Отзывы на книгу «Рай земной», страница 2, 45 отзывов

прекрасно написана, удивительна художественными находками, на редкость богата содержанием. читайте и радуйтесь,хотя иногда и слеза набегает

Буквально проглотила за два вечера. Недостаток внимательности компенсировался восхищением - и мне прямо кажется, что это настоящий классический шедевральный роман. С несколькими слоями, сложной сюжетной системой, своей атмосферой и философией.

Мне кажется, "Рай земной" продолжает традиции Достоевского в нашей литературе, которые в советскую эпоху продолжались Леонидом Леоновым.

"Рай земной" и "Русский лес" чем-то напоминает, и "Пирамиду".

Что-то такое фантастически-реалистическое, таинственное и пёстрое, как азиатский ковер, хотя дело происходит, скорее, в Сибири, или, может, на Урале.

Персонажей не слишком много, но зато много разных интересных идей и мыслей, замысловатых поворотов и параллельных действий. Например, одна из линий - о католическои священнике, который раньше был врачом, а позже перешёл в православие. И вот этот отец Фома написал книжку "Детское Евангелие", где основными действующими лицами Евангелия являются дети. То есть и Иисус, и Иуда - все дети.

И так ловко у него, - то есть, выходит, что не у него, а у автора романа, - всё получилось! Ярко, просто и ясно!

И у Достоевского ведь персонажи постоянно сравниваются с детьми, и у самого Сухбата Афталуни - тоже.

Мне ещё понравилось, как у него романное время течет. Я сейчас не про то, что повествование - нелинейное, немножко скачками, а про то, что главная героиня находится как бы в нескольких возрастах одновременно.

С обычными житейскими мерками к этому произведению не подойдёшь! Ну и не надо: его сила в другом! Может быть, в надежде?

Если правду некому сообщить, она теряет смысл.

Это как «Стоунер», - в какой-то момент, ближе к финалу книги, пришла четкая мысль. А следом – А ведь ты, подруга, не оригинальна, где-то уже довелось наталкиваться на сравнение «Рая земного» со «Стоунером». И точно. В отзыве Игоря Князева о книге, аудиоверсию которой он делал. Справедливости ради, чтец еще называет героинь женским вариантом Обломова и Штольца, но мне такая мысль в голову не приходила, делаю вывод, что и про Стоунера не сплагиатила. Но стану рассказывать по порядку, книга того стоит.

Начало совсем не впечатлило. Какая-то Плюша малохольная, живо напомнившая Клавочку из «Жила была Клавочка» Бориса Васильева, читанного в юности в «Юности». Только та еще как-то живенькая, а эта амеба амебой: одинокая тетка на возрасте, неряха и распустеха, ни ума, ни красоты, ни бойкости. Жизнь прожила, богатств не нажила: ни материальных, ни духовных; мир не просмотрела, себя не показала. Всех радостей у нее было, что пивные посиделки с подружкой Натали. Натали эта не лучше: оборотистая, рукастая, простоватая. Любительница накидаться пивасиком на соседкиной кухне, а после орать русские народные. Такая себе пара из соцрекламы к ельцинским выборам: «А я тебе скажу: Дура ты!», помните двух теток в оранжевых жилетах?

На самом деле, стоит предупредить того, кто решит прочесть-послушать эту книгу, что поначалу придется преодолевать когнитивный диссонанс, блуждая извилистым внутренним миром подруг и продираясь сквозь воспоминания юности. Ну зачем, в самом деле, мне знать о том, как эта самая Плюша (которая окажется Полиной – такое дивное имя испоганили) была платонически влюблена в своего престарелого научного руководителя? Или о том, как подружки Натали по техникуму, озабоченные тем, что она все никак не расстанется с невинностью, наняли вскладчину ухажера, который должен был обаять и увлечь девицу, а вместо того тупо изнасиловал?

Есть к чему. В этой книге все тонко и точно переплетено, всякое следствие происходит из определенного посыла, у каждого события своя причина, Да и недолго придется преодолевать инерцию начального сопротивления. Оставив позади примерно десятую часть от объема, книга примется набирать самостоятельные обороты, а там уж понесет тебя. Не прибавляя в скорости, а добавляя объема, глубины, голографичности. Вот смотрите, наши соседки-подруги живут в доме, стоящем возле пустыря. На этом месте в тридцатых расстреливали и закапывали репрессированных поляков. В городе была довольно обширная польская диаспора, до поры занимавшая видное место в его социокультурной жизни.

