Читать книгу: «Сосед по парте», страница 9

«Мальчики, я скоро буду дома. Я вас очень люблю»

В общем, я оказался редким экземпляром человека без интуиции. Все всегда вокруг меня, если что-то случалось с их близкими, говорили: «Я как чувствовал! Я места себе не находил!» А я в это утро был совершенно спокоен. Вот вечером, когда мама не позвонила и не отвечала на звонки, я все время надоедал Градову с расспросами. Но именно сегодня я не волновался, не вылезал из своей комнаты и беспечно гуглил в поисках интересных фактов о Крите. Есть мне не хотелось, потому что из-за кашля и таблеток меня тошнило.

В пятом часу хлопнула дверь, пришел Градов. Я вышел к нему в коридор и вот тогда-то понял: что-то случилось. У него были такие глаза! Вот я не могу подобрать слова для описания, но мне кажется, что растопку для костра он точно бы зажег взглядом.

– Кит! – сказал он каким-то сдавленным голосом. – Давай сядем!

И поволок меня в мою комнату. Там, не раздеваясь, он рухнул на диван и усадил меня рядом.

– Кит! Послушай! Маме сделали операцию, и она уже проснулась после наркоза! Теперь все будет хорошо! Понимаешь, сынок? Все будет хорошо!

Я не знаю, как на моем месте вел бы себя нормальный человек, который «так и знал» и «предчувствовал». Но я, как идиот, страшно разозлился и стал орать, почему он не сказал мне об операции раньше. Я даже вскочил, схватил его за плечи и стал трясти. А он глупо улыбался и осторожно старался отвести от себя мои руки. Когда это ему удалось, он вышел из комнаты, а я схватил палку от складного зонтика, которой открываю форточку, и стал лупить ею по своей подушке. Меня хватило не надолго, и я повалился на постель. В квартире было тихо. Я подождал немного и вышел в коридор. Заглянул в кухню – никого. Открыл дверь в мамину комнату и увидел, что Градов лежит ничком на мамином диване и, похоже, уже отключился!

Я подошел, поднял с пола его куртку и ботинки и отнес все в переднюю. Стал звонить маме, но, как и вчера, «абонент…» и так далее. Объявился Родька. Я сказал ему:

– Маме сделали операцию, больше ничего не знаю, а ты в классе не базарь.

И стал ждать, когда Градов придет в себя. А что я еще мог сделать? У дяди Миши грипп осложнился чем-то сердечным, и Марта сидела с ним дома. Если мне не позвонила, значит ничего не знает. Остальные тем более были не в курсе.

* * *

Градов вышел из комнаты в двенадцатом часу. В носках, небритый, с помятым лицом – просто бродяга с большой дороги. Заглянул ко мне в комнату, сказал:

– Не спишь?

И, тяжело ступая, направился в кухню. По-моему, он не помнил, что между нами произошло до того, как он уснул. Я пошел за ним. Под чайником металось красноватое пламя, а на его боках с шипением испарялась вода. Потому что Градов, как всегда, забыл про фильтр и наливал воду прямо из-под крана.

– Расскажи подробней, – попросил я, неожиданно для себя называя его на «ты».

– Ну, да. Подробнее, – вялым эхом ответил Градов. – Операцию сделал тот хирург, о котором говорил Гия. Удалось нам его уговорить. Приехал и все сделал отлично, высший класс. Гия сказал. А самое главное, парень, оправдались хо-ро-шие ожидания. Понял?

Он поднялся.

– Ты вот что, посмотри за чайником, а я в душ. И еще… горчичники уже завтра, ладно?

Мама три дня была в реанимации. Мобильник у нее забрали, но Леша каким-то образом уговорил сестру, и она передала маме от нас записку и принесла ответ. Мама написала кривыми буквами:

«Мальчики, я скоро буду дома. Я вас очень люблю».

* * *

Отношения наши с Градовым очень изменились. До этого я к нему обращался, никак его не называя. И вдруг сразу стал «тыкать» и называть Лешей, правда нечасто. Он не только спокойно к этому отнесся, он этому обрадовался. И вот раньше каждый из нас был сам по себе, а теперь мы были вместе. Если бы этого не случилось, не знаю, как бы я справился с неприятностями, которые ждали меня в школе.

«Найди и исправь ошибку!»

