Читать книгу: «Ветер. Книга вторая. Лондон», страница 2

– Нет, – Оксана тряхнула головой. – А когда?.. – она замялась. – Когда покупатели приезжают?

– По-разному… Вчера были. Мужчин взяли на ферме работать.

– А ведь убегают пленные? – в глазах Оксаны мелькнула надежда.

– Бывает, если знают, куда бежать. Только фермы в горах. Без проводника оттуда не выбраться. Иногда эти угодья такими рвами окружены, что и не перелезть. А кто и сбегает – на блокпостах их без документов ловят и опять хозяевам возвращают. Да, – процедила Аня, – сами же менты.

Если у тебя родственники богатые, скажи Аслану, он с ними свяжется, могут выкупить. Но ты товар дорогой, не знаю, что запросят. Бежать не советую. Я тоже хотела, – Аня, перекосив рот, показала темнеющее пустое место от зуба. – Били меня потом, очень били. Видать, судьба, за что-то терпим. У меня в юности грех был. За это я и расплачиваюсь… А кольцо у себя спрячу. Если тебе добрый хозяин попадётся, кольцо у меня выкупит. Я носить его не буду – не люблю серебристый блеск.

3. Блестящее

Пейзаж сибирского городка – чахлые акации и смердящие заводские трубы – дополняли в тёплое время года заплёванные окурками тротуары, а зимой – мёрзлые груды помоев. В пропахшем пылью спортзале ученики 10-го «Б» повторяли технику лазания по канату. Сначала занимались парни, потом настала очередь девчонок. Люся, ловко выгибаясь плотным телом, быстро добралась до самого потолка. Остальные девчонки залезли до середины, что было женской физкультурной нормой. Аня, маленькая, с тонкими руками, после нескольких попыток под общий хохот беспомощно плюхнулась на спортивный мат.

– Она у нас неженка! – прыснул Сашка, краснолицый здоровяк.

– Да, уж точно неженка! – подхватила Люся.

Так к Аньке пристала обидная кличка. В суровом северном краю нежностей стыдились – любили грубых и пробивных.

Люся была громкая, смелая и красивая. Красивой она казалась только Ане, её близкой подруге, во всём ей подражавшей. Аня давала Люсе на свидания свои лучшие туфли и косметику, объясняла подруге задачи по физике и химии, давала списать домашку. Анечка выручала, спасала, заботилась.

В тот день, когда Люсино предательство хлёстко ударило по ранимой и любящей душе, Аня после школы долго рыдала, не понимая, как подруга, которой она была безраздельно предана, не защитила, а выставила её на посмешище.

Усталые родители ужинали, равнодушно уставившись в телевизор. Вдруг дикторша сообщила: «Отравление ртутью… на заводе… Бесхозяйственность… Следствие…»

– А ртутью можно отравиться? – Аня вскинула серые глаза на отца, инженера-сталелитейщика.

– Конечно, если попадёт внутрь, даже насмерть. От количества зависит, а иногда накапливается в теле, и потом… – вздохнул он.

Анькин взгляд упал на градусник, блестевший в ворохе коробочек с лекарствами.

В маленькой, пахнущей сдобой кухне мама бренчала посудой. У неё Аня научилась отлично готовить. Она и Люсю часто угощала. Раньше…

– Ма, а ты могла бы убить?

– Ты что, Аннушка?!

– Дак ты курицу, помнишь?

– Ну… курицу.

– А предателя? Ты рассказывала, как тётя Надя полицая в оккупации…

– Это война, – вздрогнула мама. – Ты вот что, милая, у тебя год выпускной, на учёбу налегай. Может, в Новосибирск поедешь поступать?

Со стен убогой хрущёвки на Аню глядели ветхие книжные полки. На них тускнели затёртые корешки отцовских книг: «Химические элементы», «Тяжёлые металлы».