Плюша полька по крови и работает в Музее репрессий. Натали породнилась с польской общиной через замужество и, заинтересованная в том, чтобы сын не отрывался от корней, получил доступ к тому, чего лишена была в детстве сама, водит Тадеуша в возрождающийся польский культурный центр. Такое послойное погружение: знакомство двух очень разных женщин, обусловленное проживанием в одном доме; их общее соседство с пустошью; вовлеченность обеих в дела Речки (так Натали называет Жечь Посполитую). А дальше в повествование вплетется линия архива, с которым работает Полина, история православного священника, поляка по происхождению, отца Фомы, написавшего «Евангелие детей», репрессированного как польский шпион, и как служитель культа. Нынче местное священство пытается канонизировать принявшего мученическую смерть за веру земляка, бюрократы из Патриархии чинят препоны: неудобный-де, святой, до рукоположения был врачом-венерологом, да и Евангелие это его не каноническое – ну, как приведет умы в смущение?

А дальше погружение на следующий слой, в область того, что сегодня назвали бы городскими легендами: колодец желаний, зеркальная комната, экономка-убийца, и чума, воплощенная в человеческий облик. И где же обещанный Стоунер? Там была строгая и прекрасная история служения своему призванию, а здесь турусы на колесах с чумными докторами. Не сомневайтесь. История служения истине, воплощенной в архивных документах и внезапно, с переменой генерального курса, ставшей неудобной, ненужной, неуместной – будет здесь. И свой министр-администратор (хотя и женского полу), с удовольствием объясняющий героям ошибочность их взглядов на вещи (не так следует произносить слово «зе тейбл», согласно последней инструкции бюро райкома).

И отчаяние от того, что дело, которому преданно служили всю жизнь, идет прахом, рассыпается песочным замком. И жизнь, на исходе своем обратившаяся чередой трагических потерь. И новая свобода. В общем, просто читайте. А если не питаете нелюбви к аудиокнигам - слушайте, Князев эталонно хорош.

Это была бы правда, если бы написали мы. Взвешенно, конструктивно. А поскольку написали они, это не правда, это пропаганда. Не было никакой эмиграции. Было распространение русских общин по всему миру

Читала и думала, когда же закончится книга, жалко было бросить и читать сложно и немного нудновато. Не моя книга, тяжелая.

Действие романа происходит на окраине провинциального городка где находится место захоронения жертв репрессий. В доме на краю поля живут 2 подруги и жизнь их тесно связана с событиями вокруг поля .

Книга мне очень понравилась, получила удовольствие от чтения.

Очень необычное произведение. Впервые такой авторский слог встречаю. Сама книга очень меланхоличная и тяжёлая. Плюша очень не понравилась, какая-то мягкотелая очень , а вот Натали бойкая женщина ,хоть и со своими причудами. Почитать можно, но во 2 раз уже перечитывать явно не стану.

Менялись числа, а за окном было одно и то же: серое, мокрое"... А ведь старые тётки с грустными серыми лицами тоже когда-то были молодыми! Как оказалось, и в их душах на заре жизни зрели какие-то мечты, рождались какие-то порывы... хотелось каких-никаких любовей — хотя бы и маленьких, пусть даже невзаимных! Но хотелось горячо и до слез в подушку. Перед читателем вся жизнь такой женщины — Полины, или, как ее все называют, — Плюши, Плюшеньки. И имя ей это отлично подходит: вся она — мяконькая, аморфная, неприметная и безобидная. Одним словом, Плюша — серая мышь. Неполная семья, старый профессор с липкими руками, работа в архивах и музеях, грустный скомканный роман с помятой постаревшей любовью юности, болезнь мамуси, глухое одиночество в пустой квартире... Такая вот... жизнь. Неудавшаяся, несложившаяся — грустная жизнь. Красной нитью сквозь книгу проходит дело, которое занимало Плюшу всю ее жизнь — растрелянные на гулком поле, что видно из окна ее комнаты, репрессированные поляки. Вплетается сюда и история единственной Плюшиной подруги — сильной и несгибаемой Натали. Она грубовата и немного безумна, но вызывает у меня восхищение. Даже в том, как она смогла умереть. И смерть здесь — даже не спойлер. В книге умирают почти все главные герои. И она — такая горькая, меланхоличная — книга-настроение. Не каждому она понравится, но я рада знакомству с творчеством нового для меня отечественного автора.

