Она врала: когда я притащила в дом Ральфа, у него не было кабинета, но Лизель сразу же его приняла. И папа, и даже граф, не говоря уже о Филиппе, которого никто другой не мог столько выносить.

Они не ошиблись.

Теперь, у Ральфа был кабинет. Большой и светлый. С темной, добротной мебелью, кожаными креслами и дипломами в серебряных рамках. Они висели вокруг стола, как капельки росы в паутине. И влажно поблескивали тщательно отполированным стеклом. Я знала, как много сил уходит на то, чтобы снять пыль со стекла, не оставив на нем разводов. И знала, что тетя не смеет сюда входить. Тетя, – совсем, как Марита, – не выносила тестостерона.

А в кабинете Ральфа ощущался тестостерон. Что это говорило о Ральфе?

Он чистоплотен, невротичен и не уверен в себе. И сразу же стало ясно так много всего, что я предпочла бы не знать. Откуда взялась эта Стелла. Почему он не прикоснулся ко мне в ту ночь. Что на него нашло после мессы… и, что заставило его так нажраться.

Конечно, все это стало ясно благодаря Лизель. Сперва она поговорила со мной, затем с ним, затем с нами обоими. И мы с Ральфом помирились. Я стала есть, а он – бросил пить. Но даже сейчас мне еще не верилось, что это было на самом деле.

Что Ральф на меня обиделся. Обиделся и в дитячьей ярости истерику закатил.

Мой Принц! Да как такое, вообще, возможно?

А я-то думала, Филипп слаб. И в этой слабости, пытаясь быть смелым, нюхает кокаин и ведет себя, как последний дурень, пытаясь подражать хладнокровному и дерзко-криминальному Ральфу? Хотя на самом деле, Фил не холодный.

И он не дерзкий.

Он грубый потерявшийся идиот. Граф убьет его, когда узнает про вазэктомию. Но мне уже будет все равно. Филипп меня бросил. Обратной дороги нет.

Вздохнув, я откинулась на спинку кожаного кресла. Оглядела еще раз геометрически выверенный «орнамент» из рамочек, высокие книжные шкафы, заполненные папками с алфавитными указателями, блестящий коричневый диван, который явно шел к креслам и поняла, что Ральф ничего тут не сделал сам.

Его кабинет, как и дом, как и черный порше-макан, был просто декорацией. На ее фоне Ральф пытался почувствовать себя тем, кем не был. Тем, кем он хотел быть. Себастьяном, Филиппом, моим собственным отцом.

А Филипп, – вот уже где смех, – хотел бы быть Ральфом.

– Что ты здесь делаешь? – Ральф вошел неслышно.

Сгустился из холла, как черный призрак и встал в дверях, узрев меня в своем кресле.

– Читаю твой интимный дневник, – ответила я.

– И как тебе?

– Секса маловато…

Ральф рассмеялся и вошел внутрь, – пружинистым, быстрым, бесшумным шагом бойца.

– Я – католический священник в деревне, – он нервным, нетерпеливым взмахом головы, велел мне освободить его кресло.

Я подчинилась; по большей части, чтоб скрыть улыбку. Он вел себя, точно Грета, когда отец брал в руки ее щенков. Опасливо, ревниво и в то же время, беспомощно. Хотя могла повалить его и разорвать на части.

В случае Ральфа это выглядело еще забавнее.

Мой Принц давно вырос и попал в «Форбс», но в глубине души, он так и остался мальчиком, которым когда-то был. Неловким и неуклюжим в обществе. Мальчиком, которого по ошибке приняли за другого. Мальчиком, который должен быстро и прочно закрепить сердца за собой… пока ошибка не прояснится.

– Почему ты смеешься? – спросил он голосом, знакомым мне с детских лет.

Я повернула голову и застыла с открытым ртом. Голос Ральфа звучал, как голос нашего графа.

– Что-то не так? – спросил Ральф. – Ты как-то странно на меня смотришь…

– Как «странно»? – тупо переспросила я.

Он вытаращил глаза и широко открыл рот. Я рассмеялась, Ральф тоже. Он все еще улыбался, когда на столе вдруг завибрировал телефон и… лишь потом его лицо вытянулось в гримасу.

