Читать книгу: «Три дня пути», страница 2
Глава 7
Утром Коля проснулся часов в семь. Вставать не хотелось. На ночь «зелёные» обычно затаивались, и Коля с утра наслаждался свободой. Знал – сейчас голову поднимет, так и «эти» набегут, неизвестно откуда.
Полочка вагонная…
Эх, полочка вагонная. Тук-тук, тук-тук. Колёса поют свою песню.
Сво-бо-да, сво-бо-да…
И под стук колёс в душе отзывается что-то такое – томительно-беспощадное, где-то когда-то слышанное:
– Та-та-та, тата, та-та-та, тата, – почти шёпотом пел Коля.
Приумолкли все кореша, и качнулся наш спецвагон,
Я на нары лёг, не спеша, на пути большой перегон.
И притих пока весь этап, и мелькает вслед семафор,
И торчит во рту, словно кляп, мой изжёванный «Беломор».
Поезда идут, поезда, все на северный на восток,
И мне кажется, никогда не закончится этот срок3.
Вот почему? Почему? Почему поются эти песни и не уходят из памяти строки, начиная с главного:
«Пятьсот километров тайга,
Где нет ни жилья, ни селений.
Машины не ходят туда,
Бредут, спотыкаясь, олени»4.
Песня эта (последняя) давно уже стала классикой. Справедливости ради надо отметить, что написана они о краях более северных. О Колымском крае. И о другом виде транспорта. Но вспомнились именно эти строки, поверх всех других.
Ничего не поделаешь. Но.
Вот скажите мне, в чьём сердце не отзываются эти строки некой генетической памятью? Даже у тех, кто родился, например, в тёплом Крыму. И никогда не ездил ни в Читу, ни в Магадан.
Возможно, возили по этому маршруту их дедов, или прадедов, или, соответственно, прабабок. Или по другому маршруту, севернее. Или восточнее, или южнее.
Эх, Россия, Россия-матушка, «пятьсот километров тайга…»
Сейчас появилась масса певцов, которые «зэковской романтикой» бессовестно спекулируют. И ещё – то, чего раньше встречалось совсем немного – в песнях стали воспеваться сами преступления.
Нет, это не то. Это – кич.
Настоящая зэковская песня подразумевает, что гонят по этапу невинно осуждённого, то есть такого, на которого навесили срок «за колосок», «за булку и бутылку», «за ларёк». Не говоря уже о политических.
За ларёк дают, как за краденные миллионы. Или миллиарды несчётные.
А за миллионы-миллиарды не СИЗО, а «домашний арест» и «два года условно». Ну, три. А бывает, что и шесть.
Вот где их берут, «шесть условно», в каких статьях УК? Или есть УК для «беленьких» и УК для «чёрненьких»?
Так было, так есть. Да.
И вот, везут его, болезного, «чёрненького», неизвестно куда. На тяжёлый, каторжный труд. Судьба его практически предрешена. Он будет подвергаться разным видам несправедливостей. Он будет жить в тоске по родным, по любимым. И сгинет, неотпетый-неоплаканный, и лежать будет в безвестной могилке, где-то в диком таёжном краю. Может, он даже и раскаяться успел, да ничего уже не исправить.
Эх, аж слеза накатила! И песня зэковская, настоящая, полетела над степью (над лесом, над зоной, над пустыней.)
А вот не кажется ли вам, что любой русский, в котором теплится совесть (здесь я не имею в виду национальности как таковой). Что любой русский всегда ощущает себя немножко зэком?
Приучили нас к тому, нас так воспитали.
Хорошо это или плохо? Неправильный вопрос.
Это – просто факт.
Интересно, наши дети и внуки будут это ощущать или нет? Или кич их забьёт…
Да, и вот ещё что. Каждый русский и в самом деле – всегда немного зэк. Как хотите! Даже дома, в своей квартире. Только решётка посвободнее, да пайка пожирнее.
Кому не хочется рвануть рубаху на груди и взвыть:
– Где ты, свобода?
