Читать книгу: «Дети своих матерей»

ГЛАВА 1

– Сколько стоит?! Блин, ну совсем очумели…

Ранним утром Вера, как обычно перед работой, сидела у себя в комнате за ноутбуком и штудировала очередные списки конкурсов и выставок живописи, в которых она потенциально могла бы принять участие. Вера с детства хорошо рисовала, даже однажды в школе учитель ИЗО предложила ей протекцию при поступлении в художественную школу:

– Вер, у тебя талант. Давай ко мне в художку?

Вера, придя домой, рассказала об этом предложении родителям, на что отец ей ответил:

– Верунь, ну, мы и так знаем, что ты талантлива. Куда тебе еще-то больше? Сейчас куда ни посмотри – все таланты… Иди уроки делай».

Так Вера и жила всю свою жизнь с увлечением, нереализованность которого со временем привела к появлению у нее синдрома самозванца. Она вроде бы и стремилась к признанию, потому что те слова учительницы из детства глубоко укоренились в ее душе, а с другой стороны, ее мучила неуверенность в собственных силах, а в голове пульсом стучали слова отца: «Куда ни глянь – кругом одни таланты…» Позже Верины картины стали не просто холстами с масляными мазками, а превратились в настоящее современное искусство, рассказывающее о глубоких переживаниях и несущее в себе эмоции. Современная живопись может быть не всегда понятна и не каждым художником объяснима, но картины Веры были словно книги, в которых читались понятные сюжеты. Это необыкновенное умение переносить в абстрактные мазки маслом настоящие истории потрясало и завораживало. В обыкновенных сиренево-золотистых вихрях краски на холсте читались образы влюбленных, а в других – жестких и дерзких черных линиях – проглядывался конфликт двух как будто только что встретившихся незнакомцев. Очень часто от своих друзей Вера слышала похвалу в свой адрес. Ее родная сестра Марина часто высказывалась о том, чтобы та попробовала себя на профессиональном поле:

– Ну, может, одну-то хотя бы попробуешь продать? Вот эта, например, очень атмосферная…

Но Вера только посмеивалась в ответ:

– Кому она нужна? Таких атмосферных завались кругом.

Итак, это был один из обычных дней, утро которого начиналось традиционно: проверка электронной почты на предмет потенциального участия в выставке, нахождение такой возможности и моментальное закрытие почты с сопутствующими мыслями: «Ай, дорого! И кому я там нужна?»

– Дочуля, доброе утро! Кофейку? – ласково сказала мама.

– Привет! Давай. Только быстро: я бегу уже! – бросила маме Вера и раздраженно грохнула кулаком по двери в ванную, которую, как ей показалось, уже слишком долго занимала Марина.

– Как всегда, неужели нельзя раньше просыпаться, чтобы успевать нормально поесть и не тарабанить мне в ванную? – недовольным голосом сказала Марина.

Она нерасторопно вышла из ванны, будто нарочно хотела позлить сестру.

– Отстань, – Вера выпихнула ее из ванной и быстро заперла дверь.

Марина была старше Веры на десять лет. Взаимопонимание между сестрами еле-еле, но все-таки было достигнуто примерно в те времена, когда Вере исполнилось восемнадцать, а Марине, соответственно, двадцать восемь.

Сейчас Марине было уже за сорок, и у нее был вполне себе взрослый сын двадцати двух лет Дмитрий, которого дома, однако, продолжали звать ласковым сокращенным именем Митя. Чрезмерная материнская любовь и предательская мягкость характера оставили Митю в состоянии инфантильности. Подросшего работоспособного юношу продолжала содержать мать, что в семье привыкли считать чем-то само собой разумеющимся. При этом Вера в последнее время стала замечать за Митей странное поведение и аккуратно пыталась донести до сестры свои мысли насчет того, что парню хорошо бы уже предложить зарабатывать самому, чтобы он хоть как-то смог наконец почувствовать свою принадлежность к сильному полу, а не к неопределенному среднему, а то и ненароком – вовсе к слабому. Однако для всех Вера продолжала оставаться всего лишь младшей сестрой с еще не вполне устоявшимся мировоззрением…

За завтраком Марина завела свою старую шарманку.

