Читать книгу: «Мысли второго плана», страница 5

«Невинной прелести полна

В глазах родителей она…» – задумчиво декламирует Татьяна Ивановна, помешивая пластиковой ложечкой зеленый чай «Вкус императора».

А потом добавляет, вздохнув:

– Это ведь не Пушкин так смотрит на Ольгу, а мама с папой… Я этих строк совсем не замечала. А вот теперь споткнулась о них и думаю о своей внучке. Я ведь, в сущности, тоже вижу ее такой, какой мне хочется ее видеть… И, наверное, часто навязываю ей свое мнение. Как будто они у нас должны обязательно совпадать!

С возрастом так много нового открывается в старых текстах. Как будто раньше скользил по поверхности, а потом нырнул в глубину. Ты, Артем, не обижайся, что я не беру у тебя этих твоих испанцев и японцев. Я только телом в новом веке, а душа моя – в старом осталась.

– А как же "Гарри Поттер"?

Она улыбается лукаво:

– Это бабка за внучку, а внучка за Хогвартс.

Рядом с кассой, где мы с Татьяной Ивановной получаем деньги, стоят стеклянные витрины с почвенными срезами. Есть очень красивые по цвету: темные и насыщенные, как марс, яркие и чистые, как краплак или желтый кадмий. У других сверху нечто черноземное, из чего торчат засушенные свидетельства плодородия, а внизу серо-буро-малиновые разводы. Может, как объект для академика Докучаева, они и пригодны, но это уже другая песня.

Так вот, характер Татьяны Ивановны мне представляется в виде исключительно яркой и цельной "основной породы", без верхних и нижних слоев. Самый большой кайф в жизни она получает от работы. Ухватится за какой-нибудь свой научный факт и давай его окружать всякими "отчего" и "почему". И руками его пощупает! И на язык попробует! Ей же еще убедиться надо, что это "факт"!

Мне кажется, Ник-Ник тоже к таким людям относится. Хотя, конечно, заголовки господ Хинштейнов он с полпня разгадывает.

Что до меня, то я в их научном мире полный олень и потому не очень вникаю в то, чем они занимаются. Знаю только, что Николай Николаевич и Марина по свечению микробов определяют, сколько вредной дряни содержится в воде и еще каких-то таинственных «образцах». Они для этого вместе со Стрельцовым ноу-хау придумали.

А Татьяна Ивановна выясняет, почему и как микробы дохнут от антибиотиков или наоборот не обращают на них никакого внимания.

Но даже от такого малого научного знания мой гуманитарный мозг дал сбой, и я совершил поступок с неприятными последствиями для себя и окружающих. Правильно говорят – "много знаешь – плохо спишь".

Было собрание. Обсуждали статью кого-то из сотрудников. После этого профорг – та самая миниатюрная дама в стиле героинь Куросавы из комнаты Умновой – сделала объявление о распродаже на факультете чего-то бытового и каких-то общественных сантехнических проблемах. После неё я встал и сказал, как мне показалось, в тему:

– А почему на нашей входной двери нет таблички с названием лаборатории? Новый сантехник вчера нас найти не мог. И ещё. В ведомости на зарплату у лаборатории одно название, а в отчетах пишется другое. У нас что, «жизнь под псевдонимом»?

Многие стали улыбаться и перешептываться. Не улыбался один начальник. У него вообще лицо стало, как у биоробота. Просто иллюстрация к рекламе «И никаких мимических морщин».

– Николай Николаевич! – сказал он механическим голосом. – Вы что, не можете занять лаборанта полезной работой? Что он тут делает на коллоквиуме? Что вообще творится у Вас в группе? Юсева постоянно опаздывает на все собрания. Журавлева большую часть времени проводит в творческих раздумьях за чашкой чая. Кычанова

я вообще видел в этом месяце всего раза три-четыре и то на пути из лаборатории!

– У ВАС в группе! – огрызнулся Мажар. – Я группой не руковожу.

– Ну, хоть лаборантом своим Вы можете руководить? Кто он – лаборант или ковровый в цирке?!

