Все сложно

Глава 4

«Я стараюсь не думать о той боли, которую причиняет жизнь. Забыть, высмеять, утолить. И хохотать».

Джим Керри

Тридцать восемь месяцев назад

Майер

– Ты точно не устанешь и не захочешь спать? – спрашиваю я Хейзл.

Мы только что высушили ей волосы, переоделись, и теперь она постоянно смотрит на свою руку. Приходится, улучив момент, повторить вопрос:

– Уверена, что хочешь пойти туда в свой день рождения?

– Папа, хватит спрашивать. Будет весело.

Мы возвращаемся в клуб, и я сразу же заказываю для Хейзл «Ширли Темпл»^[2]. Как только мы садимся за столик, откуда ни возьмись появляется Фарли, взбудораженная до трясучки.

– Вы не соврали! – говорит она, одновременно жестикулируя.

Я устало вздыхаю, Хейзл хихикает.

– Нет, мы не такие. На всякий случай уточню: вы ведь не собираетесь переводить все ваше выступление на язык жестов?

– Не беспокойтесь, в этот раз не планировала. Но надеюсь, она, – Фарли кивает на Хейзл, – все равно не заскучает?

– Она у меня молодец. Уткнется в мой телефон и забудет про нас.

– Значит, все в порядке, – смеется Фарли.

Золотисто-каштановый оттенок ее волос повторяется в глазах. Она тоже высушилась и переоделась. Сейчас на ней красно-коричневый свитер, подчеркивающий изгибы стройной фигуры.

Стоп! Это еще что такое?! Ты пришел сюда исключительно из профессионального интереса!

Фарли отбегает, достает из-за барной стойки миску вишни и, поставив ее перед Хейзл, вспархивает на сцену. Подходит к микрофону, глядя на него, как на старого приятеля. На лице уже сияет широкая улыбка.

– Добрый вечер, друзья! Рада вас всех видеть! – Фарли выдерживает естественную паузу (ждет, когда все взгляды притянутся к ней) и продолжает: – Спасибо, что решили провести этот субботний вечер здесь, со мной. Лично я в субботу вечером предпочитаю сидеть дома. Особенно с тех пор, как начала ходить в церковь каждое воскресное утро. – Она приостанавливается, и по нескольким смешкам и одобрительным возгласам я понимаю, что в зале есть «возвращенцы». – Нет, я серьезно! Хотите классный совет? – Фарли оглядывает зал, создавая легкое напряжение. – Если кто не знает, современная церковная служба – это (я ни капельки не преувеличиваю!) точь-в-точь концерт Эда Ширана, только бесплатный. Послушайте «Замок на холме» и скажите мне: не та ли это долбаная песня, которую средний класс поет на каждой воскресной службе в своих пригородных церквях?

Зрители смеются: кому-то замечание Фарли показалось метким, кому-то – просто забавным. Так или иначе, людям смешно.

– Как и на концерте Эда Ширана, в этих церквях можно видеть белых женщин с поднятыми руками и белых мужчин, которые держат руки в карманах, переминаются с ноги на ногу и иногда хлопают в такт.

Верно подмечено! Зал взрывается. Я оборачиваюсь к Хейзл: она тоже хохочет.

– Порции закусок и напитков просто смехотворные, зато, опять же, бесплатные! – продолжает Фарли.

Она прирожденный стендапер. И лицо, и тело постоянно в движении – глаз не оторвать. Концовки шуток ненавязчиво подчеркиваются идеально подходящими жестами и позами. Я еще никогда не видел, чтобы человек был так сильно похож на лягушку Кермита из «Маппет-шоу». Фарли то подпрыгивает, то как будто бы сдувается, ее движения совершенно раскованны. Шутит она в основном о самых простых радостях жизни: о детях и их способности сразить любого взрослого беспощадно правдивым замечанием, о том, что наслаждение едой с каждым прожитым годом становится для нас все важнее, соперничая с сексом.