Не, наверняка ни в Германии, ни в Бельгии, ни в Монте-Карло этого никому не хочется. Хотя. Кто его знает. Мне просто не довелось там родиться и там жить. Может, это и вообще – общечеловеческое свойство?
Вот, высовывается в окно буржуа из Монте-Карло, рвёт на груди рубаху и кричит: «Свободы хочу!». Правдивая картинка?
Ерунда какая-то. Наверно, это русский. Пусть и богач, а не может больше. Эмигрант хренов.
Но.
Как себя не уговаривай, а вставать надо. Курить охота, да и по санитарным делам.
– Коля, привет! Пошли, выпьем!
– Опохмелимся, Коля!
– Да пошли вы, сволочи волосатые!
Доброе утро.
Глава 8
За окном поезда – большое озеро.
Это небольшое дополнение к зэковским песням. Как же иначе. Сколько раз ни езди – а всё едино. «Славное море, Священный Байкал…»
Коля возвращался в свой отсек, мыча про себя о том, что «Молодцу плыть недалечко.»
Когда Коля в отсек вернулся, женщина с пятнадцатого места уже вовсю болтала с рыбаком. Вернее, рыбак рассказывал, а женщина кивала.
– Конечно, рыба водится! – между тем, махал руками рыбачок. – Но это места надо знать, места! Так просто в руки не даётся! На зорьке не встал – рыбалку потерял. У настоящего рыбака есть доброе слово даже для червяка!
Рыбачок явно доволен собой. Бывают такие. Круглые, как шар. Всё-то от них отскакивает.
– Лучше всего летом ловить, – продолжал рыбачок, не обращая внимания на то, что его никто особенно не слушает. – На прожектор или «на фару». Вот ночью выйдешь на лодочке по реке, в дельту, на глубокие места, потом как направишь прожектор в воду! Сначала на яркий свет жучки такие собираются. А через несколько минут к рачкам и рыбка подтягивается. Ловится голыми крючками: на основную леску навязываем поводки. Много поводков! Снасть в воду, и собирай рыбку!
– Пьёте вы много, рыбаки! – покачала головой женщина.
Ловля легендарного омуля женщину заинтересовала, но не вдохновила.
– Ну, не все! – не согласился рыбачок. – Знаете, как говорят? Любители рыбной ловли делятся на две части: на рыбаков и алкоголиков с удочками. Ха-хаха! Вам, наверно, одни алкаши попадались!
Рыбачок сам посмеялся своей шуточке. Отсмеявшись, обратился к Коле:
– Ты, мужик, не рыбак?
Вопрос адресован Коле, так как больше спрашивать некого. Парни на верхних полках не шевелятся. Спят. Ну, это правильно. Их дело – молодое.
– Не, не рыбак.
– Жаль.
– Ну, да…
Не стал бы Коля рассказывать никому, почему он не рыбак. Рыбак – это ведь какое-никакое, а одиночество. А стоило Коле остаться в одиночестве, как «эти» нападали на него со всех сторон, да ещё с большей силой.
Ну, и кроме того. (Чем вообще мужику не пристало ни с кем делиться.) Кроме того, Коле всегда становилось жаль свежевыловленной рыбы. Нет, рыбу он ел и даже любил. Но самолично лишать жизни живую тварь. Не мог.
Глупо, конечно.
– А бывает, что не ловится? – спросил Коля, чтоб немного осадить жизнерадостного рыбачка.
Но рыбачок подвоха не заметил.
– Ха! – обрадовался он. – Есть классный анекдот! Во, слушайте:
«По правилам настоящей рыбалки рыба не клюёт по десяти причинам:
1. Сегодня слишком холодно,
2. Сегодня слишком жарко,
3. Придурки на моторке распугали всю рыбу…»
Мужик явно делал над собой усилия, чтоб не пропустить какой-то из десяти пунктов. Даже пальцы загибал. Руки крепкие, пальцы толстые, с короткими ногтями, окружёнными чёрной въевшейся каймой.
– Э-э…
«8. Еще не то время года для рыбалки,
9. Уже не то время года для рыбалки,
10. С нашим правительством и рыба клевать не может!»