Книга о поляках (преимущественно мертвых), написанная русским автором, живущим в Узбекистане - событие само по себе необычное и выдающееся. Поляки всегда были какие-то неудобные - вроде бы и свои (славяне же), но с другой стороны и чужие (католики, а не православные). Нечто чужеродное, к чему относятся с опаской. С территорией, по которой проехались все, кто только смог, хотя и делить там по сути нечего. Сами поляки тоже любят аккуратно оценивать - а правда ли ты не чужак, лицом вроде бы и вышел, но кто знает, как там на самом деле: привыкшие к предательствам теперь всегда настороже. Вот так не очень известная книга стала очень личной историей - мои прабабушка с прадедушкой, будучи поляками, уважаемыми врачами, проживающими в центре Москвы, оказались репрессированы, а их сын, мой дедушка, по счастливой случайности оказался в семье троюродной тетки, которую депортировали в Сибирь. Там он и прижился. А мне от богатой истории моей семьи досталась лишь фамилия, хотя сохранить ее - само по себе большая ценность. В истории СССР столько таких черных пятен, что куда ни плюнь, появится богатейший материал для романа. Как и почему Афлатуни выбрал именно поляков - я не знаю, но очень важно, что этот голос проявился и заявил о себе. И роман получился многослойный, но не вязкий, охватывающий много тем, но в то же время без единой масштабной идеи. Другой вопрос - а нужна ли она здесь? На окраине города, рядом с полем, на котором были захоронены расстрелянные в сталинские годы поляки, проживают Плюша и Натали, подруги скорее по недоразумению, чем по привязанности. Жизнь их обычна, уныла, одна замкнута в себе и плывет по жизни амебой, вторая крутится-вертится, но счастья как такового не наживает, да оно ей, кажется, и не нужно. От этих затхлых жизней очень тошно. И чем больше подробностей приоткрывается по ходу романа, тем все жальче и жальче. И не менее важным выглядит поле-полюшко с мертвыми поляками, безмолвно ожидающими своей судьбы - то ли забвения и застройки, то ли уважения и раскопок. Плюша, полька по происхождению, а по паспорту Полина Круковская, прибивается к тем, кто сильнее и умнее - сначала к своему научному руководителю Карлу Семеновичу, закинувшему ей в голову польские идеи, затем к Геворкяну, сменившему Карла Семеновича, даже Натали - и та сильнее, несмотря на тяжелое состояние не забывающая шептать "Танцуем!" Работа Плюши в Музее репрессий выглядит как дополнительный триггер, но ее это, кажется, не особенно заботит - она погружена в свою работу, знакомится с документами, скрытыми от широкой общественности, но документы эти не сочетаются с действительностью, становятся неудобными. Они существуют в довольно жестоком мире, в котором молодые теперь отмечают день рождения Сталина (на самом деле нет, это был "прикол"), где на ходу меняется история и уничтожается идея об эмиграции ("было расширение Русского мира, распространение русской цивилизации, русских общин по всему миру"). Поначалу Плюша казалась мне носителем какой-то весомой идеи (этакий мститель за весь польский народ), а сам роман - повествованием о большом маленьком человеке, который в одиночку восстановит справедливость, но воздаяния не происходит - Плюша остается скрупулезным, рядовым исполнителем. И судьба поля с захоронениями и вопрос канонизации неудобного святого Фомы оказываются не в ее руках, а в руках все тех же, прежних бюрократов. И допустят ли они танец свободы на поле забвения?

В отличие от истомлённого ожиданием «Дождя в Париже» Романа Сенчина, «Рай Земной» Евгения Абдуллаева (он же - Сухбат Афлатуни) был взят с библиотечного стеллажа на авось (что-то я такое про него слышала). Сначала, с трепетом предвосхищения - Сенчин. …..Разочарование. Почему-то не горькое.. Стали понятны слова Льва Данилкина на обороте книги о том, что «У Сенчина фантастический слух на всякого рода пошлость - языковую, политическую, бытовую..» Утешение одно: эта книга не стоила мне ни цента. Не поддалась таки в своё время соблазну купить её. Может, надо было начать с «Ёлтышевых»? «Дождь в Париже»… Какая ж всё-таки пропасть между названием и содержанием!!!

