Читать книгу: «Мое лицо первое», страница 3

– Дэвид? Да, конечно. Но как?..

– Я пригласил его. Так пожелал твой отец в завещании. Как адвокат я обязан был исполнить его последнюю волю.

– Но как вы его разыскали?

– В бумагах Генриха нашелся адрес. Странно, правда? Дэвид приедет поездом. Все дороги погребены под этим ужасным снегом.

Дэвид тоже был покрыт снегом в ту ночь, одет им, как в саван, промораживающий до костей. Его пальцы не гнулись, когда он стучал в окно моей комнаты. Я открыла ему. Одна-единственная в целом городе впустила его в тепло.

Поэтому я теперь стою на перроне, охваченная снежным вальсом – чтобы защитить моего мальчика от холода так, как тогда это сделала? Разделить с ним тепло своего тела посреди зимней бури?

Поезд появился внезапно, сломав строй белых птиц. Время распалось, закрутилось вихрями. Мимо плыли редкие темные силуэты пассажиров. Его среди них не оказалось.

Внезапно меня поразила догадка. Я высматриваю четырнадцатилетнего мальчишку в слишком большой и слишком тонкой куртке, из карманов которой выглядывают покрасневшие руки с трещинками на коже. Как же я узнаю Дэвида после всех этих лет? Почему я не подумала об этом раньше?

После морозной свежести спертый воздух вокзала ударил в лицо пьяной пощечиной. Я задержалась у окна, выходящего на перрон. Снежинки липли к стеклу, рисовали на нем таинственные руны, которые я была не способна прочитать. Бомж убрался вместе со своей бородой и бутылками. На лавке осталась только газета с некрологом в черной рамке на последней странице. Его сердце остановилось. Мое стремительно превращалось в лед.

По окну постучали. Медленно, боясь спугнуть надежду и поверить, я подняла глаза. Высокий стройный мужчина по ту сторону стекла казался чужим и в то же время бесконечно знакомым. Кончики моих пальцев коснулись прозрачной преграды, и она начала таять.

Спасибо, папа.

– Папа? Папа! – Я вскочила на постели, растирая ледяные руки.

Боже, приснится же такое! Отец умер от инсульта больше года назад. Была действительно зима, но… Как же я по нему скучаю! Блин, только бы не разреветься. Только не сейчас.

Завещание, похороны… Полный бред. Папу кремировали по его желанию, прах захоронен совсем не в Хольстеде, дом там выставлен на продажу. За прошедшее время цена сильно упала – кто польстится на недвижимость в заднице мира?

Проклятое воображение наверняка наложило новость о приезде Дэвида в Данию на переживания, связанные со смертью папы, и вот готов очередной кошмар. Причем очень реалистичный. Проклятый Генри Кавендиш! Проклятый Шторм! Кто дал ему право ворваться вот так в мою жизнь и все переворошить?! Завтра же, как вернусь с занятий, вышвырну детский дневник. Да, и снова удалю «Инстаграм». Ибо нефиг.

Но человек предполагает, а Бог, как говорится, располагает. На следующий день в университет заявились полицейские.

18 лунок
Одиннадцать лет назад

24 октября

Дорогой дневник, прости меня, если сможешь. Я несколько раз принималась делать записи, но в конце концов выдирала исписанные странички. Сегодня я подровняла бумажную бахрому ножницами, но все равно заметно, что ты похудел. Конечно, ты ни в чем не виноват, это все я – вернее, моя больная совесть. Трудно писать о том, что хотела бы забыть. Ну, если не забыть, то вернуться в прошлое и полностью изменить. Но ошибка уже совершена. Все, что я теперь могу сделать – попытаться исправить ее.

Сегодня мы сидели у мельничного пруда – да, блин, в нашем Дыр-тауне есть старая водяная мельница, хоть она, конечно, давным-давно не работает. Это единственная местная достопримечательность, стратегически расположенная рядом с «Фактой» – местным супермаркетом. Типа затоварился пивком и чипсами, и добро пожаловать на травку на бережке, расслабляйся.

В общем, так мы и сделали – ну, не считая пива, нам его по возрасту продавать не положено, да не очень-то и надо – вкус у пива противный, я пробовала. Хотя других это, очевидно, не останавливало, судя по тому, что из бурой воды у берега торчало горлышко пивной бутылки, а в утрамбованной телами аборигенов траве поблескивали жестяные банки и обрывки целлофана от сигаретных пачек.

Погода выдалась на редкость теплая и солнечная, делать в Дыр-тауне все равно нефиг, так почему бы не посмотреть на воду и не потрындеть, подставляя бледные моськи солнышку.