Шутка о шмелях далеко не интеллектуальная, но люди вытирают слезы и стонут в перерывах между приступами хохота. Подводку Фарли начинает с того, что скука, на ее взгляд, неизбежное зло, которое иногда выворачивает наши мысли наизнанку. Вот однажды она потеряла телефон и за тот вечер, который ей пришлось провести в размышлениях, выяснила много нового о себе и об окружающем мире.

– До меня вдруг дошло, – говорит она. – До сих пор я считала, что пчела жужжит не крыльями, а ртом. Это ж надо быть такой дурой! Нет, вы только представьте! Летит себе пчелка и, брызгая слюной, орет: «Я пчела-а-а-а-а! Глядите на меня-а-а-а! Я лечу-у-у-у-у!»

Фарли так яростно ревет, бегая по сцене, что я зажимаю рот рукой – пытаюсь подавить глупую улыбку. Ну и вишенка на торте – имитация того, как шмель опыляет цветок. Отклячив зад, Фарли исполняет самый безумный тверк-данс из всех, что я когда-либо видел. Хейзл радостно смеется, совершенно забыв о существовании моего телефона.

Юмор Фарли, конечно, не назовешь тонким. Многие ее шутки примитивны, грубоваты и почти непристойны. Но на людей они, кажется, влияют как-то… оздоравливающе? Наверное, потому, что все основано на позитивном мировосприятии и по-детски непосредственной наблюдательности.

Переходы между шутками довольно неуклюжие, а порой их вообще нет. Думаю, дело в дефиците времени: Фарли просто чувствует себя битком набитым грузовым поездом и за те несколько минут, что ей отвели, старается выложить зрителю побольше.

У этой девушки, несомненно, есть потенциал. Я невольно задумываюсь о том, как, наверное, утомительно жить с такими мозгами.

Пожалуй, никто не наблюдает жизнь более пристально и увлеченно, чем комики. Иногда такая способность развивается в человеке благодаря личным обстоятельствам. Если вам не нравится какая-то черта в себе или в ваших близких, попробуйте над этим посмеяться, и вы вдруг заметите: то, что раньше угнетало вас, теперь даже доставляет вам своеобразное удовольствие.

Самоуничижение – лучший рецепт для того, кому кажется, что над ним потешаются другие. Перехватите шутку, направленную на вас, сделайте ее своей, и тогда она вас не ранит. Учитесь переводить боль в смех; смех неплохой анестетик.

Я восхищаюсь теми, кто все это умеет. Сам я, к сожалению, уже не отношусь к числу таких людей. Может быть, и никогда не относился. В последнее время я пишу, словно абстрагируясь от жизни, а эта девушка, Фарли, наоборот, погружается в нее и шутит от души.

Привычка к отстраненному наблюдению приводит к тому, что со временем ты оказываешься как бы за пределами самого себя. Если постоянно анализировать и записывать свои ощущения, то однажды перестанешь проживать собственный опыт.

После бурных аплодисментов, которыми закончилось выступление, Фарли направляется к нашему столику, сияя улыбкой на весь зал. Я знаками говорю Хейзл, что пора идти. Фарли машет нам. Видимо, решила нас проводить.

– Не хотите остаться? – спрашивает она, когда мы втроем выходим на свежий вечерний воздух.

Только потому что я сам когда-то выступал на сцене, я заметил: уголки ее губ едва уловимо подрагивают. Напряженные мышцы устали удерживать улыбку.

– Нет, мы приходили, только чтобы посмотреть на вас. Заглянем еще в соседнее кафе поесть мороженого, – отвечаю я и протягиваю Фарли бутылку воды: по опыту знаю, что у нее наверняка пересохло во рту. – Присоединяйтесь к нам. Вы немного отдохнете после выступления, а потом, если хотите, можем его обсудить.

И чего я вдруг полез с советами, о которых меня не просили? Обычно я никому не навязываю своего мнения, но сейчас меня распирает: очень хочется, чтобы эта девушка знала, как она мне понравилась – и сейчас, на сцене, и днем, когда она оживила наш праздник, выступив перед незнакомыми ей детьми.

Еще мне интересно, откуда она знает язык глухонемых, чего надеется достичь как комик, достаточно ли заботится о себе…

Черт! Успокойся!

