Читать книгу: «Красная Поляна навсегда! Прощай, Осакаровка», страница 8

– Говорил же нам этот дядя Кузьма, что греков всех выслали и пока никто не вернулся, – с горечью заметил старший сын Ксенексолцы Иван, пнув в сердцах, попавшийся под ноги, трухлявый кусок дерева.

Отыскали кладбище. Такая же удручающая картина. С трудом отыскали заросшие травой и бурьяном родные могилы. Нашли могилу Федора Христопуло. Поплакали. Что делать, как жить дальше?

Семья Ксенексолцы порешила ехать в Абхазию в Бзыбь: там у них были родственники. Христопуло тоже решили ехать с ними: там жил любимый и единственный родственник Роконоцы – Кирилл, брат ее покойного мужа.

* * *

На Адлерском вокзале, очень красивом, щедро обсаженном яркими цветами и пальмами, перед отправкой в Бзыбь, Ирини, Кики и Ксенексолца неожиданно познакомились с подростками – девчонками из Красной Поляны. Две из них были гречанки и тоже сестры – Марица и Марфа Сарваниди, примерно их возраста, очень красивенькие и очень разные. Собственно говоря, такими были и Ирини с Кики – совершенно разные и внешне и по характеру. Видно было, что сестры Сарваниди ладили, также, как и сестры Христопуло. Марица и Марфа, также, как и другие односельчане, ездили в Сочи торговать картошкой, а теперь возвращались домой. На вокзале их должна была подобрать грузовая машина, которая возвращалась вечером в горный поселок. У них было еще три часа времени, столько же должны были ждать поезда семьи Христопуло и Саввиди, чтобы направиться в Бзыбь. За короткое время девчонки поведали друг другу свои не длинные биографии.

Новые подруги обрадовались, когда узнали, что сестры из Юревичей. Рассказали, как ходили туда с бабушкой, жившей в поселке «Лесной», через Охотхозяйство, по лесу, мимо пещеры «Святой Марии», мимо поселков «Медовеевка», «Кепша», «Монастырь», несколько больших полян, на которых греки останавливались передохнуть и здесь же устраивали хоросы, то есть танцы в кругу. Ирини с Кики, в свою очередь расспрашивали девчонок о семье своего двоюродного деда Билбила. Первые годы высылки брат Федор посылал письма в Красную Поляну, но ответа не получал. Ирини с Кики надеялись, что новые знакомые что-то знают про их деда, но нет. Ничегошеньки. Фамилию Метакса – слышали, но с семьей не пришлось встретиться. Явно, семья Метаксы тоже где-то на высылке.

Краснополянцы уже усаживались за борт полуторки ехать в свой поселок, а девчонкам не хотелось расставаться. Сарваниди пригласили их к себе в гости. И Ирини с Кики, пообещали навестить сестер в Красной Поляне, как только появится возможность. На прощание они взяли у Сарваниди адрес и долго махали вслед удаляющемуся грузовику с новыми подругами. Марица с Марфой тоже с грустью махали сестрам Христопуло. Они обе пожалели девочек: как – то у них все сложится? Нелегкая жизнь ожидалась в новых краях. У них у самих жизнь была с малых лет вся в трудах. Особенно у старшей Марицы. То, что с четырех лет пасла с соседским внучком, Федей, гусей, и уток, и коз, и, не дай Бог не усмотреть за живностью – это была самая легкая, даже развлекательная работа. А так и посуду мыла каждый день, и полы каждые три дня, а главное, смотрела за всеми младшими – двумя братьями и сестрой. И пеленки меняла, и стирала, и кормила из ложки и спать укладывала, пока мать работала на колхозном поле летом, а зимой – в пекарне. Самый младший брат, Ванечка, сестру называл мамой. Потому что, когда он подходил к усталой маме, та гнала его к Марице. Младшей Марфе меньше досталось, так как предпочитала работу на свежем воздухе: за скотом смотреть, двор подметать, за водой ходить. Дома ей было душно. Пацаны, как подросли – за скотом навоз убирали, отцу помогали. Марица считала, что они ничего не делали, по сравнению с ней, в основном, бегали, как и все ребята, по поселку. Пацанам это положено: пусть познают жизнь на улице. Так считали родители.

