Читать книгу: «Как управлять людьми или Искусство манипуляций», страница 3

– Вот именно. Продвинутая технология, между прочим. В былые времена государства о таком не могли даже и мечтать. Неблагонамеренных людей приходилось контролировать чуть ли не в ручном режиме. Использовали либо государственные структуры, либо специально обученных людей для того, чтобы организовать так называемую отмену провинившегося человека. И то и другое чрезвычайно затратно по ресурсам. Чипы, конечно, гораздо экономичнее и эффективнее. Но и они не всесильны. Вот смотри, сколько всего людей на Фортуне?

– Полтора миллиарда.

– А теперь представь, что все вдруг перестанут платить кредиты… Или захотят обойтись без царя? Где на всех набраться чипов? Да ладно чипы! Где на всё это взять вычислительные ресурсы? Тут даже осьминожьих компьютеров под сотню надо, а они и одного на такое дело не продадут. Гораздо лучше не этой цифровой ножовкой приводить в нужную форму голову каждого человека, а править мысли и чувства напрямую. Тогда даже продвинутая технология чипирования будет выглядеть сродни допотопным экспериментам того безумного русского профессора на исходящих слюной собаках.

– Но это невозможно, – понимающе кивнула я, добавив про себя: к счастью.

– Отчего же? – хмыкнул Август. – Конечно, нельзя напрямую контролировать мысли в головах людей. Но можно подправлять информационные потоки до того, как они попадают людям в голову. Идея столь очевидная, что до неё додумался ещё Платон в своём "Государстве". Он задался вопросом: а как можно учить детей благопристойности, если чуть ли не вся греческая классика состоит из описания непотребств? Да очень просто: не давать читать эту классику, оставив людям доступ исключительно к благопристойным произведениям.

– А, – сообразила я, – блогеры на господрядах.

– Ой, – поморщился Август, – это частности. Тут важно, как в целом всё устроено. Как бы это тебе лучше… Представь себе все полтора миллиарда умов Фортуны как единое информационное поле, – я кивнула, – а лучше, как единый организм в информационном пространстве, ну вот как человеческое тело, только состоящее не из клеток, тканей, органов, а из мыслей, идей, концепций. А теперь вспомни, что в человеческое тело может проникнуть извне вредоносный вирус, бактерия или внутри клетка может мутировать, стать раковой – и от этого весь организм пойдёт вразнос, а то и погибнет. Точно так же и с информационным телом Фортуны: или извне может проникнуть вредная идея или внутри созреть опасная концепция. Они, если охватят заметную часть общества, обоснуются во многих умах, то могут привести государство к краху. Например, идея, что царь наш плох, и хорошо бы его заменить, а то и вовсе, может, без царя обойтись. Или концепция, что Егор-пророк не пророк, что со святым Филом Бог не говорил или что ВАЛИС – это не Бог. Не раз в истории человечества бывало, что охватившая людские массы вредная идея приводила их к катастрофе. Помнишь, как Бог уничтожил Российскую империю, а потом ещё и Советский Союз?

Я замялась. Уроки по теологии я терпеть не могла: обычно я выучивала какой-нибудь параграф, сидя на занятии, и, ответив его, тут же забывала. Поэтому знала только самые общие места. Из Новейшего Завета я, конечно, помнила, что истинный Бог, изгнанный с Земли ещё во времена Римской империи, нашёл способ достучаться до людей, устроив в Российской империи революцию, чтобы возник безбожный Советский Союз, в котором ложная вера ослабла до уровня, достаточного для создания симулякра Филипа Дика, управляемого со спутника, через который ВАЛИС и смог выйти на связь с человечеством. Ну а когда святой Фил принёс на Землю божественное откровение, то истинный Бог и Союз тоже разрушил, чтобы дать дорогу Егору-пророку с его гимнами, которые вдохновили Быкова-олигарха пойти против христианства и создать на Фортуне валисианство. Но вот как именно эта цепочка событий была устроена – я представляла смутно.