Фарли делает несколько больших глотков. Ее лицо расслабляется, улыбка сползает. Глаза смотрят на меня с подозрением.

Когда мы уже сидим за столиком и лениво ковыряем мороженое, я говорю:

– После выступления мне всегда хотелось чем-нибудь занять рот.

Фарли вздергивает бровь и застывает, не донеся ложечку до губ.

– Это какой-то намек?

Я фыркаю, чуть не подавившись мороженым.

– Что? Да нет, конечно! Клянусь! – Я по-скаутски поднимаю три пальца. – Просто я помню, как мышцы лица устают, когда работаешь на сцене. Единственное, что помогает снять напряжение, – поесть или попить чего-нибудь.

– Да расслабьтесь. Я прикалываюсь.

Вот, значит, как? Я отправляю в рот очередную ложку мороженого, чтобы замаскировать улыбку. Маленькая паразитка!

– Между прочим, я обожаю конструктивную критику. Слушаю вас.

– Ну, во-первых, вы врете. Ни один комик не желает слышать ничего, кроме лести, – отвечаю я.

– Значит, Майер Хэрриган, я исключение из правила, – улыбается Фарли, вскинув голову. – Сначала мне нужна критика. Тогда потом, когда вы начнете мне льстить, я смогу вам поверить.

Я киваю, но она, прежде чем я начинаю говорить, указывает на себя ложкой.

– Моему отцу невозможно было угодить. Поэтому я не умею принимать безоговорочную любовь.

Знакомая песня…

– Послушайте, – вздыхаю я, – если у вас травма, вы не обязаны всем о ней рассказывать. Я знаю, многие комики любят поковыряться в людях, особенно друг в друге. Видят больное место и сразу лезут. Но я не буду вас трогать, если вы не будете трогать меня.

Фарли откидывается на спинку диванчика, склонив голову набок и выпятив нижнюю губу.

– Не знала, что в жизни вы такой ворчливый.

– Извините, что разочаровал.

– А я не сказала, что вы меня разочаровали, – говорит Фарли довольно напористо: от неожиданности я даже делаю небольшую паузу.

– Ладно. – Я отодвигаю пустой стаканчик, а Хейзл, явно уставшая, прислоняется ко мне. – Хотел бы посоветовать вам разве что делать более плавные переходы, даже в коротком номере. Вы не позволяете себе вздохнуть и идете дальше, не дав людям отсмеяться… Не спешите, старайтесь связывать шутки друг с другом.

Фарли кивает и, мило улыбнувшись Хейзл, говорит жестами:

– Устала? С моей стороны больше места. Можешь прилечь здесь, если хочешь.

Хейзл вопросительно смотрит на меня и, получив одобрение, перебирается на диванчик Фарли, пока та говорит мне:

– Знаю. Переходы – это моя беда. Мозг не хочет мыслить связно. Когда со мной происходит что-то смешное, я это просто записываю и беру в номер. А связующий материал – я сама, другого у меня нет.

– Понимаю, но старайтесь как-то выкручиваться. Необязательно все время отталкиваться от себя. Можно взять кого угодно. Например… – Я роюсь в памяти, ищу что-нибудь подходящее. – Однажды я использовал свою маму. Рассказал, как мы поругались из-за моего предыдущего выступления и какой фантастической ерунды она мне наговорила. Я просто не мог не поделиться этим со зрителями. Ну а потом нужно было перейти к чему-то другому, уже не связанному с моей семьей. Я продолжил диалог с мамой, чтобы переход не был резким.

– Помню! – говорит Фарли, и ее глаза округляются.

Я с тревогой ловлю себя на том, что мне очень приятно быть опытным профессионалом, который может дать новичку ценный совет.

– Господи, и почему же мне самой это не пришло в голову? – Фарли задумчиво смотрит в потолок. – Следовало бы начать с того, как отец таскал меня в церковь. Тем более что это правда. Потом рассказала бы про его недовольство моей личной жизнью. Можно было бы даже связать с ним ту ситуацию, когда я осталась без телефона.

