Читать книгу: «Сон в красном тереме. Том 1», страница 5

 
На пятнадцатый день вижу вновь полнолунье —
сверкающий диск воспарил,
И гладит сиянье холодное снова
яшмовый облик перил.
Едва поднялась лишь луна в вышине
небесной, как в этот же миг
Уж сотни и тысячи взоров людских
прикованы к ней как один.
 

– Великолепно! – вскричал Чжэнь Ши-инь, выслушав друга. – Я всегда говорил, что вы, брат мой, не из тех людей, которые долгое время остаются ниже других! Стихи, которые вы только что продекламировали, настолько хороши, что я склонен считать их добрым предзнаменованием. Я уверен, что в скором времени вы вознесетесь в заоблачные выси. Заранее поздравляю вас!

Цзя Юй-цунь осушил кубок, наполненный Чжэнь Ши-инем, но потом вдруг вздохнул и произнес:

– Не подумайте, что я болтаю спьяна! По знаниям я вполне мог бы вписать свое имя в число экзаменующихся в столице! Но, к сожалению, на переписке бумаг не скопишь столько денег, чтобы приобрести все необходимое для поездки в столицу и оплатить дорожные расходы.

– Почему, брат мой, вы не сказали мне об этом раньше? – перебил его Чжэнь Ши-инь. – Я давно хотел вам помочь, но при встрече мне ни разу не удавалось завести об этом речь. Признаюсь, я человек бездарный, но знаю, что такое «справедливость» и «благодеяние». В будущем году состоятся большие экзамены¹⁴, и вам надо поскорее попасть в столицу. Лишь в том случае, если вы добьетесь успеха, учение не пропадет даром. Все дорожные расходы я беру на себя – может быть, хоть этим я немного оправдаю свое знакомство с вами, которого я не достоин.

Он тотчас же приказал мальчику-слуге упаковать две пары зимней одежды и пятьдесят лян серебра, а затем добавил:

– Девятнадцатого числа счастливый день, и вы можете нанять лодку и отправиться на запад. Разве для меня не будет великой радостью, если вы возвыситесь и мы с вами встретимся на будущую зиму?!

Приняв деньги и одежду, Цзя Юй-цунь только сдержанно поблагодарил и продолжал пить вино, беседовать и смеяться.

Оба друга расстались лишь после третьей стражи¹⁵. Чжэиь Ши-инь сразу лег спать и проснулся, когда солнце уже высоко стояло над землей.

Подумав о том, что произошло накануне вечером, Чжэнь Ши-инь решил написать в столицу два рекомендательных письма, чтобы Цзя Юй-цунь мог навестить одного служилого человека и временно остановиться у него. Однако посланный за Цзя Юй-цунем слуга вскоре возвратился и доложил:

– Монах сказал мне, что господин Цзя Юй-цунь на рассвете во время пятой стражи отправился в столицу и велел передать вам: «Ученый человек не верит в счастливые или несчастливые дни. Для него главное – суть дела. Не имею времени проститься с вами лично».

Чжэнь Ши-иню пришлось удовольствоваться этим ответом.

Время летело незаметно, и вот наступил праздник фонарей. Чжэнь Ши-инь велел служанке Хо-ци взять Ин-лянь и пойти на улицу полюбоваться новогодними фонарями. В полночь служанке захотелось сходить по малой нужде. Она посадила Ин-лянь на пороге какого-то дома, а сама отошла. Вернувшись, она хотела взять Ин-лянь на руки и тут обнаружила, что девочка исчезла.

Долго искала она девочку, но так и не нашла. Наступил рассвет. Не смея возвратиться к хозяевам, Хо-ци скрылась.

Чжэнь Ши-иня и его жену очень обеспокоило, что служанка с их дочерью долго не возвращается, и они послали людей на поиски. Но те вскоре возвратились и сообщили, что не обнаружили никаких следов пропавшей.

Можно представить себе горе родителей, у которых пропало единственное дитя! Дни и ночи плакали они и совершенно перестали заботиться о себе. Через месяц заболел Чжэнь Ши-инь. Госпожа Чжэнь тоже почувствовала себя плохо, каждый день приглашала лекаря да занималась гаданием о судьбе.