– Филипп! – выдохнул он.

Святой отец, вы скоро станете Папой

В конце концов, у меня сдали нервы.

Я только человек, что еще я могла? Телефон выключить? Я дернула к себе трубку и глубоко вздохнув, нажала кнопку ответить. Филипп заговорил, не дожидаясь сигнала голосом.

– Мои поздравления, пресвятой отец! Вы скоро станете папой, – наследник нашего великого рода был пьян; слова сочились из его горла медовым ядом.

Ральф тоже понял это. Он закатил глаза.

– Из Ватикана звонишь?

– Из гинекологии.

Зашелестели бумаги. Филипп прокашлялся. Хорошо поставленным голосом, прочитал:

– «Верена Дитрих, 16 лет»… Адрес… бла-бла… А! Вот: «Беременность около четырех недель»!

Ральф ничего не ответил, но очень громко посмотрел на меня. Я задохнулась в негодовании.

– Вот только ты не начинай эту хрень! Я этому уроду не изменяла!.. – опомнившись, я наклонилась к трубке, чтоб Филипп слышал наверняка. – Я буду жалеть об этом всю жизнь.

Филипп то ли крякнул, то ли вытянул пробку из горлышка какой-то бутылки.

– А, фрау Дитрих! Мои тебе поздравления!

– Знаешь, – сказала я, кипя от ярости. – Знаешь, я понимаю то, что я тебе надоела. Я понимаю, почему ты напился прежде, чем позвонить… Чего я не понимаю, так это то, что ты не знаешь моей фамилии! Фрау фон Штрассенберг, если господину виконту будет угодно.

Ральф дернулся. Филипп громко зашелестел бумагой… потом раздался выдох:

– О, черт!.. Черт! Я совсем забыл, что ты дочка Фреда…

– Ты не забыл, Филипп, ты окончательно пропил мозг. Чем ты шелестишь все время? Набросал примерные тезисы для этого разговора?!

– Мне прислали медицинское заключение, – буркнул он. – Я думал, перепутали адрес… Ты все еще на страховке Джесс, а Джесс зарегистрирована здесь.

– Медицинское заключение?

– Ты глухая?!

– Я не бухая!.. и точно знаю, что не беременна.

Ральф отодвинул меня подальше и притянул к себе телефон.

– Ты можешь прислать мне это?

– Чтоб ты уничтожил улики? – пьяно взревел Филипп.

– Фотографии, идиот.

– Хер вам! Я все это отнесу адвокатам.

– В газеты объявления дай.

– И дам. «Святой отец забрюхатил грешную школьницу!»

– Филипп! – вмешалась я. – Хватит! Заткнись! Ты прекрасно знаешь, что он не спал со мной… Ты уже достаточно меня опозорил. Утихомирься. Закройся и сядь на кухне, как ты сидел, когда меня допрашивала полиция!

– А почему ты не призналась во всем?! – перебил он. – Если ты меня так любишь, как говорила, почему не призналась? Тебе шестнадцать. Возраст согласия. Да, нас осудили бы, но не посадили.

– Ты идиот? – спросил Ральф. – Ты… господи, ты настолько тупой, что это само по себе – почти гениально. Ты муж ее матери! Возраст согласия для тебя – восемнадцать. Даже по самым скромным подсчетам, ты получил бы от трех до пяти лет. В тюрьме ты не выжил бы. По крайней мере, такой красивый.

Филипп не ответил.

Я затаила дыхание.

Ждала извинений, слез, – он же пьяный, так почему не слез, – признания… Но Филипп был верен сам себе до конца.

– Я бесплоден, – сказал он. – Необратимо. Бесповоротно. Узнал незадолго до того, как мой папа и твоя мама сделали нам братишечку. Если ты беременна не от Ральфа, советую позвонить отцу ребенка. Надеюсь, что это, хотя бы, не мой отец…

– Идиот! – простонала я и отвернулась, чтобы скрыть слезы.