– Только не усложняйте, – киваю я. – Скажите, что приехали к нему на Рождество, а у него не оказалось зарядки, или телефон просто сломался. Кстати, придуманный семейный праздник помог бы вам вплести в общую канву историю о том, как вас дразнили дети. Допустим, на тот ужин привезли вашего племянника…

– Ага… К сожалению, у меня нет ни братьев, ни сестер, значит, и племяннику взяться неоткуда. Обычно я стараюсь не уходить от реальных ситуаций слишком далеко.

– И правильно. В любой шутке должно быть зерно правды или хотя бы что-то, что могло бы быть правдой.

Фарли, кивнув, достает ручку и с довольным видом царапает что-то на салфетке. Хейзл крепко спит – я вижу ее бок и слышу ровное дыхание.

– Если вы единственный ребенок в семье, то где же вы научились так хорошо ладить с детьми? – спрашиваю я, уступив своему любопытству.

– Я работаю помощником учителя в начальной школе для глухонемых. Там я занята не полную неделю, поэтому подрабатывала в баре у Ланса, пока он, долбаная свинья, меня не выкинул.

– Долбаная свинья? – морщусь я.

Фарли не отвечает. Прикусив большой палец, она смотрит на исчерканную салфетку и тихо смеется.

– Если хотите, я замолвлю словечко, и он вернет вам работу, – говорю я и сам чувствую, как уголки моего рта уныло опускаются.

– Почему у вас такое лицо, будто вы еле сдерживаетесь, чтобы не пукнуть?

– Потому что я понимаю, что предлагаю вам какое-то дерьмо.

– И все же я не откажусь от вашего предложения. Мне не до жиру. В свои двадцать три года я сплю на двухъярусной кровати в комнатушке, которую снимаю пополам с другой женщиной. Здесь, в Лос-Анджелесе, мне и это дороговато. Вчера моя соседка Марисса разбудила меня и попросила перелезть с нижней койки на верхнюю, потому что внизу они с парнем решили заняться сексом.

– Какие они неизобретательные, – говорю я, скривившись. – Могли бы и на полу расположиться.

– Они как раз очень изобретательные. Пол – единственное место, которое пока не пострадало от их сексапад. Унитазное сиденье они уже сломали, обивку дивана испачкали. А когда они в последний раз занимались этим во дворе, кто-то вызвал копов… В общем, у Мариссы богатый опыт, и она в обмен на разные одолжения делится им со мной, чтобы я использовала его в своих номерах.

Я усмехаюсь.

– То есть собственных сексуальных приключений вы не ищете?

– Нет. А вы и здесь могли бы помочь мне советом? – говорит Фарли, игриво приподняв брови.

Я подаюсь назад в ужасе от того, что разговор до такой степени вышел из-под контроля, когда рядом спит Хейзл. Фарли перестает улыбаться.

– Вы просто… Не поймите меня неправильно, Джонс. С вами все в порядке. В полном порядке.

Господи, что я несу!

– Расслабьтесь, дедуля, я пошутила.

Слава богу!

На то, что она назвала меня дедулей, я не обиделся, хотя мог бы, если бы мое эго в последнее время не так сильно сдало позиции. Фарли – девушка яркая и привлекательная, но я в последнее время проявляю себя только в роли отца, а в том, что касается всего остального, живу как в густом тумане. Трудно объяснить такое едва знакомому человеку, да я и не хочу ничего объяснять.

– Вы интересны мне в профессиональном отношении, Фарли, – говорю я. – Мое мнение – это, конечно, не истина в последней инстанции, и все-таки мне кажется, что вы можете добиться успеха.

Глава 5

«Жизнь – это трагедия, если снимать ее крупным планом, а если общим – то комедия».

Чарли Чаплин

Сейчас

Фарли

Я умудряюсь не встречаться с Майером целых пять дней. Утром, на следующий день после того, как мы приняли предложение Кары, я выхожу из его дома крадучись, словно сбегаю от любовника. На самом же деле моя паника вызвана тем, что накануне Майер четыре раза дотронулся до моей руки.