Ха-хаха! – Рыбачок преодолел все пункты и рассмеялся, довольный собой.
Женщина улыбнулась:
– Да, с нашим правительством. Это причина.
Коле тоже ничего не оставалось делать, как усмехнуться.
– Давай, блин, накатим! – шепнул Коле на ухо Четырис.
– Рыбалочка… Самое то местечко, чтобы принять на грудь! – в другое ухо шепнул Пятис.
Коля сделал вид, что не слышит. Его улыбка поплыла и превратилась в кривую гримасу.
Один из парней, лежащих на верхней полке, заворочался. Рыбачок встал и начал натягивать куртку.
– Ну, мне пора… – поднялся рыбачок. – Пойду поближе к выходу. А то стоянка – две минуты.
– Удачи, – улыбнулась женщина. – Как у вас говорят: «Клёва хорошего».
– Ну, да. «Клёва клёвого», – хохотнул мужик. – Спасибо! Хорошей дороги.
– Пока, – махнул рукой Коля.
Озёрная гладь слепила глаза.
– Красота-то какая! – произнесла женщина.
– Да, чудо… – согласился Коля.
– А мы пойдём, примем! – Пятис запрыгал по столу, вертя хвостом и кривляясь. – За красоту!
Коля смахнул. Пятиса рукой. Тот сделал вид, что скрылся.
«Заснуть бы, – подумал Коля. – Заснуть бы и не просыпаться…»
В это время над его головой закачались ноги одного из парней. Ну, да. Пора вставать.
Да…
Глава 9
Сердце Ангела поезда №Ч/Я001 наполнялось молитвой. Сколько не сопровождал он поезд туда-сюда, а каждый раз не мог он удержаться, чтоб не вознести молитву Создателю из самых глубин своей ангельской души:
– Дивен Ты, Господи, в творениях своих! Как же сумел Ты создать такую красоту, какую мощь и силу, эту землю, это озеро! Слава Тебе, Господи, Слава тебе!
Ангел поезда №Ч/Я001 уже несколько раз прошёлся-пролетелся по составу. В основном – всё, как всегда.
Как всегда, сокрушалось сердце Алиила от вида стольких злобных духов, сопровождавших людей. Да ещё на фоне такой красоты.
Много… Много…
Добавляются пассажиры – добавляются злобные духи. Вот и в его любимый вагон № 13 вошёл один – с целым хороводом. Да не таких уж мелких бесов, как обычно бывает.
И в соседний отсек тоже.
Чуть теплится молитва. Один человек, на весь поезд, читает Псалтырь. Одну кафизму каждый день, как молитвенное правило. Один. Что-то такое теплится в его душе, какие-то начатки понимания духовной жизни и духовной борьбы. Слава Богу, один есть. А то, бывает, и ни одного.
Человек двенадцать, на все пятнадцать вагонов, как-то молятся. Как-то. Иногда и не вникая в слова, не понимая, зачем и почему. Ну, хотя бы «Господи, помилуй!» произнесут – вот тебе и молитва.
Человек у сорока иконы где-то в кошельках, в записных книжках, в сумках. Ну, и у половины едущих – кресты на груди.
Может, добавятся ещё, дорога-то длинная.
А в основном – в поезде обычные люди, обычный народ. В меру добрый, в меру злой. В меру больной, в меру здоровый. В меру страдающий, в меру – заставляющий других страдать.
К тому моменту, как над физиономией Коли появились чьи-то ноги, Ангел поезда №Ч/Я001 вернулся в свой любимый вагон.
Хорошо, что не видят люди воочию злобных духов. Правда, люди зачем-то пытаются их вид воспроизвести. Снимают фильмы ужасов, придумывают всяких инопланетных тварей.
Зачем придумывать…
Зачем придумывать, когда всё существует? Скрыл Господь то, что не стоит людям видеть. Скрыл.