* * *

В Бзыбь приехали к вечеру. Встретил поселок их неприветливо. Гористая и холмистая, пересеченная оврагами и ручьями местность, не особо радовала глаз, особенно, если на руках и за плечами у тебя столько тяжелой поклажи. Высокие кипарисы, красивые пальмы, разнообразные высокие кусты отбрасывали на землю пугающие тени. В некоторых домах еще не зажигали свет, в других мерцали тусклые огни керосиновых ламп. Прибывшие переселенцы думали о том, что за люди там живут? Как их встретят?

Приняли их сдержано. Дядя Кирилл был, конечно, рад видеть всех, но уж очень бедно жила его семья. Тетя Неропи ходила в латаной юбке, так же, как и дочь. Сыновья носили по очереди одну пару потрепанных сандалий. Кому нужны лишние рты? Но семьи Христопуло и Саввиди остались: все-таки кругом жили греки, говорящие на родном языке, с теми же традициями и укладом, к которому привыкли все греки за многие и многие годы.

Две семьи принялись строить дома уже через две недели. Кики с Харитоном устроились работать в колхоз. А там известно, что можно было заработать. Яшку из-за маленького роста никуда не брали. Не рос почему-то младший Христопуло. Рядом с высоким, стройным Харитоном он выглядел коротышом и это расстраивало его безмерно.

Денежные запасы таяли быстро и опять на выручку своей семьи встала Ирини. Точно так же, как прежде в Осакаровке, принялась за дело: нажарит семечек, напечет пирожков и идет через горы по проторенным тропам к городскому базару, недалеко от моря. Неважно, что трудная дорога вверх занимала два часа, неважно, что ноги гудели и руки отнимались. Все продаст, купит за бесценок ведро хамсы или барабули и идет назад, торгует вечером у себя в Бзыбе. Следом за ней и подруга ее Ксенексолца принялась за торговлю. Она специализировалась на варениках. Очень их деньги помогали в строительстве жилья. К зиме успели внутри побелить две крохотные комнаты и войти в дом. К середине весны, Ирини даже ухитрилась купить себе и Кики красивые красные босоножки. Принарядившись и стоя друг перед другом (зеркала не было), они решили, что выглядят вполне прилично, и что можно наконец съездить в Красную Поляну к полюбившимся им сестрам Марфе и Марице. Ксенексолца тоже хотела с ними поехать, но ее мать не отпустила. Роконоца сначала была категорически против этой поездки, но потом смягчилась: ничего с ними не случится, ведь ездила же она сама когда-то с десятилетним Харитоном в Севастополь.

Очень страшно было ехать по извилистой, ухабистой дороге, особенно, когда проезжали скальный участок, над обрывом, вдоль горной бурлящей реки Мзымты: так и казалось, что все они свалятся туда вниз и убьются насмерть. Некоторые ехали изрядно побледневшие, сжавшись в комочек и зажмурив глаза. Добирались сестры с приключениями целый день, но все-таки к вечеру они уже были на месте. Горный поселок Красная Поляна, о котором столько успели рассказать сестры Сарваниди, предстал пред сестрами в полной своей вечерней красе.

После утомительного жаркого приморского дня им показалось, что они попали в рай: хрустальный воздух был свеж и прохладен, подобно ручью, утоляющему жажду путника. Куда не кинь взгляд – везде стройные хвойные деревья. Высоченные горы кажутся совсем близкими. Слегка напуганные извилистой и опасной дорогой, которая поднималась все выше и выше, Ирини с Кики смотрели на эти красоты с восторженностью, на которую способна молодая душа. Они забыли про усталость, чувствовали себя весело и счастливо. Давно они не испытывали такого состояния… Разыскали улицу Партизанскую. Низенький дом, крылечко давно не крашенное, но сохранившее кое-где выцветший голубой цвет.