Во вторник я получил от детского врача справку и сразу же с Лешей и Мартой пошел к маме. Она была одна в новой палате для двух больных. Ее соседка только что выписалась. Мама уже сидела на кровати и могла недолго ходить. Я думал, что когда мы увидимся, то не сможем наговориться. Но получилось совсем не так. Говорила Марта. Вернее спрашивала. А мне хотелось только держать маму за руку и смотреть на нее. Леше тоже. Правда он все время куда-то убегал и говорил то с палатной сестрой, то с главной, то с какими-то врачами. И все здоровались с ним, как со старым знакомым. Врач Гия сказал, что все хорошо, но выздоровление – это трудная работа, и нужно набраться терпения. Вторник был седьмым днем после операции. Как сказала Марта, критическими считаются третий и седьмой день. И вот, после нашего ухода, у мамы поднялась температура.

Для меня критическим днем оказался восьмой, когда после болезни пришла в школу географичка и проверила наши контрольные работы по Евразии. На уроке она раздавала их по списку в журнале и сразу же заносила туда отметки. Я оказался исключением. Уже дошла очередь до Шишкарева, наконец получила свой тройбан Яковлева, а на меня она даже не взглянула. Потом я понял, что приберегался ею на десерт, но он оказался горьким для нас обоих.

Раздав работы, наша Планетовна отыскала, наконец, меня глазами и сказала:

– Встань, Ивин. У меня с тобой будет особый разговор. Посмотри на свою работу, может ты захочешь что-нибудь исправить. Я разрешаю.

Я взял карту, посмотрел и протянул назад.

– Нет. Я не хочу ничего исправлять.

– Хорошо. Аня Вощакова, возьми у Ивина карту и найди на ней ошибку.

Вощакова довольно долго рассматривала мою работу, время от времени босая недоуменные взгляды на географичку.

– Я тебе помогу. Полуостров на юге России. Каким цветом я просила закрасить нашу стану?

– Красным.

– А каким цветом у Ивина закрашен наш полуостров на юге?

– Розовым.

– Наконец!

В классе поднялся легкий шум: «Крым», «Это Крым», «Он Крым не соединил».

– Так ты понял свою ошибку, Ивин?

Я промолчал.

– Возьми карандаш и исправь. Если нет карандаша, возьми карту домой, завтра принесешь. Тогда поставлю три, а сейчас – точка.

– Я не буду исправлять, Мария Платоновна. Признали Крым Российским только Казахстан и Абхазия. На всех других картах Евразии он России не принадлежит.

– Ты, ты… – у географички перехватило дыхание. – Ты в какой стране живешь?! Ты где учишься?!

В классе стало откровенно шумно.

– Он бандерам Крым оставил! – загоготал Климов.

– Украм!

Вишневская развернулась в его сторону:

– Климов, закрой гармонь!

Но реакция стала неуправляемой. Стас Гаврилов вбросил кричалку «Никита Крымненашев»! Ее бодро поддержали.

Мне показалось, что географичка такой бурной реакции не ожидала и стала призывать всех к порядку. Но всеобщее веселье так до конца урока и не затихало. Пунцовая от волнения географичка сказала мне, чтобы я нашел ее после уроков. На перемене ко мне подошли Борька Каретников, Ванька Шалимов, Аня Вощакова и еще несколько ребят.

– Ты чё с «графиней» базар развел? Она и так на тебя клыки наточила! – сказал Борька с недоумением.

– Кит, а ты что, и правда «Крымненаш»? – испуганно спросила Аня.

– Правда, – ответил я. – А что вы все всполошились? Я ни у кого ничего не отбирал.

– Ты просто пятая колонна! – вмешался Гаврилов.

– А ты – шестая! – засмеялся Шишкарев.

– И не смешно! – повысил голос Стас. – Пятая колонна – это против России за Америку!

– Шпион в 7-б! – стал дурачиться Борька.

Но мне было не очень смешно, потому что половина класса вывалилась в коридор, старательно огибая меня, как будто я был заразный.

Мы с Шишкаревым попадаем под раздачу вместе

После шестого урока я отправился искать географичку, а Шишкарев сказал, что будет ждать меня во дворе. Если бы я знал, чем они с Ванькой будут там заниматься, я бы не дал ему уйти. Но в этот день всем нам здорово не повезло. Ванде тоже, но я узнал об этом позже.

Географичку я нашел в учительской. Но она не стала там со мной разговаривать, а повела в свой кабинет. Пропустив меня вперед, Мария Платоновна плотно закрыла дверь и втиснулась за стол в первом ряду. Я остался у доски.