Случилось так, что в пятнадцатый день третьего месяца в храме Хулумяо совершалось жертвоприношение; монах по неосторожности опрокинул светильник, и от него загорелась бумага в окне¹⁶. Может быть, так распорядилась судьба, но, во всяком случае, во всех домах были деревянные стены и бамбуковые ограды, и пожар быстро охватил всю улицу. На помощь подоспели солдаты, но спасти ничего не удалось. Пожар бушевал всю ночь, в огне погибло множество людей.

Чжэнь Ши-инь жил рядом с храмом, и дом его превратился в груду пепла; только жена его да несколько домашних благодаря счастливой случайности не пострадали. Взволнованный и расстроенный Чжэнь Ши-инь, спотыкаясь, бродил вокруг пожарища и горестно вздыхал.

Потом он посоветовался с женой и решил перебраться на жительство в деревню. Но, как назло, в последние годы был неурожай, да еще появились разбойники. Хотя их вылавливали правительственные войска, в деревне было неспокойно. Пришлось себе в убыток продать все имущество и вместе с женой и двумя служанками переехать к тестю.

Тестя Чжэнь Ши-иня звали Фын Су. Он был уроженцем округа Дажучжоу и, хотя занимался только земледелием, все же жил богато. Теперь, когда зять оказался в затруднительном положении и явился к нему, старик почувствовал неудовольствие. К счастью, у Чжэнь Ши-иня были деньги, вырученные от продажи имущества, и он попросил Фын Су на собственное усмотрение купить для него дом и немного земли, чтобы можно было кое-как одеваться и кормиться. Однако Фын Су обманул зятя – он утаил часть денег, а Чжэнь Ши-иню купил участок земли похуже и полуразвалившийся домишко.

Чжэнь Ши-инь был человек образованный, он не привык заниматься хозяйством и потому через два года совсем обеднел. Правда, Фын Су обращался с ним вежливо, но за глаза любил позлословить, что, мол, зять его не умеет жить, ленится работать, а любит лишь вкусно поесть да сладко попить.

Чжэнь Ши-иню становилось неприятно, когда он узнавал о таких разговорах. К тому же в памяти его еще были живы картины минувших лет. Посудите сами, каково человеку, дожившему до преклонного возраста, выдерживать один за другим безжалостные удары судьбы?

Сам того не желая, Чжэнь Ши-инь стал время от времени подумывать о смерти. Однажды, опираясь на костыль, он вышел на улицу, чтобы немного рассеяться, и увидел безумного даосского монаха в лохмотьях и грубых матерчатых туфлях, который приближался к нему и бормотал:

 
Кто же в миру не стремился к бессмертным
– завиден этот удел.
Вот только тревоги об имени добром
никак не покинут людей.
Где же теперь полководцы былые,
от нынешних есть ли хоть след?
В сраженьях пропали, сгинули в битвах —
в земле нету места от тел.
 
 
Кто же в миру не стремился к бессмертным
– завиден этот удел.
Вот только тревоги о злате слепящем
никак не покинут людей.
Всякому кажется, мол, слишком мало
скопил серебра он за век.
Богатство приходит – смыкаются веки,
и участи он не избег.
 
 
Кто же в миру не стремился к бессмертным
– завиден этот удел.
Вот только тревоги о спутнице верной
никак не покинут людей.
Коль жив супруг, то любимая рядом,
спешит угодить и пригреть.
А как скончается – в новом наряде,
не зная тоски от потерь.
 
 
Кто же в миру не стремился к бессмертным
– завиден этот удел.
Вот только тревоги о детях да внуках
никак не покинут людей.
Слухами о милосердьи родительском
издревле полнится свет.
Но хочется, чтоб и почтенье потомков
мне довелось углядеть!
 

Приблизившись к монаху, Чжэнь Ши-инь спросил:

– Что это вы такое говорите, я только слышу «завиден удел» да «покинут людей»?

– Если вы слышали слова «завиден удел», и «покинут людей», значит, вы все поняли! – засмеялся даос. – Ведь вам же известно, что «завидно» всему, что «покинет», а «покинет» все, чему «завидно», не «покинет» все то, чему не «завидно», и не «завидно» тому, что не «покинет». Поэтому моя песенка и называется «О том, чему завидно, и о том, что покинет».

Чжэнь Ши-инь был человек догадливый и, когда услышал слова монаха, улыбнулся и сказал:

– Постойте, разрешите мне дать толкование вашей песенке «О том, чему завидно, и о том, что покинет».

– Что же, пожалуйста, толкуйте! – сказал монах.