Я бы, конечно, мог грамотно ответить на последний вопрос, но вовремя прикусил язык, потому что в ведомостях числился не я, а мама. И все же я не захотел оставлять за Стрельцовым последнее слово. Встал и сказал, подражая Сереге Адонину, читающему монолог Чацкого:

– Я приношу извинения присутствующим, за… как оказалось… неуместный вопрос. Если КОЛЛОКВИУМ (мне удалось запомнить эту абракадабру!) – это заседание масонской ложи, то…

Я был так сосредоточен на своей "сверхзадаче" – заставить Стрельцова выслушать мою отповедь, что не понял, каким манером Ник-Ник вытеснил меня за дверь.

– Какого дьявола! – думал я, усаживаясь на одноногую вертушку у химического стола в нашей комнате. – Я равноправный член коллектива. Почему же в моей должности нельзя посещать эти научные сборища?! Сидит же рядом с начальником дама-лаборант преклонного возраста, и никто не выставляет ее за дверь! Значит, меня выставили не из-за моей должности. Тогда из-за чего, хотел бы я знать?!

Вообще-то меня и у Лизаветы перед прогоном часто осаживали не по делу. Но там обругают, а через минуту полезут целоваться и извиняться. Я не обижался, понимал, что у людей просто сдают нервы. Здесь же, в лаборатории этой, я до сих пор не понимаю, в чем лопухнулся перед начальником в первый день и в чем сейчас.

Когда собрание окончилось, в комнате появился надутый Николай Николаевич и птичья составляющая нашей группы. В отличие от Мажара настроение у нее было приподнятое. Ирочка в пику Стрельцову сразу же стала греметь чайной посудой.

Через некоторое время незаслуженно обиженный начальником Николай Николаевич не выдержал и раздраженно сказал мне:

– Артем, ты бы все-таки держался скромнее.

– Ладно, – ответил я миролюбиво. – Чихать я хотел на эти научные базары. Бред какой-то. Я Пастером становиться не собираюсь. Но Вы все-таки объясните мне, почему в ведомостях такая путаница с названием.

Тут из-за перегородки выглянула Марина и сказала:

– Лабораторию переименовал Владимир Семенович, когда стал ею заведовать, потому что…

– Марина Юрьевна! – вдруг оборвал её Мажар. – Он же сказал, что Пастером быть не собирается.

– Пастером – нет,– возразил я с вызовом, – однако, как человек с полным средним образованием, хотел бы понять суть проблемы, потому что мне нанесен моральный ущерб.

– Что тебе нанесено? – с иронией переспросил Николай Николаевич.

– Не будем переводить то, что случилось, на рельсы бытового конфликта, – с пафосом парировал я. – Я задал корректный вопрос, а меня, штатного сотрудника, выставили за дверь!

– Вот везет! – сокрушенно сказал Мажар. – В прошлом году у нас работала лаборантом девушка Катя. Болтала столько, что хотелось нажать на пульт и выключить её, как рекламную паузу. Но она хотя бы на собраниях помалкивала. Ума хватало. А что касается названия лаборатории, то в документах на зарплату оно осталось таким, каким было раньше, когда здесь занимались более узкими проблемами. Сменить его на всех бланках стоит больших денег.

– И что? – ехидно спросила Ирочка, выглядывая из-за химического стола, – Все равно ведь нас все называют, как полвека назад. Можно сказать. проявляют уважение к истории. «Королева не правит, но царствует»!

– Ирина… как Вас по отчеству? – официальным тоном обратился к Журавлевой Николай Николаевич.

– Германовна! – ответила Ирочка с вызовом. – Но можно и без отчества.

– Нет, отчего же. Так вот, Ирина Германовна, я полагаю, что заведующий лабораторией ВУЗ-а с которым Ваш непосредственный руководитель и я заключили договор, по уставу может изменить название лаборатории.

– Даже если половина сотрудников против такого переименования?!

– Совершенно верно. Несогласные могут расторгнуть договор. И предлагаю дискуссию закончить. Я свое мнение сотруднику Тонитрову в ответ на его конкретный вопрос высказал. Полагаю, с него достаточно.

На следующий день на моем рабочем месте появился бумажный голубь. Я расправил его крылышки и обнаружил бледную ксерокопию книжного текста.