– Вот скажи, Ивин, с чего у тебя такая мания оригинальничать?

Я молчал.

– Мама знает о твоих взглядах? Она, между прочим, работает в го-су-дар-ственной библиотеке. А ее сын не признает Крым частью России! Ты хоть знаешь, что Крым присоединили по воле его народа?

– Референдум в Крыму мало кто признал, – ответил я, чувствуя, что погружаюсь в зыбучие пески, но ничего поделать с собой уже не мог. – только Абхазия, Нигерия, остров Вануату…

– Ивин, прекрати! И вот что, передай матери, чтобы она пришла в школу. Срочно!

Тут в коридоре раздался какой-то шум, в кабинет заглянул наш трудовик и спросил:

– Ваших террористов сюда вести или прямо к директору?

– Вы о чем, Семен Палыч? – растерянно сказала географичка, приподнимаясь со стула и пытаясь освободиться от повисшего на ней стола.

– Шишкарев и Шалимов – это же Ваши, из 7-б?

– Да-а, а что с ними?

Трудовик зашел в кабинет и втащил за рукав куртки чумазого Родьку. За ним охранник втолкнул Ваньку. Через открытую дверь видна была целая толпа любопытных.

При виде парней Планетовна опять рухнула на стул вместе со столом.

– Дверь закрой, – кинул охраннику трудовик.

Тот, не оглядываясь, нащупал ручку и потянул за нее, не заботясь о носах и других частях тела любознательных учащихся.

– Взрыв за школой устроили! Возле пожарной лестницы! Я, понимаете ли, случайно там проходил и вижу сидят эти паршивцы на корточках и над чем-то колдуют. Вот я сразу понял, что это какое-то баловство. Хотел окликнуть, но не успел. Тут как грохнет, и дым пошел! Ну, я туда! Думал, поотрывало им головы к чертовой матери! Но вроде целы.

– Взрыв! – отозвался Шалимов с досадой. – Пукнуло слегка!

– Сам ты пукнул! – сказал Шишкарев, защищая свою химическую честь. – Взрыв был, но небольшой!

В общем, «террористов» потащили к директору, а обо мне географичка на время забыла.

Высокий суд длился довольно долго. К директору призвали химозу и выясняли состав взрывчатой смеси. Потом, как и мне, Шишкареву и Ваньке велено было привести в школу родителей.

* * *

Дома Градов сидел за накрытым к обеду столом и нервничал, ожидая звонка от мамы.

– Ну, слава богу! У вас что, десять уроков?!

Мама позвонила, когда я домывал посуду (была моя очередь). Температура у нее еще держалась, но была уже не такой высокой, как вчера. Голос у нее был спокойный, и мы с Лешей немного расслабились. О событиях в школе я ему не рассказал, в тайне надеясь, что все рассосется само собой. Не рассосалось. Повезло только Родьке. Его мама, тетя Люся, в школе поохала, выразительно возмутилась его поведением, а дома только и сказала: «СЫночка, ты уж там поосторожней!» А вот меня начали потихоньку чмарить. Откровенно Климов и Шаповалов, а под их прикрытием и те, от которых я не ожидал. Даже всегда немного сонный Борька Каретников. Прижимали к стенке или просто не давали пройти, долго молчали. Потом спрашивали: «Так чей Крым?» или «Как там твои «бЕндеровцы?» Шишкарев каждый раз помогал мне от них отвязаться. Но вскоре к ним стали присоединяться пацаны из других седьмых и даже девчонки заглядывали в какой-нибудь кабинет, где мы были, демонстративно рассматривали меня и удалялись, хихикая. Это было так вызывающе, что даже Вишневская проснулась и присоединилась к Шишкареву в качестве полу защитника-полу нападающего. Вечером через день после моего разговора с географичкой она позвонила мне и без вступления сказала:

– Кит, Марк дерьмо, но давай к этой теме не возвращаться.

Я ответил «ОК», а она продолжила.

– Мне Шишкарев все о твоей маме рассказал. Ты передай ей от меня привет. А она скоро будет дома?

– Наверное.

– А Градов как? Не жалеешь, что с ним остался?

– С Лешей? Нет, все нормально. А теми лавэ, что он тогда прислал, за операцию заплатили.

Помолчали.

– Я хочу сказать… – послышалось, наконец, в трубке. – я тебя поддерживаю. Во всем. Ты понял?