Первые два дня он прячется от меня так же старательно, как я от него, а на третий прерывает радиомолчание несколькими сообщениями. Они вполне невинны, но даже в них я ухитряюсь заподозрить глубоко скрытый смысл.

3-й день н. э. (нашего эксперимента, если считать его началом тот вечер, когда мы приняли предложение Кары).

Майер: Джонс, надо поговорить.

О чем, интересно? Что я ему скажу? В потоке моего сознания не могу разобраться даже я сама.

Уж не хочет ли он порепетировать? Я, честно говоря, и сама могла бы предложить нечто подобное, но не без задней мысли – я все-таки не настолько плохо себя знаю. А Майер… Нет, исключено. Он при каждом удобном случае напоминает мне, что я для него «слишком молода».

Таких случаев было немного. Я перебираю в памяти свою маленькую коллекцию «может быть» и «почти»: взгляды, более долгие, чем обычно, и действия, спровоцированные какими-то внешними обстоятельствами. Это редкие исключения, а стандартная реакция Майера на мои язвительные подкаты – неподдельный ужас. С тех пор как наши отношения стали профессиональными, я стараюсь с ним не флиртовать. Но если я все-таки что-нибудь брякну по неосторожности, он в лучшем случае толерантен. Представьте, что мое притяжение к нему взаимно, – это все равно что травмировать тонкую кожицу. То есть, например, растянуть в улыбке потрескавшиеся губы, которые только-только начали подживать (они тут же опять начнут кровоточить, лучше бы их еще раз смазать).

Так или иначе, вечер, когда мы согласились на предложение Кары, воспринимается как поворотный момент. Решение принято, эксперимент начался. Однако двух сценариев, как в «Осторожно, двери закрываются»^[3], быть не может. В случае, если что-то пойдет не так, назад не вернешься. Направление выбрано, сворачивать некуда.

3-й день н. э.

Четыре пропущенных вызова от абонента «Майер».

Майер: Фи, по-моему, нам надо установить какие-то правила или ориентиры. Давай поговорим. О том, что будет после турне. Пожалуйста, напиши или перезвони.

Марисса: Почему Майер постоянно спрашивает меня, говорила ли я с тобой? Он еще более нервный, чем обычно.

4-й день н. э.

Майер: Джонс, ну хватит уже! Мне сейчас позвонил Клэй, они с Карой хотят назначить встречу. Ты же сама согласилась!

Марисса: Сегодня вечером я опять занимаюсь с Хейзл. Какие новости у вас с Майером? Продолжаете чудить? Мне не мешало бы знать, если я встреваю во что-то, что происходит между моим работодателем и лучшей подругой.

5-й день н. э.

Майер: Черт возьми, Фи, мы что – в шестом классе? Мальчик и девочка влюбились друг в друга и стесняются разговаривать? Перезвони!

Я делаю скриншот последнего сообщения, чтобы поржать над ним когда-нибудь (когда мне станет до смеха) и, возможно, даже использовать его в качестве материала для выступления. Кстати, я прекрасно помню мальчика, в которого была влюблена в шестом классе. Его звали Ник Фарнум. Через друзей мы обменялись оригами с признаниями и после этого ни разу не общались, даже взглядами не обменивались.

О боже! Вдруг Ник Фарнум где-то бродит по свету и думает, что мы по-прежнему принадлежим друг другу?.. Впервые за пять дней я смеюсь в голос. Может, Майер на это и рассчитывал? Понимает ли он, что смех – самый надежный канал коммуникации со мной?

Шестой день. Погода такая, какая обычно бывает в Лос-Анджелесе в октябре. Идеальная для того, чтобы загорать у бассейна. Когда Майер и Хейзл переехали в собственный новый дом, я по очень умеренной цене купила их старую квартиру. В этом жилом комплексе есть бассейн, в котором я частенько плаваю – одна, потому что средний возраст здешних обитателей – лет семьдесят пять.

Нарезая круги, я обдумываю предстоящий звонок Майеру. Надо извиниться перед ним за глупое поведение. Ведь ему самому все это не в радость: он согласился ради меня, ради моего большого турне. Которое будут снимать и, возможно, даже покажут в специальном выпуске. Майер хочет все прояснить, выработать оптимальную тактику. Он слишком умен, интеллигентен и уравновешен, чтобы рисковать моей или своей карьерой. Единственный вопрос – наша дружба, а то, что я до сих пор от него пряталась, – это не по-дружески.