– Филипп, – еще раз попросил Ральф. – Сбрось мне фотографию документов. Название клиники, лаборатории, врача…

Он выругался; ужасно грязно и так обидно, что у меня невольно перехватило горло.

Ральф переключил микрофон на динамик и поднес трубку к уху. Он слушал молча. Один лишь раз покосился в мою сторону чуть внимательнее, но вскоре потерял интерес.

– В отличие от тебя, – обронил он в трубку, – я в дерьме родился и знаю, как его смыть.

Филипп, видимо, рассмеялся. Он что-то сказал, поскольку Ральф тоже улыбнулся.

– И что тогда будет, Фил? Что будет, если я лишусь сана? Вот именно, ничего! Вообще. Я ведь не Штрассенберг, я ведь не сижу в своем родовом гнезде, опасаясь лишний раз пукнуть. Что мне мой сан? Ошибка суровой молодости… Допустим, она беременна от меня, окей. Сейчас я задним числом напишу отказ от всякого опекунства. Вызову Лизель, она ненадолго увезет Ви. А когда с меня снимут сан, а Ви возвратится с красивым младенчиком, я просто усыновлю его и женюсь на ней.

Примерно то же самое, Филиппу говорила Лизель и я подозрительно посмотрела на Ральфа. Он всегда был ее любимчиком. Она не раз давала ему советы. И вспомнилось, как в прошлом году, залитая августовским светом, Лизель то же самое толковала Филиппу. В надежде раззадорить его и зажечь. И Филипп тогда раззадорился не на шутку.

Речь Ральфа ему понравилось еще меньше.

– Итак, оцени расклад: я беру в жены младшую, подаю на развод старшенькой с тобой. С учетом вазэктомии, суд будет быстрым. И в том же судебном порядке, я подаю на раздел имущества с учетом твоих долгов. Как тебе поворот?

Он подождал немного и бросил трубку.

– Как всегда… Трус!..

– Я не беременна, – сообщила я. – Но твой «поворот» так хорош, что я прям сейчас готова.

Ральф рассмеялся, но явно не от веселья. Он хмуро тер подбородок, уставившись в пустоту.

– Я не беременна! – повторила я.

– Знаю. Но у Филиппа не хватило бы соображения придумать такое… Он пьян, как свинья. Кто-то пытается нас стравить.

– Смысл?

– Бизнес, – коротко бросил Ральф. – Даже по одиночке, мы все еще сильны. И имеем кучу общих объектов, которыми управляем от имени и именем Джесс. Если мы ввяжемся в войну, от этого выиграют многие.

Он был уже не здесь.

Пожав плечами, я встала с кресла для посетителей. Для меня все тоже было закончено. И я ощущала это всем своим существом. Филипп, как видно, не успокоится, пока не уничтожит меня. Ему мало просто расстаться. Он хочет быть уверенным, что Ральф меня не возьмет. Он позвонил, чтобы обозначить свои позиции: сказать, что я ему не нужна. И Ральф услышал. Ральф, как и прежде перед ним трепетал.

– Я пойду к себе.

– Не хочешь прогуляться? – запоздало крикнул Ральф в спину. – Как раньше? Лишь мы вдвоем?

Я обернулась. Вся в злых слезах.

– Как ты не понимаешь?! Я не ребенок больше! Господи! Почему я не свернула шею, упав в овраг?!

Белый Гном под розовым зонтиком

Укрывшись с головой одеялом, я с горечью вспоминала ту ночь.

Сама я ее не помнила, – но знала по рассказам членов семьи.

…Мне было четыре года. В ту ночь шел дождь. В таких историях всегда идет дождь, да и когда он не идет в Гамбурге?.. Джессика накоксилась до кровавых соплей и потеряла сознание, испугавшись крови.

Маркус, испугавшись за ее жизнь, немедленно вызвал «скорую». В доме поднялась суета и моя доберманша, Грета, решила сходить и проверить, все ли окей внизу. Она вылезла из моей кроватки и носом открыла дверь.

При виде купированной, грозной на вид собаки, санитары едва не выронили Джессику. И Маркус, ухватив Грету за ошейник, запер ее в библиотеке.