– Я видела твою новую картину вчера. Это ведь тот вечер, дача, папина тарзанка и мы с тобой, верно?

– Хм, а ты все чаще стала меня понимать, сестренка, хотя абстракцию можно не пытаться разгадывать. Кандинский вообще свои картины просто называл по номерам… А круто я себя с Кандинским сейчас сравнила, да? – искренне рассмеявшись, ответила Вера.

– Я уже говорила: тебе надо пробовать выставляться. Ну, или решиться продать хотя бы одну картину. Давай в чате нашего дома разместим объявление?

– Ты чего?! Позорище! Торгашка в подъезде новая появилась: кто сапоги, кто кольца, а кто – картины, да еще и непонятные, – снова засмеялась Вера.

– Ну и дура! Иди уже, опоздаешь.

Вера по еще не забытой студенческой манере украла со стола бутерброд, схватила его зубами, взмахнула руками, словно птица, и весело, как будто в танце сделала поворот вокруг себя на пятке. Чмокнула маму в мягкую щеку и умчалась на работу.

Семейство будто слегка выдохнуло после ухода Веры, которая порой была чрезмерно энергичной и утомляла этим почти всех.

– Привет, пап, как спалось? – чмокнула отца Марина.

– Ой, что-то неважно сегодня, я на антициклон всегда плохо себя чувствую. Человек дождя, – улыбнулся отец семейства, приобняв маму. – Муся, кофейку сварить тебе или ты уже сама?

– Ой, ну начинается! Я пошла. Подкаблучник ты все-таки, папаня! – цыкнула Марина.

Родители по-доброму улыбнулись старшей дочери, но в их улыбках явно просматривалась глубочайшая жалость. Марина потеряла своего мужа, не успев насладиться счастьем и семейным теплом. Любовь была настолько сильной, что потеря ее оказалась для Марины практически невыносимым переживанием. До сих пор всем вокруг казалось, что никто не может ей помочь пройти это испытание. Возможно, сын Митя слегка смягчал боль, именно поэтому Марина душила его своей любовью, и все, кроме Веры, боялись этому препятствовать, из-за чего та иногда звалась теткой Веркой.

ГЛАВА 2

Марина была желанным и любимым ребенком молодых родителей. Девочка, родившаяся в октябре под знаком Скорпиона, по всем астропрогнозам, должна была показать этому миру, кто здесь главный. Так и вышло, однако с небольшим отступлением: с точки зрения генетики Марине просто не в кого было становиться настоящим Скорпионом. Все члены ее семьи обладали спокойными и доброжелательными характерами. Поэтому такая генетико-астрологическая смесь периодически давала сбой.

Например, в первом классе на праздничный вечер по случаю окончания первого учебного года одноклассники договорились принести свои угощения. В далекие восьмидесятые такими угощениями были шоколадные колбасы, пироги «Зебра» и трехлитровые банки с чайным грибом внутри, на которые и вовсе можно было устраивать конкурс. Маринин сливовый рулет почему-то понравился немногим, несмотря на то, что на него пошел целый килограмм лучших слив, которые Марина лично трепетно выбирала в местном овощном. По всей видимости, ребятам больше приглянулся торт одноклассницы Светы – ароматный, в шоколадной глазури. Все так и норовили сунуть в него свои пальцы и облизнуть хоть чуток. Однако Света решила тихонько распределить свой красивейший тортик исключительно между своими тремя подружками, ну просто потому что совершенно искренне хотела поделиться своей радостью только с любимыми и близкими. «Какая наглость!» – подумала Марина и решительным шагом направилась к мамаше из родительского комитета, которая ловко накрывала на стол.

– Ольга Петровна, а вы видели, что Света свой торт только между своими девочками распределила? Я считаю, что это неправильно, надо ведь на общий стол!

– Мариночка, спасибо, что сообщила, сейчас разберемся, – ответила мамаша и направилась к Свете.

Дальше Марина с упоением наблюдала, как Свете пришлось отдать свой самый красивый в мире торт всем на растерзание.