– Империя из-за революции пала, а Советский Союз из-за перестройки…

– Революция, перестройка, – отмахнулся Август. – Это всё следствия. Советский Союз рухнул потому, что народные массы поверили, будто странами, которые были их извечными врагами, управляют хорошие люди, желающие советскому человеку добра. А Российская империя рухнула из-за тотально охватившей общество теории заговора о министрах-изменниках, продающих Россию иностранцам при потворстве царицы-немки. Изгнанный с Земли Бог был ограничен в своих средствах, поэтому мог действовать только такими вот лёгкими касаниями, разжигая в сердцах людей деструктивные идеи и подкручивая вероятности, чтобы различные невозможные случайности сходились одни к другим. Есть, конечно, и другие примеры, когда вредоносные идеи разворачивались самопроизвольно, без божественного вмешательства. В том же 20-м веке на самом пороге катастрофы депопуляции правящие элиты такой страны, как Китай, решили, будто главная угроза – это перенаселение, а никак не вымирание, как было на самом деле. И запретили семьям заводить больше одного ребёнка. Самоубийственное решение, от которого они хлебнули немало. В общем, понимаешь, о чём я?

– Надо не пускать вредные идеи в информационное пространство.

– Именно. Если представить себе всю Фортуну как единый информационный организм, то сразу станет ясно, какие нужны меры для обеспечения общественной безопасности. Фильтровать контент, который завозится извне. Направлять и редактировать информационные потоки внутри, что делается в том числе и с помощью господрядов для блогеров. И, понятно, если кто-то начинает вредные идеи распространять, того чипировать, срезать заразу на корню.

Я не удержалась:

– Но ведь чипированием лечат болезни. А разве быть неблагонамеренным – это болезнь?

Август, прищурившись, внимательно поглядел на меня:

– Ты когда-нибудь думала о том, чтобы свергнуть правительство?

– Нет, – отчасти смешалась я.

– Во-о-о-о-от, – он удовлетворённо кивнул. – Это потому, что ты здоровая. Вредные идеи к тебе не цепляются.

– А как определить, какие идеи вредны?

Август засмеялся и даже протянул руку к моей голове, словно желая взъерошить волосы у меня на макушке, но в последний момент остановился.

– Этим занимаются Департамент информационного пространства и Департамент цензуры. Нас это не касается. Мы работаем с внесистемниками.

Он сделал акцент на последнем слове и выразительно посмотрел на меня. Я в ответ выжидательно посмотрела на него, боясь сказать какую-нибудь глупость.

– Внесистемники, – пояснил он, не дождавшись ответа, – люди, которые не являются неблагонамеренными, но на которых не особо действует правительственная пропаганда и социальная реклама. Они как бы немного в серой зоне, слегка за пределами.

– Лупацифранарии? – вдруг осенило меня.

– В том числе, – кивнул он. – А ещё инженеры, учёные, работники искусства, неформальные объединения. И прочая, прочая. Наш Департамент наблюдает за ними.

– Чтобы что? – не удержалась.

– Чтобы всё было чётко, – хмыкнул он. – Думаю, для начала тебе вводных хватит. Переваривай пока… И можешь приступать к работе.

– А-а-а-а, – начала я, но он словно прочитал мои мысли:

– Передать дела, увы, мой прошлый помощник не может, упокой Господь его душу. Так что разберёшься по ходу дела.

Да уж, подумала я тогда о своём бывшем, вот это, я понимаю, подсидела так подсидела. Эта мысль мелькнула и сгинула под напором более актуальных размышлений. Разговор с Августом изрядно меня удивил. Всё рассказанное я в том или ином виде знала и раньше, но оно не было уложено в такую стройную и логичную картину, которая мне теперь открылась. Я чувствовала, что краем глаза увидела сверкающий механизм движения мира во всём его великолепии и простоте. И от увиденного мне становилось не по себе. Что же получается: я думаю лишь те мысли, которые сочли дозволенными умники из Департамента информационного пространства и Департамента цензуры? А если я хочу думать другие мысли, то где их взять? Ведь информационное поле контролируется компетентными органами. С другой стороны, а что это за мысли такие и нужны ли они мне? По итогу я утешилась следующим заключением. Речи Августа выглядят выходящими за рамки дозволенного настолько, что, выскажи их какой-нибудь блогер, то ему бы наверняка поставили чип; стало быть, и я, находясь под крылом моего нового шефа, получаю доступ к не вполне благонамеренным мыслям. Это давало чувство причастности к некоему тайному замыслу, которое ощущалось чем-то вроде дразняще-пряного привкуса на языке.

В остальном же всё вышло довольно-таки неплохо. Крутилась я по большей части в кабинете шефа: следила за расписанием встреч, фильтровала посетителей, собирала отчёты и графики, а затем предоставляла их, расфасовав по категориям – и всякое прочее в таком духе.