Он не хотел, чтобы Фредерик потерял сразу двух ценных сук: собаку и девушку.

Про меня он, видно забыл.

Проснувшись, и увидев приоткрытую дверь, я решила, что Грета ушла на улицу. И я испугалась! Грета до смерти боялась грозы. Тогда мы еще не знали про ее эпилепсию, но стоило ей увидеть блеск молнии, собака бросалась прочь, куда несут лапы. Я не могла оставить свою любимицу под дождем!

Сунув ноги в сапожки, я взяла огромный розовый зонт и пошла искать ее. Той самой дорогой, какой ходила гулять с отцом. К Развалинам первого Замка, из камней которого наши с Филиппом предки, Рудольф и Вальгард, выстроили два собственных.

Ральф в это время как раз был там. Делал закладки. И у него тоже имелись фобии: Ральф боялся мертвых детей. Какой-то дурак написал в Википедии, будто в нашей семье было принято убивать слишком слабых детей законной жены. И заменять их крепенькими бастардами от местных крестьянок. Крепенькие бастарды и впрямь водились. Их признавали за особые заслуги перед Семьей и вводили в нее наравне с законными сыновьями. Но никогда и никто не сбрасывал детей в туалет. Штрассенберг – это Штрассенберг, а не Спарта. В те времена дети умирали и все. От тысяч самых разных причин, от ветрянки, диких вепрей, поноса и золотухи. Но никому не приходило в голову забивать их трупами замковый туалет. Да и туалеты появились гораздо позже!

Ральф этого не знал. Ему мерещились мертвые младенцы. Их маленькие тщедушные ручонки тянулись к его штанинам. Их голоса звучали в его ушах.

– Ты видел моего папочку? – раздалось сзади.

И заорав, с размаху, Ральф рухнул в папоротник, а я осталась стоять.

– Твои волосы светились, клянусь тебе!.. Я понял, что ты – судьба! – рассказывал он, когда я была чуть старше.

Ральф с детства был мистиком и верил в свою судьбу. Даже если она являлась ему Белым Гномом с Розовым Зонтиком. Поэтому он не убежал и не обоДрался. Гном заблудился. Гном плакал. Гном хотел знать, не видел ли Ральф его собаку и папочку.

Красивого, в длинном черном платье.

Ральф выбрался из папоротников, в которые он упал и присел на корточки, разглядеть феерического создание. Гном с Зонтиком благоговейно прикоснулся к его щеке:

– Ты Принц, да? Только принц может быть такой красивый.

Ральф подхватил Гнома. Детские руки обвились вокруг его шеи, мягкое теплое тельце доверчиво прильнуло к его клокочущей от смеха груди. Ральф никак не мог мысленно развидеть Папочку в диинном чейном паатье.

– А как зовут папочку?

– Отец!

– Как?

– Отец! Его тут все знают.

– А мамочка у тебя есть? – спросил Ральф. – Матерь?

– Грета.

Ральф улыбнулся. По крайней мере, с этим можно было работать.

– Как она выглядит?

– Она вся коричневая.

Ральф присмотрелся, но ничего такого в ребенке не обнаружил. С другой стороны, бывают же и в Африке альбиносы. Что девочка не фея, а альбинос, он больше не сомневался. Но вот, что Штрассенберги вдруг стали толерантны…

– Коричневая?

– Да. Но ее мать была черная. Папа говорит, что Грета – его лучшая сука, поэтому позволяет ей спать со мной, – добил его Гном. – Остальные четверо сидят в клетке… Хотя они и не делают ничего плохого.

И пока Ральф думал, девочка ли больна, или он сам слишком сильно ударился при падении, на дорогу выскочил доберман. Мускулистое поджарое тело сверкало в свете луны, как змеиная чешуя.

Вскинув голову, собака громко залаяла…

…В дверь постучали.

– Со мной все в порядке, тетушка, – крикнула я, неохотно высунув голову. – Я ничего подобного больше не сотворю.

– Это не тетушка, – сказал голос Ральфа. – Можно войти?

– Нет! – заорала я, колотя матрас ногами и кулаками. – Оставь меня, наконец, в покое! Я ненавижу тебя!