– Да.

– Тогда адьёс.

– Давай.

На следующий день географичка выудила меня из кабинета биологии и грозно спросила:

– Ты матери сказал, чтобы она со мной связалась?

Я представил маму «связанной», «увязанной», «привязанной» к географичке и меня передернуло.

– Что ты дергаешься? Когда она придет?

– Она болеет.

– Грипп?

– Нет, она в больнице.

– Что-о?! С тех самых пор?

Я не ответил.

– Ивин, ты что – заснул? Давно она в больнице?

– Три недели.

– А с кем ты живешь?!

– С дядей. Алексеем Николаевичем.

– Он что, с Украины?

– Почему с Украины?!

– Ну, ты же там всегда отдыхал в каникулы.

– Он из Новосибирска.

– Хорошо, тогда пусть он в школу придет. Завтра же.

Я тащился домой с Шишкаревым и соображал, как рассказать обо всем Градову. Родька молчал, но я чувствовал в этом молчании осуждение. Наконец он не выдержал:

– Какого ты в это влез! Наш он или не наш! Ты как ездил туда, так и сейчас можешь поехать.

– Вот именно. Не было там никаких проблем!

– Зато теперь они у тебя появились!

– Возможно, что и у тебя с твоим азотистым йодом!

Трудовик террористом тебя уже обозвал. А ты еще и со мной, «бЕндеровцем», дружишь!

– Вот засада! Похоже, в одном мой фазер все же прав – чем дальше от политики, тем здоровее.

«В решебник, значит, не заглядывал»

Градов встретил меня в коридоре в своей любимой позе: руки в карманах узких джинсов, голова чуть к левому плечу, взгляд немного насмешливый. Помог мне сбросить рюкзак и отнес его в комнату.

– Давай переодевайся и за стол.

Он теперь ни на какие свои подработки к Генычу не ездил. Был или дома, или в больнице. После обеда Градов сказал:

– Ну что, пообщаемся? Мне классная твоя звонила, просила завтра прийти.

Мы пошли ко мне в комнату, устроились на диване, и я кратко обо всем рассказал.

– Так, – заявил Градов тоном Мюллера из «17 мгновений». – а теперь попрошу с этого места подробней.

Я собрался и постарался все воспроизвести поточней. Градов молчал, никак не выражая своего отношения к тому, о чем я говорил. Но я почему-то не сомневался в том, что он на моей стороне. Наконец я умолк, и пришла его очередь говорить.

– Вот, дьявол, не думал, что придется пользоваться опытом прошлых поколений, – сказал он, вздохнув. – Но отступать некуда и некогда. Мама скоро возвратится домой, и неприятности ей и Марте не нужны.

– А Марта здесь при чем?

– Кто же поверит, что такие взгляды принадлежат мальчику 12 лет. Конечно же подумают, что ребенок транслирует взгляды взрослых. И выстроится у них такая пищевая цепочка: школьник – МАТЬ – БИБЛИОТЕКА. Вернее наоборот.

– Ну, во-первых, я уже не ребенок, этот возраст в четвертом классе заканчивается. А, во-вторых, всё, о чем я говорил, я в википедии прочитал, без мамы и Марты.

– Прочитал – да. Но полез бы ты туда, если бы взрослые в твоем окружении не говорили об этом. Вот в чем вопрос. Ты ведь слушал не только то, что тебе твоя географичка говорила, но и то о чем, я уверен, были разговоры или даже споры в библиотеке. Между сотрудниками и читателями, между мамой и Мартой. Кстати, как там, в библиотеке, все придерживаются твоего мнения?

– Мама и Марта – да. Серафима, как Шишкарев, считает, что политика не наше дело, а Катерина вообще этим не заморачивается. Есть еще Елизавета Петровна – методист, так она «Крымнаш». А в библиотечном активе я не знаю. Марта запретила затрагивать в разговорах эту тему.

– Итак, в сухом остатке: всякие домыслы твоей классной о том, что говорят сотрудники библиотеки о полуострове в Черном море, надо пресечь на корню, – произнес Градов задумчиво.

– Леша, а знаешь, что дедушка Влада, который в Судаке живет, сказал о референдуме? Он сказал: «Захотелось му… мудрецам… чужого масла на свой хлеб, а получат лихое время для своих сынов». Это после того, как его соседи радовались, что у них пенсии станут больше. Мне Влад написал.