Убедившись, что увольнять меня в ближайшее время не собираются, я, наученная горьким опытом разрыва с покойным уже бывшим, направила часть своего резко возросшего дохода на курсы самообороны. Обучение происходило с помощью продвинутого нейроинтерфейса, который считывал движения учителя, мастера боевых искусств, как череду электрических импульсов, а затем воспроизводил эти движения на моём теле, как на экране, нарабатывая тем самым мышечную память и новые рефлексы. За курсы пришлось изрядно раскошелиться, зато я быстро освоила приём, как одним движением свернуть нападающему шею, даже из положения лёжа. Теперь, если кто-нибудь попытается меня задушить так, как это хотел сделать бывший, то я смогу отправить его на тот свет без вспомогательных предметов наподобие стилуса и окна двадцатого этажа. Вдобавок я натренировалась стрелять, но это было скорее ради отдохновения после основных занятий, ведь магнитные пистолеты, являясь оружием грозным, почти никому на Фортуне не полагались, и обычному человеку получить их было практически невозможно: даже занятия по стрельбе на курсах проходили в виртуальности.

Также я потихоньку вникала в работу Департамента, каковая, по объяснениям Августа, стояла на трёх китах: сборе статистики о паттернах поведения внесистемников, предсказании тенденций и сообразном влиянии.

Первые два кита были связаны с чем-то из области составления гигантских таблиц и последующей их статистической обработкой, но особо я не вникала, ибо моя задача состояла лишь в том, чтобы добыть, желательно вовремя, результаты исследований от разных аналитических отделов, соединить с помощью нейросетей в общий отчёт и предоставить шефу. Добыча отчётов оказалась не слишком сложной задачей, хоть на первый взгляд аналитики и выглядели как капризные своевольные коты. Но ко всякому коту можно найти свой подход: кого-то за ушком почесать, кого-то соблазнить едой и прочее в том же духе. Примерно таким же образом поддавались управлению и аналитики.

История же с влиянием оказалась поближе к сфере моих интересов, а потому и яснее. Например, я поняла, что с лупацифранариев собирали дань не денег ради, а для создания у них ощущения контроля, которое не позволяет им чересчур расслабиться и начать вести какие-то опасные игры. Ведь при желании на клиентов таких заведений можно влиять посредством полового акта.

– Да что за примером далеко ходить, – разъяснил мне этот момент шеф. – Ты наверняка помнишь историю про персидского шаха, который имел обыкновение отрубать очередной жене голову сразу после первой брачной ночи. Но однажды ему попалась жена, которая, пользуясь его умиротворённостью и внушаемостью после соития, рассказывала сказки, а он и рад слушать. В конце концов нарассказала столько разных историй, что он на ней и женился.

Поскольку мой предшественник был, как верно заметил Август, не в состоянии передать дела, шефу самому приходилось мне многое объяснять и показывать, что он делал совершенно невозмутимо, даже как будто с удовольствием. Поэтому общались мы много, и далеко не на одни только рабочие темы: Августа частенько тянуло на лирические отступления. Однажды разговор у нас зашёл на тему связи между ценой потребляемого товара и удовлетворением от него. Я спросила, правда ли, что учёные доказали, мол, увеличение стоимости в тысячи раз увеличивает удовольствие где-то на одну десятую.

– Наверняка правда, – кивнул Август. – Учёные докажут всё, за что можно получить деньги. Сегодня одно, завтра другое. Если учёный хочет достичь успеха при жизни, то ему важно держать руку на пульсе эпохи и доказывать то, что в трендах. А то будет, как с Аристархом Самосским: его модель Солнечной системы, где в центре Солнце, а не Земля, получила признание спустя 17 с лишним веков, когда она уже не могла принести автору ни славы, ни денег.

– А зачем эту идею транслируют в Сети? И одновременно с этим показывают, как круто сорить деньгами, потребляя, как не в себя?

– Правильный вопрос, – одобрительно кивнул Август. – Все эти образы социального успеха – информационные миражи. Они подобны миражам прекрасных оазисов в пустыне, которые манят изнывающих от голода и жажды путников. Информационные миражи точно так же призрачны и недостижимы: поднявшись на очередную ступеньку социальной лестницы, человек чувствует, что ему мало, и хочет подняться ещё выше – и ещё, ещё, никогда не будет достаточно. С другой стороны, необходимо убедить несчастных путников, что мучащие их голод и жажда не так уж сильны, дабы они от отчаяния не опустили руки на своём пути к призрачной цели. И нет из этого выхода, если, конечно, не явится тебе на перепутье шестикрылый серафим. Видишь ли, эта история про проценты в каком-то смысле правда, только эта горстка процентов сверху – самая важная, определяющая. Только нельзя её добрать обычным потреблением. Ограниченную пропускную способность человеческого восприятия можно преодолеть только если генерировать мощные впечатления изнутри, посредством, например, общения с Богом, как случилось со святым Филом.