Оставшись дома одна, Анька прочитала о ртути всё, что нашла в отцовских справочниках. Разбив пять градусников, купленных в аптеке, она собрала рассыпавшиеся бусинки ртути в маленькую баночку из-под крема. Девушка долго вглядывалась в металлический блеск серебристой поверхности, следя за феерическим танцем ртутных капель. Будто живые, коснувшись друг друга, они срослись в колышущийся шарик. В мерцавшей игре жидкого металла Ане виделись истории о венецианских зеркалах и мечтах алхимиков. Пальцы девушки, сжимавшие баночку, подрагивали, и русый завиток прилип к влажному лбу. В голове стучало: «Она предала! Она – враг».

– Вкуснятина! – с аппетитом уплетая приготовленный Аней обед, восхищалась Люся. – А почему на геологический не хочешь? Некоторые девчонки из нашего класса со мной собираются. А ты нет? Мы ведь с тобой всегда вместе. Ну, вообще-то геология – это палатки и тайга. А ты у нас неженка, – пренебрежительно хмыкнула Люся.

– Я… – Аня стиснула зубы и, помолчав, ответила: – Лучше на химфак, перспектив больше. А ты приходи завтра, позанимаемся. Я ещё чего-нибудь вкусного приготовлю.

Через несколько дней Люся не пришла в школу. Сидя в душном классе, Анька вздрагивала от каждого стука двери. Прерывисто вздыхая и вытирая горячий лоб, она ждала, что кто-то придёт, скажет…

Мама, вернувшись с работы, обронила:

– Я Люсину сестру встретила. Говорит, Люся заболела, дома лежит. Грипп вроде.

Всю ночь Аньку душили кошмары, а на следующий день она слегла с тяжёлой ангиной.

Люсю на обеды она больше не звала и сразу после выпускного уехала в Новосибирск готовиться к вступительным экзаменам, жила она в общежитии для абитуриентов. Через неделю Аня позвонила домой. В трубке надрывно метался мамин голос:

– Ой доченька! Вот только узнала. Не знаю, как и сказать. Скоропостижно…

Анька на деревянных ногах еле добралась в вестибюле общаги до ветхого кресла. В висках у неё колотилась страшная догадка, что Люся… Но в трубке дрогнул мамин голос, она выпалила:

– Учительница ваша, Зинаида Григорьевна, скончалась. Сердце…

Целый год Аня не писала и не общалась ни с кем из одноклассников. Такой непонятный разрыв отношений бывшие друзья объясняли то появлением тайного любовника, то увлечением сектой Свидетели Иеговы и другими странностями.

После первого курса Аня приехала домой.

Родители заканчивали ремонт. Отец вышел на кухню.

– Ну-ка, какой больше нравится? – он держал в руках два крана. – Тут сантехники пришли. Хромированные будем ставить?

Ртутный блеск кранов ударил Ане в глаза.

– Что думаешь, Тоня? – он обернулся к жене. – А ты, дочка?

– Я… – вздрогнула Анька. – Вы сами решайте… Я не люблю блестящее. И украшения сверкающие не ношу.

– Лады, – усмехнулся отец. – Свезло, значит, твоему будущему мужу. Экономия, если жена брюлики и побрякушки разные не любит.

– Да что там всякие цацки! – Антонина обняла дочку. – Самый лучший подарок – путешествие, поездка к морю. Вот, Анечка, мы с тобой в Сухуми едем, а потом в Гагры. На три недели. Отдохнём!

4. Кукушка

Катя глядела в синие глаза малютки, упиваясь безграничным восторгом. Они назвали дочку Элизабет. Лизонька была удивительно похожа на отца, и счастливый Пьер с восторгом любовался девочкой.

Жадно хватая глазами каждое движение, он следил, как жена укачивает крошечную Лизу. Головка малышки покоилась на согнутом локте Кати. И этот треугольник, линия которого мягко скользила по её плечу, уже крепко связывал их троих, Пьера, Катю и дочку.