Чжэнь Ши-инь прочитал:

 
В просторных палатах, где жизнь отгремела,
Плашки гостей*
устилают остывшее ложе.
Некогда – площадь для песен, теперь же —
Жухлые травы
и тополь чернеет иссохший.
Балки, углы
оплели паутины лохмотья.
Убраны окна
сегодня завесой зеленой.
Не блекнут густые румяна,
помада как прежде блестит:
Тогда – отчего, непонятно
вдруг иней подернул виски?
Вчера лишь присыпали горстку земли
покойнику – белым костям.
Но вновь молодые под пологом алым
сходятся на радостях.
От серебра и от золота
ломятся сундуки.
Впадешь в нищету в одночасье —
никто не подаст и руки.
Вздохнешь над иным, как мало отмерено
смертному жить под луной.
Но можешь ли ведать, что сам возвратишься
под вечер обратно домой?
Будь отпрыск хоть трижды учен,
Навряд ли спокоен родитель,
что этим он будет спасен.
Кто в кушаньях больно разборчив,
Возможно, в глухих переулках
век свой бесславно окончит.
Смотревший с презреньем
на шапки у низших по чину.
В колодки закован —
другим в назиданье низринут.
Кто помнит, как раньше
он в рубище мерз, изнывая,
Тому и шелка одеяний
сейчас отвращенье внушают.
Все только шум, суета и возня.
Ты песню закончил
– так слушай, вот песня моя.
Казалась чужой тебе та сторона —
нынче почти что родная земля.
Все – чепуха, пересуды и бред.
Даже на свадьбу наряд мы подносим
только другим – не себе*.
 

Даос радостно захлопал в ладоши и воскликнул:

– Разгадал, разгадал!

– Что ж, пошли, – произнес Чжэнь Ши-инь.

Он взял у даоса суму, перекинул ее через плечо и, не заходя домой, последовал за ним. Едва они скрылись из виду, как на улице поднялся переполох, люди из уст в уста передавали о случившемся.

Госпожа Чжэнь была совершенно убита известием об исчезновении мужа. Посоветовавшись с отцом, она отправила людей на поиски, но все было напрасно – посланные возвратились ни с чем. Делать было нечего – пришлось госпоже Чжэнь жить за счет родителей.

К счастью, при ней были две преданных служанки. Они помогали своей хозяйке вышивать, та продавала вышивки и, таким образом, частично возмещала расходы отца на ее содержание. Правда, Фын Су все время роптал, но так как выхода никакого не было, вынужден был мириться с создавшимся положением.

Однажды служанка из семьи Чжэнь, покупая нитки у ворот дома, услышала на улице крики:

– Дорогу! Дорогу!

– Это едет наш новый начальник уезда! – говорили прохожие.

Девушка украдкой выглянула за ворота и увидела, как мимо нее беглым шагом прошли солдаты и служители ямыня, а за ними в большом паланкине пронесли чиновника в черной шапке и красном шелковом халате. У служанки подкосились ноги от страха, и в голове ее пронеслась мысль: «Какое знакомое лицо у этого чиновника! Где я его видела?» Девушка вернулась в дом и вскоре позабыла о случившемся. А вечером, когда все собирались спать, раздался страшный стук в ворота и гул множества голосов:

– Начальник уезда требует хозяина дома на допрос!

Фын Су онемел от испуга и только бессмысленно таращил глаза.

Если вы хотите знать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.

章节结束¹⁷

Глава вторая,
в которой говорится о том, как жена Линь Жу-хая, урожденная Цзя, умерла в городе Янчжоу и как Лэн Цзы-син рассказывал о дворце Жунго

Услышав крики, Фын Су вышел за ворота и с подобострастной улыбкой спросил, в чем дело.

– Подавай нам господина Чжэня! – кричали люди.

– Моя фамилия Фын, а не Чжэнь, – робко улыбаясь, возразил Фын Су. – Правда, у меня был зять по фамилии Чжэнь, но вот уже два года, как он ушел из дому. Вы, может быть, о нем спрашиваете?

– Мы ничего не знаем! – отвечали служители ямыня. – Нам все равно – «Чжэнь» или «Цзя»¹⁸. Раз твоего зятя нет, мы тебя самого доставим к начальнику уезда.

Они схватили Фын Су и, грубо толкая его, удалились.

В доме Фын Су поднялся переполох, никто не знал, что случилось. И когда во время второй стражи Фын Су вернулся, домашние бросились к нему с расспросами.