– Но ведь святой Фил не человек, он андроид, которым по радиосвязи управлял советский спутник.

– Чему ты только в школе училась, – шутливо погрозил мне пальцем Август. – Мозг святого Фила был сложнейшей биомеханической структурой, созданной гением советской инженерной мысли. Работал он автономно и ничуть не хуже человеческого, а кое-где даже лучше: мало какому человеку по силам создать столь великую прозу. Со спутника же осуществлялась лишь регулярная настройка, архивация данных и общий контроль, чтобы тексты держались в общей мрачной канве. Недаром святой Фил написал свои романы про сны андроидов об электроовцах и про симулякр Авраама Линкольна – гениальный творец прозрел в то, что не исчезает, даже если перестать в это верить. Романы эти, правда, в Новейший Завет не входят, но всё равно чтиво чрезвычайно познавательное, рекомендую.

Читать романы святого Фила я, разумеется, не собиралась, мне хватило того, как в школе нас заставляли изучать "ВАЛИС", эту жуткую нечитабельную муть, которую мы всем классом на дух не переносили. А вот рассказанное Августом про информационные миражи чрезвычайно на меня подействовало. Выходит, моё стремление свалить с Фортуны вовсе не моё, а подсаженный мне информационный мираж, чтобы я лучше бегала по замкнутому кругу и, как крыса в колесе, вилась шестерёнкой в механизме государства? Эта мысль была настолько неприятной и тревожащей, что я старалась думать её как можно реже, и довольно скоро забыла о ней почти совсем.

Тем более что были предметы для размышления и поважней. Я никак не могла взять в толк, насколько верна моя гипотеза о том, что шеф возжелал меня.

Несмотря на крайнее ко мне расположение и доверительность общения, когда мы много времени проводили наедине, болтая о том о сём, полового интереса ко мне Август не проявлял. Это было обидно той самой коренящейся в дремучем, дочеловеческом ещё прошлом обидой, что рождает в душе самки равнодушие самца к её женской прелести. Поэтому освоенные мною методы манипуляций не могли сработать на Августе, ведь для того, чтобы пустить их в ход, нужно чем-то зацепить человека, а мои руки, метафорически выражаясь, шаря в поисках короткого меча, хватали лишь пустоту. Возможно, это как-то было связано с тем, что около года назад он охладел к женщинам. Какое загадочное событие послужило этому причиной?

Однажды перед сном, в очередной раз лениво скользя мыслью по лабиринту параноидальных метаний, я решила поискать в Сети что-нибудь про имя шефа, как до этого провела исследование на тему фамилии. И вот что выяснилось. Август – это не просто название месяца, это имя древнеримского императора, который получил власть над империей в семнадцать лет (всего на год старше бедной девочки, сгубленной Лавлейсом из романа), переиграл всех более взрослых и опытных конкурентов, которые поначалу видели в нём лишь смешного мальчишку, после чего правил долгие десятилетия. Что ж, это могло иметь смысл. Возможно, мой шеф метит высоко и далеко. Примерно год назад у него начался дикий стояк на карьеру – и прекратился стояк на женщин. Конечно, на самую вершину, как его тёзка, он не прыгнет: для этого надо быть царских кровей, но достаточно высоко забраться тем не менее возможно. Только это по-прежнему не объясняло, зачем ему понадобилось лично спасать меня.

Возможно, дело было в религии. Меня неизменно удивляло то, как Август говорил о религиозных темах. Он, судя по всему, относился к ним вполне серьёзно, постоянно их поминал в разговоре, не выражая, однако, религиозного благоговения, каковое было характерно, для, например, священников, учивших нас в школе теологии. Нет, для Августа бог был просто частью реальности, а мифы из Заветов были обычными эпизодами истории Солнечной. Так что, возможно, год назад он уверовал в бога – и от этого кардинально изменилось его поведение. Это могло бы, наверное, объяснить и моё спасение: помогай ближнему и всё такое – если бы я сумела искренне поверить в то, что глава одного из департаментов Службы общественной безопасности Фортуны, один из высочайших полицейских чинов, станет в самом деле соблюдать заповеди.