Когда Марина, довольная справедливостью, вышла в туалет, она увидела там плачущую Свету, которая рассказала ей, как на нее накричала несдержанная мамаша из родительского комитета, обозвав эгоисткой. Марина смотрела на Свету и, вот только что ее подставив, вдруг начала сопереживать ей. И так было во всем: вроде как Марина была за справедливость, но гордыня каждый раз провоцировала ее на поступки, о которых потом приходилось сожалеть.

Еще одна история была из периода вполне осознанного возраста: Марине было двадцать лет, Вере – десять, и ее день рождения был раньше Марининого на несколько месяцев. К двум юбилеям своих дочерей родители решили подготовить одинаковые подарки – золотые кольца с рубинами. В самый разгар семейного праздника маленькой Верочке папа вынес бархатную коробочку и произнес важные слова. Открыв ее, Вера равнодушно улыбаясь поблагодарила родителей, и в тот же момент обратила свое внимание на лицо любимой старшей сестры, глаза которой были полны слез.

– Марина, ты почему плачешь?! – спросила удивленная Вера.

– Потому! – Марина, заплакав навзрыд, убежала из комнаты.

Спустя годы Вера все-таки выяснила у мамы причину Марининых слез, хотя, конечно, она и сама догадывалась, поскольку к тому моменту уже прекрасно усвоила слова отца: «Вера, у Марины сложный характер – будь снисходительна!»

Но, несмотря ни на что, Марину нельзя было назвать плохим человеком. Она была в семье. Именно так это можно обозначить и не иначе – в семье. Она участвовала в подготовке всех светлых семейных мероприятий, от души помогала Вере с трудоустройством. Она вообще была человеком дела и по умолчанию – главным семейным спасателем. Как-то по инерции, если что-то случалось, родители сначала обращались к ней за срочным решением проблемы, а потом уже шли к Вере – просто поплакаться. Вера – душа, Марина – дело, так и шло.

В начале девяностых Марина познакомилась с Леонидом. Леня был молодым, красивым, с лучезарной улыбкой парнем. Десантура! Именно этим словом Леня очень кичился и на каждом шагу пытался показать всем свою силу и превосходство.

– В десантуру не берут ниже ста семидесяти пяти! Я с кирпичами три кэмэ бегал, ты бы сдох! – эти слова слышал каждый его друг, родственник и, казалось, даже каждый первый прохожий.

Так уж сложилось, что в те времена девушкам по большей части приходилось выбирать себе женихов либо из малиновых пиджаков, либо из голубых, зеленых и краповых беретов. Лихие девяностые…

Любовь Марины и Леонида была молниеносной. Как в кино. Ленина лучезарная улыбка просто кричала о легкости его натуры и жизнерадостности. При их первой встрече, Марина, взглянув в его глаза, сразу даже не поняла, с каким вопросом Леонид к ней обратился. Спустя лишь несколько секунд она изо всех сил постаралась успокоить свое учащенное дыхание и вымолвить: «А?». С тех пор они больше не расставались.

Несмотря на свою глубочайшую преданность военному делу, Леня быстро осознал, что страна пока не готова платить за голый патриотизм, и устроился водителем пятисотого к нуворишу. Деньги полились рекой. Ленина коммуникабельность дала свои плоды – семья шефа стала очень тепло к нему относиться, и порой в семье Марины и Лени даже начали проскакивать выражения: «Мы на нашем мерсе…». Машину можно было использовать в личных целях и спокойно мотаться на начальническом мерседесе в новоиспеченные супермаркеты «Калинка Стокманн», как на своем.

В девяносто третьем родился Митя. Славный губастенький мальчонка с бровками домиком и не предвещающим беды тихим нравом. Митя был настолько тихий и скромный, что Марина всеми мыслимыми и немыслимыми способами пыталась развить в сыне уверенность в себе вплоть до того, что спустя какое-то время отправила малыша в модельное агентство. Четырехлетний Митя вальяжно и уверенно вышагивал по подиуму, делая отработанные движения ножкой, но каждый вечер продолжал рыдать в подушку, трепеща перед очередным походом в детский сад.

Марина работала учителем в школе. Для человека, недолюбливавшего чужих детей, это занятие, мягко говоря, было неподходящим. Однако поступлением в педагогический институт она поставила дополнительную галочку в свой список признаков, говорящих о ее принадлежности к московской интеллигенции. Только вот «десантура» никак не вписывалась в ее мнимый список, поэтому вплоть до их с Леонидом свадьбы родители Марины искренне верили дочери и принимали будущего зятя за бухгалтера.