Но само зло так и рвётся, так и прорывается в человеческий мозг: «Вот я! Я! Я! Смотрите на меня! Бойтесь меня! Трепещите! Вы, маленькие глупые человечки из плоти и крови, которых лишить земного бытия также просто, как щёлкнуть пальцами!»
Вы думаете, фильм ужасов придумал сценарист, художник и режиссёр?
Ошибаетесь. Вот такие «злобные» всё придумали, да в уши нашептали, да в глаза влезли, да в мозги.
А люди не понимают этого. Думают – откровение!
Притянули сюда «новаторство» (которому лет – почти от сотворения мира). Притянули «художественные приёмы», «гениальную режиссуру». «Лучшую мужскую (женскую) роль», «гениальных актёров», и прочая, и прочая, – все вечные, давно проверенные князем тьмы приманки.
Новаторство. Детские игрушки…
Призы ещё придумали, чтобы вручать самим себе – потешить беса тщеславного, позлить беса завистливого, а с ними и кучу прикладных – наркоманских, алкогольных, прелюбодейных, гневных, тоскливых.
Потом ещё и оправдались: мол, фильмы ужасов что-то будят в человеке, что-то в нём воспитывают.
Ничего хорошего не будят, ничего светлого не воспитывают. А приучают. Приучают маленького человечка к тому, что ждёт его за чертой теперешнего существования. Приучают к тому, что будет он видеть, если здесь, на земле, не научится отличать добро от зла, зёрна от плевел, и всё такое прочее.
Прочее и тому подобное. От неподобного.
Причём не сделает этого свободно. И сознательно. Вот в чём закавыка.
Страшное дело.
Глава 10
Алиил прикрыл глаза. Молитва его полетела к Богу. Молитва, вообще – Ангельская жизнь. Молитва – Ангельское дыхание.
Кроме того, он направил мысль единственному человеку из этого «отсека», который, скорее всех остальных пассажиров, мог хоть как-то услышать его.
«Читай молитву Иисусову! – полетела мысль в сторону пожилой женщины с места № 15. – Читай молитву Иисусову!»
Принимает Господь все молитвы, человеческие и Ангельские. Те молитвы, что вдруг исполняют наши желания и просьбы. И те, что не исполняют.
Не думайте, что если молитва «не исполнилась», то Господь её не услышал.
Услышал! Даже самую слабенькую, самую «корявенькую» и «хроменькую», самую, казалось бы, незначительную.
Но у Господа свои планы. Когда мы говорим, что «Господь терпелив и многомилостив», это не значит, что Он терпелив и многомилостив только к нам, таким хорошим.
Он также терпелив и многомилостив к нашим врагам.
Говорят, человек и на смертном одре может покаяться. О злобных духах такого не говорят. Правда, знает об этом только Бог.
Могут или не могут покаяться злобные духи?
Бог знает. Бог измерит. Бог воздаст.
О сравнении Божьих мерок с человеческими автор уже пытался что-то такое сказать в начале книги. (Автора прошу строго не судить, так как он – тоже человек. Кроме того, автор даже не знает, так ли точно, или не совсем так происходил этот диалог. Главное – смысл.)
Мужик с места № 18 дождался, когда поезд тронется, двинулся в сторону туалета. По дороге он появился в проходе четвёртого отсека и спросил:
– Ножа не найдётся? Хочу поесть, хлеба отрезать, а нож – забыл! И у соседей ножа нету.
– Пожалуйста! – отозвался Коля и достал свой «фирменный» ножик с наборной ручкой и откидным лезвием.
– Знатный ножичек, – оценил мужичок.
– Плохого не держим, – ответил Коля, мимолётно глянув мужичку в глаза.
Глаза мужичка бегали.
Коля успел подумать, что «и этот, видимо, сидел». Но мысль была мимолётной и незначительной. Какого только народу не встретишь в дороге. Да и кто – без греха…
С полки № 16 начал сползать другой пассажир, похожий на студента.
Он запрыгал на одной ноге, чтобы второй попасть в кроссовку.
– Студент, что ли? – поинтересовался Коля.