Встретили их очень хорошо. Старший брат сестер, Василий, был особенно внимателен к обеим сестрам – гостьям, все расспрашивал подробно об их жизни, пообещал проведать их, потому как в Бзыбе у него-де жил хороший знакомый. Перед сном, родители подруг долго расспрашивали Кики с Ирини о высылке, о жизни в Осакаровке, о переезде. На вопрос сестер о деде Билбиле, рассказали, что, как и все, был репрессирован в сорок втором году со всей семьей. Никого из семьи не оставили. Отправили в Сибирь. Хорошие ребята у него были и девчата тоже. Семья была крепкая, зажиточная, веселая. Много пели и играли на кеменже. Особенно сам Билбил, пел так, что все заслушивались. Долго говорили. Вспоминали прошлую, хорошую довоенную жизнь. Улеглись поздно. Хоть и тесно было в многодетной семье, но гостей уложили спать на удобный топчан, а сами сестры – хозяйки спали где-то на дворе под навесом. Утром их повели посмотреть краснополянские красоты и достопримечательности. Поселок был маленьким, но посмотреть действительно было что.

– Ну, как – высокие у нас горы? – задорно любопытствовал Василий.

– Да, высоченные! – отвечала Ирини, восхищенно оглядывая их, приложив руку ко лбу и задрав голову.

– Главное, куда ни глянь, везде горы и все высокие. И небо низкое. У нас в Юревичах не так было.

Василию не интересно было слушать про какие-то Юревичи:

– А знаете, как эта гора называется?

– Как?

– Аибга. Видите, пять вершин? Их так и называют – Пятиглавая Аибга.

– А вон там – Ачишхо, показала на другую сторону Марица.

– Если приглядеться, то вершина Ачишхо напоминает лицо горца в папахе и бурке.

– Где, как?

– А вон, видите выступы… И в самом деле, девчонкам показалось, что гора напоминает бородатое лицо лежащего человека. Все так было интересно!

Побывали на Гусином пляже, тихое и широкое место горной реки Мзымты, чуть в стороне от поселка. Вода чистая, голубая, а местами, в стремительных потоках серебристо-белого цвета. И очень холодная. Было жарко, но девчонки не стали купаться при Василии. Марфа, не стесняясь брата, высоко задрала подол платья и намочилась до пояса.

– А через пятнадцать минут высохну, – беззаботно заявила она.

Особенно приезжих сестер заинтересовал домик самого Сталина, куда он иногда приезжал, по рассказу Василия, отдыхать.

– Так ты тоже видел Сталина? – понизив голос, недоверчиво спросила Ирини.

Видно было, что Ваське хотелось похвастаться, что да, видел самого, но побоялся. За всякие такие разговоры можно было загреметь на всю оставшуюся жизнь:

– Нет, не пришлось еще. Но какие мои годы! – он энергично обнял девчонок за плечи. – Увижу еще и все вам расскажу. Сестры деликатно вывернулись из-под его рук.

– Ладно, девочки, пойдемте дальше, – предложил Василий, – посмотрите турбазу. На нее тоже приезжал товарищ Сталин. Тайно приезжал. Видели его только начальники здешние.

Ирини с Кики понимающе кивали головой. Напоследок, они кое-как дошли до этой туристической базы. Располагалась она на склоне горы. Бедные новые босоножки! Потрепались же они за этот поход на гору! Но зато сколько впечатлений! Поселок был каким-то праздничным, веселым. Нет, не хотелось уезжать от такой красоты и от таких подруг. Снова договорились встретиться, только уже в Бзыбе. Марица даже прослезилась, прощаясь с ними.

И вот, опять сестры Христопуло трясутся вместе с другими поселковскими, плотно сидящими на лавках того самого грузовика, который ходил раз в день на берег моря.

* * *

Марица Сарваниди ненавидела нищету своей семьи. Как ей хотелось навести красоту в их приземистом, маленьком доме, купленном недавно отцом в Красной Поляне! Прежний их дом в поселке «Монастырь» отец продал и переехал в Красную Поляну, потому что здесь жил его родной брат Иван. Кроме того, на новом месте он нашел хорошую работу на пилораме. Здесь пилили доски на нужды города и поселка с утра до вечера. Платили не так уж плохо, но отец, получив деньги, тут же половину пропивал. Мать специально, в дни зарплаты, ходила встречать его, но он каким-то образом ухитрялся опередить ее появление. Ей приходилось отбирать деньги у подвыпившего уже покладистого мужа. Так что денег всегда не хватало. Марица, недавно сумела заработать деньги на пасеке у дяди Ивана и купила белой марли. Вместе с Марфой сшили занавески на окна. То-то радости было!