"У подростка, – прочитал я, – наблюдается стремление укрепить неустойчивую самооценку через популярность среди окружения (шутовство).

Экспансивные высказывания и поведение направлены на отстаивание собственной индивидуальности».

Я закончил чтение и почувствовал, что жутко покраснел. Оглянулся. Никого. Я разорвал листок в мелкие клочки и выбросил их в общественном туалете. Весь день я старался вести себя как обычно. В голове, однако, толкались неприятные мысли. Я вынужден был, не обманывая себя, признать, что анонимный автор во многом прав.

Здесь в лаборатории в пику солидным людям я изображаю из себя раскованного тина. Зато у Лизаветы, где раньше мне было легко и свободно, я веду себя как будто ушел в даун .

А какой я дома? Там меня просто нет. Порозов мигранта из меня сделал в родном доме. «Иона» начал, этот – завершает!

Ну и фэйс у меня вырисовывается!

На следующий день я дождался, когда мы с Николаем Николаевичем остались одни, и спросил:

– Скажите, пожалуйста, агент Мажар, секретные материалы в виде бумажного голубя получены мною от Вас?

Он повернул голову в мою сторону, вздохнул, но ничего не ответил.

– Значит от Вас. Теперь скажете, наверное: "Я желаю тебе добра…"

– Это, чтобы ты мне ответил про дорогу и все такое? Не выйдет. Я тебе эти тезисы отправил, потому что считаю – ты поймешь все правильно. IQ у тебя дай Бог каждому, если, конечно, забыть о существовании точных наук. С такой головой тебе самое время серьезно чему-нибудь учиться, а не мужу…гм… Степаненко подражать и «Аншлаги» устраивать

Ну, что ты здесь диссидента изображаешь на ровном месте? Листок с эмблемой этих самых…агентов Малдеров… у входа – твоя работа?

Артем! Здесь же не школа! Здесь взрослые люди занимаются серьезным и, кстати, любимым делом. А проблемы… они при этом всегда появляются, только не тебе их решать.

Помолчали.

– Насчет эмблемы и всего такого – я согласен, – ответил я, здорово задетый за живое. – Но объясните мне, пожалуйста, что это все так разволновались из-за моего вопроса на собрании? Точнее, почему разозлился Стрельцов, а Вы так просто голову мне готовы были открутить, лишь бы его успокоить. Он что у вас – носитель «тайного знания», а вы его безгласные адепты? Проходил я такое. Или вы просто работу боитесь потерять? Про договор я правильно понял? Его ведь и начальник может с вами расторгнуть?

– Предлагаю заменить слово «работа» более подходящим в моем случае понятием «любимое дело». Согласен?

Я пожал плечами.

– Ты прав, для меня было бы большой неприятностью потерять возможность заниматься той проблемой, изучению которой я посвятил почти столько же времени, сколько ты живешь на этом свете. Не так уж часто в нашей жизни человеку удается заниматься любимым делом, реализовать в работе по возможности все свои способности и этим зарабатывать себе на жизнь. Мне повезло, и я этим дорожу. Поэтому, когда возникают какие-нибудь административные проблемы или конфликты с коллегами, приходится взвешивать, что важнее…

Ник-Ник еще долго произносил свой монолог, стоя у массивных чашечных весов образца эпохи Ван Левенгука. Наверное, потому слово «взвешивать» включило какой-то особый механизм в моей голове. Я выпал из реальности и совершенно явственно увидел, что на правой низко опущенной «тарелке» весов материализовалась целая куча описанных им проблем. Задергались, запрыгали в технике ЗД какие-то ссоры с коллегами, разногласия с начальством , карьерные интересы, ну в общем, много чего. А с левой стороны сиротливо сидела уменьшенная копия Ник-Ника в обнимку со своим любимым делом.

Наконец, Мажар замолчал, а виртуальный человечек дернулся, свалился вниз и был погребен под «тарелкой» .

– Накрылся! – мрачно сказал я.

– Что? Что ты сказал? – растерянно спросил Мажар. – Артем, ты меня слушаешь?!!

– Ну! – ответил я, очнувшись.

Мажар покачал головой и тяжко вздохнул.