Перелистывая прошлое, Катя сравнивала Лизу с шестимесячной Ариной. Но ветхие воспоминания сибирской юности, размытые горячими потоками военных дней, словно остались в другой жизни. Часами беседуя с Ариной по телефону, бывшая снайперша напрасно старалась возместить годы, потерянные в разлуке с дочкой.

– Мамочка! – голос Арины колыхался в море далёких шорохов и щелчков. – Я из Стамбула звоню.

– Ты уже в Стамбуле? – изумлённо воскликнула Катя.

– Гастроли закончились. В Италии и в Испании был огромный успех. А здесь, в Стамбуле, ты представляешь, мы «Бахчисарайский фонтан» танцевали. И не для публики, а только для влиятельных особ, и ещё там вроде представители каких-то знатных семей были. У меня партия Заремы! А танец с колокольчиками на бис исполняли!

– Умница! И надолго в Стамбуле?

– Через неделю обратно в Париж!

– Доченька! Талантливая моя! – Катя еле сдерживала радостный крик. – А когда к нам?

– Как только освобожусь, сразу приеду. Лизоньку хочу обнять, а то лишь по скайпу её вижу!

– Ждём… Очень!

Позднее Катя десятки раз прокручивала этот разговор в воспалённой голове, кляня себя, что не вразумила дочку быть осторожнее. Видно, счастье делает нас мягкими и уязвимыми, оно даже самых крепких превращает в хрупкие фигурки из карамели.

Через несколько дней Кате позвонил Николай. Дрогнувшим голосом он сказал, что два дня назад Арина вышла из отеля и не вернулась. В сведениях о несчастных случаях за последние сутки она не зарегистрирована. А завтра Коля сам вылетает в Стамбул.

Бутылочка с детской смесью выскользнула из Катиных рук. Словно слепая, выбросив вперёд руки, Катя с трудом дошла до дивана, внутри у неё будто что-то хрустнуло и разлетелось на мелкие кусочки рядом с упавшей на пол посудой. Так несчастье, подмешав яду в счастливый покой, может сиюминутно обратить яркий день в сумрак. Пытаясь унять глухую дробь в ушах, Катя схватила телефон.

– Ты вот что… – протянула Фатима. – Собирай Лизу, и ко мне. За руль не садись. Трясёт тебя всю. Возьми такси.

Фатима всегда умела держаться, однако лицо её будто сделалось смуглее и черты заострились.

– Если её нет, – Фатима помедлила, – нет среди погибших в авариях или ещё где – уже хорошо. Возможно, похищение. Надо ещё сутки подождать. Когда потребуют выкуп, этим специальные службы займутся. Перескажи-ка мне ваш последний разговор…

Катя сначала сумбурно, потом по порядку рассказала про гастроли, выступление в Стамбуле и «Бахчисарайский фонтан». Фатима кивала, переводя взгляд с Катиного лица на свои изящные руки. В минуты сильного волнения она всегда начинала крутить роскошное кольцо, плотно сидящее на её безымянном пальце. Фатима верила, что эта семейная реликвия помогает ей думать и принимать решения.

– Говоришь, Арина упомянула, что там были члены знатных семей? – оборвала Фатима. – Понятно… Тёмные людишки себя порой за знать выдают. Я вот что думаю… Если через сутки выкуп не потребуют, значит, девочку для какого-то гарема забрали или танцовщицей при гареме, что почти одно и то же, – Фатима, подсев к Кате, сжала её руки. – А если так – от полиции толку мало, и Коля в Стамбуле не нужен. Но он уже в пути, не остановишь. Ариши наверняка в Стамбуле-то уже нет. В трюмах судов по всему миру каждый день сотни рабов переправляют.

– Рабов? – Катины губы дрогнули.