Марица очень полюбила новых подруг, собственно, других у нее не было. Некогда было проводить с ними время. На ее воспитании были три брата. Сестра Марфа в этом деле не помощница, хотя и была ее единственной подругой. Вчера эта подруга, сестра Марфа, проболталась Ирини и Кики про Гильманова, ее первую любовь. Девчонки все расспрашивали, не сватает ли их кто. Вот она и выдала ее тайну. Хотя какая это тайна? Марица села на свою кровать, расплела перед сном длинные косы, улеглась. Опять нахлынули воспоминания: шла весна сорок пятого года, давно прошли бои на перевалах Красной Поляны, военные, наводнившие их поселок, расформировались и отправлялись на западный фронт. Совсем недавно у нее, без малого шестнадцатилетней девчонки, появился друг, молодой лейтенант двадцати четырех лет. Он командовал одним из взводов солдат, которые расширяли дорогу на Поляну, водили мощные американские «Студебекеры» с прицепами, возили трубы и другой стройматериал для будущей ГЭС на их горной реке Мзымте.

Скрытно от матери и отца она встречалась с ним в парке около почты. Знала только сестра Марфа. Несколько раз Олег водил ее в кино (кино показывали в бывшей конюшне, давно ставшей клубом). Первый фильм, который им вместе довелось посмотреть, назывался знаменательно: «Свадьба». Олег так и говорил: «Надо непременно сходить, а то у нас тоже грядет такое событие, нужно просмотреть, как это происходит у других».

Фильм – комедия был очень смешным, но ничего такого, чему можно было научиться, они для себя не нашли. За короткое время, большая любительница кино, Марица, посмотрела почти все последние фильмы с участием Орловой: и «Волга-Волга», где она играла Дуню-Стрелку, и «Веселые ребята», где она играла вместе с певцом Утесовым, и «Светлый путь», где она играла ткачиху Таню. После этого фильма Марице так и хотелось самой стать стахановкой, работать изо всех сил, чтоб помочь своей Родине скорей встать на ноги, после разорений от войны. Олег тоже был с ней согласен: работать надо не покладая рук каждому в стране, чтоб быстрее построить светлое будущее. Из десятка просмотренных фильмов, в основном комедий, им обоим больше всего понравился азербайджанский музыкальный фильм про три влюбленные пары, судьбы которых пересекалась: «Аршин Мал-Алан», где пел молодой и красивый Рашид Бейбутов. Фильм потрясающий! Кроме того, Марица очень любила его песню, не раз передаваемую по радио, о девушке с родинкой на щечке. У нее тоже была на щеке таковая, правда крошечная. Олег, часто шутя, вполголоса напевал ее при встречах с ней: «Ах эта родинка меня с ума свела…» И, так казалось Марице, он красиво и сладко поет, лучше самого Бейбутова! Ничего такого легкомысленного не было в их встречах: Олег Гильманов только раз неуклюже поцеловал ее, и то, потому что каким – то образом ее волосы запутались в пуговице его гимнастерки. Вот он и успел чмокнуть ее в щечку, не растерялся. Это привело ее в негодование, конечно, но вместе с тем, она с удивлением заметила, как ее словно окатило горячей волной. Она даже испугалась.

– Больше никогда так не делай!

– Ну прости, Марица. Больше не буду! Точнее буду после того, как поженимся. Тогда – то можно будет?

– Когда поженимся, тогда будет видно, – Марица засмеялась. Лицо ее сияло, глаза лучились, она это хорошо ощущала, понимала, что Олегу видно, какое у нее счастливое лицо.

– Жаль только, что тебе так мало лет, – сетовал Олег.

– Скоро будет шестнадцать, пойдет семнадцатый.

– Знаю! Что же ты хочешь, чтоб я тебе подарил на день рождения?

– Ничего не надо.