Мосек, собственно, было три: моя, Кэт и Анина. Вместе с Кэт я оказалась, потому что теперь мы сидим за одной партой, ну а Аня шла к Катрине довеском – как ее лучшая подруга. Выбора у меня, с кем сидеть, в общем-то и не было. Хотя, если совсем честно, он всегда есть, конечно. Просто иногда приходится выбирать между меньшим и большим злом. И при этом порой можно ошибиться.

Когда я в тот первый школьный день смотрела на море колышущихся голов, которое рассекал Монстрик, мне внезапно стало страшно. Не за него, за себя. Я с шести лет ходила в частную школу, в нашем классе было двенадцать человек, которых за прошедшие годы я выучила наизусть, как многократно перечитанную книгу. Я знала, конечно, что в новой школе придется делить аудиторию с двадцатью пятью мальчишками и девчонками, причем мальчишек будет большинство. Даже пыталась представить себе: как это, два моих класса, сложенных вместе? То, что я почему-то не приняла во внимание, огрело меня теперь по башке бейсбольной битой. Эти ребята – совсем не городские баунти. Они – краесветские. Дети кукурузы, привыкшие дышать ароматами удобрений и не знающие, что такое смог. С моего места у двери мне было трудно отличить их друг от друга – одинаково румяных и светловолосых. Они казались единым живым организмом, многоголовой гидрой, агрессивно отторгающей все чужое и инакое. Так, как они отторгали Дэвида. Как, возможно, отторгнут и меня.

Внезапно я остро пожалела, что поторопилась избавиться от моей сияющей кольчуги – итальянских шмоток. Мой новый дешевый прикид плохо сидел, натирал шею и поясницу ярлычками и превращал фигуру в бесформенный и бесполый мешок. Одного критического взгляда на меня сверху вниз хватило бы, чтобы прийти к печальному заключению: одета как чмо. Подходящий имидж для подружки Гольфиста. Помню, мама учила меня, как произвести впечатление на незнакомых людей. Я, конечно, эту лабуду пропускала мимо ушей, но одну вещь таки запомнила: все решают первые тридцать секунд. Ты можешь толкать речь, стоять столбом или медитировать, но стоит часикам протикать тридцать раз – и все, мнение о тебе уже сложилось. И попробуй потом его измени!

Мои тридцать секунд стремительно истекали, и если я не хотела, чтобы на первой же перемене меня заперли в мужском туалете, или чем тут развлекаются аборигены, то мне требовалось срочно что-то предпринять. Тут училка, которой удалось наконец понизить уровень децибелов в классе, обратилась ко мне:

– Чили, да? Какое необычное имя. Садись на свободное место. Вон, скажем, рядом с Дэвидом.

Предложение вызвало взрыв восторга, только не с моей стороны. Бедняга Гольфист съежился так, что чуть не уткнулся носом в парту. Как будто это могло сделать его невидимкой. Сейчас или никогда! Я вложила все свое обаяние в улыбку и спросила:

– А можно мне сесть вот с ней?

У девчонки через проход от Дэвида были лиловые секущиеся волосы, по-кроличьи выпирающие зубы и вытянутая физиономия с россыпью прыщей. Но все это перевешивало важное преимущество: она сидела за партой одна. Не дожидаясь ответа училки, я продефилировала к свободному стулу. Вернее, он был не совсем свободный – на нем бесформенной кучкой лежал пестрый рюкзак с бирюльками. Девчонка подняла на меня голубые глаза навыкате, казавшиеся странно голыми из-за бесцветных ресниц… и вдруг широко улыбнулась. Рюкзак полетел на пол, и я облегченно уселась на освободившееся место.

– Я Кэт, – шепнула зубастая. – А тебя реально зовут Чили?

Откреститься от Дэвида оказалось легко. Не знаю такого. Никогда раньше не видела. Мы просто случайно столкнулись в коридоре. Он тоже живет на Терновой улице? Неужели? Никогда бы не подумала! Вопрос исчерпан и закрыт.

Забыть о Гольфисте было еще проще. Чувак умел растворяться в массе, сливаться с интерьером, будто понимал, что он – как соринка в глазу. Что-то, без чего всем лучше. Его можно было заметить, только если специально искать – как ищут ошибку на картинке-ребусе. Тогда из путаницы линий и цветных пятен вдруг выступала неподвижная сутулая фигура, уставившаяся в землю. Ошибка кода. Персонаж онлайновой игры, брошенный игроком. Другие юзеры бегают вокруг по своим миссиям, суетятся, толкают его. А он торчит себе посреди уровня и не реагирует на раздражители.