–– А теперь поговорим о тебе, – продолжил он после небольшой паузы сухим официальным тоном. – Вряд ли в далеком будущем ты с ностальгической тоской будешь вспоминать о грязной лабораторной посуде. Но скажи откровенно, сейчас ты своей работой у нас, ну хотя бы как временным вариантом, доволен?

– Да.

– Наши с тобой отношения и твои с Журавлевой и Мариной Юрьевной тебя устраивают?

– Стопудово.

– На этом остановимся. Согласен?

Я молча кивнул. Понимал, конечно, что за хамский намек о договоре должен, не откладывая, извиниться, но не смог. У меня с этим вообще плохо. Хорошо еще, если буду молча переживать. Чаще скажу какую-нибудь глупость не к месту и еще больше виноватым окажусь.

Николай Николаевич повернулся ко мне спиной, а я прокашлялся и принялся за свою работу. С некоторых пор с голосом у меня творилось нечто понятное, но неприятное. Теперь я не знал, чего от него ожидать. Существует вроде Гоголевского Носа. Сам по себе. То петуха даст, то под Шнура косит.

Домой в этот день я пришел поздно, в отвратительном настроении и уже в прихожей столкнулся с Порозовым, который наводил глянец на свои модные шузы.

– Ты где болтаешься? – спросил он "приветливо". – Опять по театрам бегаешь? Пристроили тебя в солидный ВУЗ работать, так и старайся там закрепиться. Поступай на подготовительные курсы.

– Я не альпинист.

Он выпрямился и тупо уставился на меня.

– При чем здесь… "альпинист"?

– Ну, Вы же сказали… "нужно закрепиться".

– Ты дурочку из себя не строй! Или всю жизнь собираешься стулья актерам на сцену выносить? Шут гороховый! Тебе даже не в театре, тебе в цирке место!

– Может и в цирке. "Будем считать, что консенсус достигнут", – мрачно согласился я, вспоминая реплики Стрельцова и Николая Николаевича.

После этих событий несколько недель прошли довольно спокойно.

"Весну света" сменила "весна воды". Снег растаял неожиданно быстро, хотя выпало его в этом году на удивление много. На черных проплешинах газонов появилась поросль разноцветных пакетов и банок. На них охотились с острыми пиками наперевес неуклюжие люди в ватниках и ярко-оранжевых накидках.

Чтобы поменьше видеться с Порозовым, я рано уходил из дому и являлся в лабораторию первым. Быстро делал свою работу, сверяясь с бумажкой, на которой Ник-Ник с вечера аккуратно записывал "моё меню" на следующий день.

После обеда я мог убираться восвояси на законном основании. Однако вместо этого я тусовался со студентами в буфете, который громко назывался "Практикум гурмана". Там две молодые женщины из ближнего зарубежья торговали традиционным набором уличных ларьков. Иногда я пристраивался к Марине и ее бывшему однокурснику Алексею, и мы пили кофе в стационарной столовой.

Алексей мне очень нравился. Во-первых, он держался со мной так, как будто и я был его однокашником. Во-вторых, он побывал с экспедициями во многих экзотических странах, но ничуть этим не хвалился, просто иногда к месту рассказывал очень интересные истории. А в-третьих, у него была потрясающая фамилия – ТУРБИН! АЛЕКСЕЙ ТУРБИН!

После обеда я укрывался от глаз начальства на "женской половине" нашей комнаты. Там в углу за термостатом было классное место. Сядешь на широкую дубовую тумбу из-под какого-то списанного прибора, прислонишься к стене, и никто тебя не видит. Сидишь, прикинувшись ветошью, читаешь или черкаешь карандашом по бумаге.

Домой я не спешу. Четыре дня из семи там после дежурства царствует Порозов. А с одноклассниками я вижусь теперь редко. Все заняты одним – под бдительным родительским оком готовятся к поступлению в любой вуз с военной кафедрой, чтобы откосить от армии. Иногда встречаемся у Антона, а в хорошую погоду собираемся во дворе за гаражами. Там между «ракушками» есть пятачок, куда взрослым не протиснуться. Между собой мы называем это место "База- 3". Там мы с ребятами и первые сиги выкурили, и первую банку пива по кругу пустили – одну на троих: я, Антон и Савик. Теперь сами еле протискиваемся в свое убежище. Зимой, когда снега по колено, туда ходоков нет, а в приличную погоду уютно. Скамейка из ящиков, навес из старых зонтов.