– Ладно, ладно, обязательно будет тебе подарок, – подзадоривал ее Олег, – думаю, что через недели две-три нас уже отправят. Постреляем фрицев на славу.

– Отправят… – эхом прозвучал опечаленный голос Марицы.

– Да, так что будь готова отправиться со мной.

– Меня же не отпустят…

– Ну мы ж с тобой уже говорили: распишемся и уедем. А там родители простят нам. Другого выхода нет, Мария.

– Да, я даже не представляю себя твоей женой!

– Потом узнаешь. И представлять не надо будет.

– А как это быть женой, – не отставала она. Столько было в ее словах игривости, женской грации, неискушенности, что Олег легко поддавался ее обаянию.

– Ну, Марица, как тебе я должен объяснить… Ты ведь видишь, как твоя мама для папы жена.

– Не, я так, как она, не хочу.

– Почему?

– Скучно это: папа пьет, маму бьет… Иногда.

– Ну что ты! Я тебя никогда не буду обижать, пальцем не трону. – Он для убедительности поднял вверх свой кургузый палец и сразу убрал его. – Ты не бойся, Мария. У нас многие ребята переженились на краснополянских девчатах.

– Какие это ребята?

– Ну, например, Иван Серегин женился на Глафире. Фамилию ее не знаю, конечно.

– А мою знаешь?

– Сарваниди. От слова сорванец. Ты ж у меня сорванец, маленький сорванец.

Олег снова попытался, от избытка чувств, поцеловать. Марица опять отклонилась.

– Не бойся. Разве ты не видишь, как я тебя люблю?

Олег почувствовал, как на его щеках выступила краска, благо, что было темно, и Марица ничего не заметила.

– Разве можно мужчинам верить? Они всем такие слова говорят.

– Ну что ты! Ты мне не веришь?

Мария молчала.

– Ну, как я могу тебя убедить, я не знаю.

Олег понурил голову. Видимо упавший его голос смягчил его подругу. Она взяла его под руку и потянула к аллее.

– Пойдем, проводи меня домой, пора мне. И успокойся, я тебе верю. Не тот ты человек, чтобы девушек обманывать. Приду, приду к тебе, как договорились, – пообещала Мария, стараясь придать своему голосу насмешливый, несерьезный тон.

Обрадованный Олег, не слышал ее нарочитости, чуть не споткнулся об какой-то камушек. Удержав равновесие, он теперь осторожно взял ее под руку. Марица не сопротивлялась. По дороге домой он уже в сотый раз повторил, когда и где ей надлежит прийти, через четыре дня, в день отъезда их части. На прощанье он нагнулся поцеловать, но гибкая Марица увернулась и в секунду оказалась у калитки. Оттуда он услышал шепот:

– Я еще не твоя жена. Так что, до свидания.

– До свидания, я люблю тебя! – тоже тихо прошептал он вслед уходящей Марицы.

Марица улеглась в своем углу на жестком топчане, который сколотил для нее отец в прошлом году, после долгих упрашиваний дочери. До этого, она, как и все дети спала на полу. Топчан сколотили и для Марфы, а братья, спали на полу. Митька храпел на весь дом так, как обычно храпел отец, когда напьется. Хорошо, что, у рядом спящего Ванечки, крепкий сон. Ему хоть бы что, хоть бы и все храпели. Да и у Марицы со сном все в порядке, особенно, как наработается на огородах. У них их три. Только успевай-то сажать, то цапать, то копать картошку и носить на себе. Хоть Марица и самая тонкая в семье, но после отца – самая сильная. Как-то она слышала, от соседки, маминой подруги, что дескать, молодец твоя дочка, Глаша. Высокая, стройная, и руки, и ноги сильные. На что мать в ответ похвалилась: «А какая трудяга, помощница, никакой работы не боится».

«Так-то оно так, – размышляла, лежа в своей кровати Марица, – но вот как же уйти из дома? Вот в чем вопрос».