– Ага, – ответил парень. – Технический университет. Второй курс. Опаздываю немного. Ангиной в самом конце августа заболел. Ну, это, я в туалет…
Парень ушёл, а женщина улыбнулась:
– Не понимают своего счастья, – сказала она. – Молодой ещё – ангиной болеет. А тут уже и артроз, и атеросклероз, и гипертония.
Коля кивнул. Хотел добавить свою язву желудка, но передумал.
– Позавтракать пора, – предложил он.
Именно потому, что язва напомнила о себе привычной голодной болью «под ложечкой». Болью привычной, но, от этого, не менее ноющей и занудной.
Глава 11
Когда парни вернулись в «отсек», женщина, на правах хозяйки, предложила:
– Давайте, ребятки, познакомимся да позавтракаем. Стесняться не будем! Дорога дальняя. Я вот – до конца еду.
Женщина застелила столик полотенцем и начала выкладывать свои припасы: пирожки, половину курицы, полу копчёную колбасу, огурчики. Соль, салфетки.
– Меня зовут Вера Ивановна. Я учительница, работаю ещё, хотя и на пенсию давно пора. Преподаю литературу. Одна дочь в со мной в Москве, а другая – в N. Внук вот родился. Зять военный – куда денешься.
– А чего ж самолётом не полетели? – спросил студент, выкладывая на стол почти такой же «паровозный» набор еды, как пожилая учительница. Только с добавлением домашнего печенья в пластиковой коробочке. – Я – Саня.
Лицо Сани скуластое, с «татаринкой». Весёлое лицо. Добродушное. Отвечать Сане – одно удовольствие. Учительница не переставала улыбаться, глядя на это молодое, смышлёное лицо.
– Да не люблю я самолётов.
– Неужели зять ваш, военный, билета вам даже в купе не купил? – не отставал студент. – В плацкарте едете!
– Да сама я так решила, – беззлобно ответила учительница. – У них сейчас лишней копейки нет. Да и я… поиздержалась. Ничего, я дорогу с юности люблю. Поезда люблю. Отдохнуть, подумать. В самолёте – не то.
– Что ты пристал к человеку! – одёрнул студента Коля. – Едет, как хочет.
– А тебя, студент, не бабушка ли в дорогу собирала? – продолжала улыбаться учительница.
– Бабушка. Матери некогда.
– А отец есть?
– Развелись. Давно уже. Мне до И., я вас, наверно, первый покину. Вам же дальше? До Москвы? – Саня обратился к Коле.
Коля, в это время, вытащил из сумки хлеб и колбасу. Тоже джентельменский набор, своего рода.
– Да, – медленно ответил Коля.
– У вас там родня? – уплетая яйцо, с набитым ртом вопрошал Саня.
– Родня, – медленно отвечал Коля, отрезая хлеб ножичком с наборной ручкой и откидывающимся лезвием. Что наводило на определённые размышления о происхождении этого ножичка.
– А тебе куда? – обратился Саня к парню, похожему на бурята.
– До конца. Тоже до Москвы.
– Как звать тебя?
Парень, похожий на бурята, словно бы споткнулся, называя своё имя:
– Анжил6.
– Надо же, имечко какое! Прям Ангел! – улыбался Саня. – А у буддистов разве есть ангелы?
– У буддистов есть добрые духи, – ответила Сане Вера Ивановна.
– Надо же, как названия похожи, – покачал головой Саня.
И спросил у парня в лоб:
– Ты бурят?
– А что, не видно? – усмехнулся в ответ Анжил. – Не видишь, – негр!
– Ну, это… извини…
В это время поезд накренился на повороте. Агриил тут отводил душу! И покачивал вагоны, и издавал свои любимые утробные «паровозные» скрежеты. Скрипел и стонал. Шуршал. Выл.
Хочешь-не хочешь, а что-то такое «страшное» заползает в человеческую душу. Поезд кренится, кренится и.
Вера Ивановна перекрестилась и прошептала:
– Господи, помилуй.