Я шумно выныриваю и хватаюсь за телефон. Мне не терпится разрулить эту неприятную ситуацию. Нажав на кнопку соединения, я начинаю грызть ногти. К глазам почему-то подступают слезы. Идут гудки, и одновременно я слышу какое-то эхо. Вернее, это звонок. Я оборачиваюсь и вижу Майера: он небрежно держит телефон, прислонившись к воротам бассейна с наружной стороны.

– Я как раз звонила тебе, чтобы извиниться! – облегченно вздохнув, кричу я.

Он скрещивает руки на груди. Ждет. Я продолжаю орать с другого конца бассейна:

– Извини!

Майер стоит, как стоял. Я бы заподозрила, что он меня не слышит, если бы он не опустил подбородок и не выдержал паузу, прежде чем снова бросить взгляд в мою сторону.

Опасливо, как по канату, я иду к нему, раскручивая свою словесную спираль:

– Я просто немного струхнула – потому что понимаю, как это важно. Ты и так сделал для меня очень много, а теперь еще и в это ввязался ради моего турне… Меня совесть замучила. А еще я беспокоюсь о Хейзл. Хотя, строго говоря, кто я такая, чтобы о ней беспокоиться? Да и оснований нет: у тебя наверняка все под контролем.

Дойдя до ворот, я наконец-то отваживаюсь посмотреть Майеру в глаза и вижу в них ужас.

– Что случилось?! – вскрикиваю я.

– Какого… – Майер встряхивает головой. – Что это ты напялила?

Я оглядываю свой закрытый купальник, на котором изображены волосатые соски и пивной живот.

– Ах, это? Купила! Артур из квартиры 14Д пялится на меня, когда я плаваю. Пусть знает: никаких гляделок за бесплатно!

Я гордо улыбаюсь, довольная своей изобретательностью. Майер вздыхает:

– Теперь ты должна выплатить Артуру компенсацию за моральный ущерб. И мне тоже.

Я поднимаю ладонь и делаю вид, что записываю на ней.

– Взято на заметку. Носить бикини на протяжении трех месяцев, чтобы пострадавшие могли пополнить свой банк эротических образов.

– Последняя шутка всегда за тобой, да? – Майер приподымает уголок рта. – Ну так ты впустишь меня или как?

– Ой! Проходи, конечно!

Я открываю ворота. Майер прячет руки в карманы шорт и говорит:

– Фарли, имей, пожалуйста, в виду: я войду в любое положение, если ты мне его объяснишь. Не надо просто исчезать.

– Знаю. Это было глупо. Извини.

– Ты прощена.

Я разворачиваюсь и иду к своему шезлонгу.

– О господи! Да у тебя там еще волосатая спина нарисована и задница, с которой плавки сползли!

Я виляю попой и смеюсь.

Некоторое время мы просто валяемся на солнышке, я наслаждаюсь спокойствием. Майер – единственный человек, с которым я могу спокойно помолчать. С другими людьми всегда возникает ощущение, что от меня чего-то ждут. Может, оно ни на чем не основано, и тем не менее. Я напряжена и все время пытаюсь говорить или делать что-нибудь смешное.

– Готова к завтрашнему вечеру? – спрашивает Майер.

– Ага. Билеты распроданы, как в прошлый раз?

– Да. В воскресенье Клэй и Кара хотят обсудить с нами твой контракт. Я, честно говоря, думал, что наша договоренность будет неофициальной, но Клэй позвонил и сказал: «Нет, готовится отдельный договор».

– И какие же там будут пункты? Такой-то и такая-то обязуются там-то и там-то столько-то раз ухватить друг друга за задницу?

– Это только за большие деньги, да и то: ты меня хватай, а я тебя не стану. У меня травма после этого! – Майер кивает на мой купальник. – Ужас-то какой! Даже тон кожи точь-в-точь твой!