– Да, торговля людьми, как и наркотой, – прибыльный бизнес, – Фатима горько сжала губы. – Я разные истории знаю… ещё с войны в Чечне, – она скорбно вздохнула. – Пьеру сейчас же звони. Он офицер полиции, правда канадской, но послушаем, что скажет. Скорее всего Пьер постарается через Интерпол помочь, а это долгая песня. Официально ведь государство даже своих заложников не выкупает. Тут знаешь какие люди помогут… – Фатима помедлила. – Те, кто связан с частными военными компаниями, ЧВК.

– А как же на них выйти? – тревожный Катин взгляд застыл на лице Фатимы.

– С кем ты вместе воевала сейчас нужны. Прикинь, как их найти. Вспомни имена, зацепки. Возможно, уехать тебе придётся, разыскать бывших снайперов.

– Пьер, конечно, не отпустит. Он ведь и не знает про моё прошлое или… не хочет знать. Что я ему скажу?

– Это обдумать надо. Тебе решать. Но Арина – твоя дочка. Мы, женщины, ведь так: дитя под сердцем девять месяцев носим, а потом этого ребенка всю жизнь, всю жизнь в сердце носим.

– А Лизонька? Господи! – Катя прижала к себе Лизу и, вдохнув родной запах, похолодевшими губами чмокнула её в русую макушку.

– За Лизу не волнуйся. Если тебе придётся её на время оставить, я помогу Пьеру за ней присмотреть.

«Оставить!» – Катя вздрогнула, как от жёсткого удара. В голове метались колючие мысли. Оставить, как когда-то она бросила Арину!

Так некоторые матери, родив, словно кукушки, подкладывают птенцов в чужие гнёзда. И крепко задушенная совесть этих мамочек не воскресает ни от детских голосов, ни от родных взглядов со старых фото. Ни слезинки, ни улыбки с тех лиц уже не рифмуются с их новой, чужой жизнью.

Катя вдруг живо увидела себя там, на войне, десять лет назад. Бледная нитка шрама на её шее больно упёрлась в подбородок, и руки начали искать рядом оружие, чтобы защититься. Внутри упрямо звучало: «Я нужна Арине, нужна теперь как никогда!» Отвернувшись от Фатимы, Катя спрятала полные слёз глаза.

Пьер застал жену собирающейся в дорогу. Со дня их знакомства между ними случился первый тяжёлый разговор. Катя несколько раз представляла варианты объяснения с мужем, но ни один из них не казался ей убедительным и правдивым. Открыть, что Гала не её настоящее имя и она воевала в группе снайперов против федеральных войск? Объяснить, что это случилось против её воли? Нет, конечно, не теперь. Сейчас она не может погибнуть под осколками минувшей трагедии. Пьер многое чувствовал, но не хотел касаться её прошлого, чтобы не ранить.

Разговор вышел скомканный и нервный. Катя лишь просила понять её решение поехать в Стамбул. Муж уговаривал остаться, объяснял, что дело о похищении не открыто и нет доказательств. Соглашаясь, она молча кивала и порывистыми движениями укладывала вещи в небольшую сумку.

Ночью, когда по спальне поплыло ровное дыхание Пьера, Катя выскользнула из постели и, усевшись на кухне с чашкой кофе, начала обдумывать. Набитая военными картинками свинцовая коробка, спрятанная в глубине памяти и заваленная сладкой ватой недавнего счастья, с болью открылась. Запылённые лица «боевых подруг», словно на фотоплёнке, всё резче проявлялись в сознании.

Перед глазами из размытых деталей сложилось последнее утро в Чечне: урчащие БМП, готовые вывезти тех, для кого время уже разделилось на «до» и «после», и она в непривычно узкой юбке, приоткрывающей точёные колени. Колени, ещё помнящие их последнюю ночь с Русланом. И как тогда, Катя чувствовала пожатие его руки, горячее, влажное, и слышала усталый голос: «Это телефон Бадри Накашидзе… Скажешь, от Лаймы».

