелательная данность, подобная захвату сорняками плодородных земель, оставленных нерадивыми хозяевами без должного внимания и заботы.

На игле бытия

Может вполне случиться так, что в погоне за модой и бытовым дизайном, а также пристрастившись ко всякого рода креативным решениям, стильным словечкам и штучками, гаджетам и селфи-производству, мы окончательно потеряем в себе человека, создав индивидуума, не способного любить. Брак будет захвачен контрактными отношениями, а личность – стойкой карточной системой онлайн-сервиса, руководимой азартом процентной ставки. Сегодня не человек владеет деньгами, а деньги прокручивают человека, который получает на выходе ожидаемую прибыль в виде примитивной радости гомоприматуса от количества нулей, прибавившихся на его счете. Во главу угла ставится так называемый здравый смысл, а по факту – самая обыкновенная прибыльность, которая безжалостно расправляется со старомодными душевностью и милосердием. Правила существования нынешнего общества, захваченного потребительством, оказались намного страшнее реалий, описанных, с болью и сожалением, в романах западных гуманистов, таких как Драйзер, Маркес, Гессе, Фолкнер, Селинджер и другие. Но если у героев этих романов сквозь экзистенциальную тоску еще теплился, пусть маленький, но огонек надежды, то нынешний, ультрасовременный ветер чистогана самым бесцеремонным способом его задул. Ни «Тошнота» Жан-Поля Сартра, ни «Счастливая смерть» Камю, ни «Скука» Альберто Моравии с их разъедающим воздействием, лишающим человека воли и способности всерьез любить или ненавидеть, ни Фроммовское «Бегство от свободы», ни «Помутнение» Филипа Дика и, наконец, ни «Дневник обольстителя» великого Сёрена Кьеркегора, основателя европейского экзистенциализма, увы, не выдают в полной мере той реальности, которая безвариантной тьмой сгущается над культурой и образованием нашего времени. Привычка плоского, горизонтального бытия оказалась самым мутагенным зельем: наркотиком, вызывающим не просто привыкание, а стойкое убеждение в верности создаваемой им иллюзии.

Проще простого

Если вам доводилось складывать слова в строки и, склеивая их рифмой, доводить до строф – это очень даже неплохо, а если из строф получалось высекать стихи, значит, ангелы вас допустили к поэзии. Вот с этого и начинается самое сложное. Допуск к экзаменам вовсе не означает, что они будут сданы, но пробовать все-таки стоит. Для начала надо знать, что если у вас получится написать что-либо в рифму и в размер да еще и подчинить все это ритмическое совершенство броской идее, это совершенно не означает, что созданное вами и есть стихотворение или станет таковым. Увы, но это может оказаться простым текстом, мастерски вмонтированным в удачную форму: что-то вроде качественной отливки с почти идеальной заготовки. И так случается нередко. Поэт-формовщик – это, конечно, не графоман, но все-таки еще и не поэт. Как говорил маленький паж доброй феи: «Он не волшебник, он только учится». Можно предположить: осталось зачистить заусенцы – и вроде бы всё. А вот и нет! Оказывается, огранка алмаза в данном случае далеко не всегда приводит к появлению бриллианта. Здесь все не так – уж больно тонка субстанция, с которой имеет дело потенциальный поэт.

И всё-таки, что такое стихи и как они выглядят, точнее, слышатся? Знать это – вполне возможно, а вот писать их на основе полученного знания – почти невозможно. Все равно пишешь так, как умеешь. И в общем – это хорошо, поскольку подводить всё под общий знаменатель золотого сечения логоса – дело почти что преступное. Клонирование шедевров – в высшей степени варварство. Тем не менее наберусь-ка смелости и постараюсь поделиться со своим читателем собственным пониманием не анатомии, а скорее физиологии стиха. Да простит меня всякий прочитавший это и не сочтет написанное за разного рода навязывания самонадеянного выскочки. Итак…

Стихи должны быть… простыми: такими, чтобы всякий ум заскучал при их чтении, а сердце бы возрадовалось. Только не подумайте, что это легко. Для начала попробуйте представить себе самого себя освобожденным от разного рода ошибок. Это ведь непросто, да?

Так и со стихами…. Простые стихи – они естественные, а не такие, что в два притопа, три прихлопа. А естественно лишь то, что написано не просто с любовью и не о любви, а создано самой любовью… Это тогда, когда огонёк эго, если не погашен окончательно, то едва заметно тлеет, а свойственная лирикам демонстративность отправлена пусть во временный, но длительный отпуск. Понять это не просто, но постараться придется, ибо без этого – никак.

И все-таки вопрос остается: каким может быть поэт, пишущий так, словно его пером водила не рука, а сама любовь? Бесхитростным? – возможно. Бескорыстным? – пожалуй. Беззлобным? – вполне… Ответственным? – без всякого сомнения. И все-таки всего этого мало, ибо речь идет о простоте. Вот мы и нащупали главное: ключ от дверей в мир благодатного слова – простоту. Так на что же «клюет», простите за фамильярность, эта самая простота? Карась, к примеру, клюет на хлеб, бычок – на червя, а простота? Оказывается, она предпочитает нашу совесть и, самое главное, – стыд, иногда – скромность. Именно на них она и вызревает, и вырастает. А ведь действительно – так оно и есть. И чем сонливее совесть и ленивее стыд, тем меньше в нас просто простоты, меньше гениальной естественности, а больше умничанья, самолюбования и наглости, а таковые с поэзией ну никак не совместимы: как говорится – всё просто!