ЧАСТЬ 2.

I Верена.

Школа

В новой школе мне не понравилось сразу. Новой школе сразу не понравилась я. Совсем, как в детстве. Когда я пошла в первый класс. Только на этот раз, у меня уже не было никаких иллюзий.

Девушка, которой меня навязали, как новенькую, показала шкафчики, раздевалки и туалет. На этом ее толерантность кончилась. Она подчеркнуто указала на пустой стол в столовой и пошла дальше.

Дежа вю.

Мне казалось, я была к этому готова, но готовой я не была готова.

Наш клан был большим и довольно спаянным. И мы не то, что дружили между собой, но всегда общались. Со мной учились Штрассенберги, Ландлайены, Тилленбурги… И все они знали, кто я и сколько за мной стоит.

У меня было место в обществе, мое место было среди семьи. Если бы в школе мне указали на пустой стол, мои старшие братья Штрассенберги заняли бы все места. Сестер Штрассенберг у меня почти не было, а те что были – были намного старше или младше меня. Но!.. Если бы я сама или кто-то другой увидели, что обижают одну из них, мы собрались бы и дали бы за нее отпор.

Таков был клан Штрассенбергов: дома относись друг к другу как тебе хочется, но за стенами квартала, держись семьи и защищай ее честь, как можешь.

Теперь, одной своей придурью, Филипп вышвырнул меня за пределы клана. Здесь я была никем. Здесь фамилия Штрассенберг ничего не значила, а фамилия Дитрих только усугубляла все.

Ральф был так холоден, что на нем можно было раскладывать скоропортящиеся продукты. А тетушка запретила мне нормально накраситься и надеть привычную мне одежду. В худи и джинсах, я ощущала себя русалкой, которую вынесло на скалу. Нелепой, неловкой и беззащитной в чуждом ей элементе.

Я села, распечатала йогурт и огляделась по сторонам. Другие девочки захихикали и склонили головы, чтобы лучше слышать, что им говорит моя провожатая. Нечто в духе «она башку в асбесте вымачивает?».

Что я могла сказать?.. Одна, совсем одна, без поддержки тесного круга родственников? Даже Ральф и тот выбрал Стеллу.

Несколько лиц, знакомых мне по начальной школе притворились, что не знают меня. Несколько лиц, увиденных в церкви, кивнули, но скорее смущенно. В столовую, обнимая за шею какую-то девушку, вошел Антон.

Пропустив один год по причине отсидки в колонии, Антон был единственным парнем в школе, который водил машину. И еще, был звездой: пловец, красавчик, сын известного в городе адвоката. И плохой парень.

Девушка, что шла с ним, то и дело пялилась на меня. Ее я не знала, но судя по маркам безвкусно подобранных шмоток, бедна она не была. Девушка уставилась на меня, остановилась и что-то резко сказала Антону.

Антон покраснел и принялся что-то мямлить.

Вот только этого не хватало.

Рассказа, как он бросил меня. Я допила свой йогурт и поднялась.

– Эй, – сказал парень, пока Антон и все остальные за его столиком делали вид, что не смотрят на мои шмотки. – Это ты сестра отца Дитриха?

Я кивнула.

– У тебя тоже целибат, или ты монашка? – загоготал он.

Антон стал красным, как форма его любимой «Баварии». Его девушка рассмеялась, и я поклялась себе, что верну его. Просто для того, чтоб ей насолить. Но что ответить, я так и не нашлась. И тоже побагровела.

– Обет молчания, – сказал кто-то глубокомысленно.

– Захлопнись, – сказал Антон.

Остаток дня прошел, как в тумане.

Под взгляды Свени, так ее звали, алые уши Антона и смешки за моей спиной.

И тем не менее, я обратила внимание, насколько красивы местные мальчики. Деревенские, крепкие, с красивыми лицами и такие ухоженные, словно их привозили в школу прямо с конкурса красоты.

Пара их, помимо Антона, ходили в «бойцовский клуб» и титул Ральфа больше не вспоминали. По крайней мере, при них. На Свеню и ее клуш-подружек, увы, их власть не распространялась. И именно она, целый день, подспудно и непрестанно, гнала на меня волну.