Уйти из дома, без спроса выйти замуж, это было неслыханно. Тем более в шестнадцать лет. Слава Богу, по паспорту ей на два года больше. Так не делалось у греков. Но она знала, что уйти она решилась бы. Ни на что не посмотрела бы. Олег ей нравился. Начиная с его редкого имени ей все в нем нравилось. Он был старше ее почти на восемь лет, и она чувствовала с ним себя защищенной. С ним никто ее бы не достал, даже грозный папа. Ничто ей не помеха уйти, кроме того обстоятельства, что у нее нечего обуть. Те сандалии, в которых она прибегала к нему на свидания, держались на честном слове: подошва вся была в больших дырах таких, что кожа ног в этих местах утолщилась и уже было не так больно ходить по каменистым неровностям дорог, дома по двору она, само собой, ходит босиком или в полуизношенных галошах. Гнилые швы рантов на сандалиях с каждым днем все больше расползались. Жить этой обувке не больше двух-трех дней. Да и нижнего белья у нее совершенно нет, если не считать латаных-перелатаных трех пар трусов и одного лифчика, который она сама себе сшила из лоскута сатина, который выискала матери. Комбинации, мечты ее жизни, у нее тоже не было. У ее мамы было две комбинации. Одна из них – шелковая черного цвета. Мать ее куда-то прятала, как будто боялась, что кто-то у нее ее украдет. И платьев у нее только три потрепанных. Ну как ей в таком виде ехать с Олегом? Старенькое, голубое в горошек платье сидело на ней ладно, Олег не раз говорил, что оно ей клицу. Опять же, остальные два еще старее этого. Марица вздохнула: «Ну что мне делать? Как поступить?» Марица пыталась найти правильное решение, но так ни к чему не придя и заснула.

В то утро она проснулась очень рано от жужжанья влетевшей пчелы, и первая мысль, конечно, была об отъезде. Настроение сразу испортилось. Мама гремела уже кастрюлями на кухне, на дворе кудахтали куры, надо было вставать насыпать им пшеницу, дать корм свинье, подоить корову и дать сена. Потом на пасеку, где она работала помощницей у дяди Вани. Марица наблюдала за полетом пчелы, которая уселась теперь на марлевую занавеску. На глазах выступили слезы. Она уткнулась носом в подушку, чтоб не расплакаться в голос.

Решение она приняла: никуда она не поедет, нет у нее такой возможности. Нужна будет Олегу, приедет за ней после войны. Беззвучно всхлипывая и утирая слезы, она встала перед осколком зеркала, наскоро расчесала огрызком расчески свою густющую черную косу и, растолкав любительницу поспать Марфу, вышла во двор умыться да начать свою повседневную работу.

* * *

В поселке «Лесном», в нескольких километрах от Красной Поляны, жила Марицина русская бабушка. Ее грек – муж, дед Кирилл умер через год после рождения внучки. Он ее и назвал в честь жены Марией-Марицей. Внучка родилась в Красной Поляне, но почти сразу молодая семья переехала в «Кукерду», горно – лесной поселок в десятка два дворов, в восьми километрах от Поляны. Народ все прибывал туда: многим нравились здешние красоты и возможность заниматься пчеловодством. У всех было много ульев. Это было прекрасное место для разведения пчел: тихое, с первозданной нетронутой природой. Когда Марице было восемь лет, она, вместе с остальной Кукердукской ребятней, пошла в новую школу. Второй этаж был не достроен. Но занятия можно было проводить. Однако Марице не пришлось выучить ни одной буквы. В тот первый школьный день пришли и забрали молодого учителя, Панаета Мойсиди. Его и многих других мужчин арестовали. «Кукерду» опустел: многие, лишившись кормильцев, спешно уезжали. Отец купил дом в «Монастыре», поселке, расположенном по обе стороны Краснополянской дороги, где-то в двадцати километрах от Черноморского побережья. Дом принадлежал учителю Карышеву, греку с русской фамилией. Он оформлял своей семье документы на выезд в Грецию, впрочем, не надеясь на удачу. Но ему повезло, не сразу, но он получил разрешение ехать. Семье Сарваниди пришлось прожить с ними еще полгода. Дети их, за это время, привязались к детям учителя. Столько было слез при расставании! Обнимались и обещали найти друг друга когда-нибудь. Не думали они, что встреча случится только через долгих полвека.

