Граф находил его хобби «пидаристическим», но в глубине души признавал: рисует Маркус намного лучше, чем большинство друзей-художников Мариты. Он даже сам позировал для одной работы, с которой Маркус написал сразу две. На первой Себастьян просто скакал на Цезаре. На второй, он превратился в подобие Короля Ночи на лошадином трупе. Себастьян тут же забил на оригинал, заказал копию Неоригинала и повесил в Галерее, назло жене.

В новой версии Король Ночи обзавелся грудастой спутницей, которая сидела на коне перед ним. Ледяная броня едва прикрывала соски, повторяя изгибы груди и тела. Глаза горели темным огнем.

Зная Маркуса, сложно было представить, что этот мужчина способен изображать страсть, но он был в самом деле способен. Граф знал, что Ви была полностью одета, когда Маркус велел им сесть на скамью, и сделал несколько снимков. Однако, на картине не осталось и следа благопристойности.

Марита, плоская от природы со всех сторон, оскорбилась.

– Что за примитивный, пошлый натурализм? И ты еще называешь себя художником?!

Маркус и сам был в шоке. Он до последнего мига верил, что эта картина – для холостяцкой квартиры Себастьяна. Верил, что никто и никогда ее не увидит. Ну, кроме тех «ужасных вульгарных женщин», с которыми граф обманывает жену.

Себастьян с Мартином хохотали в голос.

– Зря ты так, Марита. Очень выпуклая, сочная работа! Краски… эээ… цепляют взгляд, – оформил свою мысль дядя и они с племянником вскинули ладони навстречу друг другу.

– Самая выпуклая идея в них – это грудь Верены! – рявкнула Марита сквозь громкий хлопок. – Несовершеннолетняя грудь!

– Спокойно, милая! – сказал Себастьян. – Это не несовершеннолетняя грудь Верены, это несовершеннолетняя грудь Джессики. Маркус как-то сделал наброски и использует до сих пор. Он до смерти боится сисек и… Ну, ты в курсе.

Маркус вспыхнул, Марита покраснела еще сильней.

– Так что не трогай бедняжку Вивс. С возрастом все это, конечно, обвиснет…

– Не обвиснет, – горячо перебил его дядя Маркус. – Я знаю бабушку этой крошки и поверь мне!.. – тут он зыркнул на Маркуса, повернулся к нему спиной и прошептал: – Там все по-прежнему выпукло.

С тех пор, Маркус не подпускал их с дядей к свои работам. И когда горничная, спустившись, пригласила Себастьяна пройти в мастерскую, граф удивился. Его опять готовы впустить в святилище?.. Или, Верена там?..

Частично, все так и было.

Граф посмотрел на плачущую кровью девушку; то ли русалку, то ли вампиршу, то ли еще какую-то нежить. Она плакала от ярости. Черты заострились, глаза сверкали от злости. Казалось, дай ей сейчас платок – она отгрызет его вместе с пальцами.

Работа была живой… и великолепной.

Маркус в испачканном красками переднике, вытирал руки.

– Говорят, ты хотел видеть нашу маленькую жемчужинку.

– Живьем, – сказал Себастьян, немного разочарованный, что на этом портрете никаких выпуклых идей нет. – Тебе говорили, что в мире есть другие женщины?.. Натурщицы, там, модели…

Маркус усмехнулся и тоже посмотрел на свое творение.

– Если эта маленькая засранка меня не бесит, то вдохновляет неимоверно. В ней, действительно, что-то есть… Что-то бесячее, не находишь?

– Она слишком тощая сзади, чтобы меня бесить.

– Так сразу и не скажешь, глядя на ваши влажные приветствия.

Себастьян ощетинился.

Он понимал, конечно, что Ви – давно не ребенок. И целовать ее так при встрече, давно пора перестать. Но в то же время, он помнил Верену еще пятилетней. Когда, старательно собрав свои маленькие губки в кучку, малышка торжественно касалась ими его закрытого рта.

Этот поцелуй был частью приветствия, сложившимся ритуалом. И когда Ви вернулась с теми же приветствиями, Себастьян не возражал. Всем неравнодушным, он говорил, что этот поцелуй – его прощальный кивок пролетевшей молодости. Чмоки тем счастливым денькам, когда они с Фредом и мальчиками скакали верхом, все вместе ездили на футбол или на рыбалку. А не то, что все они думают, когда пялятся на ее буфера! И что он всем им головы поснимает, если кто-то там не прекратит все это опошлять!