В классе Дэвид обычно появлялся со звонком, садился за свою парту и сразу утыкался для разнообразия не в пол, а в учебник или тетрадь. Кропал там себе чего-то с сосредоточенным видом, хоть в шею его тычь ручкой, хоть расстреливай бумажными шариками. А со звонком тут же куда-то исчезал.

На уроках его почти не спрашивали. И я быстро поняла почему. Когда Дэвида вызывали, он выпрямлялся, будто чтобы показать, что слышал: это к нему обращаются. И молча сидел с напряженной спиной, не поднимая глаз. Сидел, плотно сжав губы, до тех пор, пока учитель, потеряв терпение и так и не добившись ответа, не переключался на кого-то другого. Странно, что преподы совсем не оставили эти попытки. Наверное, им казалось, что в один прекрасный день педагогическое чудо все-таки свершится и Валаамова ослица заговорит. И каждый раз, когда этого не происходило, они тяжело вздыхали и начинали ненавидеть упрямого ученика немного больше.

Говорили, Гольфиста перетягивали из класса в класс только благодаря письменным работам, за которые он умудрялся получать высокие оценки, и авторитету отца, уже который год заседавшего в совете школы. Наверное, со временем и я бы привыкла к странному парню, как все остальные, и перестала обращать на него внимание – в классе, как говорится, не без урода. Но только не после того, что случилось сегодня у пруда.

Так вот: мы сидели на берегу и поджидали парня Кэт, Тобиаса. По слухам, она с ним постоянно то сходилась, то расходилась, а он ей все прощал – у нее же депрессия! Когда Кэт училась во втором классе, разом умерли ее папа и дедушка, и на этой почве она загремела в психушку и до сих пор сидела на каких-то таблетках. Мама у нее тоже больная. И отчим. У них ПТСР. Это значит «посттравматическое стрессовое расстройство», или вьетнамский синдром. Мать Катрины, правда, ни разу не была во Вьетнаме, а отчим воевал, но в Афганистане. С вертолета он видел, как расстреляли его отряд. Что видела мама Кэт – не очень понятно, но, наверное, тоже что-то ужасное. Хотя что ужасного может случиться в Дыр-тауне? Местный алкаш свалится в пруд и потонет?

Кэт из-за депрессии все можно – и это иногда страшно раздражает. Можно косить под готку и уходить домой с уроков, когда у нее «болит голова». Или сидеть в классе с мобильником и в наушниках: музыка ее типа успокаивает. Хотя она вовсе и не слушает музло, а лазает в соцсетях или по ютубу. А всем остальным – минуточку! – телефоны приходится отключать.

Еще Кэт чуть что начинает реветь, но над ней никто не смеется – она же болеет. Ага, уже вот как лет шесть. Ходит к психологу, но лучше ей не становится. Если она не сдает домашку, то просто сует в нос учителям записку от мамы: девочке, мол, вредно перенапрягаться. Одноклассники считают, что это кул. Кто бы мог подумать, что справка с диагнозом дает такой статус!

Аня, подружка Катрины – еще одна разновидность фрика, кажется, довольно безобидная: очкарик с брекетами и жутким смехом, похожим на хрюканье больного борова. Неудивительно, что у нее нет парня. И кстати, Аня тоже поет в церковном хоре. Вместе с мамой. По ходу, они тут все помешались на церкви и песнях, но это вполне объяснимо. Иначе в Дыр-тауне со скуки можно помереть.

Сидя с Аней и Кэт на берегу у заводи в тот день, я стала всерьез задумываться о своих перспективах. Что со мной станется через пару месяцев в Дыр-тауне? Заработаю депрессуху и начну красить башку в кислотные цвета или заведу привычку таскаться в церковь по воскресеньям, нацеплю очки и буду выть псалмы?

От печальных мыслей меня отвлекло появление Тобиаса – с Еппе и Йонасом в кильватере. Грузный и всегда потеющий Тобиас – звезда местной гандбольной команды. От него вечно разит парфюмом – он по наивности считает, что «Хуго Босс» заглушит его стойкий природный аромат. Тоби-ас наставил на нас свою монобровь и начал многозначительно вещать что-то о пятничной тусе у него дома. Моя интуиция еще не отмерла как атавизм, и я не сомневалась, что он пригласит Кэт – у них как раз наступил период потепления, – ну и меня до кучи. Еппе пялился на меня влажными глазами, ножками перебирал и рукой все по светлой щетке волос на башке елозил – прямо, блин, брачный танец самца птицы-поганки. Йонас молча курил и разглядывал из-под тяжелых век запунцовевшую Аню, будто решал, что с ней сделать, когда дососет свою сигу – тащить в кусты или нет.