Бабушка Мария совсем состарилась и сажать свой огород не могла. Весной вся семья Сарваниди, во главе с трезвым отцом, приезжала, сажала ей огород и уезжала, чтоб приехать уже осенью собрать урожай. Марица же наведывалась к любимой бабушке за лето раза три, подгадывала так, чтобы приехать в обед в субботу, а уехать поздно в воскресенье, если удавалось, конечно. Иногда с кем-нибудь договаривалась из поселка и приезжала утром в понедельник на чьей-то подводе.

В субботу, двадцать восьмого августа, она уехала к бабушке Марии с тем, чтобы избежать соблазна уехать с Олегом на следующий день, как обещала. В воскресенье у нее все валилось из рук: представляла, как он ждет ее, как оглядывается, ищет ее, может, все бросил и побежал к ней домой, хотя навряд ли, ее отец вызывал у него трепет своим ростом, густым басом и тяжелым взглядом: он видел его несколько раз около магазина, выпивающего с друзьями. Вечером она успокоилась, Олегова часть должна была уже выехать. Хорошо, что «Лесной» стоит в стороне от дороги, он не сможет ее найти, если даже ему кто-то скажет, где она. И Слава Богу. Утром, этим воскресением, она сходила, в пустующую уже много лет без Батюшки, церковь помолиться, попросить свою покровительницу Святую Марию помочь ей и разрешить все ее проблемы наилучшим образом.

Назад она ехала в понедельник с соседским сыном, Костасом, и его родственником из Адлера, мальчиком по имени Савва, на вид ее ровесником. Всю дорогу брат Костаса что-то рассказывал, задавал вопросы, но она, занятая своими мыслями, почти не слушала его и отвечала невпопад.

Этого красивого Костаса из Лесного она знала давно. Отец ее в разговоре с матерью упоминал как-то имя Костиного отца, бывшего агронома. Посадили его в тридцать седьмом году, как врага народа и отвезли в город Туапсе. Там же расстреляли.

Костас был старше ее лет на шесть. Она его стеснялась, потому как все его уважали, ставили в пример пацанам, а девчонкам показывали на него, как на завидного жениха. Мать Марицы часто, завистливо глядя, как работали трое сыновей соседки Федоры, говорила, обращаясь к своим сыновьям: «Вот, смотрите, как они дружно все делают, не ссорятся, не пререкаются, работают без лени. Сами, без матери, пока она занимается другими делами. Слушаются старшего Костаса. А вы?! На работу чуть ли не на аркане! И в кого вы такие бездельники?»

Братья сопели, мотали головами, отводили глаза. Конечно, куда им до братьев Мавриди. Но после таких слов прибавляли темп в работе. Костас явно симпатизировал Марице. Всегда улыбался при встрече, спрашивал о здоровье о настроении, родственниках. Всегда находил тему для разговора. По крайней мере, успевал перекинуться с ней двумя тремя словами, пока она, смущенная, не уходила в дом или, если встретились в их проулке, не проходила мимо, давая ему знать, что спешит и нет времени на разговоры. Ей приятно было его внимание, но против Олега, например, он проигрывал: Олег был на голову выше его, стройнее. А Костас, наверное, был одного с ней ростом. Нет уж, ей хотелось, чтоб муж у нее был видным мужчиной, чтоб уж, если выйти куда, так на их пару было приятно поглядеть. Конечно, он очень симпатичный, но роста ему не хватает.

Все эти мысли промелькнули в ее голове мгновенно в самом начале поездки из Лесного, и Марица больше к ним не возвращалась. А на долговязого брата его, Савву, она взглянула раз или два, не больше. В Поляне она прошла через площадь, откуда вчера выезжала Олегова часть. Все здесь было как всегда: те же дома, та же дорога к почте, местами покрытая уже желтеющей листвой, те же люди, шагающие по ней. Все как прежде, и все как будто изменилось. Марица шла медленно, то опуская низко голову, то оглядывая все кругом опечаленными глазами. В голове стучало, что нет теперь где-то поблизости Олега Гильманова. Нет… И как будто мир кругом померк. Совсем не те краски.