– Оказывается, начальник уезда – старый друг моего зятя, – объяснил Фын Су. – Зовут его Цзя Юй-цунь. Увидев у ворот нашу служанку Цзяо-син, которая покупала нитки, он решил, что мой зять живет здесь, и прислал за ним. Когда я подробно изложил господину начальнику все обстоятельства дела, он тяжело вздохнул, затем спросил меня о внучке. Я ответил: «Внучка пропала в праздник фонарей». – «Ничего, погоди немного, – пообещал он мне. – Я пошлю людей, и они непременно ее разыщут». А когда я собрался уходить, он подарил мне два ляна серебра.

Разговор этот расстроил госпожу Чжэнь, и за весь вечер она не проронила ни слова.

На следующее утро посланцы Цзя Юй-цуня принесли госпоже Чжэнь два ляна серебра, четыре куска узорчатого атласа, а Фын Су вручили запечатанное письмо, в котором содержалась просьба начальника уезда, чтобы он уговорил госпожу Чжэнь отдать ему в наложницы служанку Цзяо-син.

Фын Су расплылся в счастливой улыбке. Ему так хотелось угодить начальнику уезда, что он тут же на все лады принялся уговаривать свою дочь, и в тот же вечер в небольшом паланкине отправил Цзяо-син в ямынь. На радостях Цзя Юй-цунь прислал в подарок Фын Су еще сто лян серебра и щедро одарил госпожу Чжэнь, чтобы она могла безбедно существовать в ожидании, пока отыщется ее дочь.

Цзяо-син была той самой служанкой, которая когда-то оглядывалась на Цзя Юй-цуня в саду Чжэнь Ши-иня. Взгляд, украдкой брошенный на Цзя Юй-цуня, принес девушке счастье. Трудно и представить себе более удивительное стечение обстоятельств!

Но мало того – судьба оказалась вдвойне благосклонной к ней: не прошло и года, как она родила сына, а еще через полгода умерла от болезни законная жена Цзя Юй-цуня, и Цзяо-син сделалась полновластной хозяйкой в доме. Вот уж поистине: «Один случайный взгляд ее возвысил».

А произошло все это так: Цзя Юй-цунь взял деньги, данные ему Чжэнь Ши-инем на дорогу, и шестнадцатого числа отправился в столицу; там он блестяще выдержал экзамены, благодаря чему получил степень цзиньши¹⁹, попал в число кандидатов на вакантные должности вне столицы и сейчас был назначен начальником этого уезда.

Цзя Юй-цунь обладал незаурядными способностями, но был корыстолюбив, завистлив и жесток. Возгордившись своими талантами, он вел себя надменно, и сослуживцы всегда смотрели на него искоса. Таким образом, уже через год высшее начальство подало императору доклад о том, что Цзя Юй-цунь лишь «с виду способен, душою – коварен и хитер». Поэтому одного обвинения, что он связался с деревенскими шэньши²⁰, потворствовал мелким взяточникам и казнокрадам, оказалось достаточно, чтобы император разгневался и повелел снять его с должности. Когда пришел приказ из ведомства, чиновники всего уезда открыто обрадовались. Цзя Юй-цунь, конечно, был удручен и пристыжен, но не выразил ни малейшего недовольства – шутил и смеялся как ни в чем не бывало.

Сдав служебные дела, он собрал накопленные за год деньги, отправил их вместе с семьей и со всеми домочадцами на родину, а сам, как говорится, оставшись с ветром в мешке да с луной в рукаве, пустился странствовать по прославленным историческим местам Поднебесной.

Попав однажды в Вэйян, Цзя Юй-цунь прослышал, что сборщиком соляного налога в этой местности в нынешнем году назначен Линь Жу-хай, уроженец города Гусу.

Линь Жу-хай значился третьим в списках победителей на предыдущих экзаменах и ныне возвысился до положения дафу Орхидеевых террас²¹. Получив указ императора о назначении на должность сборщика соляного налога, он недавно прибыл к месту службы.

Когда-то предок Линь Жу-хая в пятом колене получил титул лехоу²². Первоначально титул был пожалован с правом наследования в течение трех поколений. Но так как ныне правящий император славится своими добродетелями, он милостиво распорядился продлить привилегии еще на одно поколение – до отца Линь Жу-хая включительно, а Линь Жу-хай и его потомки должны были уже добиваться звания на государственных экзаменах.