На работе познакомился с двумя студентами и одной стильной девицей.

Первым стал Маркус – этнический серб. Он жил за городом и приезжал на факультет задолго до занятий, ранней электричкой. Приезжал, устраивался на подоконнике у закрытой двери на свою кафедру и играл национальные мелодии на свирели. Деревянная такая дудочка, о которой говорили, что "она настроена по Свирскому". Объяснить мне, как это, никто не мог. Я несколько раз приходил, садился на пол у теплой батареи и молча слушал. Потом разговорились.

Вторым был его однокурсник Вася – "Василиск", который таскал в бэге томик Сологуба и решительно никому не разрешал даже в руках его подержать. Я все в библиотеку хотел пойти, чтобы узнать, что же это за чума такая. Правда, желание это быстро увяло.

Девушку звали Кэт или "Кэтти-Смарк". Она отличалась баскетным ростом, патологической любовью к кошкам, аллергическим насморком и разными по цвету глазами. «Правый глаз черный, левый почему-то зеленый»… Марк и Василий учились на одной кафедре. Один был фанатом плесеней, а другой водорослей. Кэт распинала крыс и вампирила в помещении с неофициальным названием «Лаборатория крови» .

Они ненавязчиво пытались увлечь меня своими изысканиями, но я быстро успокоил их, сказав, что грибы люблю исключительно в сметане, водоросли – в Сахалинском салате, а мелких грызунов в театре Дурова. Василий тут же заметил, что один из потомков знаменитого дрессировщика закончил их кафедру, классно рисует, и есть определитель водорослей северных морей с его картинками.

Несколько раз я доставал своим новым приятелям контрамарки на Шекспира и Фонвизина в Лизаветину студию, а на "Трех высоких женщин" Эдварда Олби по контрамаркам повел в театр одну Кэт.

Она была одного со мной роста, с пирсингом в ноздре и копной разноцветных волос. Левин поцеловал ей руку и сказал мне со значением:

– Сынок, ты растешь…

Надо сказать, что Олби здорово меня встряхнул. Героиню пьесы в разном возрасте играли три актрисы. Еще был мелькнувший на сцене и незамеченный ими сын. Я распрощался с Кэт в метро, чем, как оказалось позже, здорово ее обидел, и поехал домой. Ехал и думал я об одном, что должен объясниться с мамой пока она в возрасте героини «В». Когда она достигнет возраста «Б» и «А» ( как Изольда), будет поздно. После истории с "Ионой и К*» и воцарением Порозова мы уже и не семья, а так – существуем как соседи в одной квартире.

Аспид живет у нас уже почти год, но мама, похоже, по-прежнему смотрит в зеркало прошлого, в котором отражение Порозова выглядело весьма привлекательно. Шикарный мэн с внешностью пожилого Де Ниро отечественной выделки. Цветы, шампанское, горький французский шоколад, столики в ресторанах с японской кухней. Комп помог маме купить в рассрочку с супер-пупер монитором. Она перестала мучить себя подземкой, стала брать работу на дом, а главное… Главное, перестала часами сидеть с ногами на диване, уставившись в никуда и прикрывая косынкой тонкий шрам. Теперь вечерами, отправляясь на встречу с Порозовым, она надевала на шею подаренный им ошейник из искусственного жемчуга.

Когда я был совсем маленьким, я однажды сделал неосторожный шаг с отмели быстрой реки Сейм и попал в водоворот. Отец сразу же меня оттуда выволок, а потом долго объяснял, что в таких случаях нужно спокойно (!) опуститься на дно, оттолкнуться от него ногами и всплыть. Не знаю, пользуется ли кто-то таким методом, но мама, похоже, решила опробовать его на себе. Возможно, она собирается довести свои отношения с Аспидом до полного абсурда, чтобы решительно оттолкнуться от них и всплыть. Хорошо бы поскорее. Может там где-то внизу и «Иона» со своей компанией останется…

В тот вечер, когда я возвратился из театра, Порозов был в ударе. Я понял это сразу же, ощутив на себе прямо-таки материальную мощь его разящего взгляда.