– Верена всех при встрече целует. В том числе, Цезаря! – начал он.

– С языком? – перебил Маркус.

На миг граф замер, словно проигрыватель с поднятой иглой, потом просто плюнул и сменил тему.

– Могу я поговорить с ней? Я пытался связаться по телефону, но ее номер не отвечает.

– Она на психе разбила свой сотовый телефон, и я отказался купить ей новый.

– Ты просто душечка. Учитывая ту мелочь, что не родись она, ты рисовал бы граффити. Под мостом. Угольком из костра, потому что на краски у тебя не было бы денег, – проговорил Себастьян.

– Я расплатился сполна, когда женился на Джессике и выдавал себя за отца этой маленькой… – он оборвал себя.

– Жемчужинки, – ехидно подсказал граф. – По-моему, ты ревнуешь. Просто не признаешь. И пишешь свои «выпуклые» работы.

Маркус сел к маленькому столику у окна и указал гостю на свободное кресло.

– Мне кажется, нам пора серьезно поговорить.

– О чем же?

– Ты знал, что наша Ви и твой сын? – Маркус сделал рукой неопределенный жест.

– Догадывался, – без запинки соврал Себастьян. – Ты?

– Я знал, но не одобрял!

– Ну, как обычно! Всегда все знаешь, все порицаешь, но ничего не делаешь, чтобы это предотвратить.

Тот рассмеялся.

– А что я мог сделать? Мама ей позволяла. Филипп меня даже слушать не захотел, сразу начал врать, что они лишь дружат.

– Ты с Филиппом говорил?

– Филипп – сын Мариты. Естественно, я с ним говорил!

– Он больше мой сын.

– И именно поэтому, я говорю с тобой. Чтобы ты повлиял на своего сына. Верена и Джесс воевали с тех самых пор, как Ви родилась. Сперва за Фреда, затем за Ральфа. Филипп был просто вопросом времени…

– Когда кобылка вроде малышки Ви, живет в одном стойле с жеребцом вроде Фила, это всегда – вопрос времени. Мы с Лизель обсуждали их брак, если это тебя волнует. Ты доволен?

– Нет, – насупился Маркус. – Я знаю, как ты к этому отнесешься, поэтому прошу сразу: выслушай до конца. Я не единственный, кто это замечает. Просто единственный, кто придает этому значение.

– Чему же?

– На Филиппа ей плевать, он просто трофей в их войне с мамашей. Верене нужен кто-то совсем другой.

Себастьян подался вперед.

– Верена спит с Ральфом?!

На миг Маркус вытаращил глаза, но тут же взял себя в руки.

– Нет! Я не в этом смысле. Она ни с кем другим не спала, об этом не беспокойся. Но она не любила Филиппа так, как говорила. Уверен, мама промыла ей мозги своими имперскими планами и велела забеременеть от Фила любым путем. Вот почему Верена спала с ним. Но нравится ей по-прежнему кое-кто другой…

– Да твою мать! – Себастьян вскочил, едва сдержавшись, чтоб не пнуть стол. – И это больное дерьмо ты скормил Филиппу?! Ты это ему сказал?! – его трясло. Еще момент, Себастьян сгреб бы Маркуса за рубашку и сделал то, о чем все эти годы только мечтал – проехался кулаком по его надменной физиономии. – Ты знаешь, как он относится к Ральфу! Знаешь, как он его ценит, знаешь, как он всегда ревновал к нему Джессику!

– Я говорю не о Ральфе!

– О Фердинанде?

– Не смеши мои кисточки! Я говорю о тебе самом.

Граф резко выдохнул:

– Я знал бы, если бы я спал с ней.

– Выслушай до конца! – резко повторил Маркус. – Верена с детства была со странностями. Она с тобой заигрывала с тех пор, как мы объяснили ей, почему она не может выйти замуж за своего папочку. И ты, понятно, не принимал ее флирт всерьез. Ты и сейчас, я вижу, не принимаешь.

– Ты принимаешь?