Дрожь воспоминаний отозвалась в голове: «Да, Бадри! Они ведь с Лаймой… Долгая бурная страсть, что, как тлеющий пожар, то затихала, а то разгоралась. Они любили друг друга и под пулями, ещё в абхазскую, в брошенных сухумских домах, падая в чужие постели под грохот обстрела. Такое не забывается!»

– Алё… – захлебнувшись своим дыханием, выпалила Катя. – Это Бадри?

В телефоне отозвался шершавый голос:

– Кто это?

Утром хмурый Пьер отвёз Катю в аэропорт. И среди дорожной суеты, вдыхая резкие запахи самолётов, она вдруг ощутила всю зыбкость своих отношений с мужем, а в душе ознобом отдавались первые шаги к охлаждению их недавно горячих чувств. Катя летела в Стамбул, лаская в памяти лишь два любимых образа – Лизоньки и Арины. Из Стамбула был забронирован рейс на Батуми. Там ждал Бадри – единственная надежда найти Лайму.

В Стамбуле Катя остановилась в том же отеле, где жила балетная труппа. Но танцоры ничего нового не смогли ей рассказать, лишь пытались утешить. Потом она встретилась с Колей. За последние дни он сник. Бессонные ночи протоптали под его глазами синие борозды, и седина, обрушившаяся на него в день Нелиной смерти, теперь плавно сливалась с бледным лицом.

Катя крепко обняла его, когда-то безумно любимого, и шепнула:

– Мы найдём Арину, Коля, найдем!

Пьер звонил из Канады, говорил о своих разговорах с коллегами. Многие из них знали сотрудников Интерпола, когда-то вместе учились, служили, общались. Как всегда, эти отношения были завязаны на субординации и ожидании приказов сверху. Турецкие полицейские общались с Катей и Николаем вежливо, однако планами расследования не делились. С момента исчезновения балерины прошла неделя, и становилось ясно, что похищена она не ради выкупа.

5. Грузинский «дон»

Пальмы шелестели на ветру лощёными листьями, и морской прибой недалеко от дома Бадри звонко играл плоскими камушками. Тихо переговариваясь и расставляя посуду, две стройные девушки ловко накрывали стол на огромной террасе. Катя вдохнула запах специй и свежего хлеба, есть не хотелось, но Бадри настаивал. Выясняя подробности исчезновения Арины, он, закурив сигару, что-то обдумывал. Грузный, с залысинами на висках, Бадри уже не был похож на того лихого джигита, что когда-то с насмешкой заглянул в лукавые глаза белокурой девушки из Литвы, назвавшейся Лаймой.

Однажды в дождливый унылый день, чтобы размяться, она предложила красавцу-грузину помериться ловкостью в рукопашном бою. А после, с синяками на лице от пропущенных ударов, негодующий Бадри при всех боевиках сорвал с Лаймы одежду. Потом они целовались до крови в одном из сараев грузинской деревни, ставшей пристанищем бойцов отряда Мхедриони.

Как и многие его соратники, Бадри, теперь хороший семьянин, владел легальным бизнесом, а манерами напоминал итальянского мафиози. Его некоторое сходство с доном Корлеоне забавляло бывших вояк.

– На Лайму я тебя выведу, – сухо сказал он, отщёлкивая серебряной гильотиной тлеющую сигару. – Я до сих пор с ней на связи… Поможет ли Лайма – не знаю. Уверен, что сделает всё возможное. Если бы можно девочку деньгами вернуть, – он сплюнул в мраморную пепельницу, – тогда говно вопрос. Но тут люди замешаны, для которых деньги – мусор. Здесь надо так. Узнать, где дочка, и найти исполнителя, чтобы освободил. Я постараюсь узнать, где она. Есть у меня один канал.

– А Лайма? Где она теперь? – мутный взгляд Кати замер на небритой щеке Бадри.

– Ты сама как думаешь? – присвистнул Бадри. – Где недавно началось? Где стреляют? Они ведь всегда там, птицы войны. Не унимаются, – Бадри печально ухмыльнулся.