Если бы Свеня хоть что-то сказала мне, я бы врезала ей. Просто так, с ноги. Чтобы она кувыркнулась и никогда больше не смела открывать рот. Но Свеня ничего мне не говорила. Она говорила так, чтобы я все слышала, но… обращалась к кому-нибудь за моей спиной.

И после школы, когда все разом, гурьбой рванули на выход, я не придумала ничего лучшего, чем обратиться к бывшему парню.

– Эй, – сказала я. – Хай, Антон. Помнишь меня? Мы расстались, когда моя грудь перестала быть идеально плоской, как тебе нравится.

Кто-то хихикнул, кто-то прыснул в кулак. Свеня позеленела и на миг сжалась, пытаясь скрыть что ее-то грудь была по-прежнему идеально плоской.

– Скажи своей девушке, я готова ее претензии в любой момент обсудить. А не захочет обсуждать тет-а-тет, я ей просто врежу. Ногой. С разворота.

Антон так и не нашелся, что мне сказать, но Свеня вскинулась, как собака:

– Больно ты мне нужна, чтобы о тебе разговаривать!

– Больно будет, когда я челюсть тебе сломаю, – сказала я. – Хочешь сказать мне что-то, скажи в лицо. Иначе, получишь в морду!

И вышла, натянув капюшон.

Волчьи мальчики

– Не хочешь собрать подружек в гастхаузе? – спросил Ральф тем же вечером тетю.

Она подняла глаза.

Погода стояла дивная, но слишком жаркая для футбола и Ральф давно поговаривал, что хочет собрать парней. Мысль, что он соберет своих оловянных солдатиков дома, пришла лишь сейчас.

И сразу стало понятно, зачем он заказывал столько мяса и слабоалкогольного пива.

– Вот убедишься: однажды, они убьют тебя живьем! – предрекла тетя.

– Ты, как всегда, логична.

– Тюрьма по ним плачет!

– И девчонки, которых прячут городские мамаши… И кстати, о девчонках. Верена, ты сделала уроки и эпиляцию?

Я вскинула голову: ЧТО?!

После того, что я сказала Свене неделю назад, я осторожно перехожу дорогу и не хожу по темным углам. Мне очень не хочется принимать ее у нас дома.

– Семье Верены такое не понравится, – вмешалась тетя Агата.

– Ее семья – мы.

Тетушка рассмеялась ему в лицо.

– Я думала, ты уже перестал воображать себя Принцем.

Он вскипел, это было видно, хотя Ральф даже не изменился в лице. По щекам рассыпался крапивный румянец. Глаза потемнели, словно гранитный памятник.

Я отодвинулась по инерции, но тетушка в этом плане была чувствительна, как чурбан для колки поленьев.

– Верену я заберу с собой. Мы как раз хотели сходить в приют.

– К беженцам? Ты с ума сошла?! Нет, нет и еще раз нет. Я собираюсь познакомить ее с ребятами. Ей нужны друзья в школе.

– Но эти мальчики не нашего круга! – взвизгнула тетя.

Ральф собирался что-то мне сообщить, но тетин вопль изменил траекторию его мысли. Глаза потемнели еще сильнее; словно их залили смолой.

– Не нашего круга?! Это какого, Агата Дитрих баронесса фон Броммер?! Что за снобизм, а?! Ты забыла, кто ты? Забыла свою убогую конуру, в которой мы каждое утро дрались за завтрак с крысами? Забыла, как ты после завтрака шла в джоб-центр, выбивать из них на пару грошей побольше. Круг! Смотри-ка, какая ты стала аристократка!

Тетя побледнела, но не ответила.

– Ты очень быстро забыла, откуда я тебя вытащил. Эти мальчишки – моя семья, мои друзья, мои дети. И если ты еще раз посмеешь что-то там пролепетать про свой круг, ты очень быстро в него вернешься. Ты поняла меня? Ты меня поняла?

Тетя швырнула салфетку и выкатилась из столовой.

– Я не хочу знакомиться с твоими парнями, – сказала я.