– Вот такая ссылка нам не нужна! Совсем! Это не википедия! А скажи, Кит, если бы отмотать время назад, как бы ты закрасил полуостров?

Я пожал плечами.

– Вообще-то я не думал, что это какой-то особенный поступок. Ну, это как решил задачу и написал ответ. У меня такой.

– А в «решебник» значит не заглядывал. – произнес он задумчиво.

Я не ответил.

Градов провел рукой по моей коротко стриженой голове от затылка до лба и встал.

– А ты, а как ты относишься? – спросил я.

– Догадайся с трех раз, – сказал Градов, широко улыбаясь, и по интонации я понял, что продолжения разговора не будет.

В школе и дома

На следующее утро Вишневская ждала нас с Шишкаревым на перекрестке. Родька существовал в своей реальности и никак не мог простить Шалимову оскорбительную характеристику его взрывчатой смеси.

– Нужно было добавит гидро… (эту абракадабру моя память не удержала!), и тогда йода вполне бы хватило, – бубнил он. – Шарахнуло вполне нормально.

– Молчал бы уже, «безумный Николя»! Хорошо еще, что с тобой был Ванька, а не Кит. На Никиту и это бы повесили!

В школе интерес к моей персоне продолжал тлеть, то разгораясь, то почти угасая. Большинство ребят уже забыло про вопли «географички». Но кореша Климова, по-прежнему, активно пытались разными способами устроить мне неприятности: облили какой-то бурдой в буфете; демонстративно спихнули меня со стула на пол; в гардеробе сорвали с крючка куртку и прошлись по ней ногами. И все это с кричалкой «вали бЕндеровца»! Если рядом не было Родьки или Вишневской, никто не обращал на это внимание. В том числе и учителя. Я отбивался сам. Но сразило меня то, что к числу таких спокойных наблюдателей относился и Старобогатов.

На уроке литературы Шаповалов, возвращаясь после своего блеяния у доски, обозвал меня, как обычно, и так толкнул стол, что рюкзак грохнулся на пол. Но Старбог только поднял на минуту глаза от журнала и опять в него уткнулся. Пожалуй, это было самым обидным. Я не выдержал и рассказал все Градову. Он задумался, потом спросил:

– Сколько твоему кумиру? Лет семьдесят?

Я задумался:

– Во время войны он в школе учился.

– Значит еще старше. Ну, и что ты хочешь от такого старого человека? Он, небось, и на ухо туговат. Забей!

Я засмеялся:

– Смотри, не скажи так при маме! Она сленга на дух не переносит!

А когда ты мне расскажешь, как тебя Павлик спасал?

– Не забыл! Давай занимайся своей домашкой. После ужина поговорим.

* * *

Вечером я услыхал, как Градов вышел из квартиры, а дверь не захлопнул. Потом стало понятно, что он позвонил Доре. Меня, конечно же мучило любопытство. Я вышел в коридор и прислушался. Градов к Доре в квартиру не зашел, и разговаривали они на лестничной площадке.

– Я с Вашего листочка все имена переписал и молебен заказала. А Вы сами не хотите к Троеручице приложиться? У нас древний список, намоленный.

– Да я даже толком и не знаю, крещеный ли. Когда мать жива была, ходил с ней куличи святить. А отцу из-за его партийности об этом знать не полагалось. Но это какие годы были – начало восьмидесятых!

– Ирочка, она может и не воцерковленная, но на родительские всегда записочки подает. И с мамой моей они очень интересно беседуют. Толкование библии обсуждают: Иоанна Златоуста и Феофилакта Болгарского. А мне хватает того, что отец Михаил на проповедях говорит.

Потом у них началось обсуждение денежных вопросов, и я поскорее скрылся у себя в берлоге.

Обычно мама ходила в церковь ставить свечи и подавать записки одна. Бабушка Маня во все это не верила. А я, как Градов, ходил с мамой только куличи святить и «Библию для детей» перечитывал, как мифы Древней Греции. Однажды я спросил у мамы:

– А ты веришь, что Бог точно есть?

– Я скажу, как «тот из народа», у которого сын был болен: «Верую, Господи! Помоги моему неверию», – вздохнула мама.

– Ну, а как это «верить», если точно не знаешь?

– Я думаю, этот нужно чувствовать. Присутствие в твоей жизни Бога нужно чувствовать. Это особый такой дар у человека.

– А у тебя он есть?

– Я пока «Фома неверующий», который хочет уверовать.