Я смотрю на его сердитую физиономию и, отсмеявшись, перехожу к делу:

– Итак. С контрактом все ясно. Но ты говорил еще про какие-то правила – наши внутренние?

– Говорил. Думаю, это само собой разумеется, что, пока мы с тобой участвуем в этом спектакле, мы… хм… не должны встречаться ни с кем другим?

– Ну надо же, какая досада! Мой гарем огорчится! – отвечаю я, выпятив нижнюю губу, но под строгим взглядом Майера тут же добавляю: – Да шучу я! Никаких проблем! Я удивительно мало популярна для женщины, которая рассказывает со сцены о том, как однажды она наблевала себе в сумочку и потом целый день с ней ходила.

– Да уж. Такая история очарует кого угодно.

– Ну а как насчет тебя? – спрашиваю я, закрыв глаза и подставив лицо солнцу, чтобы не смотреть не Майера.

– Что «как»?

– Ты сможешь на некоторое время снять себя с продажи на мясном рынке?

– За меня не беспокойся, Джонс. Давай лучше обсудим другое правило – не собирать всякий мусор в интернете. Делай то, что тебе нужно, но не читай статьи, где все будет истолковываться вкривь и вкось. Они обязательно появятся, и картинки тоже. Не смотри их, пожалуйста. – Майер опускает глаза и ковыряет засохшую болячку на руке. – Ну а если все-таки отважишься туда нырнуть, то хотя бы мне не говори, ладно?

– Конечно, Майер, – тихо соглашаюсь я.

Он благодарно кивает.

– Ты хотел поговорить со мной о чем-то еще? О том, что будет после турне?

– А? Нет… Просто пытался заинтриговать тебя, чтобы ты перезвонила.

Он как-то резко пожимает плечами. Я повторяю за ним это странное движение и произношу с сомнением в голосе:

– Да? Ну ладно…

– В любом случае мне нужно сказать тебе кое-что другое. Сделай, пожалуйста, лицо посерьезней.

– Боюсь, оно не будет сочетаться с купальником, – отвечаю я, надув губы.

– Джонс! – произносит Майер предостерегающе.

– Поняла. – Я перестаю улыбаться, выпрямляюсь, складываю руки на коленях и деловито спрашиваю: – Ты хотел предложить мне порепетировать?

– Уфф… – Майер опускает солнечные очки со лба на глаза.

Я проделываю то же самое.

– Пожалуй, я бы выразился иначе, – отвечает он, кашлянув. – Но я хотел бы узнать, что тебя напрягает, а что нет. Уяснить для себя границы твоей зоны комфорта и не пересекать их. Я очень боюсь причинить тебе неудобство.

Я сглатываю.

– Ты очень… заботлив.

Слава богу, что сейчас мы оба в темных очках. Иначе он увидел бы сквозь мои глаза пустую черепную коробку: на несколько секунд мозг покинул помещение.

– Послушай, Фи, – вздыхает Майер, – мне тоже не совсем ловко вести этот разговор. Поэтому давай покончим с ним побыстрее. Даже если мы притворяемся, все должно быть по обоюдному согласию.

– О господи! Пожалуйста, не говори больше «по обоюдному согласию».

Он хлопает себя ладонями по коленкам и встает, чтобы уйти.

– Все-все, извини!

– Перестань извиняться. Просто дай знать, когда будешь готова поговорить.

Я тоже встаю и иду за ним. Мои вьетнамки шлепают в такт быстро бьющемуся сердцу.

– Да постой ты. Я уже готова, давай разговаривать.

Я хватаю Майера за плечи. Он оборачивается, и мои руки тут же вытягиваются по швам.

– Я вижу, – говорит он, – что тебе неприятно ко мне прикасаться. Я это не для того говорю, чтобы ты начала спорить, боясь меня обидеть. Нет, я и сам все понимаю. Мы друзья, да к тому же партнеры по работе. Я тоже ценю наши отношения и не хочу нарушать их границы. Но с другими людьми ты всегда… открыто выражала теплые чувства. Я хотел удостовериться, что тебе не будет некомфортно вести себя так же со мной. Вот и все.