У Сухбата Афлатуни, к слову, тоже есть книга со словом «Дождь» в названии. И в «Рае земном» «сквозь дождь слышатся слова Карла Семёновича», «Дождь покрывает холодным глянцем мостовую». Литература – это ведь далеко не только «О чём?», но прежде всего «Как?» Послушайте. «Из крана крупными слезами капает по немытой посуде. Поле закутано тьмой, в редких фонарях, несущих равнодушную ночную службу. Плюша видит, как легонько шевелится и дышит на нём земля. Как подымает себя в тёмных, невидных местах, расходясь трещинами. Как заполняются трещины рыжеватой жижей. Как свихнувшийся воробышек-врубель просыпается и вертит клювом. Как поднимается в ночной воздух ворон-крук, вспугнутый потянувшим от земли беспокойством. Ходит по земле козлоногий пан, на свирели играет, голубой глазок слезится». Или вот, про Плюшу: «В тихом омуте черти водятся» - услышала она о себе случайно. Вспомнились черти из альбома Босха с зелёными пупырчатыми животами. Заперлась в туалете, растирала слёзы. Они думают, что она кто? Вечером нагрубила мамусе, потом мучилась этим. Научилась есть рыбу. Связала Карлу Семёновичу ещё две салфетки. Дипломную работу она будет писать у него, у кого же ещё? Хотела взять что-то польское, но профессор, пройдясь вдоль книжных полок, величественно помотал головой: «Не надо…» Согласна с LiveLib: «Удовольствие запредельное буквально от каждой строчки» А какие образы! (Пишу «образы», а на самом деле не образы вовсе, а люди, я теперь их знаю). «Ясновельможная пани Плюша»… Полина Круковская…Полюшка и… Поле… То самое поле, куда выходят окна Плюшиной пятиэтажки. Пока жива Плюша, живы и они, каждый из тех, кто был расстрелян здесь когда-то. После прочтения этой книги я подумала о том, что человек умирает навсегда тогда, когда никто, ни единый человек больше о нём не помнит… В самом начале книги, покоробили меня: «квартирка», «обувка», «мелочушка». Насмехается, значит, Суфлатуни над Плюшей. А она и вправду забавная, сущее дитя. А вот жёлудёвые и восковые бусики маленькой Плюши, которые мамуся терпеливо носила только дома, «на работе если наденет, в подъезде быстро снимет и в сумочку. Плюша её за этим обманом застигла». А через много лет бусики эти Плюша нашла, и «одни на мамусю надела, когда та уже говорить не могла и сопротивляться. В этих бусах её и отпели». «Неясная, и не вельможная совсем пани Натали» - полная Плюше противоположность: золотые руки и большая душа, «никто её не оберегал, и сама она себя ни от чего не оберегала». Вихрем ворвалась в стоячую Плюшину жизнь, спасла её от «глубокого одиночества». «Смех у Натали был такой сочный, что и Плюша начинала похихикивать». Чувствуете? У каждого человека в этом романе – своё неповторимое звучание. Но, удивительным образом, складывает Сухбат Афлатуни единое, законченное произведение. Даже, не вписывающийся, «из другой оперы» Максим, вносит только лёгкое колебание, не нарушая единой композиции. Вам никогда не казалось, что своего любимого литературного героя вы понимаете гораздо больше, чем, скажем своего брата или сестру или мать? К нему мы милосерднее. Мы видим самое его нутро, а не наше толкование его отражения в неких поступках. Кстати, тема отражения – одна, на мой взгляд, из самых задевающих в романе. И с Фомой, я бы, пожалуй, поспорила. Вот он пишет, что «Всякий грех имеет в себе удовольствие»... Есть о чём поговорить-поспорить. И опять, после одной из ставших любимыми книги «Мойры» - польская тема. Я ведь, наполовину Белоруска. Но Белорусского языка не знаю. Польский же, манит меня … и отчего-то вызывает озноб. «Или польский, на котором говорил змей, был польским смерти и льда, и отличался от их польского, тёплого, как недавно вынутый из духовки яблочный пирог». «Рай Земной» - это, действительно, «Большая книга». Именно такой представляется мне настоящая Литература.

Душевная получилась история, где ярко выражен трагизм самой жизни с переплетением судеб. В настоящее сегодня так и вклиниваются отголоски прошлого, которые окутывают туманом уже близкое завтра...

Читала с интересом эту книгу. Сама история подкупает своей откровенностью, теплотой и жизненностью. Героини такие разные и такие правдивые. Складывалось впечатление, что с каждой была знакома лично, настолько пронзительно точно описаны героини, окруженные проникновенным повествованием и объемным миром. История получилась многослойной и искренней.

Интересно было погружаться в прошлое, годы репрессий поляков. Совсем не утомительно и даже с внимание читались главы с религиозным мировоззрением, особенно увлекательно оказалось знакомство с "Детским Евангелием".

Афлатуни не читала раньше, так что интересно будет познакомиться и с другими произведениями автора.