– А у меня он будет, этот дар?

– Это ты сам решишь.

Теперь я думаю, что «вера» похожа на мои чувства к маме. Ее рядом нет, но мы как бы вместе. Только о маме мне никто не рассказывал, я ее сам знаю…

Леша выполняет обещание

После ужина я еще раза два напомнил Градову о его обещании, и, наконец, он согласился. Мы забрались на мой диван, и он начал:

– Что ты о Чернобыле знаешь?

– Четвертый блок, взрыв, выбросы радиоактивные, об этом? Наш физик жил тогда под Гомелем, в Беларуси. Так он рассказывал, что из леса вокруг деревни птицы улетели, а деревья пятнами пожелтел и погибли. Людей оттуда вывезли, и женщинам пришлось длинные волосы остричь. Они светилась от радиации.

– Все так. Взрыв в Чернобыле был слабый. Это, конечно, не атомная бомба. Но грязи радиоактивной раскидал в сотни раз больше. И она в облаках раза два облетела наш шарик, и садилась, где хотела. Так вот, батя мой был ликвидатором. Послали его от завода в Чернобыль могильники рыть для радиоактивного мусора. В первое лето после аварии. Многие облученные ликвидаторы пили потом по черному, жестоко. Считалось, что водка – первое средство от радиации. Еще до Чернобыля. Даже стихи были о физиках, которые Высоцкий песней сделал: «истопник сказал – «столичная» – очень хороша от стронция». Но от пьянки психами-то как раз и становились.

Когда батя вернулся, мама была еще жива, и он прикладывался к бутылке осторожно. А потом у него сорвало крышу. Он становился буйным, дрался, крушил все вокруг. Вначале меня не трогал, останавливало его что-то. А потом, страшное дело, со всякими предметами типа скалки начинал за мной гоняться! Его забирали в милицию, он приходил в себя, на коленях просил у меня прощения, а потом все повторялось. Родных у нас не было, и я понимал, что еще один привод – и я в детдоме! Потому я старался никому не жаловаться. Ну, и надежда все-таки была: а вдруг отец придет в себя, изменится. Как-то, когда он с собутыльниками заснул, я выбросил недопитую бутылку водки в окно с четвертого этажа и сам чуть не убил участкового. В общем, все шло к какой-то катастрофе. И она случилась.

В ноябре, когда выпал первый снег, батя уже не за палку, а за нож схватился, и я понял, что мне конец. В чем был дома, в том и выбежал на улицу. Дело было поздно вечером, все по домам сидели. Я долго бежал. Кровь в ушах шумела, а мне казалось, что это он мне в затылок дышит. Побежал я к товарной станции. Мы там в прятки часто играли. Нашел сарай-развалюху, не закрытый, спрятался внутри. На полу мешки старые лежали, в которых картошку перевозили. Я в них и зарылся. И навалилось на меня вместе с мешками лютое одиночество! В общем, замерз бы я.

* * *

Градов перевел дух, а я стал думать о том, что год назад эти слова про одиночества я бы мимо ушей пропустил. О том, что от этого чувства замираешь, как от ужасного холода. И ни чем от этого не согреться.

– Ну, а финал был счастливый, – заторопился вдруг Градов и стал подниматься с дивана. – Павлик видел, как я в тапочках из дому убегал. Сказал Аришке. Она схватила бабушкину кофту, и побежали они меня разыскивать. Не сразу, но на сараи вышли, а там опять Павлик своим особым чутьем меня среди мешков обнаружил. Напялили они на меня толстую кофту, которая колени закрыла, Пашка носки свои отдал, и притащили к Ирке домой. У них я две недели прожил, спал на раскладушке в кухне, зато сном праведника. И даже не заболел.

– А… отец?

– Лечили его, что-то там зашивали, ампулу какую-то. Но он срывался. Я в дверь своей комнаты замок врезал. А после школы укатил в экспедицию с геологами в устье реки Аргунь. Разнорабочим. Потом во флот ушел на три года. Когда отца не стало, мы с Генычем в море были. Мама твоя батю провожала. Самая близкая моя родня.

Я долго не мог уснуть после его рассказа. Два раза в кухню выходил воды попить. К моей коллекции папаш еще и его прибавился! Градов заметил мои «прогулки», пришел ко мне и сказал виноватым голосом:

– Дурак я. Нашел, о чем на ночь рассказывать. Все это быльем поросло. Спи давай.