– Принимаю, но мне практически все равно. Если Марита не возражает, что ты целуешь подружку сына, с чего мне самому возражать? Я лишь надеялся, что все это несерьезно. Однако, в тот вечер, когда ее мать увезли в больницу, когда я позвал тебя в холл, отвлечь эту полицейскую… Ви просто озверела! Понятно, она пыталась не подавать вида, но я-то стоял с ней рядом и наблюдал. Она выглядела примерно так, как выглядит на этом портрете! Я уж боялся, она сорвется и бросится на эту корову!

Себастьян очень медленно, глубоко вдохнул. Взглянул на перекошенное лицо «русалки». Что Марите на него плевать, он был в курсе. Хотя и неприятно слышать это от Маркуса. Жена есть жена, но… Маркус сказал правду о чувствах Мариты и его бред про Ви улегся в удобренную почву.

– Она могла знать, что ты спал с Джесс?

– Нет, не могла… и она, не знала. Она решила, что ей изменяет Фил.

– Что ж, может так. Возможно, что Джессика огребла от Фила. Но речь о Ви и мне кажется… Нет, мне не кажется, я уверен в том, что Ви имеет на тебя виды. Не на титул, именно на тебя!.. Тот поцелуй, на конюшне, был неспроста. Она уже прощупывает почву!

Себастьян и сам это знал. Он понимал, что Верена тоже все понимает. Все то, что делает своим ртом. Но она была еще девочкой, еще неопытной хищницей, пробующей себя в игре. И он подыгрывал ей, как большой лев играет со своим львенком.

До того поцелуя. Когда она, подпившая за здоровье Брута, – сын Цезаря получил свою первую медаль за экстерьер среди юниоров, – прижалась к Себастьяну и сказала:

– Как быстро-то чужие дети растут?

После чего привстала на цыпочки, скрестила руки на его шее и, расплющив все свои выпуклые «идеи» о грудь Себастьяна, прильнула к его губам. Поцелуй был долгим. Настолько долгим, что Джессика, не выдержав, оттащила дочь.

– Все, он понял, утихомирься!

Ви отошла, жуя нижнюю губу и улыбаясь Себастьяну одними глазами. И он задумался. Крепко задумался: а что происходит, когда старый папа-лев понимает, что его дочь выросла? Сам он ее отцом не был, но… ощущал себя как-то нехорошо. Одним из тех склизких линялых старцев, что отирались на берегу, глядя на молодых девчонок.

Летом молодежь то и дело устраивала турниры по пляжному волейболу. Мальчики Штрассенберги во главе с Сигурдом, против девчонок Ландлайен под капитанством Ви. Девчонки играли плохо, но эмоционально. С визгами, высокими прыжками у сетки и крепкими объятиями после удачных бросков. Мячики, что прыгали в их лифчиках, отвлекали всех сразу зрителей, судей и игроков. Женское собрание Штрассенбергов негодовало. Себастьян ожидал что, когда ребяткам настанет пора жениться, многие приведут именно этих девочек и редкие штрассенбергские невесты мыслили в том же ключе: лучших жеребцов уведут сисястые дылды!

В отличие от своих племянниц, Себастьян был этому рад.

Давно пора разбавить их женский генофонд. Особенно теперь, когда никто не мрет в родах, если бедра недостаточно широки. Это опять напомнило ему о поступке сына и о том, что бедра Ви никогда не внесут свой вклад в генофонд семьи.

Граф сжал кулаки.

– Она подкатывает к тебе! С каждым разом все откровеннее, а ты это позволяешь!

– Да прекрати ты! – проворчал граф. – То, на конюшне, это вышло случайно!..

– Да? Что же именно? Ты лишь случайно опомнился и не ответил ей взаимностью на глазах у своей жены?

Себастьян почувствовал, что краснеет.

– Не мели ерунды, – буркнул он.

А сам подумал, что лет так двадцать назад, он ответил бы. О, да! Лет двадцать назад, будь Верена взрослой, он дал бы Марите пинка под зад. И ей, и ее ублюдку!.. Верена была куда лучшей партией. И по деньгам, и по происхождению.

И по выпуклости частей…

– Я не мелю ерунды! Я знаю, что с Филиппом у них все хуже и хуже ладится и Ви всерьез настроилась на тебя!