– Хорошо, – говорю я, совершенно растерявшись.

Майер опять направляется к воротам, но я чувствую, что не должна его отпускать.

– Ты проголодался? – спрашиваю я.

– Еще как!

После ужасно неловкой поездки, которая прошла в полном молчании, мы усаживаемся за столик на открытой веранде нашего любимого суши-ресторана. В последнее время у Майера выработалась привычка, не спрашивая, решать, куда меня везти, и мне это очень нравится. Он каким-то образом угадывает, чего я хочу. Видимо, обладает некоей суперспособностью, которую применяет только ко мне (так, во всяком случае, я предпочитаю думать). В очередной раз тронутая этим, я решаюсь на довольно откровенное признание:

– Майер, мне не неприятно прикасаться к тебе. Просто я слишком хорошо к тебе отношусь и не хочу, чтобы ты испытывал дискомфорт. Ты… так часто указывал мне на мой возраст… все это время я очень старалась не пересекать границу, которую ты обозначил. Я пыталась вести себя… Черт! Не знаю, как сказать… зрело, что ли?

– Фи, ты же сама по меньшей мере тысячу раз называла меня дедушкой.

– Да. Но… Даю слово: если ты напрягаться не будешь, то не буду напрягаться и я. В общем, нервного срыва от меня не жди.

Может, потом, когда шоу уже закончится. Сейчас мне лучше не думать об этом, чтобы не пойти на попятный.

– И все-таки я считаю, нам не мешало бы… попрактиковаться, чтобы ты не подпрыгивала каждый раз, когда я до тебя дотронусь.

Широкие плечи Майера напряженно поднимаются.

– Я не против.

– Правда? – Он слегка расслабляется.

– Да, только давай не будем усложнять. Обойдемся без терминов и определений.

– То есть просто посмотрим, как пойдет?

– Именно.

Официант ставит на стол миску с соевыми бобами эдамамэ, мы делаем заказ, и я уже собираюсь приняться за закуску, когда вдруг замечаю руку Майера.

Он положил ее на стол, слегка повернув ладонь вверх. Может, это и не приглашение к прикосновению, но оно явно не исключается.

Я решаю поэкспериментировать и кладу свою руку рядом. Заметил он или нет – непонятно: мы оба по-прежнему в солнечных очках.

Жду еще немного – Майер не двигается. Тогда я, затаив дыхание, провожу кончиками пальцев по краю его ладони. Он тут же раскрывает ее. Я смотрю на него сквозь темные линзы: кадык ходит, ноздри слегка раздулись. Наконец, не отрывая руки от стола, он поглаживает пальцами мое запястье.

Меня почему-то так и подмывает перечеркнуть этот момент каким-нибудь дурацким замечанием или – того хуже – звуковым эффектом. Чтобы себя не искушать, я запускаю свободную руку в миску с бобами и думаю: «Ну пожалуйста! Заговори первый!»

– Как насчет завтрашнего выступления? – спрашивает Майер. – Планируешь вставить в номер что-нибудь новое?

Слизнув с пальца капельку чесночного соуса, я чувствую, как Май слегка сжимает мою руку. Тысячи нервных окончаний включают внутреннюю сигнализацию, и я мысленно приказываю своей ладони: «Только не потеть!»

– Да нет, в общем-то, – отвечаю я, суетливо покопавшись в своих замороченных мозгах. – Кроме того, что на прошлой неделе я решила перейти на натуральный дезодорант. Ведь обычные содержат всякую химическую гадость, они токсичны… Но потом я подумала: «Уж лучше умереть чуть раньше, напичкав организм ядовитыми веществами, чем долго жить, распространяя ядовитый запах».

– Люблю социальную рекламу.

– За исключением тех случаев, когда я рекламирую секс-игрушки.

Майер беззвучно усмехается, чертя большим пальцем круги по моей ладони.

Приносят суши. Только съев половину порции, я замечаю, что Майер взял вилку вместо палочек. Причем держит он ее в левой руке, чтобы не выпускать мою из правой.

Это лучший обед в моей жизни.