– Неужели… Сирия? – вздрогнула Катя.

– Угадала.

– И всё так же? Стрелковое женское подразделение? А на чьей стороне? Там ведь и курды, и исламисты, и американцы, и русские, и многие другие.

– Нет, – Бадри тряхнул головой. – Всё поменялось. «Белые колготки» теперь миф. Только если кто своих найти хочет, в определённом месте белый чулок привязывает. Это знак для Лаймы. Хотя вот что удивительно: в правительственных войсках Сирии воюет женский батальон. Но Лайма с ними не связана. Сейчас её группа вроде частного агентства. Англичане держат или американцы – не поймёшь, всё в тайне. Лайма не очень рассказывает. Я виделся с ней в Турции недавно, месяца три назад. Так устроено, что Лайма и сама многое не знает. Теперь ведь как, – крупные губы Бадри скривила насмешливая гримаса, – чтобы инфу узнать, пленного не бьют до полусмерти и иголки под ногти не вставляют, а просто делают ему укольчик психотропки. Тот сам всё и рассказывает, а потом, если он слишком много знает, ему другой укольчик… и бай-бай. И никаких оплывших кровью мозгов и пыток. Это всё для кино осталось, – Бадри шумно затянулся сигарой. – Потому и я стараюсь поменьше знать.

Он и действительно лишь догадывался, что в том агентстве работали молодые мужчины и женщины со специальной подготовкой. Говорили они между собой на английском, иногда сопровождали гуманитарку, порой стреляли. Как он сам предполагал, служили тем, кто больше платит. Откуда они – секретная информация, где их вербуют – тоже не понятно. Работали в агентстве и русские. Бадри упомянул, что есть там грузинка, Нана из Сухуми – бывшая артистка Цирка Дю Солей. Она гастролировала с цирковой труппой по Европе, и когда узнала, что в Абхазии война, срочно рванула домой, а там – пепелище… Из её семьи никого не осталось. Нана тогда поклялась сражаться против терроризма.

Бадри, узнав эту историю, лишь с сарказмом присвистнул: «Дай Бог ей только разобраться, с какой он стороны, терроризм-то!».

6. Чердак

По просторной кухне гуляли осенние ароматы. В это время сёла Абхазии пахнут особенно: горьким привкусом отцветающего и сладковатым запахом нового цветения.

Нана до скрипа вытирала вымытую после обеда посуду. Изящная, гибкая, в двадцать пять она походила на девочку-подростка. Дружная семья – две сестры с мужьями и детьми и третья Нана – помогала одинокой тётке в саду. Крупная, рыхлая Софико, проходя мимо кухни с вёдрами, полными персиков, равнодушно обронила:

– Валико только что звонил. Крыша течёт. Спрашивал у Зури совета насчёт ремонта. Постоянно он моего мужа донимает.

– Надо было уж давно ремонт сделать, – отрезала Нана.

– Да, братец наш никудышный. Он вчера чердак разбирал. Два сундука барахлом набил. Спрашивал, может, нам чего нужно.

– А что там?

– Да так, разное старьё, фотографии, тетради вроде твои. Помнишь, ты в детстве сказки писала, когда в том доме ещё наши родители жили. Потом всё потерялось. Сказал, если не заберём, через пару дней выбросит.

Софико не заметила, как окаменело лицо сестры и вздрогнула её тонкая спина.

Рот Наны наполнился горячей влагой, и в голове зашумело: «Дневник? Неужели!»

Он исчез в пору её болезни почти семь лет назад! Тогда доктор сказал описать всё, от чего хотелось избавиться. И она писала, написала обо всём…

В саду Нана дрожащими руками укладывала в ящики снятый виноград. Её лёгкое платье прилипло к влажной груди, и мысли беспорядочно путались: «Если прочитают… Это же… Нет! Семья, сёстры, Софико – всё рассыплется!»