– А что так? – сразу же взъелся Ральф. – Они не твоего круга?

– В этой школе я лох. Меня до сих пор не избили лишь потому, что они не могут получить разрешение собраться толпой, не организовав при этом официальное общество.

Ральф скупо улыбнулся, но он все еще был зол и вышло похоже на звериный оскал.

– Не бери в голову, пускай говорят… Никто тебя пальцем не тронет.

– Да? Расскажи мне как именно не брать в голову. Я не привыкла к такому, Ральф. Мне очень обидно и страшно! И заставлять меня принимать их еще и дома, это слегка чересчур! Забыл, что было в начальной школе? Эти девки ненавидят меня! Даже если и притворяются при тебе, в душе они меня ненавидят!

Ральф перестал улыбаться и стиснул зубы.

– И я сама ненавижу их! – выкрикнула я. – Ненавижу их безмозглые рожи. Ненавижу их диалект, они нормальный немецкий не понимают! Как тролли с гор. Какой мне смысл с ними знакомиться? Чтобы они знали обо мне больше? Чтобы могли задеть еще глубже, еще больней?!

– Ви…

Он не договорил, поскольку зазвонил телефон. И я спинным мозгом почувствовала: вот она. Его женщина. Стелла!

Стелла Как-то-там.

Которая красит свои синюшние губы в кровавый цвет и душится лосьоном от насекомых. И стало еще больнее. Больно, как никогда. Мир рушился, падая мне на голову.

Ральф посмотрел на меня и отвернулся.

– Что случилось?.. – в трубке горячо и жарко заговорили. Ральф долго слушал, после медленно обернулся, посмотреть на меня. – И?..

Ральф повернулся полностью. Послушал, покивал, словно она могла его видеть. Сказал «спасибо», сбросил вызов и посмотрел на меня.

– Ви, это правда, что у тебя уже была попытка самоубийства? – спросил он мрачно. – Что то, что было – это не в первый раз. Что ты пыталась и раньше? Когда жила здесь.

Я не ответила.

Эта сука, похоже, рылась в моих досье!

Я в самом деле пыталась. Кажется в девять лет или в десять. Выпила пачку снотворного. Ральф был тогда в Риме, но Джессика обнаружила и заставила меня все выблевать. Потом позвонила в «скорую», ее обсмеяли. Дети, сказали ей, не могут сами себе желать смерти. Дети, сказали ей, слишком любят самое жизнь. Если вы не уследили за препаратами, виноваты вы.

Джессика оскорбилась и позвонила сразу всем своим адвокатам. После того, как те коршунами стали пикировать на администрацию госпиталя, те пожалели, что не покончили с собой ДО. И меня обследовали. Сразу же два врача.

Неудивительно, что эта история стала известна Стелле.

– Ви?! Это правда?

– Тебе-то что?

– Мне-то ничего. Ты не врубаешься, что ли? Не понимаешь, что ты наделала? Ты ведь пыталась, по сути, себя убить. И врач обязан был это документировать… Теперь еще в школе. Твое поведение признано депрессивным. Школьный психолог рекомендует тебя обследовать.

Я закатила глаза. Как меня бесят все эти аналитики, которые знают, что чувствуют незнакомцы. Но в упор не видят всего того, что происходит с ними.

– Они не имеют права меня обследовать без согласия моих… – я не договорила.

Моя мать сама проходила «обследование», мнимый отец отправил подальше с глаз своих, а настоящий был епископом и прав на меня предъявить не мог.

– Твой опекун – я. Если так пойдет дальше, меня заставят дать согласие. Ты, что, не понимаешь?! Я мужчина. Священник. Один из тех, что щупают алтарных мальчиков! Меня даже спрашивать не будут. Тебя просто заберут.

– Знаешь, что я понимаю? Ты трахаешь психиатра, которая без спроса лезет в мои дела. Раньше ты сам улаживал такие вопросы!

– Не понял? – ответил он.

Не то, чтобы угрожающе, но… скажем, предупреждая.

– Уладь это со своей бабой, – сказала я, не отводя глаз. – Уладь это сам, иначе я подключу свою бабушку.