В общем, их семейная лодка даже и не думала разбиваться о быт и непонимание, пока однажды Леня не объявил о своем неожиданном решении уехать воевать.

– Зачем, Леня?! Зачем?! У нас все есть! Нам даже квартиру удалось самим купить, Леня! Какая Чечня?!– кричала Марина, когда узнала о намерении мужа уйти служить по контракту.

– Зачем, зачем… Я десантник! Я военная элита! А протираю штаны тут, вожу задницу чужую. Я по ночам во сне приказы выполняю, понимаешь? Сплю и выполняю. Это как летчики без неба не могут, а я без службы не могу. Я шел в армию сам. На призывном пункте меня вообще сначала отправили, сказали сами за тобой придем, куда приперся, мал еще!? А я сам пришел понимаешь, сам?! Я солдат! Вас я обеспечил, и еду, между прочим, не просто так тоже, а за приличную денежку, так, на минуточку…

– Леня, ну ты дурак? А если тебя убьют?!– расплакалась Марина.

– Не убьют, не Сталинград же…

Леня погиб первого марта двухтысячного в бою у высоты семьсот семьдесят шесть. Ему было присвоено звание Героя России посмертно.

ГЛАВА 3

– Приветик! – Вера фурией влетела в офис, оставив за собой шлейф ирисового аромата.

– А че это мы такие шикарные-то, а? – выкатился на стуле Верин коллега Артем.

Артем, сокращенно Темыч, казалось, был влюблен в Веру, но не решался сделать серьезный шаг. Они сошлись на схожести мироощущения. Оба были жизнелюбивыми, энергичными, яркими и креативными. Артем так же, как и Вера, жил с синдромом самозванца, вечно мучился вопросом «Да кому я нужен?», поэтому в итоге принял для себя окончательное решение стать для Веры просто «подружкой».

Вера и Артем работали в крупном агентстве, занимавшемся организаций различных деловых активностей: конференций, форумов, так же в их арсенале были предложения и по выездным мероприятиям. По вечерам коллеги становились друзьями и иногда ходили в местный бар пропустить бокальчик апероля, с которым родившиеся креативные идеи по текущим проектам становились ярче и смелее.

– Вот знаешь, пьем мы с тобой эту оранжевую модную муть, а я каждый раз смотрю вон на те на три звездочки, – Артем ткнул пальцем в бутылку с коньяка «Арарат», – и думаю: он такой вкусненький…

– Темыч, завязывай! – улыбнулась Вера. – Короче. Предлагаю Монголию. Что скажешь?

– Еще один апероль, и ты предложишь встречу с шаманом, – подмигнул официанту Артем, намекая все-таки на пятьдесят «Арарата».

– Думаешь, можно? Слушай, это была бы бомба!

– Вера! Я пошутил!

– Почему? А почему нет-то?

– Ну, а как ты себе это представляешь? Во-первых, они обитают сильно далеко от городов, в тайге или что там у них, в тундре. Они вообще есть в Монголии? Как их найти, к какому именно можно и вообще, как они принимают? И нас же много будет. Да ну бред, Вер, – Артем хлопнул коньяку и закрыл глаза. – Вкусненький, конечно.

– Окей, с шаманами и правда могут возникнуть сложности. Ну, а Индия? Народ вон толпами мотается во всякие ашрамы ко всяким гуру, те только деньги лопатой гребут за благословения свои…

– Даршаны, – словно со знанием дела ответил Артем.

– Чего?

– Люди ездят туда получить не благословение, а даршан. И деньги они за это не берут. Я был.

– Где ты был? Темыч, я не понимаю, поясни, пожалуйста, а? Бесишь!