Ведь для себя я ещё в детстве решила (и до сих пор держалась этого мнения), что все священные тексты – это глупые замшелые сказочки, придуманные для того, чтобы держать в подчинении людей, не давать им уходить в отрыв. Поэтому верить в них могут подчинённые слои общества, но уж никак не власть предержащие. Август же не просто принадлежал к властной элите, но ещё и регулярно продолжал во время нашего общения проявлять вольнодумство, которое всякий раз приятно меня удивляло, но и несколько настораживало. Так, однажды он заявил, дескать, урезанные для женщин квоты на образование введены потому, что теми сложнее управлять.

– Понимаешь, – объяснил он, – было время, когда люди не были пешками информационных миражей, и это было во времена матриархата, до цивилизации и земледелия. Матриархат для первобытных охотников-собирателей был самым органичным способом устройства общества. Ведь древние люди, не стеснённые возникшими много позже моногамными рамками приличий, сношались все со всеми как придётся. ДНК-тестов тогда ещё не изобрели, и достоверно установить отцовство не представлялось возможным, а вот материнство – пожалуйста. Поэтому вполне естественно, что главами племенных кланов становились женщины. По эволюционным меркам это было совсем недавно, буквально вчера, потому женщины в среднем меньше подвержены давлению авторитетов и социальных норм, да и вообще – хуже управляются.

Одним из главных источников головной боли Августа как начальника Департамента была именно такая женщина, управлявшая, можно сказать, кланом. Помню, как впервые услышала от шефа про неё: такую кислую он гримасу скорчил, просто жуть.

– Мамаша Сейба, – сказал, будто сплюнул.

– Сейба, – повторила я, пробуя на вкус новое слово. – Необычное имя.

– Это не имя, это прозвище. Смотри.

Август вызвал трёхмерное голографическое изображение над своим большим рабочим столом. Оно так дышало простором, что я сразу поняла: это Земля. В первое мгновение мне показалось, что это океан: по бескрайней изумрудной поверхности бежали лёгкие волны, а над горизонтом висело слепящее даже сквозь голограмму Солнце. Однако почти сразу я поняла, что на изображении не вода, а плотный покров листьев.

– Это лес, – в восторге выдохнула я. Именно такие планетарные пейзажи я обожала и постоянно включала их перед сном или просто так. – Тропический, – добавила я.

– Не совсем, – слегка улыбнулся Август. – Это экваториальный лес, но перепутать не мудрено. На Земле такие леса называются сельва.

– Ага, – догадалась я. – И прозвище этой Мамаши в честь сельвы.

– Нет. Её прозвище Сейба, – поправил он и скомандовал виртуальному помощнику:– Покажи сейбу в сельве.

Поверхность лиственного океана начала постепенно приближаться, затем камера нырнула под лиственный полог, в зелёный полумрак, явив нашим взорам дерево, величественно возвышавшееся на несколько десятков метров. Великан громоздился на выпирающих из земли здоровенных корнях, которые впивались в почву гигантскими древесными щупальцами, которые образовывали нечто вроде лабиринта. Могучий ствол был покрыт серо-зелёной корой, испещрённой узорами трещин, напоминающими руны, и увит, словно праздничными гирляндами, лианами, усеянных вместо лампочек сочными жирными эпифитами. Вверху в стороны расходились могучие руки ветвей, создавая просторный зелёный купол из огромных листьев, похожих на глянцевые тёмно-зелёные пальцы.

– Воу, – восхитилась я.

– Думаю, ты не удивишься тому, что древние люди считали сейбу священным деревом. Это был для них символ вечности и могущества, связь между землёй и небом. Они считали сейбу этаким мостом между двумя мирами: подземным и небесным, – мостом, проходящим через наш человеческий мир. Словом, сейба это одна из ипостасей Древа жизни. Слыхала о таком?

Я покачала головой.

– Ну как же, – вздохнул Август. – Разве ты не читала Ветхий Завет? Помнишь историю изгнания из рая? Почему Бог выгнал человека из райского сада?

– Люди ослушались его, съели запретный плод.