Оступившись, Нана поцарапала щиколотку и бросилась в дом. Разлив на бинт томатную пасту, она в несколько слоёв обвязала ногу.

– Что с тобой? Глянь, как нога кровит! Как же так распорола? – запричитала тётка.

– Я в больницу, быстро! Скажи всем… Вы пока без меня справитесь. Позвоню.

– А как доберёшься? Зури-то на машине уехал.

– Я на автобусе, – торопливо бросила Нана.

«Зури… Зурико! И про тебя там, в той тетрадке… Что мы тогда наделали?!»

Нана вышла из автобуса через две остановки, размотала бинт. Остановила такси, заехала на рынок за вином и закуской: братец любил выпить. «Он-то читать не станет, туповат, в детстве кое-как букварь осилил, но хитрый. Надо его заговорить, придумать, зачем приехала, а потом на чердак».

До села, где в доме покойной бабушки жил брат, таксист вёз Нану почти три часа. Когда подъехали, вечерний туман серыми лапами крался по дороге и капли дождя громко шлёпали о глинистую землю. Двери дома, как всегда, были не заперты. Нана хотела позвать Валико, но в полумраке заметила брата в углу комнаты. Он сидел на широком диване без движения, прислонившись к столу. Нана порывисто приблизилась и облегчённо выдохнула, услышав тихий храп. Голова Валико, упавшая на волосатую руку, мелко покачивалась.

На столе в беспорядке теснились тарелки с кусками жареной курицы, сыром, зеленью и разломанным лавашем. Несколько пустых бутылок винно благоухали. Нана тронула брата за плечо, он сонно почмокал и, обдав её крепким перегаром, мешковато разлёгся на диване.

Женщина взглянула на два стакана и поняла, что кто-то её опередил. Она ощущала чьё-то присутствие, оно таилось на чердаке. Дождь колючим бисером дробил по окнам. Нана взяла со стола нож и, скинув туфли, стала тихо подниматься по лестнице. Трясущимися руками касаясь перил, она напряжённо вслушивалась в шорохи дома, разбавленные пением ливня.

Уныло скрипнув, ветхая дверь чердака распахнулась, и в тусклом свете фонаря среди рассыпанных на полу вещей Нана увидела Зури, листавшего синюю школьную тетрадь. Они метнулись друг к другу и обнялись неистово жарко, как когда-то. Годы их связывала порочная тайна: беспощадная страсть, задушить которую ни у Наны, ни у Зури не хватало мужества.

Двенадцать лет назад Софико поехала на несколько дней к подруге в Тбилиси и вернулась с сокрушительной новостью:

– Замуж выхожу. Это не обсуждается. И парень хороший, и семья отличная. Таких надо мальчишками брать и воспитывать на свой манер. Мы с ним тут будем жить. Он говорил… нравится ему в Абхазии, да и отцу в делах помощь.

Софико, старшая в семье, отличалась не красотой, а умом, добрым нравом и решительностью.

– Это моя младшая, Наночка, – кивнула Софико жениху, обняв сестрёнку.

– Ух, какая маленькая! – задорно бросил, глядя на девушку, Зури.

– Нана гимнастка. Медалями весь дом завешан! Она и поёт хорошо, слух замечательный!

А потом была свадьба. Шумная, грузинская, с богато накрытыми в широком дворе столами, звоном стаканов и длинными тостами. Соседи шушукались: «Рановато в восемнадцать-то парню жениться, ему же в армию скоро. Может, Софико беременная?»

А ещё на той свадьбе за женихом следили пылающие глаза младшей сестры невесты. Этот взгляд то прилипал к его большому чувственному рту, то гладил густые волосы, то ощупывал крепкое тело.

Нана с командой гимнасток ездила на соревнования уже с десяти лет. Сопровождала их тренер, молодая женщина Циала. Как-то на турбазе, где проходили сборы, тринадцатилетняя Нана, забыв полотенце, вернулась из тренировочного зала в домик, где жили спортсмены. Приглушённые звуки, похожие на запись спортивной тренировки, – вздохи, шлепки и вскрики – доносились из окна Циалы. Нана с любопытством заглянула в окно.