Линь Жу-хай был выходцем из служилой семьи, члены которой могли наследовать должности, не сдавая экзаменов. Но тем не менее семья его относилась к числу образованных. К сожалению, род Линь был немногочислен, и хотя он насчитывал еще несколько семей, все их члены приходились отдаленными родственниками Линь Жу-хаю и не имели с ним прямого кровного родства.

Линь Жу-хаю было пятьдесят лет. Его единственный сын в прошлом году умер трех лет от роду. Кроме законной жены, у Линь Жу-хая было несколько наложниц, но судьба не посылала ему сыновей – и тут уж ничего поделать было невозможно. Одна лишь законная жена, урожденная Цзя, родила ему дочь, которой дали имя Дай-юй. Сейчас ей исполнилось пять лет, и супруги берегли ее как зеницу ока.

Линь Дай-юй была умной и способной девочкой, и родители, не имея прямого наследника, решили учить ее грамоте и воспитывать так, как воспитывали бы сына, пытаясь тем самым хоть немного скрасить свое одиночество.

Между тем Цзя Юй-цунь, живя в гостинице, простудился и заболел. Оправившись от болезни, он решил во избежание лишних расходов где-нибудь на время пристроиться, чтобы, как говорится, можно было снять с плеч ношу. Случайно ему повстречались два старых друга, которые были знакомы со сборщиком соляного налога. Они знали, что Линь Жу-хай собирается пригласить учителя для своей дочери, и рекомендовали ему для этой цели Цзя Юй-цуня.

Ученица была еще мала, слаба здоровьем, и для занятий время твердо не устанавливалось. С нею вместе учились лишь две девочки-служанки. Таким образом, Цзя Юй-цуню не приходилось особенно утруждать себя, и вскоре он поправился.

Цзя Юй-цунь не успел оглянуться, как снова пролетел год. И тут случилось несчастье – мать ученицы, госпожа Цзя, заболела и вскоре умерла.

Дай-юй ухаживала за матерью во время болезни, подавала ей лекарства, а после ее смерти строго соблюдала траур. Она слишком много плакала и убивалась, а так как от природы была слабой и хилой, вскрылась ее старая болезнь, и она долгое время не могла посещать занятия.

Цзя Юй-цунь, скучавший от безделья, в ясные солнечные дни после обеда отправлялся гулять. Однажды, желая насладиться живописным деревенским пейзажем, он вышел за город и, бродя без цели, очутился в незнакомом месте. Вокруг высились крутые, поросшие лесом горы, в ущелье бурлила река, берега которой поросли густым бамбуком, а немного поодаль, среди зелени, виднелся древний буддийский храм. Ворота его покосились, со стен обвалилась штукатурка, но над входом сохранилась горизонтальная надпись: «Кумирня, где постигают мудрость». По обе стороны ворот видны были две старые, полустертые надписи, которые гласили:

 
Имея за душой богатство,
и смерти не уступишь грош;
Пути не видя пред глазами,
назад дорогу изберешь.
 

Прочитав надпись, Цзя Юй-цунь задумался: «Слова как будто самые простые, но в них скрыт глубочайший смысл. Я обошел много знаменитых гор, бывал в монастырях, но нигде не встречал подобного изречения. Наверное, здесь есть человек, познавший истину. Может быть, зайти?»

Цзя Юй-цунь вошел в храм и увидел дряхлого монаха, варившего рис. Он не обратил внимания на преклонный возраст монаха, подошел к нему и задал вопрос, затем другой, но монах оказался глухим и невежественным, вдобавок у него давно выпали зубы, язык едва ворочался, и в ответ на вопросы Цзя Юй-цуня он шамкал что-то, но совсем не то, о чем его спрашивали.

Цзя Юй-цунь потерял терпение и вышел из храма с намерением зайти в сельский трактир и выпить кубка три вина, надеясь, что оно поднимет его интерес к здешним живописным местам.

Переступив порог трактира, Цзя Юй-цунь заметил нескольких посетителей, сидевших за столиками. Вдруг один из них встал, громко рассмеялся и с распростертыми объятиями бросился к Цзя Юй-цуню, восклицая:

– Вот так удивительная встреча! Вот так встреча!

Цзя Юй-цунь внимательно присмотрелся и узнал Лэн Цзы-сина, торговца антикварными изделиями, с которым он давно познакомился в столице.