Разговор как раз прошел уровень «кто-сколько-выпил-в-прошлый-раз» и начал вяло затихать, когда на горизонте показалась фигура, вдохнувшая в унылый вечер новую жизнь. Из супермаркета, по обыкновению сгорбившись, выплыл Дэвид. В обеих руках он волочил битком набитые пакеты.

Возможно, его бы не заметили – парни сидели на травке спиной к «Факте» – и все пошло бы совсем по-другому, но Кэт услужливо обратила на беднягу всеобщее внимание.

– Глядите, какие люди и без охраны, – скучающе протянула она, беззастенчиво ковыряя вскочивший над губой прыщ. – Не понимаю, как Гольфиста вообще в магазин пускают. От него же плесенью несет, будто он уже месяц как сдох. Небось, своими грязными граблями все продукты на полках перелапал, а нам их потом есть.

Внутри у меня все скрутило от жалости к Монстрику: да, от него попахивало чем-то затхлым, волосы выглядели неопрятно жирными, будто он неделями не мылся, но руки его были чистыми. Я точно знаю, потому что вчера в школе у него сломался карандаш, и я ему одолжила свой – задолбалась смотреть через проход, как он сидит-мается, не решаясь ни у кого попросить.

Троица Тобиас-Еппе-Йонас мгновенно приняла стойку, как охотничьи псы при виде дичи. В глазах засверкал азарт, губы сложились в глумливые усмешки.

– Хей, Чили, – вдруг повернулся ко мне Еппе, – а ты знаешь, почему Гольфиста зовут Гольфистом?

Я мотнула головой, пытаясь выглядеть безразличной. Может, тогда они оставят парня в покое?

– А давайте ей покажем! – гоготнул Тобиас, и все остальные с готовностью заржали, будто он рассказал бородатый, но все еще ужасно смешной анекдот.

Йонас свистнул, сунув в рот два пальца, его приятели заорали:

– Гольфист! Эй, Гольфист! Греби сюда!

Дэвид споткнулся и чуть не выронил свои мешки, что вызвало новый взрыв смеха и тупых комментариев. К счастью, парень быстро оправился и продолжил свой путь через парковку. Он по-прежнему смотрел в землю, притворяясь глухим, но его защита была уже пробита, и обрадованные первым успехом гонители не собирались останавливаться.

– А ну тащи сюда свою жопу, вонючка! Ты че, оглох? Может, тебе клюшкой уши прочистить?

От супермаркета в сторону дома Дэвида вели две дорожки. Одна, проходившая мимо мельницы и того места, где мы сидели, упиралась прямо в Терновую улицу. Другая шла в обход, и Дэвиду, выбери он ее, пришлось бы сделать крюк, зато с каждым шагом он оказывался бы все дальше от своих мучителей. Мысленно я молилась, чтобы парень свернул на дальнюю дорожку, чтобы из магазина вывалила толпа покупателей или мимо нас прошел взрослый. Но ничего подобного не случилось. Размеренно шагая длинными тощими ногами, как цапля-робот, Дэвид оставил позади пустую парковку и потопал по направлению к мельнице.

Быть может, он просто не хотел показывать слабость и страх, но на троицу во главе с Тобиасом этот маневр подействовал, как красная тряпка действует на быка. Еще бы, какой-то чмошник их игнорил: вместо того чтобы прибежать по первому свистку, шлендрал себе преспокойно мимо, морда тяпкой.

Отстрелив пальцами бычок, Йонас сказал:

– Ну все, трындец тебе, обсос.

Парни рванули с места, как по сигналу. Монстрик и пикнуть не успел, как его уже волокли к нам, заломив руку. Один пакет остался сиротливо лежать на дорожке, из него раскатились краснобокие яблоки. За второй Дэвид цеплялся так отчаянно, будто там была выручка из ограбленной им кассы. Он все еще смотрел в землю, завесившись челкой, но Йонас дернул его за волосы, заставляя поднять голову. Разноцветные глаза, огромные и дикие, заметались по берегу, запнулись о зрителей, с удобством расположившихся в партере. Казалось, черный смотрит на нас с ненавистью, а прозрачно-голубой видит насквозь. Я знаю, это ужасно, но в тот момент – давай уже будь честной с самой собой – мне захотелось ударить парня: за то, что он знал. Точно знал, что я из себя представляю и что чувствую.