– Спасибо тебе за мысль, – сказал Себастьян, – что я, в свои пятьдесят, могу быть интересен шестнадцатилетней. Я был о себе гораздо скромного мнения.

– О, – рассмеялся Маркус, – скромного? Ты, Себастьян? Я никогда не верил по-настоящему, что ты предпочитаешь брюнеток, ростом тебе по пояс. Тебе просто лень заморачиваться на равных, тебе хочется обожания и бегом-бегом! Но я еще помню, как ты все время смотрел на Джесс. Верена – вылитая Джесс, только волосы белые. И ей шестнадцать, возраст согласия. И ты не муж ее матери. Юридически, ты ей – никто… И обожать тебя больше, чем наша Ви, ни одна брюнетка не сможет.

– К чему ты клонишь?

– К тому, что она рассталась с Филиппом. К тому, что Филипп не может иметь детей… Мне все равно, с кем ты спишь, но твоя жена – очень дорогой мой и близкий друг. Ты не унизишь ее, связавшись на глазах у всех с малолеткой!

Себастьян внимательно посмотрел на него.

Он был третьим сыном; шансы стать графом были близки к нолю. Он собирался разводить лошадей, свободный от этикета и семейного кодекса, но его старший брат решил почистить заряженное ружье, а второй уже принял сан. Себастьян стал графом против собственной воли. Из долга перед дядей и всей семьей. Он никогда не понимал скудоумие Мариты, продавшей все за право называться его графиней. И еще меньше, скудоумие Маркуса, который умудрился все это время ее любить.

И то, что Маркус не знал о сыне, его не оправдывало! Он не имел права в чем-либо его обвинять.

– Мне нужно поговорить с Вереной. Не заставляй меня бить тебя, чтоб она услышала и пришла.

– Она не услышит, – ответил Маркус, и мерзкая улыбка раздвинула его губы. – Я отослал ее еще неделю назад.

V Фредерик.

У священников не бывает деток

От своего красивого сумасброда-отца Фредерик унаследовал широкую, бьющую по сердцам улыбку и умение посмотреть в глаза так, что, у человека перехватило дыхание. Маркус такой улыбкой не обладал. Маркус всегда был настолько чопорным, что даже отец однажды, сказал их матери:

– Такое чувство, что ты родила одного живого ребенка и надгробную статую на случай, если он вдруг помрет.

Фред это слышал. И Маркус слышал. Но когда он попробовал сказать брату, что папа пьян и слушать его не стоит, Маркус оттолкнул его к стенке и убежал. И Фред не пошел за ним. Еще совсем маленьким, он понимал, что разница между ним и братом огромная.

Маркус был высокомерным заучкой, Фредерик искренне любил жизнь и людей вокруг. Маркус возился с красками, Фредерик со щенками и жеребятами. А когда они выросли и Фредерик стал засматриваться на девушек, Маркус просто закрылся от своих гормонов на чердаке.

С годами, по мере того как они росли, пропасть становилась все шире. И наполнялась завистью Маркуса, словно дегтем. Как Фредерик ни старался, брат закрывался, отталкивая его. И он отстал. Предпочел дружить с Себастьяном и тот вскоре стал ему больше братом, чем Маркус.

То, что Себастьян встал на сторону Джессики, убило его. Себастьян сказал, что сказал бы любому другому родственнику. Сказал, что даже сам Папа Римский не в силах набраться смелости, чтобы отменить целибат. Куда уж ему набраться той самой храбрости. Фредерик развернулся и просто молча ушел. Он порвал с Маркусом, матерью, Джессикой и Себастьяном.

Но ни по кому из них, не скучал так сильно, как по старому другу. Даже по своей Ви.

Смешливая черноглазая девочка, которую Фредерик часто встречал по дороге в Резиденцию, засмеялась и помахала ему рукой. И снова заныло сердце. Так сильно, что он поморщился, ухватился за грудь рукой. Эта девочка была черноволосой и смуглой, но что-то в ее улыбке, в ее манере смотреть, напоминало Фредерику Верену.

Хорошенькая, какой только может быть хорошенькая девочка, она ела мороженое и улыбалась ему. Сам он не выносил мороженого с тех пор, как тогда, в последний раз, купил им с Ви по огромной порции. В Гремице, на диком пляже. Давно.