– Я ездил на даршан пару лет назад. Это очень необычное мероприятие, и туда ездят люди, живущие индуистской философией. Знаешь, там прямо-таки чудеса творятся. Я тоже очень скептически был настроен поначалу, меня затянула приятельница. Вообще очень и очень все странно в целом. Мы с ней учились вместе в школе. В принципе, даже и не особенно общались, а тут, прикинь, встретились в метро. Вер, в метро! Я не ездил в метро лет пятнадцать уже, наверное, а тут опаздывал и нырнул. Короче, слово за слово, пошли кофе с ней пить. Ты знаешь, она такая теплая, вот другого слова не подобрать – уютная, теплая. Такое ощущение сложилось, что она научилась превращать в пух все, что тяготит, как у нашего любимого поэта…

– Угу. – Вера с интересом слушала Артема.

– Ну, и я у нее спрашиваю: что, мол, ты такая счастливая? Рассказывай, как достигла такого внутреннего света! И она мне начинает рассказывать об индуизме. Я сначала напрягся: ну, харе Кришна, думаю, крыша-то и совсем харе Рама, видать, у девки. А потом так вслушался: от нее таким спокойствием повеяло – ощущение, как будто с матерью поговорил. В общем, в тот же вечер я решил поехать с ней на следующий даршан. Чисто посмотреть.

– Секта?

– Нет, не секта. Я тоже так поначалу думал. Прям ехал настроенным, что могут запудрить мозги, был напряжен, в общем.

– Так я не уловила: зачем вообще поехал-то? Уже, значит, запудрили. – Вера начала про себя посмеиваться над другом-коллегой.

– Ну, во-первых, я давно собирался в Индию. Во-вторых, я подумал, что кто, как не человек, живущий этой страной, может стать мне идеальным проводником по ней? Да и интересно стало: про индуизм я вообще ничего не знал, и тут мне не только рассказать могут о нем, но и показать в натуре. Как такой шанс упустить?!

– Факт. Так, и чего, приехали вы, а дальше? – немного смягчилась в своих насмешках Вера.

– В общем, приехали мы к индусам. А я с ней же летел – она мне сказала, что гостиницу не берем, жить будем там в ашраме Ришикеша Параматх Никетан…

– Че?! – уже не сдержавшись, засмеялась Вера. – Ты как запомнил все эти слова-то, дружище?

– Да я сам в шоке – имена-то с третьего раза запоминаю. Так вот, приехали, домики очень аскетичные. Заплатили только за проживание и кормежку – коммунизм.

– А это сколько дней все происходит? – У Веры начал проявляться явный интерес.

– Три. Но ты можешь уехать в любой момент. Важно, что дождаться настоящего, как ты говоришь, благословения, за которым туда специально приезжают люди, ты сможешь только тогда, когда сам уверуешь и искренне пожелаешь пойти к просветлению. Гуру сам как-то это поймет и не подойдет к тебе. И даже не посмотрит в твою сторону, если не почувствует твою восприимчивость, концентрацию на внутреннем себе. Я два дня наблюдал за этим всем. То есть это по сути просто общение с гуру. Он заходит в большой зал, и люди падают на колени. Машка не упала, одноклассница моя…

– Почему?

– Я так и не понял. Видимо, знает что-то больше или действительно достигла особого уровня какого-то. В общем, я вместе с остальными сел на колени и поприветствовал гуру. А само как-то все произошло, знаешь? Он улыбчивый мужик такой, хоть и небольшого ростика, но почему-то поначалу показался мне великаном.

– С колен, так-то, все большое и страшное, – продолжала все-таки глумиться Вера.

– Ну харэ, сейчас прекращу рассказывать! – напрягся Артем.

– Все, все, прости! Мне правда интересно. Рассказывай!

– Вот. Ну, значит, первый день я просидел без дела, просто смотрел. Слушал Машкины мантры потом в отдельной комнате, очень успокаивающе. Вообще вся обстановка была очень и очень крутая. На третий день я совсем притих. Мне было приятно просто смотреть и слушать окружающую среду. Я поймал себя на том, что стал чаще улыбаться. Закрывал глаза и вдыхал – прикинь, просто хотелось дышать свежим воздухом. Там такие раскидистые поля – красота! При том, что со мной никто ни о чем не разговаривал. Мозг никак не промывали. Я просто три дня смотрел, слушал, гулял, дышал… Ну, и на третий день гуру меня подозвал к себе. Я сел напротив него, и он начал смотреть мне в глаза. Вер, это какой-то космос вообще. Я аж испугался, как у меня сердце заколотилось. Он смотрел на меня, смотрел, а потом, я так и не понял откуда, достал вот этот перстень, – Артем показал Вере свою руку, на мизинце которой красовался золотой перстень с голубым камнем.