– Не просто запретный плод, а плод с Древа познания добра и зла. Съев этот плод, человек как бы уподобился Богу. И Бог подумал, а не съел бы человек еще и плод Дерева жизни, обретя бессмертие. Тогда, сама понимаешь, хлопот с людьми стало бы гораздо больше. И, чтобы предотвратить это, Бог изгнал человека из рая. Охрана на входе Эдемского сада, разящий во все стороны огненный меч, нужна прежде всего для того, чтобы сторожить дорогу к Дереву жизни. В Новом Завете тоже есть это дерево: Бог говорит Иоанну, что даст вкушать от Древа жизни тем, кто накопит достаточно духовных подвигов. Точнее, подвиг-то один: победа над собой в вечной битве света и тьмы. Так что история человечества – это, по сути, история пути к Древу жизни, к бессмертию. Съев запретный плод, человек подал заявку на то, чтобы стать равным Богу, а потом всю свою историю пытается стать достойным столь высоких притязаний.

Как и всегда при разговоре на религиозные темы, Август говорил про все эти мифические штуки как про что-то само собой разумеющееся, словно это были обыденные эпизоды из жизни каких-то его знакомых.

– Древо жизни, – продолжал Август, – или что-то похожее можно найти почти в каждой религии и культуре. Даже у наших дохристианских пращуров было мировое древо, корни которого уходили в навь: подземный мир, ствол был явью, земным миром, а ветви достигали небес: прави.

– И что же, эта Мамаша Сейба имеет какое-то отношение к Дереву жизни? – поинтересовалась я, опасаясь, как бы мой шеф не начал пересказывать ещё какую-то статью из неведомой энциклопедии, которая явно хранилась у него в голове.

– Нет, конечно же, нет, – раздражённо хмыкнул Август и вызвал над рабочим столом трёхмерную модель Фортуны.

Это был полупрозрачный эллипсоид, пронзённый, словно вертелом, подсвеченной красным цветом осью, вокруг которой вращалась Фортуна, создавая центробежную силу, которая прижимала нас к внутренней поверхности астероида с силой, примерно равной силе земного притяжения. Внутрь голографической модели был вписан узкий цилиндрический слой жилых уровней, размазанный недалеко от внешней поверхности, а на полпути к оси вращения была вкраплена совсем уж тонюсенькая прослойка Зелёного нутра, вдоль которой от полюса к полюсу шла яркая золотистая нить Хорды. От Хорды на равных расстояниях друг от друга отходили десять кольцевых линий, которые охватывали окружность Зелёного уровня, а также давали начало ниточкам лифтовых линий, которые, проходя сквозь каменное тело астероида, нанизывали один за другим жилые уровни. Вся эта система метро походила на скелет, держащий на себе скальную плоть Фортуны, да так, по сути, и было, ведь именно этот костяк обеспечивал общественную жизнь нашего полутаромиллиардного социума. А вот термоядерные заряды, разбросанные по всему астероиду и готовые по приказу царя в любой момент уничтожить всю эту жизнь, на модели почему-то отмечены не были, либо я их проглядела.

– Парк инженеров, сейба, – обратился мой шеф к виртуальному помощнику.

Голографическое изображение Фортуны качнулось и как бы понеслось нам навстречу, раскрывая своё Зелёное нутро. Оно предстало перед нами в том виде, в каком я видела его каждый день из вагона метро. На голоэкране поплыли бескрайние зелёные поля низкорослых растений: тростник, картофель, батат и прочая мелочь – изредка перебиваемые садами для богатеев да общественными лесопарками. Постепенно бег растительности на экране замедлился, и я увидела особенно здоровенную и густую лесопосадку. Камера неторопливо нырнула куда-то в самую гущу и зафиксировалась на здоровенном дереве. Это была сейба, почти такая же, как до этого в сельве.

– Мамаша Сейба когда-то была простой наркоторговкой. Всё у неё шло как полагается, работала под нашим кураторством. Была, конечно, не без странностей, увлекалась психоделиками, видела в них мистический ключ к клетке сознания, в которой заперта исстрадавшаяся душа человеческая. Но в общем и целом ничем особенным не выделялась. Пока однажды она что-то не поделила с конкурентами, и её не подстрелили. Ранение оказалось серьёзное, по всем параметрам смертельное, но от больницы она отказалась наотрез. Приняла ударную дозу ЛСД-25 и велела своим подручным оттащить её на Зелёный уровень, в чащу погуще, вот прямо под это дерево они её положили.