– Таюша, – сказал он зловеще, едва я появился на пороге кухни, где они пили чай. – А ты знаешь, чем твой сын занимается с приятелями во дворе за гаражами? Я уже не один раз замечал, как он с дружками залезает туда и весьма нескоро возвращается в возбужденном состоянии. Чем вы там занимаетесь, Артем? Девушек среди вас вроде нет. Что в пакетах – могу только догадываться. Пьете? Нюхаете? Милиция, между прочим, сегодня сигнал от меня получила и "гнездышко" ваше почистит.

Выслушав этот монолог, я почему-то не покраснел, как обычно, а похолодел. Время стало ощутимо вязким. Медленно и гулко стучало сердце.

Пока шел в коридор на негнущихся ногах и натягивал куртку, в ушах заезженной пластинкой звучал глухой мамин голос:

– Родион, ты пойдешь и заберешь свое заявление. Пойдешь и заберешь…

Эту ночь я перекантовался у Антона. Чтобы мать не волновалась, попросил его сообщить, где я. На следующий день я разыскал Василия и сказал:

– Мне на какое-то время нужно уйти из дома. Что посоветуешь? Мои друзья еще в одиннадцатом, самостоятельных людей среди них нет. Одна надежда на вас с Маркусом.

– Причина?

– Бойфренд матери не хочет делить со мной квартиру.

– Ладно, – немного подумав, сказал мудрый Василиск. – Сделаем. Но только через неделю. Раньше не получится. Дача тебя устроит?

– Да.

– Тогда жди.

Я решил, что больше ни к кому обращаться не буду, а попытаюсь оставаться на ночь в лаборатории. И стал все обдумывать.

Если запираться вечером в комнате своим ключом, дежурный ничего не заметит. А на входной дери в лабораторию стоит английский замок – входи и выходи сколько захочешь. Чтобы комендант не заметил, что в рабочем помещении в неположенное время горит свет, придется устроиться во внутреннем коридоре. Там мягкий диван, кресла, стол, на котором лежит табель, и даже лампа дневного света над ним. Плед можно не приносить: над каждой дверью висит древнее "пожарное одеяло", выделанное из сукна времен ссылки Т.Г. Шевченко в степи Прикаспия.

Решил и по такому случаю пришел домой пораньше.

Мама сидела за компом и рисовала эскиз "задника" для Лизаветиного спектакля. Она иногда делала такую работу, когда Аспида не было дома. Услыхав, что я пришел, мама оглянулась и сказала вдруг с давно забытой теплой домашней интонацией:

– Я борщ сварила. Ты разогрей в микроволновке себе и мне.

Вообще-то, я собирался "подать голос" с порога, но после такой маминой реакции на мой приход притормозил. Тут раздался телефонный звонок, и Аспиридон Васильевич без "здрасьте и пожалуйста" командным голосом рявкнул:

– Позови мать.

Я передал маме трубку и сел на диван.

Мама за пару минут разговора сказала два раза "нет", один раз "да" и отключила телефон. И тогда я решил не " укорачивать хвост по кусочкам" и твердо объявил:

– Ма, я решил с ребятами в общежитии пожить. Денег мне не надо, я на днях аванс получу.

Мама поставила телефон на базу и развернулась в кресле лицом ко мне.

– Ты же сама видишь. Не ужиться нам здесь вчетвером, – попытался пошутить я.

– Вчетвером? – тихо переспросила она.

– Ну да! Ты, я и Аспид с жабой!

– Что? Какой Аспид?

– Ты в паспорт Порозову заглядывала? Аспиридон он! Аспиридон, а не Родион! А жаба – та самая, которая его каждый день душит. Ты же слышала, как он на днях терзал меня из-за лишнего куска сыра в холодильнике, хотя я его на свои деньги купил.

Мама молчала.

Я подождал немного, потом добавил:

– Ключи я у себя оставлю, ладно? Вдруг книги понадобятся или вещи…