Свет в конце пути

Иногда я нахожу точку боли, точнее, каким-то неведомым мне образом я её нащупываю, если хотите, натыкаюсь на неё. Это очень высокая, невозможно высокая точка душевной боли, заставляющая содрогаться все мое тело. Я могу её нарисовать, спеть, сыграть, могу описать строкою, но я никогда этого не делаю. Она была бы невыносима для слушателя, зрителя, чтеца, но без нее невозможно чувствовать любовь Божию. Любовь – это всегда страдания, душевные страдания, высшая степень которых есть встреча с Богом. В этом сокрыта подлинная радость. Когда я, пребывая в этой точке, пишу, то сглаживаю, даже растворяю эту боль, чтобы читающий не напоролся на неё, чтобы его душа лишь взгрустнула, всплакнула, задумалась и помолчала.

Бывают такие слезы, которые проливаются от радости. Это самые лучшие из всех доступных человеку слез. Вы удивитесь, но они исходят из точки наивысшей боли, когда душа вдруг неожиданно сталкивается со страданиями распятого Христа. Наш ум этого не принимает, наше тело – тоже: слишком они увлечены собой, и только душа способна войти в эту точку. Всякая душа была, есть и будет свидетельницей крестных мук Того, кто позаботился о её бессмертии.

Перед подлинным знанием души меркнет всё земное, всё суетное, ибо величие наивысшей точки боли настолько прекрасно, что всякая тьма, сжимаясь в бесконечно малое, преобразуясь в точки боли, превращается в свет, в один сплошной свет Любви. У этого света совершенно иная природа. Он не слепит глаза, он вообще ими не воспринимается, ибо он иной. Он ближе всего к чистоте – к самому чистому, что может быть с нами – чистой воде, чистому воздуху, чистым помыслам. У него духовная природа, природа Святаго Духа. Он единственный способен пройти точку боли не изменившись, потому что, будучи совершенным, исходит из Совершенного. В конце концов, он и определяет ту грань недосягаемого, необходимую всякому живому для собственного роста.

Симптомы маловерия

Зная, что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в царствие небесное, упорно стремиться к достатку;

зная, что именно трудности и болезни ведут к духовному преображению, постоянно просить об избавлении от них;

зная, что смерть и есть встреча с Богом, продолжать желать многая и благая лета.

Надо понимать, что никто так не отвращает маловерного от церкви, как последовательный законник, лишенный любви. В его устах всякое правило и требование, канон или догма не просто не полезны для ищущего спасения, но зачастую и ядовиты. В этом случае просящему – не подается, ищущему- не находится, а стучащему – не отворяют. Вера, лишенная любви, неотвратимо превращает всякий духовный опыт и знание в последовательное морализаторство, закрепленное бубнением молитв, подсчетом отбиваемых поклонов и расписанным по дням степенным похаживанием на исповедь. Именно так, учителевато-непререкаемо, и заменяется всякое пламенное вероискание надменным тлением уверенного в своей несгибаемой правоте фарисейства. Опьяненный успехами количественных достижений, ярый поборник буквы, а точнее, фанатик, рано или поздно окончательно выжигает в своей душе посевы благодатной жизни, принимая пепелище за подлинный сад возделанного им блага.

На перекрестке слов

Бывает поэзия от ума, которая горячит наш ум, удивляет его удачными образами и находками. Такие (левополушарные) стихи пишут и любят молодые люди. Основной недостаток такой поэзии – это стремление переумничать: что-то вроде пересоленности или переперченности в блюде, вследствие чего оно становится неупотребимым и попадает на столы любителей разве что вертесловства, а таких немного.

Бывает поэзия от чувств, которая тревожит нашу душу, печалит или радует её особым образом. В большинстве своем такие (правополушарные) стихи любят женщины. Основной недостаток подобной поэзии – это разноуровневая недалёкость, а то и нарочитая, лубочно-сентиментальная открыточность, что-то вроде календариков с щенками и котятами в новогодних шапочках, сидящих рядом с тортиками в розочках и лентах. Она вполне употребима, но в большинстве своем любителями чтива, со знанием дела отводящим ей место на прикроватных столиках в спальнях.

Бывает просто поэзия, в которой есть что-то от ума и чуть больше – от души, но, и это самое главное, в ней присутствует глубина в виде той, единственной и заветной строки, позволяющей данной поэзии втечь в наше сердце. Такие стихи не пишутся и уж тем более не сочиняются, ибо это невозможно. Такие стихи приходят неожиданно, приходят сами собой безо всякого предупреждения и позволяют кому-то из поэтов изложить их на бумаге. Кто понимает, о чем речь, тот знает о поэзии всё, чтобы начать с нею жить.