Цзя Юй-цунь всегда восхищался энергией и способностями Лэн Цзы-сина, а тот, в свою очередь, часто пользовался услугами Цзя Юй-цуня, благодаря чему они крепко сдружились.

– Когда вы сюда прибыли, мой почтенный брат? – заулыбавшись, спросил Цзя Юй-цунь. – Я и не предполагал встретиться с вами! Право, нас свела судьба!

– В конце прошлого года я приехал домой, – объяснил Лэн Цзы-син. – Сейчас мне пришлось возвращаться в столицу. По пути я завернул к старому другу, и он задержал меня на два дня у себя. Кстати, у меня нет срочных дел, и я могу тронуться в путь в середине месяца! Но сегодня мой друг занят, и я от нечего делать забрел сюда. И вот неожиданная встреча!

Он предложил Цзя Юй-цуню место на циновке, заказал вина и закусок, потом они сели и принялись рассказывать друг другу о том, что им пришлось пережить после того, как они расстались.

– Вы получали какие-нибудь новости из столицы? – спросил Цзя Юй-цунь.

– Пожалуй, никаких, – ответил Лэн Цзы-син. – Только вот в семье вашего уважаемого родственника произошел довольно странный случай.

– У меня в столице нет никаких родственников, – улыбнулся Цзя Юй-цунь. – К чему вы это сказали?

– У вас одна и та же фамилия, и разве это не означает, что вы принадлежите к одному роду? – спросил Лэн Цзы-син.

– Какому роду?

– Роду Цзя из дворца Жунго, – ответил Лэн Цзы-син. – Неужто вы считаете для себя зазорным иметь такую родню?

– Так вот вы о ком! – воскликнул Цзя Юй-цунь. – Если так рассуждать, то в нашем роду действительно людей немало. Еще при Цзя Фу, жившем во времена Восточной Хань²³, появилось множество отпрысков рода Цзя, которые расселились по всем провинциям, так что доподлинно невозможно установить, кто кому и каким родственником приходится. Что касается рода Жунго, то мы с ним действительно принадлежим к одной родословной ветви. Однако род Жунго настолько прославился, что нам стало неудобно заявлять о своем родстве с ним, вот почему между нами возникло отчуждение.

– Зря вы так говорите, почтенный учитель! – вздохнул Лэн Цзы-син. – Нынешнее положение домов Жунго и Нинго не сравнить с прежним – во всем там чувствуется упадок и запустение.

– Но ведь еще недавно во дворцах Жунго и Нинго была уйма народу! – удивился Цзя Юй-цунь. – О каком запустении идет речь?

– Право же, это длинная история, – сказал Лэн Цзы-син.

Цзя Юй-цунь продолжал:

– В прошлом году я проезжал через Цзиньлин. Намереваясь осмотреть исторические памятники эпохи Шести династий²⁴, я побывал в Шитоучэне, и мне довелось проходить мимо этих дворцов. Они расположены совсем рядом и занимают добрую половину улицы, дворец Нинго находится на ее восточной стороне, дворец Жунго – на западной. У главных ворот действительно было пусто и безлюдно. Я заглянул внутрь через наружную каменную ограду: там высились залы и гостиные, башни и палаты, а за ними в саду все так же пышно зеленели густые деревья, громоздились искусственные каменные горки. Ничто не напоминало семью, пришедшую в упадок.

Лэн Цзы-син усмехнулся:

– Сразу видно, что вы добиваетесь всего только трудом! Поэтому ничего и не поняли! Ведь древние говорили, что «сороконожка и после смерти не падает». Правда, живут эти семьи сейчас не так роскошно, как в прежние годы, но намного лучше, чем простые служилые люди. Ныне у них с каждым днем становится все многолюднее, усложняется хозяйство, господа и слуги наслаждаются покоем и богатством, и никто из них не думает о хозяйственных делах и не заботится о том, чтобы жить поскромнее. Спесь все еще не сошла с них, но карман уже давно пуст. Да это все пустяки, есть кое-что поважнее: в такой приличной и знатной семье, где каждое приглашение к столу торжественно возвещается ударами гонга, нынешнее молодое поколение – сыновья и внуки – все более и более деградирует.

– Неужели в таких порядочных семьях столь пренебрежительно относятся к воспитанию детей? – усомнился Цзя Юй-цунь. – Я не могу ничего сказать о других ветвях рода Цзя, но мне всегда казалось, что семьи Нинго и Жунго в этом отношении могут служить примером. И как они дошли до такого положения?