Опять накатило; вспомнились глаза дочурки, повзрослевшей в короткий миг.

– …я не хочу уезжать. Пусть Джесси забирает мое имя и уезжает.

И он сказал ей:

– Нет, Куколка. Однажды ты вырастешь и поймешь!

Верена выросла, но вот поняла ли?

Фредерик так надеялся, что однажды дочка найдет его. Каждый раз, меняя помощника, он говорил ему о своей племяннице. На случай, если Ви найдет его официальные телефоны и позвонит. Говорил, что, если это случится, его должны немедленно известить.

Но годы шли, а дочка все не звонила.

И Фредерик заставил себя похоронить надежду. Он сам оставил ее. Из своей глупой, непримиримой гордыни. Зачем ей ему звонить? Кто он ей теперь?

Фредерик потер руку; в том месте, где сходились большой и указательный пальцы, остался стигмат.

Он все ей объяснил, как мог… пятилетнему-то ребенку. Ви выронила мороженное… Чайки набросились на лакомство клюя друг друга и их двоих. Клюв, пробивший его ладонь, оставил рану на виске Ви…

Снова крепко перехватило горло. Вспомнилась маленькая Верена, которая цеплялась за его руки своими окровавленными ручонками и кричала:

– Не отдавай меня, папочка! Я буду хорошей! Пожалуйста! Не отдавай!

Вспомнилась Джесс, которая с притворной терпимостью отцепила ее маленькие пальчики от его сутаны.

– Не «папочка», детка, а «пресвятой отец». Твой дядя Фредди – священник. У них не может быть деток.

…Фредерик не сразу понял, отчего Верена такая смуглая. И что эта девочка – вовсе не его дочь.

– А у тебя есть дети? – спросила девчушка по-итальянски.

Он вздрогнул.

Язык он знал очень хорошо, но порой, углубившись в собственные мысли, не сразу понимал смысл сказанного.

– Что?

– У тебя есть детки?

– Это же католический священник, любовь моя, – улыбнулась мать. – У них не бывает деток…

Он заставил себя улыбнуться, подавив непрошенный гнев.

– У меня есть племянница, – сказал он малышке.

– Сколько ей лет?

Он замер, приоткрыв рот. Сколько ей сейчас лет? Он чуть не ляпнул, что «пять».

– Я… Я не знаю.

– Ты – плохой дядя, – сказала малышка и облизала пальцы. – Ты должен знать!

Мать девочки дернула за руку, извинилась и потащила дочь за собой.

Сколько ей?..

Медленно шагая по площади, Фредерик попытался вспомнить, как она выглядела тогда, но не смог. Вместо маленькой милой Виви, которую он звал Цукерпу, вспоминалась красивая взрослая деваха, которая могла бы хоть что-нибудь надевать, прежде чем встает перед камерой!

Сколько ей? Шестнадцать, почти семнадцать. Совсем уже взрослая, судя по фотографиям в Инстаграм. Очень взрослая… Совсем, как Джессика в ее возрасте.

Наверное, уже и мальчишка есть. Утратила она интерес к мужчинам постарше?.. Он так надеялся, что утратила. Не хотелось бы, чтобы Ви унаследовала судьбу его матери. А если вдуматься, то и судьбу Джессики.

Да, Джесси вышла замуж. На этот раз, по любви. То, как Филипп любил ее, слепой бы заметил. И Фред надеялся, что Джесс счастлива. Может, потому Верена и не звонит? Филипп всегда был для нее старшим другом. Возможно, смог стать отцом.

Фредерик опять обозлился.

Почему, черт возьми, она выросла? Почему превратилась из ребенка сразу во взрослую, миновав стадию Гадкого утенка? Он много лет не общался ни с братом, ни даже с матерью, но за дочкиным аккаунтом в Инстаграме следил всегда. Сначала его вел Ральф, позднее – сама Верена. И то, что она постила, рвало его на куски.

Да, как отец он был горд, что его девочка – такая красивая. Но как мужчина, он корчился от одной только мысли, для чего ее фотографии используют другие отцы. Отцы, дяди, дедушки, братья и даже сестры, прости их господи.