– Смотри, Чили, – Еппе одним движением сдернул мешковатые джинсы с тощих бедер Дэвида. – Вот почему он у нас Гольфист: носит с собой все восемнадцать лунок⁶.

– Ага, и шары в них закатывает!

Я не успела зажмуриться, а теперь было уже поздно. Вокруг гремел смех, а я не могла отвести глаз от трусов Дэвида: восемнадцать лунок или нет, но через дырочки в застиранной до желтизны ткани просвечивала бледная кожа, а длинные полы рубашки не скрывали маленькую выпуклость посередине – выпуклость, к которой приклеились жадные девчоночьи взгляды.

Монстрик тонко, невнятно вскрикнул и попытался прикрыться оставшимся пакетом. Его тут же безжалостно вырвали и бросили на землю. Из лопнувшего бока высунулся пакет молока, в траву потекла тонкая белая струйка.

– Ну че, позвеним бубенчиками? – Еппе подмигнул мне и потянулся к трусам Дэвида.

Тот тоже понял, что сейчас случится, и забился в руках Йонаса и Тобиаса. На тощих ногах выступили пупырышки, полы рубашки задрались, обнажая несколько маленьких голубоватых шрамов на левом бедре.

– Не надо! – вырвалось у меня непроизвольно. – Оставь его, Еппе, пожалуйста! Хватит!

Я встретилась с блондином глазами: он колебался. Неожиданно мне на помощь пришла Кэт:

– И то верно: ненавижу маленьких розовых червяков, бр-р. Потом еще кошмары будут сниться. А нам в пятницу на пати, верно, Чили? – Она приобняла меня за плечи, и я кивнула через силу.

Тогда я готова была на что угодно, лишь бы этот кошмар наяву поскорей закончился!

Еппе ухмыльнулся и убрал руку. Воздух с шумом вырвался у меня из груди: оказалось, все это время я задерживала дыхание. Но ничего еще не завершилось: блондин вдруг нагнулся и выхватил из мешка полупустой молочный пакет. Пальцы стиснули стенки, и белая жидкость брызнула на живот и трусы Дэвида, потекла по его ногам. От неожиданности он вскрикнул и инстинктивно сдвинул бедра, от чего мучители покатились со смеху:

– Гольфист обкончался!

– Гляди, Чили, как ты его возбуждаешь.

– Не, он же педик, у него на Еппе встал.

Казалось, это будет длиться вечно. Держали Дэвида крепко, и он оставил попытки вырваться. Только смотрел на меня – казалось, прямо в душу, – закусив губу. И оба его глаза просили об одном – чтобы меня там не было.

– Эй, что вы там делаете? Хулиганы! – дребезжащий старушечий голос долетел до нас с парковки.

Пацаны обернулись. Ухоженная бабулька довольно бодро двигалась в нашу сторону, толкая перед собой ролятор. Смехотворная угроза, но с рожи Тобиаса вдруг исчезла ухмылка.

– Фак! Это мамашка дира! – Он напрягся. – Валим!

Да будет благословен Дыр-таун, в котором любой школьник знает, как выглядят родственники их директора!

Дэвида толкнули напоследок, и он рухнул на колени, запутавшись в штанах.

– Ходу! – Кэт вздернула меня на ноги.

Сразу за поляной у пруда начинался лесок, туда мы и рванули. Я чувствовала себя преступницей. Всей душой меня тянуло к Дэвиду: помочь ему подняться, собрать продукты – как он их дотащит в одном пакете? Извиниться перед ним наконец. Ведь я не хотела всего этого! Я совсем не такая! Что он теперь обо мне подумает?! А что я должна думать о самой себе?

Как только мы отбежали подальше, я соврала, что подвернула ногу, и, нарочито хромая, отправилась домой. Пацаны вызвались проводить меня, но я отказалась. Мочи не было выслушивать, как они смакуют подробности недавнего «подвига». «А ты видела, как он?..» «А как я его?..» «Вот педик!» «Ага, урод!»

Тьфу, мерзость. Отвратительно, гадко и стыдно. Как же мне было стыдно!

Дома я спряталась от папы в своей комнате: если бы он меня о чем-нибудь спросил, я бы не выдержала. Разрыдалась и выложила ему все, а это было бы просто самоубийством – он же учитель!

До темноты я наблюдала за домом соседей из окна. Вдруг Дэвид выйдет? Тогда бы я могла набраться мужества и все-таки извиниться перед ним.

Но он так и не появился.