– А речь идет именно об этих двух семьях, – вздохнул Лэн Цзы-син. – Сейчас я вам все расскажу. Нинго-гун²⁵ и Жунго-гун были единоутробными братьями. Старший, Нинго-гун, имел двух сыновей. После смерти Нинго-гуна должность перешла по наследству к старшему сыну – Цзя Дай-хуа, у которого тоже было двое сыновей. Старшего из них звали Цзя Фу, и умер он в возрасте восьми-девяти лет. В живых остался только второй сын – Цзя Цзин, который и унаследовал титул и должность отца. Ныне он увлекся учением даосов, плавит киноварь, прокаливает ртуть, пытаясь найти эликсир бессмертия, и больше ничем в мире не интересуется. Счастье еще, что у него в молодости родился сын – Цзя Чжэнь, и Цзя Цзин, которым овладела единственная мечта – сделаться бессмертным, передал ему свою должность, а сам свел знакомства с какими-то даосами, не желает жить дома и все время проводит за городом. Цзя Чжэнь имеет сына – Цзя Жуна, которому в нынешнем году минуло шестнадцать лет. Цзя Цзин совершенно не интересуется делами, а Цзя Чжэню заниматься ими недосуг, ибо у него на уме одни лишь развлечения, он перевернул вверх дном дворец Нинго, и никто не смеет его одернуть. А теперь послушайте о дворце Жунго: именно здесь произошла та странная история, о которой я только что упомянул. После смерти Жунго-гуна должность его по наследству перешла к старшему сыну Цзя Дай-шаню, который в свое время женился на девушке из знатного цзиньлинского рода Ши-хоу. Она родила ему двух сыновей, старшего из которых зовут Цзя Шэ, а младшего – Цзя Чжэн. Цзя Дай-шаня уже давно нет в живых, и его жена живет вдовой. Должность унаследовал старший сын Цзя Шэ. Это человек весьма посредственный, хозяйственными делами он совсем не занимается. И только брат его – Цзя Чжэн – с самого детства отличался честностью и прямотой, любил науки, и дед, не чаявший в нем души, хотел, чтобы он сдал государственные экзамены и получил должность. Будучи уже на смертном одре, Цзя Дай-шань написал прошение императору, и государь, всегда благосклонно относившийся к своему преданному слуге, повелел ему передать титул и должность старшему сыну, а всех остальных сыновей немедленно представить ему. Благодаря этому Цзя Чжэн получил тогда должность делопроизводителя. Ныне он возвысился до положения внештатного лана²⁶. Его жена – урожденная Ван – родила ему сына Цзя Чжу, который в возрасте четырнадцати лет поступил в школу и вскоре женился: у него родился мальчик, а сам он заболел и умер, не дожив даже до двадцати лет. Затем госпожа Ван родила дочь, которая появилась на свет в первый день Нового года, что само по себе уже очень удивительно. Прошло еще более десяти лет, и вдруг у нее опять рождается сын. И самое удивительное то, что едва мальчик вышел из материнского чрева, как во рту у него обнаружили кусок яшмы, сверкавшей всеми цветами радуги, и на поверхности ее сохранились следы иероглифов! Ну скажите, разве это не новость?

– В самом деле, удивительно, – улыбнулся Цзя Юй-цунь. – Пожалуй, у этого мальчика необыкновенная история.

– Так все говорят, – усмехнулся Лэн Цзы-син, – потому и бабушка его любит. Когда мальчику исполнился год, господин Цзя Чжэн решил испытать его наклонности. Он разложил перед ним самые разнообразные предметы, чтобы посмотреть, к чему сын потянется. Но неожиданно для него мальчик протянул ручонки, схватил белила, румяна, шпильки и кольца и начал ими играть. Это очень не понравилось господину Цзя Чжэну, он сказал, что сын будет увлекаться только вином и женщинами. И с тех пор отец невзлюбил его. Только бабушка без ума от внука. Но вот что поразительно: сейчас ему десять лет, и хотя он избалован, однако умен и развит не по годам – едва ли найдется один такой на сотню детей его возраста! И рассуждения у него странные. «Женщины, – говорит он, – созданы из воды, мужчины – из грязи. При виде женщин меня охватывают радость и блаженство, а когда я вижу мужчин, от их зловония меня тошнит». Не смешно ли это? Наверное, из него выйдет отчаянный повеса!