С пересохшим ртом она заворожённо наблюдала за не совсем спортивными развлечениями её тренера с массажистом команды. Циала не сразу заметила в окне милое личико своей ученицы. А когда разглядела следящие за ними распахнутые глаза, нежно проворковала партнёру:

– Вроде Нана за нами подглядывает… Пусть учится.

Сонный Валико вышел во двор, удивлённо наблюдая, как Зураб с Наной разжигают мангал. Угли хрустели, пожирая клочки бумаги.

– Шашлык будет! – ухмыльнулся Зураб.

– Ночью? – вскинув густые брови, просипел Валико. – Ну… если хотите.

– Как сказал мудрец, в любой час наполняй жаждущий рот едой и вином, – присвистнул Зури.

Так ничего и не поняв, Валико неверными шагами поплёлся в дом, и скоро оттуда донёсся его громкий храп. Пламя мангала освещало печальное нежное лицо Наны.

– Уеду я, Зури! С этим дневником последняя капля. Не любовь у нас, а десятилетнее сумасшествие. Узел, если не развязывается, рубить надо.

Зураб сокрушённо покачал головой:

– У грузин всегда так: главное – семья. В любой компании первый тост за родителей, потом за братьев и сестёр, за детей… А за нашу мечту? Это уже в последнюю очередь.

– Сейчас опять надо что-то придумывать, где мы. И Валико нас видел. Я уже позвонила. Сказала, всё нормально с ногой и что я тут – больница-то здесь рядом. Тётка даже посоветовала мне здесь переночевать. А теперь и ты недалеко оказался? Опять заврались. Что скажем?

– А скажем, что мы теперь вместе. Детям я буду помогать, а тем детям, что у нас родятся, они будут братьями. Софико тебе сестра. Может… простит. Значит, надо решиться, если мы друг без друга никак. Сегодня увидел тебя на чердаке – и так накатило! Аж в глазах потемнело.

Нана с тоской глядела на корчившиеся в огне листы, исписанные её нервным почерком. В них пылала скрытая тайна. Сначала Нана, заглядывая через плечо сестры, с обожанием смотрела на письма, посланные Зури из армии. Потом, узнав о его возвращении, неделю бессонно металась в ожидании. И наконец вымоленная случайность: Зури пришёл в этот дом на чердак за инструментами. И девушка буквально свалилась ему на руки.

Все эти годы они не вспоминали ту первую встречу их долгой любовной истории. Но часто в конце пути мы оглядываемся на начало.

– Я тогда из армии пришёл, мне двадцать, и там, на чердаке… – Зури присвистнул. – Понял, что ты мастер спорта по гимнастике, – и, помолчав, добавил: – Вот тогда и надо было всё рассказать Софико…

– Оставь, – грустно протянула Нана. – Тебя бы посадили. Мне-то пятнадцать было.

Её голос вдруг стал грубее, будто сжался в пружину, готовую, раскрываясь, ударить. Она покачнулась.

– Я решила: лучше мне уехать насовсем. Циала звала в цирке выступать, хорошие деньги платят. Она ведь замуж вышла. Да, за боксёра. Он тренер по кикбоксингу. Бывший-то её, каратист, меня до чёрного пояса довёл. А теперь ещё и бокс!

– Ну ты прям настоящий джигит, Нанка, – ухмыльнулся Зури. – Гимнастка, каратистка и стреляешь лучше всех!

Его губы искали в полумраке лицо Наны. Мангал, вспыхнув едким дымом, брызнул искрами последних страниц тлеющего дневника. Прошлое догорало.

– Уеду я, неправильно всё это. Мы не должны… – шептала Нана, скользя пальцами по обнимающим её рукам Зури. —Только это нас и спасёт. Уеду!