Анжил неожиданно доброжелательно глянул на студента:
– Ладно, проехали, – сказал он. – Вообще, у меня только мама бурятка, а отец – русский. Был. Умер, давно. В аварию попал, когда я был маленький.
– Бурятки – красивые бывают, – заметил Коля.
– Согласна, – кивнула учительница. – Между прочим, декабрист Николай Бестужев женат был на бурятке.
– Ну, так это – когда в Сибири проживал, – взмахнул рукой Коля, словно отгоняя назойливую муху. – У нас это всем известно. Женился, когда ссыльным оказался. В столице, небось, на эту бурятку и не глянул бы. В Сибири, брат, всё по-другому. Потому и женился.
– Да, родня Бестужева детей от этого брака не признала, – согласилась учительница. – Тоже, трагедия. Но декабрист женился не просто так, а потому, что полюбил. Сохранил ещё способность любить. Что, тоже, согласитесь, не каждому дано. Да ещё и в таких обстоятельствах.
– Согласен, – кивнул Коля.
– А внук, кажется, в сталинские лагеря попал, – продолжила учительница. – Я про это читала.
– Вот как людей жизнь перемалывает… – вздохнул Коля. – Тасует, как колоду краплёную.
Агриил не любил крестных знамений. Даже через перегородку. Но однократное «Господи, помилуй!» из уст ничего не понимающей в духовной жизни мирянки ему не могло сильно повредить. Так, слегка кольнуло в бок.
Тем более, что вокруг этого самого Анжила роился целый полк злобных духов. Духи приветствовали Агриила, осклабившись.
Анжил выслушал историю женитьбы декабриста Бестужева спокойно. Он также спокойно вытащил и положил на стол хлеб, яйца, кусок сушёного мяса.
– А я думал, что буддисты с собой в дорогу берут? – начал было Саня.
– Да что ты заладил! – не выдержал Анжил. – Русский я вообще, по отцу! Буддисты! Ты на себя посмотри – настоящий татарин!
– Ага, – кивнул Саня, совершенно не обидевшись. – Мой батя – татарин, что не помешало ему от нас уйти. Бросить мою мать. Ты не обижайся, мне просто про буддистов интересно. Про нирвану, про карму. Я, может, хочу стать буддистом.
– А с чего ты взял, что я буддист? – как-то странно взглянул на Саню Анжил. – Я мусульманин! Твой отец, к примеру, тоже мусульманин?
– Да откуда мне знать? Я отца не видел уже лет десять. Мать сейчас в церковь начала ходить, по праздникам. В обычную, в православную. А отец… Может, он теперь поклоняется какому-нибудь культу Вуду, – скорчил Саня страшную «физиономию».
– Не клевещи на отца, – притронулась к руке Сани Вера Ивановна.
– Да ладно. Я же не со зла, – улыбнулся Саня. – Конечно, хотелось бы с отцом поговорить. Что он, да как. Да только… ищи-свищи. Алиментов даже не платит. Может, его уже и на свете нет.
– Всё понятно, – пожал плечами Анжил. – А то заладил, как попугай: «буддист, нирвана.». Только мусульманство – религия истинная. Нет Бога, кроме Аллаха! Понял? «Аллах акбар» – «Бог – велик». Понял, нет?
Али-Анжил вытащил из кармана чётки.
– Вот, смотри. Это называется «суббах», по-арабски. И вообще, меня зовут Али. Это у меня старое имя по привычке вылетело. В поезде не могу я творить намаз, а чётки – вот они. Молиться по ним я могу.
– Что уж не понять, – кивнул Саня. – Чего ты злишься? Я ж не знал! Акбар, так акбар. Молись, на здоровье. Я вот – никому не молюсь. И что?
– Да один бог, только верят все по-разному, – примирительно произнёс Коля. – Какая разница – Аллах, Будда.
– Так говорят все неверные. Гяуры так говорят!
Али даже опустил на колени руки, держащие хлеб и мясо. Эта фраза его возмутила!
– Гяуры!
Начислим
+12
Покупайте книги и получайте бонусы в Литрес, Читай-городе и Буквоеде.
Участвовать в бонусной программе