– А я, кстати, всегда думала, что за кольцо у тебя – красивое и правда восточное такое. А что значит «не понял, откуда достал»?

– Вот так, не понял. Из себя откуда-то, из рукава, из-за пазухи – не знаю! Причем я потом по приезде решил отнести в ювелирку, чтобы понять, что за метал и камень. Три, Вер, три ювелирки развели руками! Сказали, что сплав драгоценных металлов, но процентное соотношение не могут определить. Камень нефрит – не нефрит, тоже не уверены. Бред, но вот так и было.

– Ну, а что он тебе сказал-то? – уже вполне серьезно спросила Вера.

– Ничего. Отдал кольцо, улыбнулся и положил руку мне на голову.

– Он никому ничего не говорит и просто раздает украшения, что ли?

– Нет, говорит. Почти всем говорит что-то, направляет, предсказывает, предостерегает. А мне вот кольцо выдал – дескать, оберег. Но! Машка сказала, что я обязательно должен к нему вернуться. Я вот пока не решил когда, но эта недосказанность меня напрягает.

– Интересненько! Слушай, а мы же можем организовать однодневку с этому шаман… тьфу ты, гуру! Как думаешь? Чисто показать народу, что такое индуизм. Сделаем тур по святым местам. Они как раз же просили что-то мистическое, вот оно им и будет как бы мистическое. Может, кого-то и выцепит к себе, тоже колечко подарит, а то и расскажет что-нибудь. А если как тебе – не расскажет, пусть так же потом мучаются и просят нас снова их туда свозить! – воодушевленно засмеялась Вера, явно обрадовавшись тому, что, кажется, ей удалось схватить идею за хвост.

– Хватит надо мной ржать! Не знаю, можно попробовать. Надеюсь, он нас простит или, в крайнем случае, не заметит. Можно и на весь даршан, в принципе, оставить там людей – три дня отдыха от суеты им обеспечены. А дальше – по святым местам в мирскую грешную жизнь.

– Ну да, ну да. А что такое даршан?

– Ну, мероприятие все это, с гуру.

– А, елки-палки! Ладно. Короче, Темыч, узнай все подробности у своей Маши. Вы же теперь общаетесь, как я понимаю? На каком-то своем уровне… – хихикнула Вера. – Кстати, поедешь с нами? Тебе же приказано было явиться снова.

***

Дома Веру встретила мама. Ее искренняя и добрая улыбка, как обычно, уничтожила на корню все проблемы и гнетущие думы.

– Дочуля, ужинать будешь? Макароны по-флотски…

– Ой, мамуль, не, не буду! Мы с Темычем поели. Просто посидим давай, я тебе идею свою расскажу. К индийскому гуру хочу народ повезти на этот раз. В Индию…

Мама в этот момент выгружала посуду из посудомойки, и одна из тарелок предательски выпала из ее рук.

– Куда? К гуру?! Чего ты опять придумала такое? – улыбнулась мама.

– К гуру, гуру. Опять тарелки роняешь? – Вера с подозрением посмотрела на мамину руку. – А вот эта ямочка у тебя еще больше, что ли, стала?

Вера аккуратно потрогала недавно появившийся провал в мышцах маминой кисти между большим и указательным пальцами. Мамины руки были теплыми, мягкими, обязательно с маникюром. Мама любила красить ногти в розовый цвет, потому что папе так нравилось, а значит – и ей самой. Папа всегда говорил: «Ноготки у женщины должны быть женственного теплого цвета, розовые… Вот как у Муси нашей». Родителям сложно давались расставания. Например, когда папа уезжал в командировки, мама, чтобы не бегать за сменными платочками, брала себе сразу полотенце и рыдала в него часами. И смешно, и страшно. Вера боялась даже представить себе, что однажды наступит время потерь и одна половинка этого волшебного целого уйдет. А как же справится с потерей вторая? Она гнала от себя эти мысли, потому что была уверена, что до времени потерь было еще совсем далеко…