– Не совсем так, – произнес Цзя Юй-цунь, и лицо его приняло суровое выражение. – Мне очень жаль, что вы не понимаете истории происхождения этого мальчика! Мне кажется, что господин Цзя Чжэн в одном из своих прежних воплощений был ошибочно принят за развратника. Но все это может понять только тот, кто прочел много книг и не щадил своих сил, стремясь постигнуть сущность вещей, познать истину и осмыслить первопричины жизни.

Серьезный тон Цзя Юй-цуня заставил Лэн Цзы-сина насторожиться, и он попросил своего собеседника разъяснить ему смысл всего вышесказанного.

– Небо и Земля рождают людей, – сказал ему Цзя Юй-цунь, – но все они мало чем разнятся друг от друга, если, конечно, не принимать в расчет людей великой гуманности и великих злодеев. Люди гуманные рождаются по предопределению доброй судьбы, а злодей – по велению злого рока. Первые являются в мир, чтобы установить в нем порядок, вторые – чтобы принести ему бедствия и невзгоды. Яо*, Шунь*, Юй*, Чэн Тан*, Вэнь-ван*, У-ван*, Чжоу-гун*, Шао-гун*, Кун-цзы*, Мын-цзы*, Дун Чжун-шу*, Хань Юй*, Чжоу Дунь-и*, Чэн Хао*, Чжу Си*, Чжан Цзай* родились по предопределению судьбы; Чи-ю*, Гун-гун*, Цзе-ван*, Чжоу-ван*, Цинь Ши-хуан*, Ван Ман*, Цао Цао*, Хуань Вэнь*, Ань Лу-шань*, Цинь Куай* явились в мир по велению рока. Люди великой гуманности приводили Поднебесную в порядок, а великие злодеи сеяли в ней смуту. Чистота и разум – проявление доброго начала Вселенной – свойственны людям гуманным. Жестокость и коварство – проявление злого начала Вселенной – свойственны злодеям. Ныне, когда наступили дни великого счастья и благоденствия, мира и спокойствия, дух чистоты и разума властвует безраздельно повсюду, начиная от императорского дворца и кончая самыми глухими уголками страны. Накопившись в избытке, он обильно растекается вокруг, превращается в сладкую росу и ласковый ветерок, которые окропляют и овевают весь мир. Сейчас, когда сияет яркое солнце, дух зла и коварства не может распространяться в воздухе, он сгущается и заполняет глубокие рвы и расселины. Подавляемый ветром и облаками, он стремится вырваться на свободу хотя бы тонкой, как шелковинка, струйкой. Дух чистоты и разума не допускает зла и коварства, а зло и коварство всегда стремятся нанести вред чистоте и разуму. Эти две силы не могут уничтожить друг друга, они борются друг с другом подобно ветру и воде, грому и молнии. Вырвавшись в небольшом количестве на свободу, дух зла проявляется в людях, и если рождаются мужчины или женщины, в которых он успел вселиться, то они не могут стать ни людьми гуманными, ни великими злодеями. Но сопоставьте их с другими, и вы убедитесь, что по уму и способностям они окажутся выше, а по лживости и коварству ниже миллионов простых людей. Рожденные в знатных и богатых домах, они в большинстве случаев становятся развратниками; рожденные в образованных, но обедневших семьях, делаются отшельниками и приобретают известность; родившись даже в несчастной обездоленной семье, они становятся либо выдающимися актерами, либо знаменитыми гетерами, но никогда не доходят до того, чтобы стать рассыльными или слугами и добровольно подчиняться и угождать какому-нибудь пошлому, тупому обывателю. В древние времена к таким людям относились Сюй Ю*, Тао Цянь*, Юань Цзи*, Цзи Кан*, Лю Лин*, Ван Дань-чжи* и Се Ань, Гу Ху-тоу*, Чэньский Хоу-чжу*, Танский Мин-хуан*, Сунский Хуэй-цзун*, Лю Тин-чжи, Вэнь Фэй-цин*, Ми Нань-гун*, Ши Мань-цин*, Лю Ци-цин*, Цинь Шао-ю*, а также Ни Юнь-линь*, Тан Бо-ху*, Чжу Чжи-шань*, Ли Гуй-нянь*, Хуан Фань-чо, Цзин Синь-мо*, Чжо Вэнь-цзюнь, Хун Фу*, Сюэ Тао*, Цуй Ин*, Чао Юнь*. Все эти люди из разных мест, но подчиняются общему правилу.