Как Джессика и Филипп позволяют ей подобные вещи?!

Когда Фредерик узнал, что его малышку вышибли из позором из интерната, он чуть не поседел. Но не нашел в себе сил не гуглить то видео. Руки тряслись, голова гудела. Хотелось вернуться в Гамбург и убить мать. Джесс тоже умела подобный фокус и научила ее Лизель. Но учить такому свою же внучку!? У этой женщины хоть что-то святое есть?

Фредерик много раз порывался позвонить дочери. Или написать. Но опять же… кто он ей был сейчас? Если он не смог приструнить Джессику, где ему приструнить их дочь? Дочь Джессики, которую вырастила Лизель?..

Фредерик достал телефон и на ходу проверил знакомый профиль. Ничего нового. Последняя фотография висит, как и две недели назад. И ничего больше. Ни Сторис, ни ответов на комментарии. Обычно Ви отвечала.

Сердце заныло вновь.

Он все еще рассматривал ее накрашенное лицо, когда внезапно появилась темная линия с красной и зеленой иконкой в виде телефонной трубки.

Номер был немецкий, но незнакомый и сердце отчего-то предательски дрогнуло. И он поверил: звонит она.

– Да?! – спросил он хрипло. – Да?.. Алло? Верена?

– Фредерик? – голос был мужской. Спокойный и твердый. – Это Себастьян.

Фредерик качнулся вдруг, с трудом подавив вопрос. Пропавшая дочь, неожиданный звонок Себастьяна.

– Верена тебе звонила? – слегка оживился граф.

– Нет… Что случилось? С ней что-то произошло?

– И да, и нет. У тебя есть время? История очень долгая.

– Она жива? – спросил Фредерик глухим голосом. – Она две недели не была в Интернете.

– Жива, конечно, – странным тоном ответил друг. – Просто она на психе разбила свой телефон, а твой очаровательный брат не стал покупать ей новый… Могу я позвонить тебе с видео? Мне нужно видеть твое лицо.

– Я наберу тебя, как только зайду в свой дом, – бросил епископ. – Минут через десять.

Старые обиды всплыли, как извещение о звонке.

Лицо и голос Себастьяна, когда тот сказал, что исключений он для него не сделает. Просто не может. Что скажут о них в семье?! И Фредерик рассмеялся: ну, надо же. Семья? И это ему говорит Себастьян?

С тех пор они не общались. Фредерик понимал: Себастьян не позвонил бы, если бы речь шла о пустяках.

Так и вышло. Ви разбила не только свой телефон. Она свою жизнь разбила.

Посидев еще несколько минут и переварив новости, Фредерик поднял телефонную трубку, набрал по памяти старый знакомый номер и, глубоко дыша, стал слушать гудки.

– Резиденция Маркуса фон Штрассенберга, – ответил голос с мягким румынским акцентом.

И он едва не расплакался: Мария.

– Можно Маркуса? – спросил он, не в силах сейчас объясняться еще и с ней.

Господи, сколько лет она у них служит?.. Единственная, кто от них не сбежал, когда они на мели сидели. Их с Маркусом нянька. Почти что вторая мать. На том конце трубки всхлипнули. Глубоко вздохнули:

– Фредди? Мальчик мой, это и правда ты?..

Маркус освободился даже быстрей, чем Фредерик сумел успокоить Марию.

Есть люди, которые не меняются, и его брат был именно из таких. Его отсутствия он будто и не заметил.

– Поговорить с Вереной? Фред, ты же знаешь наш договор. Джессика будет в ярости.

– Джессика будет в гипсе недели три, – оборвал он. – И еще год наслаждаться свободой слова под наблюдением психиатров! Позови Ви. Я хочу с ней поговорить.

Маркус пытался юлить, ускользать, взывать к его чувству долга, и Фред пожалел, что не может видеть его лицо. Ему хотелось бы сейчас в него врезать.

– Ты врешь, Маркус. Ее там нет.

Молчание.

– Где она?!

– В Баварии, – буркнул Маркус. – Я отослал ее к Ральфу. Могу я теперь вернуться к работе?

– Ты – хуже Гитлера, Маркус… Тот хотя бы рисовать мог, – выдохнул Фред и оборвал связь в надежде, что сумел зацепить брата за живое.