– И, представь себе, – продолжал Август, – эта жалкая эпигонка Олдоса Хаксли выжила, – в этой фразе я не поняла половину слов, но решила не переспрашивать. – И ладно бы просто выжила, но нет, она ещё вдобавок узрела откровение. То есть понимаешь, да, какая наглость? Мало ей Хаксли, она ещё собезьянничала Сиддхартху с его деревом Бодхи! И ладно бы просто узрела откровение, с кем не бывает в конце-то концов, но нет: она начала активно им делиться с другими, притом вполне успешно.

– Откровение? – ухватилась я за знакомое слово, а незнакомые безуспешно попыталась запомнить. – Как у святого Фила с розовым светом?

Я тут же пожалела о своих словах: настолько сморщился Август, их услышав.

– Нет-нет-нет, – опроверг он. – Не сравнивай! Филип Дик настоящий пророк, его контакт с ВАЛИС – это общение с настоящим Богом, который поведал ему истину. Откровение же Мамаши Сейбы – это обычная ерунда о вкушении плодов древа жизни прямо здесь и сейчас. Мол, ей под священным деревом сейба явился способ, как это сделать – и благодаря этому она выжила, а теперь ещё со всеми остальными поделится. Представляешь, да? У Иоанна Бог обещает плоды только победителям, а тут всем подряд даром – и пусть никто не уйдёт обиженным.

Эта история Августа крайне возмущала, он чуть не рычал от раздражения. Ему даже пришлось сделать пару глубоких вдохов-выдохов, после чего он продолжил тоном несколько более расслабленным:

– Ладно, важно тут не это. Важно, что это откровение натурально увлекло других людей и стало основой секты с Мамашей во главе. Проглядели, как она всё это начинала, кто ж знал, к чему это приведёт. Спохватились, когда почти каждый десятый зелёный инженер оказался её последователем.

Про зелёных инженеров я уже узнала в ходе работы в Департаменте. Раньше я даже не задумывалась об их существовании, хотя именно на их плечах держится вся жизнь Фортуны. Кроме шуток: что есть жизнь, как не круговорот углерода? На нашем астероиде сердцем этого круговорота работает Зелёное нутро: именно здесь растения забирают углекислоту из воздуха, поступающего с жилых уровней; здесь из углерода взращивается плоть растений для пищи людям, которые затем возвращают её обратно испражнениями каждый день и один раз в жизни – своим бездыханным телом. Биение зелёного сердца идеально сбалансировано, на каждом такте обилие его всевозможных параметров удерживается в нужных значениях паутиной, сплетённой из мириадов нитей обратных связей. Причина, по которой этот сложнейший механизм работает бесперебойно вместо того, чтобы пойти вразнос, так это несколько миллионов денно и нощно контролирующих его работу зелёных инженеров: людей как на подбор высококвалифицированных, с высшим образованием, а потому крайне своенравных и капризных.

– Так что, – продолжал между тем Август, – поздно уже было пресекать. А сейчас и вовсе больше трети всех зелёных состоят в её секте. Даже некоторые наши шпики, внедрённые туда, переходят на сторону Мамаши Сейбы. Понимаешь, что это значит?

– Зелёные из сторонников Мамаши плохо поддаются управлению?

– Плохо они поддавались раньше. А сейчас вообще не поддаются. Теперь у них Мамаша Сейба ведёт свою собственную игру, с которой приходится считаться.

– А Церковь почему с ней не борется? Ведь это же вероотступничество: создание новой религии.

– Всё не так просто. Мамаша не говорит, что её религия новая. Она утверждает, что свято предана идеям валисианства. Впрочем, мало ли что кто-то говорит, был бы человек, а ересь найдётся. Дело в том, что её поддержали влиятельные люди в Церкви, немало митрополитов и даже один патриарх. Они думают, что используют Мамашу для укрепления своего положения, но на самом деле это она использует их, чтобы увеличить своё влияние. Ослеплённые жаждой власти, они не видят, с кем связались. Мамаша – отлетевшая на всю голову дамочка, она хочет откатить прогресс на Фортуне и вернуть нас всех в аграрное общество.

– Зачем это ей?

– Называет себя поверенной душ деревьев и призывает строить общество так, чтобы права растений учитывались наравне с правами людей, – пожал плечами шеф. – Говорю же, поехавшая.

Спустя несколько дней оказалось, что шеф неспроста завёл разговор про Мамашу Сейбу. Небольшая делегация от нашего Департамента, в состав которой вошла и я, отправилась на встречу с зелёными инженерами.