«Скоро осень, опять бесконечные дожди», – думала про себя, вздыхая, Марица. Она зажмурила глаза. Дожди означали резиновые сапоги, которые тоже еле дышали, пора покупать новые. Дома надевала старые галоши, которые лопнули как раз посередине по бокам, хорошо еще подошва держится. С такими вот неуютным мыслями Марица дошла до дома. Марфа подметала двор.

– Привет, – невесело бросила ей Марица направляясь к крылечку, – где все?

– Привет, – ответила Марфа, заметая мусор в старый покореженный металлический совок, – папы нет, мама на огороде, Митька с Колькой ушли в лес.

– В лес? Зачем?

– За ажиной.

– За ажиной! А ты что не пошла?

– Да ну ее, далеко идти, потом вся обдерешься. Я ее уже наелась: мы с Дуськой объели кусты около пасеки дядь Вани. Пацанам ничего быть поцарапанными, вот пусть и идут. А я, зато, во дворе наведу порядок.

– Ну ты и белоручка, боишься оцарапаться! Я бы пошла за ажиной, варенье бы сварила, – сказала с сожалением Марица, устало присаживаясь на скрипучую ступеньку крылечка. – Ну, а папа где?

– На работе, где еще? Сегодня понедельник, не воскресение. Забыла, что ли? Как там бабуля?

– Точно. Забыла. Бабуля – хорошо. Ладно, пойду переоденусь и пойду на пасеку. Что-нибудь есть поесть?

– Фасолевый суп и кусок хлеба тебе оставили. Надо мне еще хлеб сегодня выпечь. Столько работы, ничего не успеваешь сделать, – жаловалась Марфа сестре, а через день уже в школу. Вчера постирала свою форму. Сегодня буду штопать все дырки и гладить. Фартука белого нет, а черный еще ничего, можно носить.

Марфа сыпала свои проблемы, ничуть на самом деле не переживая. Она уже замела весь двор и загоняла курицу за загородку.

– Кыш, противная, только и успеваю ваше гэ убирать, кыш, кыш.

Курица взлетела чуть ли не на забор и, закудахтав, понеслась в сараюшку. Возмущенное лицо сестры рассмешило Марицу:

– Оставь ее в покое, лучше скажи, как твои сандалии, купили тебе новые?

– Вчера папка их опять зашивал. Просила его, просила купить новые, но никак. Говорит, нашим оболтусам купил башмаки, отдал все деньги, а мне купит что-нибудь через месяц.

– А мне?

– Ты же сама зарабатываешь, собери денег и купи себе, – Марфутка выразительно на нее посмотрела, дескать: что ты дурью маешься, заработала – имеешь право купить!

Марица усмехнулась:

– Легко сказать – купи. Да и что я там получаю – на хлеб и чай.

Марица сидела на бревне и вывернув ступни, разглядывала дыры на подошве сандалий.

– А ты несколько раз отложи деньги и купи, а то, что это ты ходишь, можно сказать, разутая.

Марфа смотрела сочувственно на пораненные исцарапанные и исколотые подошвы ног сестры. Сердито сдвинув в сторону снятую, едва живую обувку сестры, она подсела к ней. Обняла за плечи.

– Как же я не буду отдавать деньги родителям? Отец же не позволит, – устало напомнила Марица.

– Надо уговорить его! – Марфа заглянула сестре в глаза и весело улыбнулась. – Ты начни, а я тебя поддержу, хочешь?

Уж что-что, а убеждать отца сестрица умела. Скорее всего потому, что отец заметно отличал среди детей свою младшую дочь. Может потому, что была очень похожа на него лицом. По крайней мере, одна она унаследовала эту глубокую ямочку на подбородке. Марица оживилась:

– Давай. Сегодня вечером. Ладно?

– Ладно. Как только он придет с работы, подождем, когда он поест. Я начну, когда он еще не встанет из-за стола. Хорошо?

– Хорошо. Ну и хитрющая ты у меня сестричка!

– А что делать? – Марфутка, встала и, направляясь к курятнику, весело подмигнула. – Жизнь заставляет иногда схитрить!

Когда она вышла из курятника с парой яиц и в куриных пуховых перьях на голове, Марица, уже переодетая в свое рабочее платье, запирала калитку, направляясь на работу.